Текст книги "Князь Арнаут"

Автор книги: Александр Колин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 36 страниц)

Раймунд прощал жену, она, в свою очередь, прощала ему «необоснованные» подозрения. А чтобы немного забыться и подождать, пока страсти окончательно улягутся, супруги решили провести какое-то время порознь. Договорились, что Одьерн поедет погостить в Иерусалим к Мелисанде, а Раймунд останется дома. А чтобы он не скучал, племянник покамест погостит у него. Тем более что слухи о грозившем графству набеге орд Нур ед-Дина получали всё больше и больше подтверждений.

Итак, король остался во дворце дяди и от нечего делать забавлялся игрой в кости с дружиной, сам же Раймунд поехал проводить Одьерн и королеву за ворота, чтобы подданные (они, разумеется, знали о скандале не меньше, чем сами его участники), чего доброго, не решили, что господин выгнал жену из дому. Граф в сопровождении Рауля де Мерля (неудачливого претендента на руку и сердце Констанс) и ещё одного рыцаря эскортировали поезд сестёр по южной дороге.

Проехав милю, Раймунд решил, что приличия соблюдены, и он может возвращаться. Супруги простились, и граф с обоими рыцарями отправились в обратный путь. Они уже въезжали в городские ворота, когда сверху, сзади, спереди, со всех сторон к ним бросились какие-то люди.

Всё произошло так быстро, что Раймунд, едва выхватив меч, выронил его из слабеющей руки. Рауль и его напарник также не успели ничего сделать. Они пали, защищая своего господина, уже не нуждавшегося ни в какой защите.

Граф Раймунд Второй Триполисский умер мгновенно.

Убийство было организовано настолько хорошо, что никто потом не мог с точностью сказать, каким образом довольно большой группе ассасинов удалось проникнуть в город и оставаться в нём незамеченными какое-то время. Как они смогли так ловко обезвредить охрану у ворот? Ответа так никогда и не нашли. Завершив чёрное дело, убийцы вскочили на заранее приготовленных лошадей и были таковы, прежде чем кто-нибудь успел что-либо предпринять для их поимки.

Узнав об этом, король послал гонца вдогонку графине и велел ей вернуться, чтобы принять управление владениями мужа от имени наследника – двенадцатилетнего Раймунда Третьего. Кроме всего прочего, это означало, что головной боли у Бальдуэна прибавится. Верховное регентство всё равно переходило к нему, как к сюзерену и ближайшему по крови родственнику ещё не вошедшего в лета графа.

Нур ед-Дин оказался тут как тут, он захватил Тортосу, но цитадель устояла, и вскоре войско Помощника Аллаха было изгнано вон из города.

Дабы передать важный стратегический пункт в крепкие руки, Бальдуэн с согласия Одьерн вручил ключи от крепости рыцарям Храма.

– О дьявол! – воскликнул Ренольд, обнимая дрожавшую от возбуждения княгиню. – Я не верю своим ушам!

– Пусть теперь кузен поищет мужа нашей милой тётушке! – проговорила она. – Де Мерль убит? А жаль! Вот бы парочка была! Может, их величество предложит ей графа Суассонского?!

Констанс резко отстранилась и буквально прожгла рыцаря пламенным взглядом, в котором явственно поблескивали искорки озорства.

– Жаль, базилевс не имеет никакого отношения к Триполи, – с притворным огорчением продолжала она. – А то, может, его кесарь сгодился бы? Для этой старухи в самый раз! Даже ещё слишком хорош будет! Так и вдовствовать ей, бедняжке! Хотя... нет худа без добра, теперь уж тётушке Одьерн никто не сможет помешать тешить беса!

Слушая её, Ренольд думал, и когда княгиня умолкла, он предложил:

– Может быть, сейчас?

