Текст книги "Кто стоял за спиной Сталина?"

Автор книги: Александр Островский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 64 страниц)

Несмотря на то что для обвинения А. Пруссакова, Е. Козловской и Н. Леонтьева у Бакинского комитета РСДРП не имелось уличающих доказательств, было решено выпустить листовку с обвинением их в провокации.

«Ввиду множества распространившихся в последнее время слухов о провале техники, – доносил 28 сентября Михаил, – Бакинский комитет решил выпустить прокламацию, отпечатав ее в частной типографии. Прокламация написана Кобой и содержит в себе изложение мер, принятых Б[акинским] к[омитетом] для спасения техники и объявление о ряде провокаторов, обнаруженных в организации. Таковыми объявляются: бывшие наборщики в типографии Александр Пруссаков, жена его Дуня Козловская, Фирсов Балаханский, Сашка Романинский и Николай Леонтьев – бывший секретарь Союза нефтепромышленных рабочих» ^{43} .

На следующий день, 29 сентября, такая листовка действительно появилась. Она была издана в типографии «Арамазд» ^{44} . В ней отмечалось, что охранке удалось установить местонахождение подпольной типографии («техники») и она планировала захватить ее в момент печатания № 8 «Бакинского пролетария», а «для отвода глаз охранка искала „технику“ не там, где она помещалась, а в Балаханах через своих агентов: Фирсова Балаханского и Сашку Романинского», и далее сообщалось: «Бывшие наши „техники“, работавшие в нашей нелегальной типографии уже три года, Александр Пруссаков (слесарь из Петербурга, среднего роста, брюнет, смуглое лицо, лет 30–32) и жена его Дуня Козловская (ткачиха из Петербурга, низенькая, серые глаза, лет 27–29) уже несколько месяцев состоят на службе у охранки», «объявляется также провокатором бывший секретарь Союза нефтепромышленных рабочих Николай Леонтьев, недавно арестованный с мирзоевцами и потом освобожденный. В Москве и за границей известен как провокатор Демьян» ^{45} .

В сводке агентурных донесений Бакинского охранного отделения за сентябрь 1909 г. в разделе «Меры» по поводу приведенного выше (28 сентября) сообщения Михаила значится: «Фирсов предупреждается; остальные отделению неизвестны» ^{46} .

Из этого явствует, что из пяти человек, объявленных агентами бакинской охранки, с ней был связан только один человек. А поскольку в это время местное губернское жандармское управление имело лишь одного секретного сотрудника по кличке Эстонец ^{47} , обвинения в провокации, выдвинутые против остальных лиц, названных в листовке, не имели под собой оснований.

11 октября Фикус сообщил: «Приехал Алеша Джапаридзе, нот чует у своей жены, днем его нигде нельзя видеть, его очень скрывают. Сегодня или завтра „Коба“ едет в Тифлис для переговоров о технике» ^{48} . В этот же день жандармы нагрянули на квартиру П. Джапаридзе. Вот как вспоминала этот эпизод его жена В. Ходжишвили:

«Октябрь 1909 г. У нас на квартире Иосиф Сталин и Серго Орджоникидзе. Вдруг появляется помощник пристава с двумя городовыми с целью ареста Джапаридзе. Моментально сообразив, что арест одновременно трех, очевидно, большевиков был бы большой удачей, помощник пристава решил предварительно получить такое разрешение и пошел созвониться с начальством. Охранять счастливую находку он оставил городовых: одного у парадного, другого у черного хода. Мы стали раздумывать, каким образом дать возможность уйти Сталину и Серго. Ясно было, что надо спровадить одного из городовых. 10 рублей „на расходы“ спасли положение: один из городовых был послан за папиросами, а Сталин и Орджоникидзе, воспользовавшись этим, быстро ушли. Каково было бешенство помощника пристава, вернувшегося в нашу квартиру и заставшего только А. Джапаридзе» ^{49} .

В этом эпизоде много странного. Так как арест П. Джапаридзе был произведен по распоряжению Бакинского охранного отделения, почему для этого были выделены простые полицейские, а не жандармы? Почему помощник пристава, который имел право задержать и доставить в участок любых лиц, оказавшихся в квартире арестованного, не сделал этого, а пошел куда-то «звонить»? Почему городовые были оставлены не в квартире, а у парадного и черного хода? И почему вместе с И. В. Джугашвили и Г. К. Орджоникидзе не бежал П. А. Джапаридзе?

