Текст книги "Князь Арнаут"

Автор книги: Александр Колин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 36 страниц)

VI

Праздник и верно удался на славу.

Небольшая часть собравшихся постаралась потихоньку покинуть пиршественную залу, зато оставшиеся веселились от души. Они произносили здравицы в честь князя, а тот в ответ не скупился на угощение.

О патриархе, казалось, забыли все. Эмери предоставили возможность сколько угодно упражнять голосовые связки в холодном и сыром подвале цитадели. Его святейшество мог кричать и ругаться хоть целую ночь напролёт. Равнодушные стражники привыкли ко всему, даже необычайно высокое положение узника не изменило их обычного, мрачно-философского отношения к жизни.

Патриарха подвела самоуверенность. Он неверно оценил расстановку сил. Положение вчерашнего кастеллэна заметно укрепилось, а заслуги самого монсеньора благодарные сограждане успели подзабыть, тем более что за шесть лет, прошедших с момента гибели Раймунда де Пуатье, Эмери успел наделать немало такого, что трудно сочеталось с его высоким духовным званием. Что уж и говорить, не беспочвенны, ох как не беспочвенны были обвинения, которые бросал в лицо патриарху князь; верно ведь, немало погрел руки святейший в период всеобщего смятения.

Горожане, разумеется, знали обо всём этом.

Так или иначе, пока Эмери гневно изливал душевные обиды каменным проплесневевшим стенам своего узилища, ни народ, ни нобли княжества не устроили под стенами цитадели демонстраций с требованием дать свободу патриарху. Ренольд же, прежде чем забыть обо всём, кроме веселья, строго-настрого запретил страже допускать к себе любого, кто вздумал бы докучать ему просьбами.

Белокурая Клариссима не спала почти всю ночь, чего нельзя сказать об утеснителе её бесценного Аймерайха.

Князь, утомившись пиром, уснул задолго до наступления утра. Зато и пробудился он как раз приблизительно тогда же, когда прекрасная, но неутешная метресса, неустанно бившая поклоны Господу, послушавшись уговоров служанок, прилегла и, совершенно обессиленная, сдалась на милость Морфея.

Впрочем, долго пробыть в его ласковых объятиях госпоже Кларе не удалось: в полдень горничная принесла весть, заставившую подругу патриарха забыть о сне.

* * *

Увидев, что князь поднял голову, Фернан осмелился на неслыханную дерзость. Он подобрался к сеньору и, протянув ему кубок с вином, коснулся пальцами коленки Ренольда. Тот посмотрел на Тонно́ сверху вниз затуманенными глазами и, облизывая пересохшие губы, прошептал:

– Что за дьявол?

– Выпейте, ваше сиятельство, – попросил Фернан, – вот же и Лука вас просит.

Пёс действительно напомнил о себе, он заурчал, переводя взгляд с бывшего хозяина на нынешнего.

– Полюбил вас мой Железненький, – с явным удовольствием проговорил Тонно́, качая головой и прищёлкивая языком. – Ах как полюбил. А всё запах. Да-да, ваше сиятельство, запах. Для зверя нюх что для нас глаза...

– Чего ты плетёшь, образина? – заворчал Ренольд, и пёс покосился на говорившего. – Не проспался ещё? Вот велю содрать с тебя кожу! Небось вмиг исправишься!.. Ладно, давай сюда!

Ренольд принял кубок из рук грума и, запрокинув голову, принялся жадно пить. Когда всё вино до капли исчезло в глотке князя, он швырнул чашу, и она со звоном покатилась по каменному полу. Кто-то из бражников, заснувших там, где сон поборол их, прямо за дубовым столом хлебосольного хозяина, в недоумении поднял голову.

– Тревога! – хватаясь спросонья за меч, заорал один из молодчиков Вальтера. – Язычни... ни... ки...

Он громко икнул и потянулся к чаше, но, сделав неловкое движение, уронил её, отчего вино разлилось по столу. Ренольд захохотал и, крикнув слуг, велел им позаботиться о бдительном тамплиере. Фернан понял, что гнев князя (впрочем, более притворный, чем настоящий) растаял, и продолжал:

– Да. Это уж точно. Лука мой признал вас и любит больше, чем меня. – Тонно́ вздохнул: – А не я ли кормил эту тварь?.. Вы только поглядите, как смотрит?! Ей-богу, прикажете вы, он и меня сожрёт, не поморщится. Не помнит добра, вас полюбил. Вас...