– Нет, – покачала головой княгиня. – Не успеем, скоро пост. Да к тому же... Нет... пока тётушка Мелисс всем распоряжается в Иерусалиме, она не допустит. К тому же, если ей станет известно, кто мой избранник, она постарается уничтожить тебя. В тот раз её наймитам не удалось зарезать тебя во дворце, как видишь, она извлекла из этого урок...

– Что ты хочешь этим сказать?

– Что? – удивилась Констанс. – Да ничего, просто на сей раз она обратилась к профессионалам. Их услуги стоят больших денег, но зато деньги эти никогда не бывают потрачены зря. Ведь известно, что ассасины всегда добиваются своего. Не в первый, так во второй, не во второй, так в третий раз.

Тут Ренольд в очередной раз продемонстрировал, что он настоящий рыцарь, сын своего народа и времени.

– Пусть только сунутся! – закричал он. – Я пройду через Носайрийские горы и приведу их в чувство!

– О, милый мой Рено́! – воскликнула Констанс. – Ты ещё так мало живёшь на Востоке! Ассасинов невозможно уничтожить. Они спрячутся, если ты придёшь с большим войском. Если же дружина твоя окажется недостаточно сильной, они нападут из-за угла и разгромят тебя. Если же тебе удастся убить всех их, из Вавилонии пришлют новых. И те станут ненавидеть франков, как нынешние ненавидят своих...

Пилигрим никак не мог взять в толк, зачем неверным убивать неверных? Ему даже и не приходило в голову, что для суннитского халифа Багдада, а значит, и для мусульманских правителей Сирии ассасины ещё большие неверные, чем лично он, Ренольд Шатийонский[81]81
  Для более подробной информации об ассасинах см. комментарий 16.


[Закрыть].

Констанс, разумеется, также не видела разницы между различными доктринами ислама. Однако она родилась и выросла на Востоке, и это научило её смотреть на вещи под иным углом, чем привыкли прямолинейные заморские пилигримы. Словом, она, по крайней мере, понимала, что не всё так просто.

– Когда я была ещё совсем маленькая, – объясняла княгиня, – не кто иной, как мой дед, король Бальдуэн Второй, спас их вождя. Неверные выгнали их из Алеппо, а князь Дамаска послал войско к их крепости Баниас. Король пришёл с большой дружиной и взял Баниас себе, а Исмаэлю, так звали их предводителя, дал нынешнее место, замки Каф и Кадмус, а уж после они захватили Масьяф и обосновались в нём. Мой дед понимал, что они будут большей угрозой для своих, чем для христиан.

Ренольд не спешил соглашаться.

– Ничего себе! – воскликнул он. – А если они воткнут нож в спину...

Он хотел закончить: «...и мне?!», но не сделал этого, не желая выглядеть трусом. Именно трусостью франки частенько называли элементарную осторожность.

– Давай-ка лучше подумаем о другом, – предложила Констанс. – Ты можешь вспомнить, как выглядела та пластинка, которую твой слуга нашёл в мехе из-под вина?

– Да... разумеется... – ответил пилигрим. Он решительно не мог понять, что задумала княгиня.

– У нас во дворце есть человек, который умеет хорошо рисовать и резать по кости, дереву и даже металлу, – продолжала Констанс. – Ты расскажешь ему, как выглядела пластинка, а он сделает копию...

– Но я же не знаю, что было на ней написано! – воскликнул Ренольд. – Я хорошо помню её форму и ещё тот значок, что я видел на обратной стороне. Его величество показывал мне такой же, только серебряный...

– Прекрасно! – просияла княгиня. – Просто прекрасно! Большего и не нужно!

– Как это?

