Текст книги "Потрясатель Тверди"

Автор книги: Александр Мазин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)

Нил вошел в гостиную, неся на руках Торона. Походка его потеряла кошачью мягкость, но все же могучее тело борца не слишком обременяло гиганта. Воин опустил свою ношу на тростниковый мат. Лекарь мельком взглянул на превратившееся в кровавую кашу лицо Торона.

– Нет, это не мое, – сказал он и вновь повернулся к чиновнику.

Подошедший Саннон коснулся плеча лекаря.

– Ты должен сделать все, что возможно, – сказал Начальник Гавани. – Я не хочу, чтоб болтали о том, что я не проявил милосердия в собственном доме!

Лекарь пожал плечами (ты – господин) и присел около тела борца. Достав маленькое круглое зеркальце, он поднес его к окровавленной щели в сплошной ране, которой стало лицо Торона. Серебряная поверхность осталась незамутненной. Взяв руку более толстую, чем бедро самого лекаря, старый конгай пощупал пульс.

– Мертв, – сказал он уверенно. И вновь занялся сановником.

Нил, расставив ноги, стоял над телом Торона. Лицо его ничего не выражало, но аргенет, хорошо знавший его, по неуловимым признакам понял: великан думает, и думает напряженно. Вот он опустился на колени рядом с борцом, провел рукой по круглой, как днище лодки, покрытой шрамами груди… И вдруг резко ударил по грудине основанием ладони. Звук был такой, как если бы он ударил в дно пустой деревянной бочки.

Лекарь с любопытством посмотрел на воина. Нил положил ладонь левой руки на левую сторону груди борца и нанес еще три быстрых удара, не таких сильных, как первый, но достаточных, чтобы угомонить среднего мужчину. Какое-то время Нил держал обе руки на груди борца, потом переместился поближе к голове и погрузил пальцы в месиво, которое прежде было лицом. Лекарь оставил своего пациента и, присев на корточки рядом с воином, с крайним интересом наблюдал за его действиями.

Нил закончил свои манипуляции и вытер окровавленные пальцы о набедренную повязку борца. Положив ладони на ребра Торона, он с силой нажал.

Пузырящаяся пена выплеснулась изо рта борца. Еще толчок – еще один алый фонтанчик. После пятого раза в бронхах лежащего раздался хрип и судорога прошла по телу Торона. Трижды повторив ту же операцию, Нил отодвинулся от тела.

– Твоя очередь, – сказал он лекарю.

Тот с уважением посмотрел на воина.

– Слышал я, что врачеватели Тиниана делают подобное, – сказал он. – Но сам не видел никогда. Не сочтешь ли за труд показать мне…

– Прости, целитель. Это скрытое знание. И не врачевателей Тиниана, а воинов Севера. Клятва связывает меня.

– Понимаю, – согласился лекарь. – А что можешь ты поведать, не нарушив обета?

– То, что ты плохо ценишь настоящих бойцов, целитель. Этого парня мало треснуть головой о камни. Он живуч, как котоар, иначе давно бы уж развлекал своей глупостью Нижний Мир. Да, он никогда не будет дышать носом. Но он и так им не дышал. Челюсть сломана в двух местах, но этот череп прочней скорлупы ореха тикки. Корми его кашей, не давай болтать – и через три месяца он опять будет безобразничать с портовыми девками.

– Мудрость твоя покорила меня, – улыбнулся лекарь. – Прими мое уважение.

– И мое, Нил, сын Биорена, – сказал Начальник Гавани. – Не будь ты так вспыльчив, я уступил бы тебе свой чин.

– Я верен своему сениору.

– Скажу тебе, Саннон, – вмешался аргенет, – что прежде чем стать моим хранителем, Нил был Хранителем Границы Магра в Норне. Раздери меня магрут, если я понимаю, зачем он сделал то, что сделал!

Начальник Гавани удивленно взглянул на воина.

– Мессир, – сказал он, поклонившись, – я думал, ты простой ситтур.

– Думай так и сейчас, ошибки не будет! – сказал гигант. – А тебе, сениор, я отвечу: мой путь – твой путь. В Тангр. Прошу тебя, отважный Саннон, забыть то, что ты слышал. Ты и лекарь узнали то, что надо бы оставить в тайне! – Он укоризненно посмотрел на Эака. – Надеюсь, ты не откажешь мне. А лекаря и просить не нужно: тайна – его профессия.

Врачеватель кивнул.