– Добрая псина, – Ренольд погладил пса. Тот заурчал. Тогда рыцарь протянул руку и взял со стола не доглоданный кем-то из гостей окорок и сунул его в морду Луке. – Ешь, дружище.

Пёс, однако, не спешил принимать угощения.

– Что это он? – удивился Ренольд. – Обожрался, что ли?

– Да уж, – хохотнул Фернан, – ужин ему достался отменный.

Князь нахмурился. Трупы слуг патриарха, разумеется, убрали, да и сам Ренольд, казалось, забыл о некоторых событиях прошедшего вечера. Теперь в памяти князя одна за другой начинали воскрешаться картины, предшествовавшие аресту Эмери.

– А вы положите мясо на пол, ваше сиятельство, он ведь не берёт из рук, – напомнил Тонно́.

– Дай-ка мне ещё вина, образина, – приказал князь, бросил остатки окорока перед собакой и, обращаясь уже к ней, добавил с напускной сердитостью: – Скажите, пожалуйста, какие мы гордые!

Выпив ещё вина, Ренольд совершенно обрёл ясность мыслей и спросил:

– Что ты такое говорил насчёт запаха?

– Ничего особенного, ваше сиятельство, – прошептал Фернан, тараща глаза. – Просто этот зверь ненавидит всех людей, а вас сразу полюбил. Унюхал в вас хозяина...

– Ты что, урод? Хочешь сказать, что от меня несёт псиной?!

– Совсем не то, государь, совсем не то! – поспешил объясниться Тонно́. – Он чует нечто особое, неуловимое, недоступное человеческому нюху. Учуял он в вас природного вожака, предводителя людей, такого же, как он сам среди собак... – Не будучи в силах сдержать своего восхищения вчерашним поступком князя, Фернан воскликнул: – Задали, ох задали вы трёпку их святейшеству! Я потому, как узнал, что вы хотите подарить Луку монсеньору, согласился отдать его вам даром. Чаял я, что мой Железненький подерёт его. Ах, если б не тот смельчак вчера, наш святоша... – Тонно́ выразительно повёл длинным сломанным чёрным от грязи ногтем большого пальца по своему горлу и закончил: – Разговаривал бы наш молитвенник с чёртом.

— Я бы велел Луке не трогать монсеньора, – проговорил Ренольд хмуро, подумав о том, что, пожалуй, чуть не переусердствовал вчера. Патриарх нужен был ему живым.

Фернан закивал и поспешил заверить:

– Уж вас-то бы он послушался, ваше сиятельство. Уж так полюбил вас зверюга, так полюбил. Признал, признал вас...

– Хватит причитать! – оборвал грума князь. Несмотря на заверения бывшего хозяина Железного Луки, он не испытывал уверенности в том, что зверь послушался бы его и отказал себе в удовольствии полакомиться жирным мясцом патриарха. – Скажи-ка лучше, чем тебе не люб монсеньор? Ведь за что-то же ты его ненавидишь?

Не нужно было быть провидцем, чтобы понять, чувства, питаемые грумом к Эмери, носят сугубо личный характер. При упоминании имени патриарха в глазах Тонно́ появлялись искорки злобы, что делало его ещё более похожим на подаренного им князю пса.

– Эх, ваше сиятельство, – Фернан вздохнул, – шесть лет прошло, а как вспоминаю я, так сердце моё заходится от тоски и горя. Были у меня жена и дочка. Как раз, когда выступили мы с князем Раймундом к Инабу, я при одном рыцаре служил, Бернаром его звали... Упокой Господи его душу. Так вот, как выступили мы, я жене перед тем наказал, чтобы она из города не ездила никуда... Как чувствовал я...

Произнося эти слова, Тонно́ смотрел куда-то в сторону, и голос его едва заметно дрожал.

– А они не послушались, – продолжал он. – Поехали в деревню, помочь тестю с тёщей в поле. Лето, страда для крестьянина, сами знаете. Ну, как узнали они, что содеялось с нами и с князем, побежали в город. Да не успели, совсем чуть-чуть не успели. После сказывали мне, что если бы наш святейший не трусил так, не спешил закрывать ворота, а дал бы ещё хоть нескольким сотням несчастных войти в город мои бы спаслись!

Тонно́ на секунду повернулся к князю, и тот заметил, как в глазах звероподобного чудовища блеснули слёзы. В следующий момент грум опять отвернулся и тоном, не обещавшим патриарху ничего хорошего, закончил:

– С тех пор я и поклялся, что отомщу проклятому святоше!