– Очень просто! – Перед Ренольдом вновь предстала Беллона. Молодой сеньор из Шатийона не слишком-то усердствовал в молениях, но тут ему волей-неволей второй раз за вечер захотелось перекреститься, увидев дьявольский огонь в глазах своей возлюбленной. – Что написать, я подумаю... Да и думать нечего! Нет, тётушка Мелисс ещё очень пожалеет, что позвала меня в Триполи. Я слышала краем уха, как она говорила тётушке Одьерн про коронацию... Воображаешь, милый, она задумала короноваться вместе со своим сыночком?![82]82
  После смерти Фульке Мелисанда короновалась вместе с тринадцатилетним сыном, и все эти годы и формально и фактически являлась соправительницей. (Она подписывалась – Dei gratia Jerusolimorum regina, что означало: милостью Божьей королева Иерусалима. Бальдуэн же пользовался более длинной формулой – Per gratiam Dei in sancta civitate Hirusalem Latinorum Rex quartis — милостью Божьей четвёртый король латинян в святом городе Иерусалиме.) Теперь отрок вошёл в возраст, когда вполне мог править самостоятельно. Если бы матери удалось осуществить совместную коронацию, Мелисанда закрепила бы своё положение и на будущее.


[Закрыть]

Ренольд пожал плечами:

– Ну... а почему бы им...

– Что ты такое говоришь? – В голосе Констанс зазвучали металлические нотки. – Ты сам хотел бы, чтобы кроме меня и тебя в Антиохии правила бы, ну, скажем... моя матушка? Можешь не отвечать, я догадалась по твоим глазам.

– Но... но... он же король в конце-то концов?! – не сдавался Ренольд. – Он может поступить, как пожелает...

Почувствовав на себе пристальный взгляд княгини, рыцарь умолк, он понял, что женщина собирается сказать ему что-то важное.

– Может, – согласилась она. – Но для этого его, пожалуй, стоит немного подтолкнуть.

– Как?!

– А вот это будет зависеть от того, что будет в письме Нураддина к королеве... – На губах Констанс заиграла хищная улыбка. – Да, да! Я теперь уже точно знаю, что было написано на той пластинке! Я даже знаю, для чего тётушка Мелисс хочет короноваться вместе с сыном!

– Для чего? – Ренольд решительно не понимал, что задумала возлюбленная. – Наверное, чтобы держать его в узде? Но зачем ей для этого Нураддин?

– Держать в узде? – переспросила Констанс. – Хорошо замечено! Но не только для того. Королева, я уверена в этом, пожелает уведомить короля язычников, что ей потребуется его помощь на случай, если... если ей вздумается заменить на престоле одного сына другим! Как королева она ведь может править и одна, например, от имени Аморика. Ему уже пятнадцать. Она вполне может попытаться сделать королём его!

– Но бароны...

– Часть их, в основном южане, за неё. – Констанс оказалась неплохо осведомлённой в вопросах внутренней политики королевства. – Другая, те, у которых имения в Галилее, против. Но у неё – патриарх. Монсеньор Фульке... Фульке... хм... благочестивая и христианнейшая королева протолкнула его на этот пост, наверное, чтобы не спутать в постели с мужем! Он встанет за неё горой. А он кое-что может, например, отлучить от церкви правителя. Закрыть храмы в его владениях...

Подумав о том, что до такого вряд ли дойдёт, потому что папе Евгению не нужен раскол между светской и духовной властью в Утремере, Констанс медленно покачала головой из стороны в сторону[83]83
  В 1127 г. во время ссоры между отцом Констанс, князем Боэмундом II, и графом Эдессы, Жосленом I, последний совершил ряд рейдов на пограничные деревни княжества, за что патриарх Бернар, под чьим духовным патронажем находилась не только Антиохия, но также Триполи и Эдесса, наложил интердикт на все графство Жослена. Тем не менее это не помогло. Понадобилось личное вмешательство короля Бальдуэна II для того, чтобы помирить властителей Антиохии и Эдессы.


[Закрыть].

– Впрочем, это уже дело моего кузена, – продолжала она. – Но я не думаю, что он придёт в восторг, если сумеет перехватить такое письмо.

– Но как всё устроить?

– Об этом мы подумаем позже, – сказала княгиня. – Главное не то, как оно попадёт к нему, а то, что оно к нему попадёт.