– Настало время нам вернуться в гостиницу, – сказал Эак. – Благодарим тебя, отважный Саннон!

– Предлагаю вам переселиться в мой дом, – сказал Начальник Гавани. – Он не менее удобен, чем «Добрый приют», и более… безопасен.

– Благодарю тебя. Мы останемся в гостинице.

– Как угодно светлорожденному. Хранят вас боги.

– Хранят и тебя! – ответили Эак и Нил.

Жара, столь обычная в Ангмаре в этот сезон, начала спадать. Мощенные камнем улицы и улочки заполнились людьми. Смуглые мужчины и женщины в разноцветных косынках и набедренных повязках спешили сохранить время между окончанием полдневной жары и короткими южными сумерками – сохранить для своего нелегкого труда.

Глядевший на конгаев со спины урра аргенет ни разу не заметил недоброго взгляда. Напротив, люди улыбались друг другу. И ему, чужаку, тоже улыбались. Даже хищные конгские урры, не упускавшие возможности ляскнуть зубами на наездника, кротко протискивались сквозь толпу там, где улица становилась тесной. Казалось, благодушие овладевало Ангмаром, когда лучи Таира переставали сжигать голые спины.

Как обычно, когда аргенет ехал вместе с Нилом, взгляды, сперва обращенные к непривычно одетому красавцу армэну, потом будто притягивались могучей фигурой Нила. Эак много раз замечал, что и его собственное внимание точно так же неизменно оказывалось сосредоточенным на собственном слуге. Привыкший полагать себя выше и значительней других, Эак не испытывал ревности. Как бы ни оценивали люди Нила, он, аргенет Старшей Ветви, наследник Правящих Короната, сам один из высших мощнейшей державы Асты, не сравним ни с кем, кроме родичей и коронноса. Более того, привыкнув относиться к слугам как к собственности, он даже испытывал определенное удовлетворение от того, что столь незаурядный человек, как Нил Биоркит, – его преданный слуга. Да, Нил привлек людей. «И этим мой урод похож на прекрасную Этайю», – вдруг подумал аргенет. И мысли его обратились к аргенете.

Сам великий короннос даровал Этайе титул светлорожденной Нетона. И никто из гордых аристократов не злословил. Чудесна была игра ее. Чудесна была и сама Этайа. Любой из светлорожденных с готовностью выполнил бы ее просьбу, любой ее каприз. Но у Этайи было так мало просьб. И совсем не было капризов. В Нетон она приехала из Тиниана и была столь непохожа на других женщин, что никто не рискнул бы сказать, что знает ее мысли. Тем не менее, когда прекрасная аргенета попросила у Эака позволения сопровождать его в странствии, тот не задумался ни на долю мгновения. Так лестно и радостно было ему услышать просьбу светлорожденной, что он совсем не подумал о том, как труден и опасен для женщины выбранный им путь. Лишь много позже, оставшись наедине с собой, вспомнил Эак, что путь в Тонгор не путешествие по Тианне. Но отогнал тревожные мысли.

Биорк проснулся, когда дневная жара начала спадать. Пройдет хора – и вечерние паломники потянутся в храм, чтобы принести бескровные дары Великому Быку. Комната, в которой он спал, была пуста. Зато служебный двор храма-монастыря был полон народа. Служки, «синие» служители, рабы (в Ангмаре их было немного, но они были). По вымощенному камнем подворью бродили оисы[23]23
  Оисы (кон.) – овцы.


[Закрыть], оставляя после себя кучки помета. Два старых нонтора вращали деревянный маховик над колодцем, и струйка воды непрерывно текла по узкому акведуку в священные водоемы слева и справа от Аллеи Паломников. Был на подворье и собственный водоем под двускатной тростниковой крышей. Омовение – вещь крайне необходимая в здешнем климате. «Слава» о Тумесе уже разнеслась по служебному двору, но туор надеялся, что его известность не выходит за пределы касты храмовых служек. Он ополоснулся в бассейне (двое голых мальчиков-служек, увидев Биорка, поспешно полезли из воды) и отправился искать Скона.

Старшего служку он застал за благородным занятием – поркой. Заметив Тумеса, будущий «синий» оставил в покое разрисованные тростью ягодицы наказываемого (тот тут же улизнул) и обернулся к туору.

– Не знал, что ты такой крутой! – сказал он. – Думаю, тебе больше пристало бы служить отважному Саннону, чем Быку.