Будь на месте Ренольда какой-нибудь теоретик власти, например, Юстиниан Первый, он, выслушав признание Фернана, скорее всего, велел бы немедленно удавить дерзкого раба Ибо не пристало людям столь подлого происхождения даже помышлять о мести такой высокой особе, какой, несомненно, являлся патриарх. Однако молодой князь Антиохии принадлежал к людям с иным образом мышления. Ренольда тронуло горе слуги, ему казалось странным, что столь напоминавшее зверя существо могло кого-то преданно любить.

– Но как удалось спастись тебе? – удивился князь. – Я слышал, почти никто не смог уцелеть в том бою?

– Это верно, – согласился Тонно́ и продолжал: – Видно, сам Господь уготовил мне жизнь в муках. Лучше мне было умереть, чем жить и знать, что жена моя и дочка страдают в неволе у неверных. Где они теперь?..

– Ты не ответил, – напомнил Ренольд.

– Что ж, – пожал плечами Тонно́, – я и сам не ведаю, как спасся. Когда их сиятельство прежний князь решили, что надо прорываться, мы, те, у кого не было коней, бежали, пока сил хватало, держась за стремена рыцарей. Потом мы мало-помалу отстали, а наши сеньоры так удачно ударили на язычников, что мы уж подумали, будто Господь смилостивился над нами. Не ведали мы воли Его. А Он наслал на христиан страшную бурю и погубил наши надежды... Если бы не Лука мой, мне бы не спастись. Он учуял неладное и стал как-то странно вести себя, всё норовил свернуть с прямого пути, а там как раз была рощица или лесок. Поскольку мы уже сильно отстали, я решил, что, пожалуй, можно свернуть туда. Там мы и схоронились...

Князь покачал головой.

– И турки не пытались схватить тебя? – спросил он. – Разве они не поискали, не посмотрели – не затаился ли кто-нибудь в том леске?

– Пытались, – Тонно́ усмехнулся. – Да вы видели, что делает с человеком Лука. Тот турок ни за лук схватиться не успел, ни за саблю. Да он и не пикнул! Второго же я сам успел благополучно прирезать. Взял я их коней, да и ушли мы потихоньку. А больше нам неверных повстречать не привелось. Думал, повезло мне, думал: вот всем Бог не привёл спастись, а мне счастье привалило: сам живой, не раненный, да и добыча при мне! Да вон оно какое, счастье моё!

Грум замолчал, и Ренольд так же довольно долго не произносил ни слова, а потом сказал:

– Ладно, иди позови своего господина. Нам пора навестить монсеньора.

Ангерран в пиршестве участия не принимал. На случай возникновения волнений князю требовался отряд абсолютно преданных воинов. Разумеется, было бы предпочтительнее, чтобы их начальник крепко держался на ногах.

Хотя солнце ещё не успело подняться высоко, но палило уже довольно сильно, когда Ренольд возвращался после визита к патриарху. Тот, устав кричать и ругаться, заснул лишь к утру, примерно тогда же, когда забылась сном его верная подруга.

Князь ушёл, ничего от Эмери не добившись: светский властитель требовал от духовного пастыря денег, тот, всё ещё не понимая расстановки сил, платить упорно отказывался.

Фернан с Железным Лукой среди прочих воинов сопровождал Ренольда и Ангеррана к цитадели. Уже отъехав от неё довольно далеко, князь вдруг обернулся и посмотрел в сторону крепости, мрачной громадой нависавшей над городом, а затем опустил глаза и увидел Тонно́. В глазах грума появился какой-то особенный блеск, и Ренольд вдруг сказал, обращаясь к Ангеррану:

– Слушай-ка, а не простудится ли наш монсеньор в подвале?

– Полноте, ваше сиятельство, – фыркнул тот. – Да на нём столько жира, что холод ему не страшен.

– Не страшен, – повторил князь, – не страшен... Холод-то ему не страшен, но жара, наверное, дело другое? Как мыслишь?

Сообразив теперь, что означал многозначительный взгляд, который бросил на крепость Ренольд, его бывший слуга произнёс:

– Вы допустили страшную несправедливость, ваше сиятельство, когда поместили его святейшество так низко. Он и сам вам всё время говорил о том, сколь высок его сан. Согласитесь, что теперь звание нашего любезного Эмери мало соответствует его положению. Во имя справедливости, государь, вы просто обязаны исправить свою оплошку.

– Ты серьёзно так считаешь? – переспросил Ренольд.