Вскоре после этого эпизода И. В. Джугашвили уехал в Тифлис. 18 октября Михаил доносил:

«Скорым поездом № 11 в 6 час. вечера „Коба“ выехал в Тифлис на конференцию. Там будет решаться вопрос об издании общего для Кавказа органа „Кавказский пролетарий“ и другие, связанные с этим вопросы. На этой неделе „Коба“ вернется и сейчас же приступит к постановке техники. Кому перейдет это дело в случае его ареста – неизвестно, почему это крайне нежелательно, так как во всех отношениях повредит делу».

Пометка: «По выяснении того, что назначенный на вокзале пост наружного наблюдения не видел выезда „Молочного“ („Кобы“), срочно телеграфировано начальнику районного [охранного] отделения о встрече „Молочного“ в Тифлисе с указанием цели его поездки» ^{50} .

19 октября начальник Бакинского охранного отделения Мартынов телеграфировал начальнику Тифлисского охранного отделения:

«Арест „Кобы“ безусловно нежелателен в виду грозящего провала агентуры и потере освещения предстоящей ликвидации местной организации и ее техники» ^{51} .

Поездка И. В. Джугашвили в Тифлис по времени совпала с одним важным событием. Дело в том, что 21 сентября 1909 г. Германия выдала России арестованного в Берлине два года назад С. А. Тер-Петросяна (Камо), который 12 октября был доставлен в Тифлис и передан в руки местного ГЖУ ^{52} .

Еще 20 сентября 1909 г. Департамент полиции за подписью М. Е. Броецкого запросил Кавказское районное охранное отделение: «Вследствие представленной 27 августа за № 109982 агентурной отчетности по городу Баку за июль месяц 1909 г. по РСДРП Департамент полиции просит ваше высокоблагородие сообщить о результатах установки бежавшего из Сибири „Сосо“ (кличка „Коба“) <…>, а равным образом уведомить, какие приняты <…> меры» ^{53} .

Это означало, что Департамент полиции взял данный вопрос на контроль. Начальник Тифлисского ГЖУ А. М. Еремин, по всей видимости, запросил Бакинское охранное отделение и только после этого, через месяц, 24 октября (!) дал ответ, который гласил:

«Вследствие предложения Департамента полиции 30 минувшего сентября за № 136706 Кавказское районное охранное отделение доносит, что, по сообщению начальника Бакинского охранного отделения, бежавший из Сибири „Сосо“, кличка в организации „Коба“, является по установке жителем гор. Тифлис Оганесом Вартановым Тотомянцем, на каковое имя он имеет паспорт, выданный тифлисским полицмейстером с 12 мая сего года за № 982 на один год» ^{54} .

В Тифлисе И. В. Джугашвили очень быстро попал в поле зрения местного охранного отделения. В сводке агентурных данных по Тифлису за ноябрь 1909 г. мы читаем:

«Коба (Сосо) может проживать у своего шурина, бывшего воспитанника Тифлисской дворянской гимназии Василия Ратиева, живущего где-то в районе первого участка». И далее: «Василий Ратиев оказался дворянином Василием Фаддеевичем Ратиевым, 20 лет. Проживает в д. 17 – Хухуни по Пассанаурскому переулку, за его квартирой учреждено наблюдение» ^{55} . Шурин – брат жены. Но жена И. В. Джугашвили имела фамилию Сванидзе. Поэтому В. Ф. Ратиев, видимо, был шурином того двойника, под фамилией которого Джугашвили проживал в Тифлисе ^{56} .

Уже после того как И. В. Джугашвили вернулся из Тифлиса в Баку, 1 декабря 1909 г. Тифлисское охранное отделение информировало Тифлисское ГЖУ: «Сосо (Коба), упомянутый в записке вверенного Вам районного охранного отделения от 9 ноября за № 14536, известен как видный социал-демократ, по установке в Баку он значится как житель г. Тифлиса О. В. Тотомянц. В охранном отделении имеются агентурные сведения, что „Коба“ (Сосо) есть И. В. Джугашвили (выписка агентурных сведений от 25 ноября № 10790). Точно выяснить личность „Кобы“ (Сосо) не представлялось возможным» ^{57} .

5 ноября секретный сотрудник Бакинского охранного отделения Михаил сообщал: «Коба все еще в Тифлисе… приедет он, вероятно, на следующей неделе» ^{58} , а 12 ноября он же доносил: «Коба на днях приехал из Тифлиса» ^{59} . Это дает основание утверждать, что И. В. Джугашвили вернулся в Баку не ранее 5 – не позднее 12 ноября 1909 г.