– Я думаю, сила угодна Тору.

Скон уставился на недетское лицо туора.

– Сила угодна всем, – сказал он не спеша. – Но многие принимают за силу жестокость. Здесь, в нашем храме, жестокость не должна быть чрезмерной! – выговорил он явно услышанную фразу. – Смотри у меня! Тор не любит зряшней крови: если покалечишь кого – отдам страже Наместника.

– Меня не обидят – я не обижу! – сказал Биорк-Тумес.

– Тебя не обидят. Видели, каков ты. Дураков нет.

Туор по собственному опыту знал обратное, но промолчал.

– Все! – оборвал разговор Скон. – Быкам надо жрать. И тебе надо жрать. Набей брюхо и принимайся за работу. Живо, живо!

– Господин! Господин! – Босоногий бегун в оранжевой головной повязке догонял их, расталкивая прохожих.

Эак придержал урра, подождал, пока бегун проберется к нему.

– Начальник Саннон просит тебя вернуться! – задыхаясь прокричал бегун. Струйки пота текли по худому лицу.

– Что он еще сказал? – осведомился Эак.

– Сказал, что зовет тебя по интересующему тебя делу, господин. Больше ничего.

– Ты хочешь вернуться? – спросил Нил.

Аргенет задумался.

– Меня беспокоит светлорожденная, – сказал он. – Чем дальше, тем больше я опасаюсь этой страны.

– Думаю, светлейшая сама позаботится о себе, – сказал Нил. – Кто станет обижать женщину?

– Как знать. Полагаю, тебе нужно ехать в гостиницу. Я вернусь к Саннону один.

Эак чувствовал желание пообщаться с конгаем с глазу на глаз. Нил будет ему мешать.

– Мне это не нравится! – сказал гигант.

– Не бойся за меня, – заметил Эак. – Саннон силен в Ангмаре. И расположен ко мне. Ты видел: он не вступился за Тага. Саннон – воин. Я ему доверяю. Он обеспечит мою безопасность не хуже, чем это сделаешь ты.

– Сениор, – осторожно сказал Нил, заметив, что Эак начинает сердиться. – Я не стал бы слепо вверяться никому в этой стране. – Он погладил пятнистую шею урра.

– Ты считаешь меня юношей, впервые увидевшим кровь? – спросил Эак, с трудом сдерживая себя. – Ты думаешь, мой меч недостаточно остр для шей моих врагов?

– Воля твоя, сениор, – сказал Нил. – Поступай как знаешь. – И, не сказав больше ни слова, поехал в сторону гостиницы.

Эак, оскорбленный его поведением, обещал себе впредь поменьше обращаться за советами к слугам.

– У меня есть к тебе предложение, благородный Эак, – сказал Начальник Гавани, когда аргенет вновь оказался в его доме. – Но позволь сначала предложить тебе отобедать со мной.

На этот раз обед был подан не на террасе, а внутри дома, в высоком, на два этажа, пиршественном зале. Потолка не было – вероятно, крыша была раздвижной. Сквозь шелковую сетку синело безоблачное небо. Высокие стены были расписаны сценами из «Кимиона». Деревянные раскрашенные фигуры стояли по углам зала и рядом с большими окнами-арками. Посреди же зала находился небольшой помост, крытый алым бархатом. Полукругом, рядом с помостом, располагался пиршественный стол, за которым могло поместиться человек сорок. Но Саннон и Эак обедали вдвоем. Прислуживали им те же девушки, что и утром. И обед был хорош.

После третьей перемены в зал вошли четверо актеров в живописных одеждах и столько же музыкантов. Актеры поднялись на помост и без энтузиазма принялись разыгрывать бытовые коротенькие сценки. Судя по уровню игры, это была импровизация. Две итарры, энона[24]24
  Энона – струнный инструмент.


[Закрыть] и барабан сопровождали их движения.

– Тебе не нравятся актеры? – спросил Саннон, поймав брезгливый взгляд Эака, который тот бросил на сцену.

– Они двигаются как больные водянкой нонторы, – сказал аргенет. – И пыла в них столько же.

– Да, они не слишком стараются, – сказал Саннон. – Обычно их зовут, чтобы соблюсти приличия. К чему стараться, если плата останется прежней.

– Пожалуй, я мог бы подарить им пару серебряных монет, – произнес Эак, глядя на трех мужчин и одну женщину. Закончив одну импровизацию, они еще не начали другой и просто толклись на помосте, пока музыканты наигрывали одни и те же пять тактов.