Уж кто-кто, а Ангерран дю Клапьер знал, что таится за торжественностью, которую напустил на себя его молочный брат. И верно, Эмери на пиру, да и вообще при каждом подходящем случае слишком часто распространялся относительно собственного высокого положения. Ангерран, как и его господин, прекрасно понимал, что продержать в камере патриарха долго не удастся. Весть о происшествии на пиру и о заточении святейшего рано или поздно достигнет ушей Фульке, патриарха Иерусалимского, тот обратится к королю...

– Да, – твёрдо ответил бывший оруженосец. – Я считаю, что под страхом кары Господней вам надлежит немедленно поднять монсеньора до заслуженных им высот.

Ренольд кивнул, он хотел уже отдать распоряжение, как вдруг заметил движение Фернана, внимательно прислушивавшегося к разговору Ангеррана и князя.

– Что тебе? – строго спросил последний Тонно́.

– Дозвольте сказать, ваше сиятельство? – В его голосе слышалась мольба. Мягкосердечный уроженец Жьена просто не мог отказать слуге, тем более что чувствовал – тот хочет предложить нечто дельное.

– Ну говори.

– Я знаю верный способ сделать монсеньора посговорчивее, государь, – проговорил Фернан, ободрённый разрешением князя. – Чело их святейшества не богато волосами. Если бы на челе этом появились бы ранки... ну как, к примеру, удумай милейший наш патриарх биться головой о стену подвала? Хорошо бы потом помазать ранки эти мёдом...

– Ты что несёшь?! – рассердился Ренольд. – Каким ещё мёдом?!

– Простите меня за глупость, ваше сиятельство, – залебезил Фернан. – Я путано выражаюсь, но я точно знаю, что, если человека с такими ранками, намазанными мёдом, выставить на солнцепёк, они, я имею в виду их святейшество, если уж не нынче же вечером, то завтра к утру перестанут гневить вас своим ненужным упорством.

– То есть, ты хочешь сказать, если немного разбить ему его тупую лысую башку, а потом намазать её мёдом, – князь указал на цитадель, – потом посадить его на крышу, он перестанет упрямиться и вернёт украденное?

Говорил Ренольд таким тоном, что, несмотря на выражения, которыми он пользовался, никто не сомневался, князь сейчас скажет: «Да как ты смеешь предлагать мне такое, презренный раб?!» – и прикажет посадить на место Эмери грума своего вассала, но...

– Слушай, Ангерран, а идея недурна! Что скажешь? – просиял Ренольд. – Их святейшество устроил себе тут довольно сладкую жизнь... за счёт моей казны. Но мы не вправе лишать его заслуженного, так ведь?

– Верно, – кивнул Ангерран. – Никто не давал нам права обижать благочестивого слугу Божьего.

– Но у нас нет другого достаточно высокого места для него! – воскликнул князь.

– И я, ваше сиятельство, не знаю ничего, что было бы слаще мёда! – подхватил молочный брат, точно речь шла о какой-нибудь проказе, что приходили им на ум в родном Жьене лет этак двадцать назад.

– Ты предложил, – начал Ренольд, обращаясь к Тонно, – тебе и исполнять. Возьми людей и займись его святейшеством. Смотри только, чтобы у него последние мозги из башки не вылетели!

Солдаты Ангеррана дружно захохотали. Они, конечно же, слышали разговор господ, обсуждавших предложение грума (оно, безусловно, никого не оставило равнодушным). Едва ли кто-нибудь из воинов сочувствовал Эмери, эти суровые люди, побывавшие не в одном сражении, целиком поддерживали князя. К тому же все искренне желали насладиться зрелищем и, чего греха таить, побиться об заклад: насколько хватит упрямства у патриарха.

Впрочем, не только они, но и все жители Антиохии скоро смогли насладиться чудесным спектаклем. К полудню обработанного святошу подняли на раскалённый свинец крепостной кровли. Мёд, которым смазали раны на голове Эмери не мог, конечно, оставить равнодушным окрестных насекомых. Они стали проявлять к монсеньору самое назойливое внимание. Он вполне обошёлся бы без них, отсутствие воды и несусветная жара (Сирия, прямо скажем, не Фландрия и даже не Лимож) и без того доставляли строптивцу немало мучений.

Звероподобный грум оказался прав, к утру патриарх согласился заплатить. Он сдался бы и раньше, но вечером, когда его святейшество притащили с крыши обратно в подвал, показавшийся Эмери райским уголком, монсеньор временно утратил способность здраво смотреть на мир. Он то блеял овцой, то кричал петухом, то лаял собакой. На святейшего вылили немало воды, прежде чем сошли на нет признаки сумасшествия.