– А если король не поверит?

– Поверит! – усмехнулась Констанс. – Захочет поверить! Я видела, что матушкина опека ему поперёк горла. Если он не полный дурак, то поймёт, что это его шанс. Главное для моего кузена, найти повод, чтобы не допустить совместной коронации... Ох и пожалеет же тётушка Мелисс, что пригласила меня в Триполи! Недолго ей и милейшей тётушке Одьерн праздновать победу. Впрочем, на графиню нам наплевать. Главное, что Мелисанда не простит сыну такой подлости, как отрешение её от власти. Они никогда уже не будут близки, и он никогда уж не станет выполнять её пожелания. И поверь, его величеству очень скоро станет не до нас, и вот тогда наступит наш час!

Сказав это, Констанс бросила взгляд на кровать. Рыцарь перехватил его.

– Пойдём туда? – спросил он.

– Нет, – покачала головой княгиня, – мы ещё не сделали всего, что должны сделать. Я хочу, чтобы в постель мы легли, когда получим на то право.

Произнося свои слова, Констанс вспоминала о торопливых и неистовых ласках любовника. Она подумала вдруг о том, что ей ещё предстоит пожалеть об этих временах, когда он и она, наконец заслужив постель, постепенно потеряют кресло. Впрочем, не получив постели, они неминуемо потеряли бы всё.

Ренольд привлёк возлюбленную к себе, но она, бросив встревоженный взгляд куда-то за его спину, резко отстранила рыцаря от себя. Он обернулся. Опасность оказалась невелика, как и тот, кто послужил причиной беспокойства княгини. В комнату вошёл семилетний мальчик, первенец Констанс и Раймунда де Пуатье, княжич Боэмунд, названный так в честь отца и прадеда.

Его появление оказалось в общем-то своевременным: не хватало ребёнку вбежать сюда, к примеру, полчаса назад, в самый разгар любовных игр матери и её гостя. Теперь же всё выглядело почти прилично. Ребёнок повёл себя вполне естественно, так, как было, есть и будет во все времена. Он проснулся, обнаружил храпевшую поодаль няньку и отправился к матери.

– Мама, – сказал мальчик, – мне стало страшно.

– Что такое, миленький? – спросила княгиня. – Тебе приснился дурной сон?

– Да.

– Ну не бойся, – ласково проговорила Констанс и, прижав мальчика к себе, погладила по головке. – Мы с тобой, твоя мама и сир Ренольд. Ты знаешь его?

– Да, – пробурчал Боэмунд. – Он – злой.

– Это почему это злой? – удивилась мать.

– С чего это ты взял? – также спросил Ренольд. – А ну-ка иди сюда. Объясни, почему я злой?

Рыцарь хотел привлечь мальчика к себе, но тот схватился за подол пурпурного платья матери и закричал:

– Мама, мамочка, не отдавай меня ему!

– Ну хорошо, не отдам, – пообещала та. – Но ты должен объяснить, почему ты называешь сира Ренольда злым.

– Потому что мне приснился сон, что ты вышла замуж! – заявил отпрыск.

– Вот те на! – невольно воскликнула княгиня. – За кого?

– За того злого дядьку, что приезжал сюда на тебе жениться!

– Так, – покачала головой Констанс. – И он злой? Он-то почему? Он же давно уехал!

Боэмунд совершенно игнорировал это очевидное обстоятельство и заявил:

– Потому что он на тебе женился, а нас с Филипппой и Мари́ и с малышом Бальдуэном продали вот ему!

Мальчик указал на Ренольда и продолжал:

– А он отвёз нас и продал язычникам. Они мучили нас. Пытали.

Взрослые засмеялись, поняв, что страхи ребёнка обусловлены дурным сновидением, сюжет которого не имел ничего общего с реальностью, а все персонажи оказались перепутаны.