– Я видел ваших кукольников. Их куклы недурны, – сказал Эак. – И люди Конга музыкальны. Жаль, что у вас нет настоящего театра.

– Говорят, театр есть в Тинаанге. Но я пока не удостоился, – отозвался Саннон. – Скажу тебе, светлорожденный: искусство Конга умирает. Наши аэтоны стары, певцы поют одни и те же баллады. Это огорчительно для понимающего человека.

– Однако, я слышал, не так давно в твоем Ангмаре жил юноша, что мог бы потягаться с певцами Тианы, – заметил Эак.

– Вряд ли, светлейший. Уж я бы знал.

– Думаю, ты знал, – предположил Эак. Он не мог понять, действительно ли Саннон в неведении о пропавшем юноше или хочет скрыть это от него. – Его зовут Санти.

– Санти? – Начальник Гавани задумался. – Нет! – покачал он головой. – Это не конгайское имя.

– Он – сын Тилона, – честно сказал аргенет, – и он – тот, кого я ищу.

– Ой-май! – воскликнул Саннон. – Зеленоглазый Сантан! Ты удивил меня, светлорожденный! Тилон никогда не говорил, что сын его – поэт. И что, ты полагаешь, у него было будущее?

Эак кивнул.

– Трижды прискорбно! – проговорил конгай. Потом повернулся к актерам: – Эй, бездельники! Вы слышали о Санти?

Те переглянулись. Было заметно, что они испуганы.

– Не трусить! – велел Начальник Гавани. – Все знают, что Тилон был моим другом. А Тилон – его отец. Так говорит этот господин, и, значит, так оно и есть, потому что он – аргенет Империи. Стыдно мне, что я узнаю об этом от того, кто лишь два дня назад ступил на землю Конга. Ну, знаете песни Санти?

Актеры молчали.

– Так, – тихо сказал Саннон. – Или вы развяжете сумы своего красноречия, или вас будут сечь плетьми, пока кожа ваша не раскиснет, как земля в сезон дождей!

Актеры переглянулись.

– Хорошо! – вдруг сказал один из них, худой черноволосый мужчина с горбатым носом и длинными беспокойными руками. – Я спою тебе его песню. Санти подарил мне ее две сестаис[25]25
  Сестаис (сестай) – шестидневье.


[Закрыть] назад. Слушай! Слушай и ты, воин Империи, и знай: пусть у нас нет таких театров, как на Севере, но сердца наши не оскудели, как убеждал тебя этот моряк!

Саннон захохотал.

– Мне нравится твой язык, длинноволосый! Но если песня будет плоха, ты уйдешь немым!

– Если она будет хороша, – вмешался Эак. – Награда будет достойной.

Актер внимательно посмотрел на аристократа.

– Жизнь – за жизнь! – неожиданно сказал он. Ни Эак, ни Начальник Гавани его не поняли.

– Начинай же! – приказал Саннон.

Актер стал на середину помоста, а его сотоварищи отступили в стороны. Сбросив с плеч алый плащ, он вывернул его наизнанку и вновь накинул на костлявые плечи. Теперь плащ был черным, как ночное небо. Запахнувшись в него так, что осталось на виду только узкое лицо, конгай медленно произнес:

 
– Мы были рядом: вот я, вот Ночь.
Вот сонное море Урт.
И луны мчались во тьме точь-в-точь,
Как парусник в пору бурь…
 

Глухо заурчал барабан. Ему отозвались струнные. Словно зашумел длинный морской накат.

 
– И я позвал ее: слышишь, Ночь,
Давай я тебе спою (и сам он уже не говорил – пел),
Спою тебе, как другим невмочь,
Как только я не боюсь!
Я так спою для тебя, о Тень,
Что смолкнет пенный накат.
И луны станут. Чтоб к нам слетел
Дракон на песчаный плат!
 

 
И я запел. И все было так.
И Ночь – на моей груди.
И жар ее – на моих устах…
– Плати! – я сказал. – Плати!
Я отдал все. До живой воды,
Что влил в меня черный Юг!
И вот я сух пред тобой. И ты
Отдай мне силу свою!
 

Черный плащ упал. Он сделал несколько шагов – до самого края помоста. И так стоял, раскачиваясь, запрокинув вверх голову. И крылья волос падали на его худые плечи и тоже раскачивались в такт его движениям.