С рассветом князь вновь посетил патриарха, и сделка была заключена. Поскольку на то, чтобы собрать деньги на выкуп, требовалось время, до уплаты оговорённой суммы Эмери оставался в темнице. Сколько удалось получить от него Ренольду, сказать трудно, история не сохранила банковских документов, где бы отразились условия этого кабального договора.

Разумеется, что двести, как, впрочем, и сто тысяч безантов представляются едва ли реальной цифрой. Так или иначе, доподлинно известно только то, что патриарху пришлось раскошелиться, кроме того, он просидел в цитадели достаточно долго, чтобы весть о самоуправстве молодого властителя Антиохии достигла ушей как его царственного родственника, так и патриарха Иерусалимского. Посланные на выручку Эмери канцлер двора Рауль и епископ Акры Фредерик поспешили на север. Ренольд сделал широкий жест, он позволил им себя уговорить и, немного поупрямившись, выпустил святителя, предварительно выкачав из его мошны всё до последнего обола. Князь оказался настолько любезен, что даже разрешил патриарху убраться ко всем чертям из города.

Надо ли говорить, что Эмери нашёл у своего коллеги из Иерусалима и у покровительницы духовников Мелисанды самый сердечный приём?

Поступок князя не мог не порадовать королеву, ведь теперь Эмери из недоброжелателя Ренольда превратился в его заклятого врага, и нельзя сказать, чтобы все в Антиохии сочувствовали князю. Кроме того, папа Адриан Четвёртый также не пришёл в восторг от самоуправства Ренольда и даже хотел отлучить его от церкви, однако благодаря заступничеству доброхотов князя из числа клира (некоторые духовные вельможи довольно сильно недолюбливали своего патриарха), а также подаркам, не сделал этого.

Впрочем, молодого правителя Антиохии мало волновали теперь дела церковные. У него наконец-то появилась возможность осуществить первую часть задуманного плана. Денег патриарха не хватало, чтобы нанять достаточно сильную армию для войны с Нур ед-Дином, однако они давали возможность добыть недостающую сумму, но не на Востоке, а... на Западе.

К весне Ренольд был готов претворить свои планы в жизнь.

VII

Получив свежие и буквально ошеломляющие известия с Севера, молодой король Иерусалима вызвал к себе для приватной беседы благородного галилейского магната, доблестного коннетабля Онфруа де Торона.

Да уж, муженёк кузины Констанс не давал Бальдуэну скучать. Не успели в Иерусалиме прийти в себя от истории с патриархом, как случилась новая беда. Впрочем, беды не случилось, пока не случилось. Теперешние деяния князя задевали интересы базилевса Мануила, и король не мог не понимать, что Бизантиум не потерпит безобразий франков на своих исконных территориях. Бальдуэн как нельзя более ощущал сейчас потребность в совете мудрого мужа.

– Я до сих не понимаю, кто, кто надоумил его на это? – в сердцах воскликнул король. Он так нервничал, что даже не предложил посетителю сесть. Впрочем, и сам Бальдуэн продолжал стоять. Вернее, нервно расхаживать по комнате, служившей ему чем-то вроде кабинета. – Ладно уж патриарх, грешен сверх всякой меры, но... нет, я просто не знаю, что делать?! Посоветуйте что-нибудь, мессир!

Говоря так с коннетаблем, Бальдуэн совершенно не ощущал смущения, так как годился барону едва ли не во внуки[108]108
  Кто же знает, кому что уготовил Бог? Вот и Онфруа Торонскому, или Онфруа Старому (второму из четырёх правителю Торона, носившему это имя), Всевышний судил пережить своего молодого сюзерена на семнадцать лет и скончаться не от старости или болезни, а от ран, полученных в битве за племянника Бальдуэна Третьего, сына короля Амори́ка, несчастного короля Бальдуэна Четвёртого. Честный человек, рыцарь и мудрец (соединение этих качеств – ужасная редкость), он вполне заслужил такую благородную смерть. Впрочем, сейчас речь не об этом и даже не о том, что судьба внука барона Онфруа, также Онфруа, но уже Четвёртого, спустя двадцать лет странным образом пересечётся с судьбой Ренольда Шатийонского, чьи деяния так взволновали сегодня иерусалимского короля. Не будем забегать вперёд, скажем лишь, что Онфруа Четвёртый не унаследует и десятой части всех тех качеств, что были присущи его знаменитому деду.