12 ноября из Тифлиса И. В. Джугашвили направил письмо в редакцию издававшейся за границей газеты «Пролетарий»: «Ваше недавнее письмо с адресами получено. Получено также предыдущее (3 недели назад) тоже с адресами через То[рошелид]зе. По обстоятельствам провокации у нас и некоторым другим мы не могли ответить. Но теперь все улеглось <…>. Ваша приписка к нашей резолюции о разногласиях в расширенной редакции „Пролетария“ (№ 49 „Пр“), а также беседа с петербургскими большевиками еще более убедили нас в неправильной организационной политике редакции» ^{60} . В письме, по сути дела, осуждалось решение редакции газеты «Пролетарий» об удалении из ее состава сторонников «отзовизма».

30 ноября бакинская почта проштамповала открытку, которая была послана И. В. Джугашвили в Сольвычегодск Татьяне Петровне Суховой: «Вопреки обещаниям, помнится, неоднократным, до сих пор не посылал Вам ни одной открыточки. Это, конечно, свинство, но это факт. И я, если хотите, при-но-шу изви-не-ния. От Ст[ефании] (Петровской. – А.О.) получите письмо. А пока примите привет. Мне живется в общем хорошо, если хотите, даже очень хорошо. Мой адрес: Баку. [Каменистая]. Бюро увечных. Дондарову. Для Осипа. Где Антон и Сергей? Пишите. Осип» ^{61} .

Вскоре по возвращении И. В. Джугашвили из Тифлиса в Баку в «ноябре или декабре 1909 г., – вспоминала Н. Н. Колесникова, – с явкой к С. Г. Шаумяну от Петербургского комитета прибыл партийный генерал – М. Е. Черномазов, якобы по поручению В. И. Ленина. У него на руках был список актива большевистской организации, собрав его через некоторое время (явилось 20–25 человек), М. Черномазов стал у каждого „спрашивать имя, фамилию, партийную кличку, если таковая есть“ и какую работу и где он ведет». Далее он потребовал у каждого списки членов их кружков, а также заявил, что старые явки в Петербурге провалены, а новые можно получить только у него ^{62} .

Такое поведение М. Черномазова у многих вызвало отрицательную реакцию. И, если верить воспоминаниям, на одном из собраний И. В. Джугашвили публично назвал его провокатором ^{63} .

2–23 января 1910 г. в Париже состоялось заседание Пленума ЦК РСДРП, на котором было решено пополнить состав ЦК и создать его Русское бюро ^{64} .

«Приблизительно в конце февраля 1910 г., – вспоминал об этом М. И. Фрумкин (Германов), – приехал в Москву из-за границы с Пленума ЦК В. П. Ногин (Макар). Основная его задача была организовать часть ЦК, которая должна работать в России. В эту русскую часть, по соглашению с меньшевиками, должны были войти три их представителя. <…>. Но эта тройка категорически отказалась вступать в грешную деловую связь с большевиками». Тогда на «совещании пишущего эти строки с Ногиным было решено предложить ЦК утвердить следующий список пятерки – русской части ЦК: Ногин, Дубровинский – Иннокентий (приезд его из-за границы был решен), Р. В. Малиновский, И. Сталин и Владимир Петрович Милютин <…>. Сталин был нам обоим известен как один из лучших и более активных бакинских работников. В. П. Ногин поехал в Баку договариваться с ним» ^{65} .

Так в партийных кругах кандидатура И. В. Джугашвили стала рассматриваться на роль одного из лидеров РСДРП.

Воспоминания М. И. Фрумкина подтверждаются другими источниками. «Названный „Макар“, упомянутый в докладе моем № 502 с. г., – сообщал 17 (30) мая 1910 г. в Департамент полиции заведующий Заграничной охраной Красильников, – был командирован для объезда Кавказа и некоторых других областей с целью найти кандидатов в Центральный комитет взамен выбывших Романа, Михаила и Юрия» ^{66} .

Факт приезда В. П. Ногина на Кавказ подтверждает агентурное донесение секретного сотрудника Бакинского ГЖУ Дубровина. «14 и 15 марта, – сообщал он, – в Балаханах и Баку находился член ЦК РСДРП, интеллигент, работал летом 1906 г. в Бакинской организации под кличкой „Макар“,где был избран делегатом на Лондонский съезд и в Лондоне избран членом ЦК. Цель приезда его заключалась главным образом в том, чтобы объединить работавшие самостоятельно фракции социал-демократов, большевиков и меньшевиков» ^{67} .