 
И Ночь, которой я пел тогда,
Ответила мне: «Что ж,
Коль хочешь силу мою, – отдам!
Но ты от нее
Умрешь».
 

Он еще какое-то время стоял не шевелясь. Как воин, получивший смертный удар и осознающий это. Потом как-то съежился, опал, неловким движением подхватил с помоста плащ, волоча его за собой, пошатываясь, сошел со сцены и, не обернувшись, покинул зал.

– Не гневайся на него, отважный Саннон, – сказал пожилой актер. – Он стал тем, кого играл.

Саннон согласно склонил голову:

– Я понимаю. Передай ему мое восхищение. Да простит он меня за злые слова. Как имя его?

– Харм, светлейший.

– Он тронул мое сердце. Отныне оно открыто для него. Не смею оскорбить мастера деньгами. – Саннон хлопнул в ладоши – появился домоправитель. – Мой браслет из черного металла. – Домоправитель вышел, но тотчас появился, так быстро, будто браслет уже был в его кармане:

– Вот, мой господин.

Саннон показал браслет заинтересованному Эаку.

– Я взял его на пиратском ангуне. Бывший хозяин уверял, что он волшебный. Хотел, должно быть, купить себе жизнь, болван! – Саннон усмехнулся. – Волшебный или нет, но красив!

Широкий, в три пальца, браслет из абсолютно черного блестящего металла, в который были впаяны крохотные драгоценные камешки, сверкающие, точно звезды в ночном небе.

– Возьми его для ортономо Харма! – Саннон протянул браслет пожилому актеру и остановил Эака, который тоже хотел отблагодарить артиста.

– Мой дом – моя плата! – произнес он. – Благодарю тебя, светлорожденный! Ты подарил мне звезду, что лежала перед глазами слепца. – Он проводил взглядом выходящих актеров. – Теперь, если ты все еще не оставил своего замысла, я хочу предложить тебе способ получения подорожной Конга.

– Я был бы признателен! – сказал аргенет.

– Полагаю, тебе ясно, что ни уважаемый Наместник, живи он столько иров, сколько желают ему благодарные жители Ангмара, ни достойный Таг (даже если он оправится от сегодняшних переживаний) вряд ли помогут тебе?

– Я мог бы отправиться вовсе без подорожной, – сказал Эак. – Металл иногда оказывается надежней бумаги.

– Допустим. А слышал ли ты о сонангаях, сениор?

– Немного.

– Это почти хороший ответ для Конга.

– Почти?

– Хороший ответ был бы: нет. Только высшим офицерам и сановникам дозволено, в силу необходимости, говорить о них. Так же, впрочем, как и о том, что кто-то может «исчезнуть», если его мысли или речи, по мнению Тага, неугодны ситангу. Только – высшим. Мне, например, – нельзя.

– И ты говоришь?

– Аргенет! – улыбнулся Саннон. – Ты не побежишь на меня доносить. А слуги меня не предадут: знают, что, оберегай их тогда хоть сам Наместник, все равно их кожу натянут на седла моих урров. И наконец, третья причина – я люблю делать то, что опасно. Быть может, только я один во всем Конге знаю, почему ты идешь в Тонгор. Я понимаю тебя, как брата, светлейший, да не сочти это оскорбительным для себя!

– Так что же сонангаи, Саннон?

– Сонангаи? Чиновника ты купишь, солдата убьешь. С сонангаем не пройдет ни то ни другое.

– Я встречал неподкупных, – заметил Эак. – Бессмертных не встречал.

Начальник Гавани позволил себе засмеяться:

– Да, они не бессмертны. И каждый замок не более неприступен, чем мои форты. Причина в том, что для слуг Владетель выше ситанга. А слуг они покупают лучших в Конге. Ты намерен плыть вверх по реке?

Эак насторожился: никому, кроме Наместника, он не говорил об этом.

– Отчего ты так решил? – спросил он.

– Самый простой путь.

– Да, я собирался, но переменил решение.

– И что же?

– Куплю урров, по паре на всадника. Поедем верхом. Это быстрей, а чем скорей мы покинем Конг, тем лучше.

– Пожалуй, ты прав, хотя если вы доберетесь до Тонгора, боюсь, что сложностей будет не меньше, чем у нас. Только скажи, к чему тебе запасные урры? Мы, конечно, не Империя, но подстав на дорогах довольно. Может быть, ты захочешь взять упряжку тагтинов[26]26
  Тагтины – порода тагов, также потомки собак.