– Это же всё тебе приснилось, правда? – скорее с утвердительной, чем с вопросительной интонацией проговорила княгиня. – Приснилось! А на самом деле тот дядька уплыл к себе в Бизантиум и больше здесь не появится...

– Но этот-то не уплыл, – буркнул мальчик, явно невзлюбивший гостя матери.

– Сир Ренольд – храбрый рыцарь, – строго начала Констанс. – Я была бы очень рада, если бы ты брал с него пример и вырос бы таким, как он.

– Я лучше буду брать пример с папы! – огрызнулся Боэмунд. – Мой папа – настоящий рыцарь! Он герой! Он мученик, потому что пострадал за христиан от рук неверных! А этот дядька злой!

– А ну-ка извинись! – рассердилась княгиня.

– Да бросьте вы, ваше сиятельство, – примирительным тоном проговорил Ренольд. – Он ещё маленький...

– Я не маленький!

– Маленький, – махнул рукой рыцарь. – Взрослые мужчины не боятся злодеев, они убивают их. Вот и всё!

– И я вырасту. Вырасту и убью тебя! – заявил ребёнок.

– Боэмон! – закричала Констанс, она схватила сына за ухо, но тут же отпустила и с раздражением позвала: – Нянька! Где ты, безмозглая курица?! Живо ко мне, кто-нибудь!

Ренольд между тем ничуть не обиделся на мальчика.

– Только ты сначала вырасти, – предложил он Боэмунду и добродушно улыбнулся. Тот, в свою очередь, успел сказать «злому дядьке» ещё несколько гадостей, пока не примчалась перепуганная нянька и не увела ребёнка спать.

– Извини его... – начала Констанс.

– Конечно, – ответил рыцарь. – Он же малыш.

Когда инцидент таким образом оказался исчерпан, настроение немедленно заниматься любовью у обоих уже прошло, и Констанс вновь вернулась к теме письма.

– Ты говорил, что твой оруженосец водит дружбу с кем-то из голытьбы? – спросила она и, когда Ренольд кивнул, продолжала: – Надо найти среди них кого-нибудь потолковее. Наверное, даже двоих или троих. Посулим хорошее вознаграждение. Пусть поедут в Иерусалим и ввяжутся там в перепалку. Когда стража заберёт их, пусть проговорятся, что они гонцы от язычников к королеве. Пусть потребуют свидания с Бальдуэном и скажут ему про пластинку... Детали, я думаю, можно ещё обсудить... Поручи это своему Ангеррану, он, кажется, толковый слуга... И вот ещё что, пусть сам поедет с ними и проследит, чтобы всё прошло как надо. Скажи, что наградой ему будут шпоры. Ты сам дашь их ему, когда станешь князем Антиохийским. Надо поспешить, коронация назначена на Пасху!

Марго вывела Ренольда из дворца только под утро. По привычке она прижалась к нему и со вздохом сказала:

– Я вижу, для меня уже ничего не осталось, мессир?

– Приходи завтра ко мне, – пригласил он.

Однако завтра им встретиться не удалось. Большую часть ночи отняли неотложные дела, Ренольд с Ангерраном провели некоторое время в гостях у самого Тафюра. Через несколько дней они встретились вновь, и на сей раз рыцарь передал князю мрази несколько увесистых кошелей с золотыми монетами, но не с подмочившими свою репутацию безантами, а полновесными динарами багдадского халифа. Тогда же в Иерусалим отправились трое подданных короля нечисти, а следом выехал и Ангерран.

Обратно в Антиохию вернулся только он один. Оруженосец доложил сеньору о том, что задание выполнено. По крайней мере, посылка достигла адресата.

– Ну что ж, Везунчик, – проговорил Ренольд, услышав известие. К нему снова вернулась в последнее время почти совсем забытая привычка юности давать слугам разнообразные прозвища. – Глядишь, скоро поздравлю тебя? Ангерран дю Клапьер! Звучит, да?