Есть сведения, что из Баку В. П. Ногин «на время выехал в Тифлис, затем опять вернулся в Баку» ^{68} .

О своей поездке на Кавказ вспоминал и сам В. П. Ногин: «Вторично мне пришлось быть в Баку в начале 1910 г. Это был год запустения. Тяжелые впечатления остались у меня на этот раз от Баку. Я приехал туда в качестве члена ЦК для ознакомления организации с решениями последнего пленума ЦК, бывшего в январе 1910 г. в Париже <…>. Из открытых активных работников прошлого периода я встретил лишь тов. Ст. Шаумяна, который работал в качестве заведующего одним из промыслов. Тут же я встретил тов. Габриеляна, и в глубоком подполье находился тов. Сталин (Коба)…» ^{69} .

Однако поездка В. П. Ногина оказалась безрезультатной ^{70} . Не исключено, что свою роль здесь сыграл конфликт, который возник внутри Бакинского комитета РСДРП и в центре которого оказался вопрос о провокации. Как мы уже знаем, когда осенью 1909 г. появилась листовка с обвинением в провокации пяти членов Бакинской организации РСДРП, убедительных данных для этого не существовало. Ситуация еще более обострилась после того, как Н. Леонтьев снова вернулся Баку.

«Николай Леонтьев появился в Балаханах <…>, – сообщил 23 октября 1909 г. Фикус, – 22 октября был в [библиотеке] Совета съезда и говорил Серегину и Толмачеву (безработный, недавно вышедший из тюрьмы), что он требует партийного суда над собой и просит их передать Бакинскому комитету, что он просит вызвать его в определенное место, в определенное время, где он даст комитету свои объяснения, и если после этого комитет его обвинит, он согласен быть немедленно убитым» ^{71} . Такой шаг с его стороны, по свидетельству Якубова, имел своим следствием то, что у Н. Леонтьева появились сторонники, которые стали требовать его оправдания ^{72} .

Если учесть, что обвинение против Н. Леонтьева было основано только или же главным образом на основании сведений, полученных Бакинским комитетом из охранки, и никаких доказательств в их подтверждение И. В. Джугашвили как автор листовки привести не мог, ход, сделанный Н. Леонтьевым и явно подсказанный ему в местном ГЖУ, ставил Бакинский комитет РСДРП в сложнейшее положение. Пойти на гласное разбирательство выдвинутого им обвинения он не мог, так как такое разбирательство должно было повести или к раскрытию источника информации, или же к реабилитации Н. Леонтьева. А нежелание И. В. Джугашвили и поддерживавшей его части Бакинского комитета РСДРП идти на суд с Н. Леонтьевым невольно порождало недоверие к ним.

Видимо, тогда же, как вспоминал рабочий И. П. Вацек, долгое время бывший кассиром Бакинского комитета РСДРП, появились сведения о связях с охранкой заведующего Народным домом Михаила Коберидзе, после чего И. В. Джугашвили явился к нему и потребовал, чтобы он назвал тех лиц, которые были им провалены ^{73} .

Обращает на себя внимание и следующий эпизод, нашедший отражение в воспоминаниях Г. Варшамян: «Еще один интересный момент, – ютмечала она, – товарища Сталина встречает на улице один из работников охранного отделения и говорит ему: „Я знаю, что Вы революционер или социал-демократ (я не знаю, как он сказал), вот, возьмите этот список, сюда включены товарищи, которые в ближайшее время должны быть арестованы“. В списке 35 человек. Этот список получил Сосо от совершенно незнакомого человека, это было очень поразительно. Немедленно был созван Бакинский комитет. Список не был оглашен, кто именно должен был провалиться, но было предложено наметить 11 человек, из которых мы могли бы выбрать новый Бакинский комитет. В числе этих 11 была моя фамилия. Значит, в списке 35 меня не было» ^{74} .

В этих условиях и возник конфликт внутри Бакинского комитета РСДРП.

15 марта 1910 г. Фикус сообщал: «В Бакинском комитете все еще работа не может наладиться. Вышло осложнение с „Кузьмой“. Он за что-то обиделся на некоторых членов комитета и заявил, что оставляет организацию. Между тем присланные Центральным комитетом 150 руб. на постановку большевистской техники, все еще бездействующей, находятся у него, и [он] пока отказывает[ся] их выдать. „Коба“ несколько раз просил его об этом, но он упорно отказывается, очевидно, выражая „Кобе“ недоверие» ^{75} .