[Закрыть]?

– Зачем? Светлорожденная держится в седле не хуже начальника сенты[27]27
  Сента – сотня солдат.


[Закрыть], а мы – воины. Ты говорил о сонангаях.

– Поплывешь ли ты по Марре, или поедешь по дороге – их владений тебе не избежать. Властители не обращают внимания на наши пропуска. Если ты попадешь в замок – лучше бы тебе умереть от жажды посреди пресного озера.

– Не понял тебя, светлейший!

– Ой-май! У достойнейшего Наместника есть палач. Зовут его Ихм (он не конгай). У достойного Тага тоже есть палач. И у меня есть мастер тайных бесед, я привез его из Онгара. Но все трое – сущие дети в сравнении с антассио сонанг.

– Да, я об этом слышал.

– Пусть твои знания о них и впредь питаются только слухами!

– Но если пропуска для них не имеют силы, стоит ли беспокоиться о подорожной?

– О нет! Я сказал «наши пропуска». Открытая подорожная Конга – дело другое. На ней – печать ситанга.

– И что же?

– Для сонангая любой из нас – ниххан, ничтожный. Но не ситанг, ибо ситанг – сонангай. Хотя, если ты спросишь, правит ли он страной, я тебе отвечу: это тайна. Для тебя, впрочем, важно лишь то, что, имея печать ситанга, ты – «собственность» ситанга и табу для любого антассио сонанг.

– Ты полагаешь, высший аргенет Империи ниже конгского людоеда? – процедил Эак.

– Нет, я так не полагаю. Но какая разница для тебя, что полагаю я, если ты сам будешь сидеть в замковой тюрьме? Не забывай, ты идешь один, а не во главе своих торионов. Впрочем, тогда и я говорил бы с тобой мечом. Чту твою честь, светлорожденный Нетона, но без подорожной путь твой будет непрост.

– Понимаю. Ты хочешь мне что-то предложить?

– Иначе не затевал бы этот разговор. Знай, должность, которую я занимаю, можно получить только из рук ситанга. Лично.

– Хочешь сказать, что у тебя есть заслуги перед вашим правителем?

– Не перед ним самим, но перед лицом, очень значительным, одним из трех Исполняющих Волю. И я готов дать тебе эскорт из двух десятков всадников и письмо. Если ты сумеешь убедить Исполняющего Волю, что ты не враг Конга, он даст тебе подорожную.

– А я сумею его убедить?

– Убедил же ты меня. А Исполняющий Волю не всегда был одним из трех правителей. Когда-то он был капитаном флагманского турона, где я служил младшим кормчим. И он доверяет мне. От Ангмара до Тинаанга – десять хор, если не жалеть себя и урров. Завтра утром ты отправишься в Тинаанг, а через день вернешься с подорожной для себя и своих спутников. Особый гонец ситанга и эскорт неприкосновенны. Кстати, этой же дорогой ты отправишься потом к границам Тонгора. Жду твоего решения, светлорожденный!

– Я еду.

– Не сомневался. Окажешь ли ты мне честь переночевать в моем доме? Ужин, аэтона и умелую девушку, чтоб скрасить тебе ночь, я обещаю. Или ты предпочтешь юношу?

– Благодарю тебя, Саннон. Я предпочту девушку.

– Превосходно! Управитель покажет тебе покои. Там будут кисть и бумага: вероятно, ты захочешь предупредить спутников? Бегуна даст домоправитель, его имя – Морон, если ты пожелаешь звать его по имени. А сейчас я должен покинуть тебя, светлейший, прости! Меня ждут в Гавани.

– Он потерял чутье, Этайа! – воскликнул Нил, прочитав письмо.

– Ему грозит опасность?

– Уверен. Не следовало оставлять его одного: он стал слишком доверчив.

– Не веришь Саннону?

– Верю девушке, что была подругой певца. Она обманет, но не предаст. Но я не верю ни одной твари в этой стране, что носит значок Свернувшегося Дракона. Голова этой ящерицы пропитана ядом!

– Может быть. Не вижу опасности, с которой не мог бы справиться Эак.

– Да? Ну, будь по-твоему, Тай!

– Тебе самому надо быть осторожнее, Нил! – сказала женщина, кладя маленькую руку на веслоподобную кисть гиганта.

С нежностью, которую трудно ожидать от человека подобной наружности, Нил коснулся ее щеки.