[Закрыть].

Выслушав короля, сир Онфруа нахмурился, вероятно воскрешая в памяти уже давние теперь события: бездарное стояние под Дамаском, стычка шайки местных бродяг и ватаги, собранной молодым, смелым и, конечно же, горячим рыцарем из Шатийона... Может быть, взяв сторону забияки Ренольда, он, Онфруа, ошибся? Полно, а не ошибся ли он, поддержав вот этого мальчишку в борьбе против собственной матери? Нет, уже тогда созрели противоречия между Тороном (представлявшим магнатов Утремера) и д’Иержем, гостем из-за моря. Странно только, что Онфруа поддержал такого же чужака, рыцаря из Шатийона. Было тут что-то неподвластное политическим соображениям, не сообразующееся с доводами разума; всё-таки рыцарь остаётся прежде всего рыцарем, а рыцарь просто не может не понимать такого же рыцаря.

И всё же... теперь совета Онфруа спрашивал не кто-нибудь, а сам король, который, видя, что коннетабль не спешит с ответом, не мог сдержаться:

– Да что же это такое? Воевал бы с армянами! Так нет, на Кипр замахнулся! На Кипр! Кто только надоумил его?!

Кипр – вот лакомый кусочек. Кипр! Во время Первого по хода поставки продуктов с острова пришлись как нельзя кстати крестоносцам, погибавшим от голода под стенами осаждённой Антиохии. Теперь правитель этой самой Антиохии собирался ограбить внуков и правнуков тех, кто помог его предшественникам утвердиться на севере Сирии. Подло? Да, но полвека – это срок, частенько о благодеяниях забывают едва ли не на следующий день.

– Сир, – начал Онфруа, – я ни в коем случае не одобряю действий его сиятельства. Однако, позволю себе заметить, что если князь Антиохии хочет удержать власть и защитить, а буде окажется возможным, и расширить пределы своих владений, что может идти лишь на пользу христианству, то ему надлежит первым делом как можно сильнее укрепить армию. А это, как вам хорошо известно, невозможно без денег...

– Вот и воевал бы с Торосом! – воскликнул Бальдуэн, но тут же вспомнил, что сам желал выслушать мнение коннетабля, и, резко меняя тон, добавил: – Прошу простить меня, мессир, продолжайте... И вот что... Давайте-ка присядем, я хочу всё как следует обсудить с вами.

Онфруа поблагодарил. Он опустился в предложенное королём кресло и продолжал:

– Воевать с киликийскими грифонами бессмысленно, государь. В открытом бою им не выстоять против франков, что уже не раз доказал нам и князь Ренольд и его предшественник, покойный Раймунд де Пуатье. К тому же, даже если правителю Антиохии удастся пройти огнём и мечом всю Киликию, капитала он на этом не наживёт. Но, вернее всего, он в конце концов попадёт где-нибудь в горах в засаду и погибнет. Базилевс Мануил понимает это, потому-то он и обещает деньги на ведение войны, зная, что, скорее всего, ему не придётся раскошеливаться.

– Но это низость! – воскликнул Бальдуэн. – Это недостойно владыки!

Коннетабль вздохнул и развёл руками.

– Базилевс Мануил всего лишь продолжатель политики своего отца и деда, – сказал он. – А они также ничего нового не выдумали. Константинополь веками жил за счёт того, что стравливал соседей, воевал руками Востока против Запада и руками Запада против Востока. Что и теперь успешно проделывает нынешний император. Когда-то Бизантиум в ужасе перед сельджуками призвал на помощь Рим[109]109
  «Я сам, облечённый саном императора, не вижу никакого исхода и не нахожу спасения; я принуждён постоянно бегать перед лицом турок и печенегов, оставаясь в одном городе, пока их приближение не заставит меня искать убежища в другом. Итак, спешите со всем вашим народом...» (Из письма базилевса Алексея I Комнина графу Фландрии Роберту. Цитируется по работе П.В. Безобразова «Боэмунд Тарентский»).


[Закрыть], что повлекло за собой великий поход наших предков. Однако уже тогда Алексей Комнин, дед нынешнего базилевса, искал путей получить наибольшую выгоду от благородного порыва наших отцов и дедов.

– Но это... это... – Бальдуэн не находил слов. – Это же всё равно, что пытаться сидеть в двух сёдлах сразу! Не так ли, мессир?

Барон улыбнулся.