«16 сего марта, – сообщал секретный сотрудник Бакинского ГЖУ Дубровин, – состоялось заседание Бакинского комитета <…>. Между членами <…> комитета Кузьмой и Кобой на личной почве явилось обвинение друг друга в провокаторстве. Имеется в виду суждение о бывших провокаторах: Козловской, Пруссакове и Леонтьеве, а в отношении новых провокаторов решено предавать их смерти» ^{76} .

Очевидно, что в данном случае Кузьма и Коба обвиняли друг друга не в связях с охранкой, а в провокационной деятельности. И яблоком раздора было отношение к трем названным выше лицам, которых не все считали провокаторами. Судя по всему, не видел достаточных оснований для обвинения названных лиц в провокации и Кузьма.

Отголоски этого конфликта, по всей видимости, нашли отражение в воспоминаниях меньшевика Р. Арсенидзе. «…В 1908–1909 гг., как передавали мне знакомые большевики, – вспоминал он, – у них сложилось убеждение, что Сталин выдает жандармам посредством анонимных писем адреса неугодных ему товарищей, от которых он хотел отделаться. Товарищи по фракции решили его Допросить и судить (большевики и меньшевики были разделены). Не знаю, из каких источников, но они уверяли меня, что жандармерия, по их сведениям, получила адреса некоторых товарищей большевиков, написанные рукой, но печатными буквами, и по этим адресам были произведены обыски, причем арестованными оказывались всегда те, которые вели в организации борьбу с Сосо по тому или иному вопросу. На одно заседание суда (их состоялось несколько) вместо Кобы явилась охранка и арестовала всех судей. Коба тоже был арестован на улице по дороге в суд. И судьи, и обвиняемые очутились в Бакинской тюрьме» ^{77} .

Примерно то же, писал другой меньшевик, Г. Уратадзе: «В 1909 г. бакинская большевистская группа обвинила его (И. В. Джугашвили. – А.О.) открыто в доносе на Шаумяна и предала его партийному суду. Состоялся суд, но состав суда был арестован в тот же день, а Сталина арестовали, когда он шел на суд» ^{78} .

Оставляя в стороне совершенно неверную датировку событий, следует отметить, что приведенные свидетельства вызывают сомнения. Никаких доказательств в пользу этой версии до сих пор не приведено, и обнаружить их не удалось. Более того, утверждения о том, что И. В. Джугашвили, стремясь убрать С. Г. Шаумяна как конкурента, писал на него доносы, не выдерживает никакой критики. За время с 1907 по 1910 г. С. Г. Шаумян был арестован только один раз – 30 апреля 1909 г., когда И. В. Джугашвили находился в Сольвычегодске. Следующий арест С. Г. Шаумяна последовал 30 сентября 1911 г., когда И. В. Джугашвили сам находился в тюрьме, причем не в Баку, а в Петербурге ^{79} .

К этому следует добавить, что Кузьма – это не С. Г. Шаумян, как считают некоторые авторы, а Сергей Дмитриевич Сильдяков, который до 1909 г. работал в Москве и входил в состав Московского комитета РСДРП, затем уехал в Баку, вошел в состав Балаханского районного и Бакинского городского комитетов и стал секретарем Союза нефтепромышленных рабочих. В 1911 г. он эмигрировал в США ^{80} .

Не исключено, что в основе приведенных выше слухов о трениях во взаимоотношениях И. В. Джугашвили и С. Г. Шаумяна лежал конфликт И. В. Джугашвили с С. Д. Сильдяковым, который, видимо, сомневался в справедливости обвинений, выдвинутых И. В. Джугашвили в адрес Е. Козловской, А. Пруссакова и Н. Леонтьева, и настаивал на проведении специального партийного расследования на этот счет.

Узел, завязавшийся внутри Бакинского комитета, был разрублен охранкой.

23 марта 1910 г., ровно через неделю после упомянутого ранее заседания комитета, И. В. Джугашвили был арестован ^{81} .

«Находясь в тюрьме, – читаем мы в воспоминаниях Г. Уратадзе, – члены суда решили закончить суд в тюрьме, но тюремные условия не способствовали этому. Потом Сталина сослали, и дело заглохло» ^{82} .

«Здесь, – отмечал А. Арсенидзе, – началась снова переписка и организация суда, но дело до конца довести не удалось. Коба заблаговременно был сослан в Вологодскую губернию, а судьи – в другие места. Проверить сообщение знакомого большевика я не имел возможности» ^{83} .