– Спасибо, мессир, – просиял оруженосец. – Я и так готов отдать за вашу милость жизнь, но если... о!.. – он перекрестился. – Лучше и не мечтать. Помоги вам Господь!

– Он поможет нам, – твёрдо проговорил Ренольд.

* * *

Констанс не ошиблась.

За несколько дней до коронации, назначенной на Великое Воскресенье Христово, 30 марта 1152 года, Бальдуэн вдруг заявил, что ему нездоровится и лучше будет отложить церемонию.

Королева, не ожидая подвоха, уехала в Наплуз, богатый и красивый город, который мусульмане называли Маленьким Дамаском. Однако не успела она добраться до места, как молодой король, собрав верных вассалов, находившихся в столице, предъявил им неопровержимое доказательство двурушничества своей матери – перехваченное письмо злейшего врага Утремера, Нур ед-Дина, к королеве.

Затем Бальдуэн и его свита направились в церковь Святого Гроба Господня и угрозами вынудили патриарха Фульке короновать молодого короля. Расстановка сил оказалась именно такой, какой и представлялась княгине Антиохии. Бароны Самарии и Иудеи во главе с коннетаблем Манассом д’Йержем встали на сторону королевы. Галилея полностью поддержала короля.

Эта была репетиция гражданской войны (вторая, если уж заботиться о точности). Однако во время первой, двадцать лет назад, в оппозиции оказался лишь один человек и его подданные. Граф Яффы, Юго де Пьюзе (мы ещё обязательно поговорим о нём), хотя и являлся родственником только что скончавшегося короля Бальдуэна Второго, был на Востоке чужаком, пришельцем. Теперь ситуация выглядела совершенно по-иному. Впервые бароны Утремера готовились скрестить мечи со своими соседями-единоверцами, не просто соседями, а вчерашними соратниками по борьбе за дело римской церкви, такими же латинскими магнатами Востока.

Страна оказалась расколотой надвое. Сторонники королевы захватили Иерусалим и Наплуз.

Неизвестно, чем закончилось бы в тот раз противостояние, если бы храбрый, славный и мудрый Онфруа де Торон и другой приверженец короля, Гвильом де Фоконбер, со своими дружинами неожиданным манёвром не окружили замок Мирабель[84]84
  Крепость, расположенная в десяти милях от города Лидда, который европейцы в описываемый период времени называли Сен-Жорж.


[Закрыть] и не вынудили бы к скорой сдаче его хозяина, Манасса д’Йержа. Пленив коннетабля, они вскоре освободили его, взяв однако же клятвенное обещание, что он раз и навсегда уберётся из пределов Левантийского царства.

Услышав об этом, в Наплузе прекратили оборону. Хотя в самой столице Мелисанда ещё могла рассчитывать на поддержку, прежде всего со стороны патриарха и клира, этого оказалось недостаточно. Жители отказались сражаться против своего законного властителя.

Королева сдалась. Вместо власти она получила вдовий удел – всё тот же Наплуз с пригородами. Тем не менее, хотя Мелисанда и утратила возможность вмешиваться в государственные дела светской власти, она, уже только как королева-мать, всё же сохранила некоторую часть своего влияния при дворе, прежде всего потому, что духовная власть над Утремером так и оставалась в её руках до самой смерти.

Мелисанда не получила достоверных сведений относительно того, кто подтолкнул её сына к решительным действиям. Впрочем, она догадывалась, догадывалась и не собиралась оставлять долги неоплаченными.

Но это уже другая история. Следующая.

Часть четвёртая
ВОЛЕЮ БОЖЬЕЙ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Если повнимательнее присмотреться к людям, жившим в эпоху средневековья, дать себе труд задуматься над тем, какой образ мыслей и поведения был им свойственен, порой создаётся ощущение, будто им казалось, что до них истории не существовало вовсе. А между тем взять хотя бы древних римлян, на обломках полуторатысячелетней державы которых и основывалась вся культура варварских королевств готов, франков и алеманов?