– Лучше никто бы и не сказал, сир, – похвалил он. – Рано или поздно сыну или внуку нынешнего базилевса придётся дорого заплатить за столь бесчестную политику...

Понимая, что король ждёт от него совета, коннетабль подумал о возмутителе спокойствия и нахмурился:

– Однако теперь мы имеем то, что имеем. Мы не можем помешать князю Ренольду, да нам и не стоит мешать ему. Кипром правит племянник базилевса Иоанн Комнин, у него есть войско, вот пусть и померяется силами с князем, а когда последний разобьёт грифонов, или, лучше, как только он отправится в поход, можно будет послать на Кипр человека с уведомлением о грозящей беде, чтобы ни с кем не ссориться. Ослабление Кипра не вредит делу латинян, а усиление Антиохии, наоборот, поспособствует укреплению всего Утремера.

– Но базилевс не простит нам этого! – воскликнул король. – У него огромное войско, он придёт сюда и...

Увидев выражение, появившееся на лице барона, Бальдуэн умолк и знаком попросил его продолжать.

– Мануил сейчас занят в Апулии, – напомнил коннетабль. – Надеется, что кончина короля Рутгера, безусловно ослабившая обороноспособность его дружин, позволит империи вернуть её бывшие владения в Италии. Ему не до Кипра. Если Господь будет благосклонен к базилевсу – а это вряд ли – лангобарды умеют держать меч в руках! – в этом случае у Мануила ещё лет пять не дойдут руки до Антиохии. За это время многое изменится. Глядишь, его сиятельству удастся с умом распорядиться тем, что он добудет на Кипре.

– А если нет?

Надо признать, что вопрос Бальдуэна поставил собеседника в сложное положение. И в самом-то деле, что значит это: «А если нет?» Разделив решение задачи на две части, барон ответил:

– Если грифонов в Апулии разобьют, что, как мне кажется, наиболее вероятно, то у князя Ренольда окажется меньше времени – года два-три. Впрочем, и тут он кое-чего может добиться. В том, конечно, случае, если будет проявлять благоразумие.

– Но император может вывести в поле до пятидесяти тысяч хорошо подготовленного войска! – воскликнул король. – Антиохии не устоять, какую бы армию Ренольд ни набрал, она окажется как минимум в десять раз меньше! Что помешает Мануилу, разделавшись с князем, двинуться на нас?

Вопрос повис в воздухе, барону требовалось время, чтобы обдумать, как вразумительно объяснить королю, что Бизантиум не сможет стать реальной угрозой Иерусалиму.

– Сир, – проговорил коннетабль после длительной паузы. – Насколько я могу судить о владыке Константинополя, он во многом похож на людей Запада. Для него вопросы чести и престижа зачастую становятся наиглавнейшими. Он, конечно, захочет приструнить князя, но... нет, я не могу себе представить, чтобы базилевс отважился на поход сюда. Да и что ему делать тут? Многого ли добился в своё время его Отец от князя Раймунда? Попугал его, попугал турок и ушёл. Ни один император не может надолго покидать свою столицу, чтобы в ней не началось какое-нибудь брожение. То же будет и в этот раз. Мануил, хотя он и боговенчанное величество, не Бог и при всём желании не сможет находиться в двух местах одновременно. Можно, конечно, попробовать назначить в Антиохию наместника, но... но что, если среди горожан могут начаться волнения? К тому же, чем наместник лучше законного князя?

Барон сделал небольшую паузу и продолжал:

– Государь, несомненно, рано или поздно базилевс предъявит свои права на Антиохию, независимо от того, нападёт князь Ренольд на Кипр или нет. Однако грифоны придут и уйдут, и всё останется как прежде. Если, конечно, его сиятельство проявит достаточно дальновидности и благоразумия...

Бальдуэн вновь не смог удержаться:

– Благоразумия?! О каком благоразумии может идти речь?! Какого благоразумия ждать от князя?!

Однако коннетабль не согласился.

– Его сиятельство далеко не так глуп, как иной раз может показаться, – качая головой, заявил барон. – Он умеет прислушиваться к полезным советам.

После этих слов надолго воцарилось молчание. Молодой король обдумывал слова своего мудрого коннетабля. Как ни крути, получалось, что определённый резон в его речах наличествовал. И всё же тревога не давала Бальдуэну покоя.

«Неужели всё так просто? – спрашивал он себя. – А если Мануил думает совсем по-другому? Если он воспользуется предлогом и захочет завладеть всем Утремером?[110]110
  Подробнее о политике, проводимой Комнинами в отношении государств крестоносцев, см. комментарий 22.