– Знаю! – сказал он. – Хвала Тору, мне удалось исправить последствия своей ошибки. Прости, я хочу есть.

– Я распоряжусь, чтобы тебе принесли ужин. Ты не переселишься в апартаменты отца?

– Нет, я останусь здесь. Биорк дал о себе знать? Его убежище раскрыто!

– Может быть, он сам раскрыл его? Его планы… Ты знаешь, твой отец непредсказуем. Это – часть его силы. Иди, смой с себя ангмарскую пыль. Ты не слишком изнурил себя упражнениями?

– Спрашиваешь ты! – засмеялся гигант, сбрасывая с себя набедренную повязку. – Я изнурил трех урров – им нелегко было под моей тушей!

Он хлопнул себя кулаком по животу, четко разделенному на выпуклые прямоугольники мышц. Затем медленно втянул воздух, согнул ноги и сильным толчком бросил свое тело сквозь тростниковый полог. Выплеснувшаяся из бассейна вода хлынула в гостиную и лужицей заплескалась на паутинном шелке.

Крохотная эллора, впорхнувшая в комнату с террасы, опустилась в шаге от лужицы и, шурша цепкими лапками, подбежала к воде.

Этайа присела рядом и погладила отливающую золотом спинку. Ящерица сердито дернула маленькой заостренной головкой: не мешай! Этайа тихонько засмеялась и оставила малышку в покое.

– Что ты хочешь съесть? – крикнула она Нилу. – Будешь копченую говядину с ломтиками кассаты под ореховым соусом?

– Добрый кусок плоти иллансана, посыпанный софиром, – я голоден, Этайа! Голоден, а не «хотел бы что-нибудь покушать», – последние слова Нил произнес тонким, жалобным голоском, передразнивая аэльских обольстительниц.

– Мясо тебе дать сырым? – Этайа потянула за шнур, вызывая слугу.

– Нет, зажарь! – Нил ухмыльнулся шутке и бросил в воду горсть ароматической смолы. – Но непременно – на открытом огне!

* * *

– Он попался, кенсит! Наживка пришлась по вкусу!

– Ты так уверен в успехе?

– Совершенно, кенсит! Я возьму его двойной петлей.

– Мне приятна твоя твердость. Клянусь молотом Уоланта, я оценю твой пыл.

– Милость твоя выше моей доблести, кенсит!

– Сказано хорошо. Но детали, мой друг…

* * *

Теплые сумерки стерли краски с ангмарских предместий. Зато четче, рельефнее обозначились границы вещей, отчеркнутые легшими тенями. Звуки, чье место в нашем сознании обычно сужено зрением, тотчас утратили свою суматошность, наполнились смыслом: тут рокот прибоя, переставший быть шумом, и шум листьев, обретший тысячу голосов, тут потрескивание камней, остывающих, просыпающихся, и тонкий свист ящерицы. Шепоты и шепоты. Скоро вязкая южная тьма освободит и остальное: водопад запахов ударит в ноздри, осязаемым станет ветер, и влажный пар, исходящий от поверхности вод, станет теплым и соленым, какой он и есть на самом деле.

Мужчина смотрел на обнаженную девушку. На темный, нет – черный, потерявший выпуклость силуэт – тень на светлой стене воздушного пространства, поднявшейся над восходящей плоскостью залива. Сильная рука мужчины черпала мелкий песок, приятный сохранившейся в нем теплотой, и, медленно разжимаясь, отдавала его назад, туда, где он переставал быть песком в руке, а становился частью сущности, называемой «берег».

Девушка двигалась. Из-под босых ног вспархивали маленькие песчаные вихри. Она танцевала. Музыкой ей были мерное дыхание волн и собственное пение и еще шорох, с которым ноги ее разбрасывали песок:

 
– В темной воде синеватая нить.
Мир разделяется – «мы» и «они».
Желтые пятна и соль на пустом берегу.
Тысячи звезд осыпаются в нас.
Мы улыбаемся. В тысячный раз
Наши тела утопают в песке,
Как деревья в снегу.
 

 
Веточки пальцев в сугробах песка.
Капли зрачков – дважды два огонька.
Сполохи голоса в раковине наших рук.
Тяжкие головы темных домов.
Желтая пена клубящихся снов.
Тянет к себе голубой, чуть задымленный круг.
 

 
Боги не спят, они смотрят на нас.
«Мы» – это больше, чем здесь и сейчас.
Коконы света на чуткой груди Пустоты —
Наши глаза. В колыбели песка.
Мы засыпаем – висок у виска:
Звезды. И звездная пыль на плече Темноты.
 