Всякий раз, потерпев поражение в войне или проиграв битву на поле дипломатии, безбожные язычники прошлого подвергали анализу собственные действия, доискивались причины, спрашивали себя: «Почему? Почему вышло так, что не я, а он одержал верх? В чём я ошибался?»

Правители Утремера, похоже, никогда не задавались подобным вопросом. Да и не только они одни. Не утруждали себя анализом происходящего в большинстве своём и прочие властители. Ни повелители Второго Рима, ни, как можно заподозрить, духовные владыки христиан Запада, обосновавшиеся в Риме Первом.

Впрочем, нет, конечно, спрашивали, спрашивали они о том и себя и Бога, да только подтекст выходил у них совсем иной: «Почему не я, Господи? Почему он?! Ведь я, я хочу властвовать и владеть всем! Я хочу победить! Разве я недостаточно верую в Тебя?.. (Что? Я не расслышал, повторите, пожалуйста!) А, Ты молчишь, значит, достаточно? Тогда почему же Ты не даёшь мне победы?!» И совсем не важным казалось претенденту наличие у него способностей властвовать разумно, по справедливости, умения управлять строптивыми подданными. Спросил бы он лучше Господа: «Смогу ли, осилю ли? Удастся ли мне добиться того, чтобы слушались свои и побаивались чужие?»

Со времён Карла Великого до Наполеона Первого на престоле Франции, да и на тронах других королевств, герцогств и княжеств старушки Европы сиживали и полные ничтожества, и мужи, воистину достойные называться великими отцами наций.

Из тех, кто поближе к Утремеру, и особенно к Антиохии, можно вспомнить и герцога южноиталийских норманнов, повелителя Апулии, Калабрии и Сицилии Роберта Гвискара, отца Боэмунда Отрантского и двоюродного деда Танкреда и их извечного противника – Алексея Комнина, деда нынешнего императора Византии Мануила. Не стоит забывать и короля Иерусалимского Бальдуэна Первого. Любили его подданные, трепетали перед ним враги – значит, хороший был государь.

Достоин особого внимания и сам Танкред, именно он, а не его дядя, прославленный крестоносец Боэмунд Первый – тот славы сполна получил при жизни, и хотя обделил его отец владениями, зато щедро компенсировал свою несправедливость переданными по наследству военными талантами. Жаль, что основатель княжества Антиохийского потратил слишком много сил, ума и души на ненависть к Алексею, сопернику отца, и в бесцельной борьбе с евразийским колоссом зря погубил множество добрых воинов, куда более потребных для усиления вновь приобретённых восточных владений.

Какое место отвести среди них Ренольду Шатийонскому?

Он, по мнению большинства историков, – фигура одиозная. Они, точно присяжные на процессе банального грабителя и убийцы, не учитывая смягчающих вину обстоятельств – век-то, господа, двенадцатый, а не двадцатый! – единодушно произнесли: «Виновен!» – и как отрезало.

Да, убивал. Да, грабил. Да, ни в грош не ставил церковников, не соблюдал клятв, данных неверным. Так ведь что ни монарх в ту пору, что ни властитель, царь, князь, король или граф – то тиран, мучитель и палач. Сам же Ренольд после битвы при Хаттине в споре с Саладином прекрасно ответил последнему. Султан Юсуф среди всего прочего сказал что-то вроде: «Ты клялся и изменял клятвам, давал слово и нарушал его!» А Ренольд: «Таков обычай владык, и моя нога лишь ступала по ещё тёплому следу того, кто шёл впереди меня». Эпизоды этой беседы сохранили для нас хронисты-современники, они могли спросить у прямых свидетелей, у того же Онфруа Четвёртого де Торона или даже у самого короля Гюи.