[Закрыть]»

Видимо, Онфруа Торонский прочитал мысли своего сюзерена, заметив нескрываемое беспокойство в глазах молодого человека, потому что сказал:

– Позвольте дать вам один совет, государь?

– Да, да, конечно, я с удовольствием выслушаю его, мессир! – воскликнул король. – Говорите!

– Возможно, это не моё дело, – осторожно начал барон и, видя нетерпение Бальдуэна, поспешил продолжить: – Отчего бы вам не поискать себе невесту в кругу родственниц базилевса? Говорят, среди ромейских женщин встречаются настоящие красавицы.

Король несколько удивлённо уставился на коннетабля, а потом произнёс:

– Я как-то и не думал об этом... А ведь верно, мне уже почти двадцать шесть, пора позаботиться о наследниках.

– Тем более, сир, что ваша матушка ладит свадьбу графа Яффского. Негоже, чтобы младший брат ваш был женатым, а вы нет. Ведь именно вы – гарант престола, вашему сыну надлежит занять трон Святого Города.

– Я могу и запретить ему жениться! – воскликнул Бальдуэн. – Матушка, кажется, вновь забыла, что я король!

– Едва ли стоит поступать так, сир, – возразил барон. – Если бы вы уже были женаты, и у вас уже были бы сыновья, тогда, возможно, стоило бы воспретить графу вступать в брак, но теперь... К тому же, если вы послушаетесь моего совета, ваши дети будут и детьми византийской принцессы, а дети вашего брата всего лишь детьми Агнесс де Куртенэ, дочери несчастного узника неверных, графа Жослена Второго. Несомненно, их мать не сможет тягаться родовитостью с представительницами Византийского правящего дома. Тут даже и сравнивать нечего. Следовательно, никто не осмелится оспорить приоритета прав вашего потомства на иерусалимскую корону.

Бальдуэн, видимо, успокоился. Теперь он и сам видел, что мать не собирается чинить ему козней, устраивая этот брак, а просто по-женски заботится о младшем сыне[111]111
  Уже скоро мы увидим, во что обойдётся Левантийскому царству забота Мелисанды. Вместе с тем едва ли стоит выискивать злой умысел в её действиях. Никто ведь не думал, что жизнь вознесёт к власти недостойного внука Тель-Баширского Волка, славного Жослена Первого, – Жослена Третьего, графа без графства, и его сестру Агнессу.
  Венчание Америка Яффского и Агнессы де Куртенэ состоялось в следующем, после описываемого, году. Тогда никто (включая и королеву Мелисанду) не мог себе и представить, сколь сокрушительными для королевства окажутся последствия этого союза спустя ровно тридцать лет. Через пять лет после бракосочетания Амори́к станет королём Иерусалимским, что, однако, не сделает королевой Агнессу: магнаты Утремера, в обмен на избрание Амори́ка, заставят его развестись с женой. Она никогда не сможет простить этого баронам. Когда умышленно, когда невольно, просто преследуя свои сиюминутные интересы, графиня (её так и будут называть Графиней) Агнесса будет подтачивать основы Левантийского царства.


[Закрыть].

– Да, мессир, – король кивнул. – Вы правы. Дети Агнессы никогда не получат достаточных оснований, чтобы оспаривать трон у моих детей. К тому же, она ведь вдова...

Нет, матушка королева делает всё правильно. Похоже, она образумилась. Теперь о сватовстве, мессир. Я хотел бы, чтобы вы лично занялись этим делом. Будьте моим сватом.

– Благодарю вас, государь, – коннетабль поднялся и отвесил королю поклон. – Это честь для меня. Но... позвольте мне дать вам и ещё один совет относительно как раз того самого дела, которое вы мне только что поручили.

– Какой же? – удивился Бальдуэн, совершенно не представляя себе, что ещё может ему сказать барон.

– Не стоит спешить с этим, сир, – проговорил тот.

– То есть как? Вы же только что сами сказали, что... Объяснитесь, пожалуйста... Присаживайтесь, не стойте.

– Благодарю вас. – Онфруа сел и продолжал: – Извольте, ваше величество. Я бы посоветовал вам лишь немного повременить. Представляется резонным дождаться окончания, по крайней мере, двух компаний: предприятия князя Антиохии и итальянского похода базилевса Мануила. Кто знает, как повернётся дело? Может быть, окажется более разумным поискать вам невесту среди наследниц Европы?