Песня кончилась, и девушка, оборвав движение, подошла к мужчине. Она опустилась рядом с ним на песок. От мокрых ее волос пахло водорослями и женственностью. Мужчина положил руку на прохладное бедро. Девушка вздрогнула, но не отодвинулась. Рот ее приоткрылся. Ровные зубки блеснули отсветом взошедшей Моны.

– Мой господин, – проговорила она голосом, в котором перекатывались морские волны, – ты знаешь…

– Молчи, Нини! – мужчина провел ладонью по ее ноге, и мозоли, натертые на ладони рукоятью меча, царапнули нежную кожу. – Я знаю, что ты хочешь сказать. И знаю, зачем ты пела эту песню. Не спрашивай, не разрушай чар. Довольно мне дня, чтоб носить одежду охотника.

Девушка отвернулась и надула губки. Теперь взгляд ее был обращен в сторону красных огней, обозначивших ангмарскую гавань. Мужчина нахмурился, но лишь на мгновение. Рука его легла на затылок девушки и повернула ее головку к себе лицом.

– Не нужно играть со мной, Нини! – сказал он мягко. И девушка, многое знавшая о нем, ощутила холодок, стекший по позвоночнику. – Я никогда не обижал тебя, – продолжал мужчина. – И не обижу сейчас. Но плата, которую ты получишь, будет такой, какой ее определю я, а не той, которую захочешь ты, Нини! – Теперь обе его руки держали голову девушки так крепко, что Нини не смогла бы пошевельнуть ею, даже если б захотела. – Скажи мне, моя фэйра, я когда-нибудь обижал тебя?

– Нет! – шепнула девушка.

– Я когда-нибудь обещал тебе что-то?

Нини попыталась вспомнить, но не смогла:

– Нет, господин.

– Может быть, я оставлял тебя огорченной? Была ли моя признательность за то, что ты даешь моим чувствам и моему телу, скудной?

– Нет! – сказала девушка и улыбнулась.

Этот мужчина, несмотря на свои пятьдесят шесть иров и сотни сражений, был лучшим из тех, кто звал ее, чтобы украсить свой отдых. И самым щедрым.

– Не пытайся опутать меня, Нини! Столько женщин делили со мной и жесткую палубу турона, и воздушные ложа дворцов, что на … моем наросла скорлупа крепче ореха тикки. Да и чутье мое лишь немногим уступает чутью белого хиссуна. Иначе я не был бы тем, кто я есть, Нини! – Мужчина потер ладонью грубый рубец на подбородке, а потом улыбнулся и тряхнул головой, будто сбрасывая что-то. – Пойдем! Я пригласил сегодня мимов из Дворца Наместника. Хотел аэтона, но Отважный, – мужчина хмыкнул, – Саннон меня опередил. Не огорчайся, мимы хороши!

Мужчина поднялся и стряхнул с себя песок. Девушка тоже встала и, неся в руке набедренную повязку, пошла вслед за ним туда, где дожидались, угрюмые и внимательные, воины охраны. Сдвоенные мечи десятников тускло поблескивали на рукавах их курток. Девушка шла прямо на них, и воины расступились, проводив хищными взглядами ее подрагивающие ягодицы, с которых осыпался налипший песок.

Мужчина помог девушке сесть в экипаж, запряженный пятеркой тагтинов. Воины-охранники вскочили в седла урров, мужчина свистнул и погнал тагтинов вверх по крутому склону в сторону Ангмара.

– Скажу вам, парни, я его видел! – сказал Биорк-Тумес, закатив глаза.

Он сидел на лежаке, опершись спиной в дощатую стену, а кучка мальчишек сгрудилась перед ним на полу. В жадных, расширенных зрачках отражался свет масляной лампы. Уши ловили каждое слово туора.

– Мы шли с грузом тианской шерсти в Атур. С нами были еще три кумарона и большой военный турон Короната – на случай пиратов. На четвертый день пути мы попали в штиль. Паруса висели, как желтые тряпки. Металл раскалился так, что впору было жарить на нем мясо. А палубу все время обливали водой, чтоб не вспыхнула.

Один из мальчиков хмыкнул. Туор строго взглянул на него:

– Ты не веришь мне?

Остальные тут же стали пихать скептика локтями:

– Дальше, дальше, Тумес!