У наших же историков получалось, что, если бы не Ренольд, не сделалось бы с Левантийским царством той страшной беды. Полноте, а спустя сто лет, когда уж и кости Князя-Волка истлели, тогда кто виноват был, что Бейбарс и ближайшие его последователи как орешки щёлкали неприступные замки франков? Случилось бы. Ибо дело не в одном человеке, будь он хоть дважды князь, хоть трижды граф.

Всю свою жизнь Ренольд сражался с сарацинами, в которых видел язычников, неисправимых безбожников. А разве не для того с оружием в руках отправлялись латиняне в Святую Землю? Разве не в войне с неверными состоял христианский подвиг воинственных паломников?

Ренольд никогда не имел достаточного количества войск для ведения настоящей широкомасштабной войны, он делал, что мог, – перерезал артерии, соединявшие мусульманскую Сирию и Египет, нападал на караваны, даже совершил рейд в Аравию, его солдаты опустошали земли всего в нескольких десятках миль от Мекки. Одно имя князя Арнаута наводило ужас на магометан. Получается, что Ренольд как раз и виноват в том, что выполнял... свой долг. За это современные пацифисты от истории, можно сказать, утопили его в волнах презрения. Они договариваются иной раз до того, что воевать с мусульманами потомкам первых крестоносцев и вовсе не следовало: мол, торговали бы себе, да и ладно! Торговля – дело хорошее, только не надо забывать, что исламские лидеры объявили прошв франков джихад, священную войну, конечной целью которой как раз и являлось уничтожение всех кафиров, то есть в данном случае латинян, потому что других христиан на Востоке роль рабов, похоже, так или иначе, устраивала. Ренольда же и подобных ему – нет.

Всё-таки, думается, господа историки ошибаются, не должны они столь однобоко подходить к проблеме: учёные всё же. Ей-богу, Ренольд заслуживает того, чтобы взглянуть на него с иной точки зрения, ведь он до конца своих дней сохранил верность себе, остался таким, каким приехал на Восток, – храбрым и благородным рыцарем, человеком, который без страха смотрел в глаза смерти. Чего стоит уже его ответ Саладину после той роковой для всего латинского королевства битвы. «Prince Renaut, par vostre loi, se vos me tenies en vostre prison, si com je faz vos a la moie, que feries vos de moi?» – спросил султан-победитель. – «Князь Ренольд, если бы не вы были моим пленником, а я вашим, что бы вы сделали со мной?» «Se Dieu т’ait, je vos coperoie la teste», – ответил Ренольд. – «Если бы Господь помог мне, я отрубил бы вам голову». А ведь Ренольд мог вообще в битве не участвовать, он уже разменял седьмой десяток и по закону имел право лично не служить королю, лишь отсылая в его армию полагавшееся с фьефа число рыцарей.

Однако автор данной работы – не учёный, а романист. Романист же в определённой ситуации всё же имеет ряд преимуществ перед учёным, у него куда больше прав пользоваться собственной фантазией в описании деятельности той или иной исторической личности. Иными словами, ему можно, его версии, его высказывания могут быть несколько более тенденциозными.

Как бы там ни было, поскольку на «суде историков» по делу обвиняемого сира Ренольда из Шатийона отсутствовал «адвокат», это маленькое обстоятельство делает справедливость приговора сомнительной[85]85
  В конце прошлого века Густав Шлумбергер в своей работе «Renaud de Chatillion» дал несколько иную, отличную от современной, оценку деятельности нашего героя, однако, несмотря на все свои достоинства, его работа имеет ряд досадных неточностей, особенно в том, что касается дат.


[Закрыть]. Поэтому позвольте автору этих строк взять на себя труд ходатайствовать о пересмотре дела. А также разрешите, проведя доследование по делу обвиняемого, представить к рассмотрению «гран жюри» некоторые прежде оставляемые без должного внимания факты из биографии младшего сына Годфруа, графа Жьенского, сеньора Шатийонского, вернее, так – иной взгляд на проблему.