Текст книги "Южно-Африканская деспотия (СИ)"

Автор книги: Александр Барышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Поэтому на корабли Вовановой компании просто отбою не было от желающих. И то, простому пассажиру теперь не надо отрабатывать проезд гребцом или палубным матросом. Заплатил серебро (дороговато, конечно) и плыви себе спокойно в каютке или вообще на палубе, в зависимости от уплаченной суммы. Да тебя еще и кормить будут (если заплатишь) горячим (это на судне-то). А к услугам купцов были емкие трюмы. Единственным неудобством этих кораблей было то, что они шли строго по установленному маршруту. Гераклея – Византий – Милет – критский Кносс – Сиракузы – Менака, это туда. После Менаки корабли уходили в океан и след их терялся. Но не навсегда. Через какое-то время они появлялись из-за горизонта, заходили в Менаку, которая быстро восстанавливалась после карфагенского разгрома. И далее Сиракузы – критский Кносс – Афины (вместо Милета) – Византий – Гераклея – Херсонес. Кстати, из Византия, Гераклеи и Херсонеса можно было добраться судами той же компании, что многие и делали, до любого порта Понта.

Финикийцы кораблям, которые были узнаваемы в любом месте, в любую погоду и даже ночью, никаких препятствий не чинили. Слишком памятны были несколько показательных разгромов. Вован не был злопамятным и специально финикийцев не плющил. Он их просто игнорировал. Но торговлю этим средиземноморским купцам он портил изрядно. Во-первых, тем, что товары африканского экспорта (экзотическая древесина, слоновая кость и шкуры экзотических животных) поставлялись им в больших количествах и по более дешевым ценам, ну а во-вторых, все греческие купцы, ранее пользовавшиеся для доставки своих товаров финикийскими кораблями, перешли к Вовану, потому что и скорость доставки, и сохранность товаров у него были намного выше. А если учесть еще пусть и небольшой, но пассажиропоток, который, кстати, стал увеличиваться с появлением регулярных рейсов, то Вован вообще имел бывших монополистов в разных позах.

Конечно, всякого рода сатрапы, деспоты и прочие диктаторы норовили наложить лапу на столь прибыльный бизнес. Причем сочетание наложения лапы и собственно бизнеса появилось только в последние пару лет, когда Саня Македонский стал решительно гонять Дария по необъятной Персии, а в Греции укрепился (то есть узнал ходы и завел знакомства) Антипатр. До этого у военных кораблей Греции с Вованом как-то не очень получалось. Не желая столкновения, Вовановские корабли или ускользали от соперника, пользуясь преимуществом в скорости и, иногда отстреливая наиболее борзых триерархов, или старались пройти опасные места ночью, что у них, благодаря приборам и лоции, получалось лучше, чем у самоуверенных греков.

А потом Антипатр постепенно стал нагибать под себя все восточное Средиземноморье. Главные конкуренты-финикийцы после взятия Тира и Сидона, от греха подальше, переместились на запад, где Карфаген пока никому первенства не уступал. Разгром его флота от фокейцев остался далеко в прошлом. Но на восток он не лез, довольствуясь побережьем Африки, Испании и Сицилии.

В таких условиях Вовану надоело таиться и бегать, и он стал вооружаться. Причем, по-серьезному. Бак его судов стали украшать пушки. Сначала одна, а когда корабли стали немного больше, то и две. Причем, пушки служили, скорее, фактором устрашающим. В первое время достаточно было одного выстрела. И даже не обязательно на поражение. Сноп огня, клубы дыма и сопровождающий это явление жуткий грохот моментально остужали пыл противника, и он спешил покинуть место несостоявшейся стычки так, что весла гнулись. После нескольких таких демонстраций греки поняли расклад, и Вовановы корабли стали ходить свободно, тем более, что сами они никого не трогали и никуда не лезли.

А вот выгоду от их стремительных переходов первыми засекли ушлые купцы. Когда в порт заходил один, а чаще пара Вовановых гигантов, заменяющих собой каждый до десятка обычной плавающей мелочи, и начинал разгружаться, выбрасывая на причал десятки тонн груза, непричастным оставалось только качать головами и цокать языками. И они очень хотели стать причастными.

Однако, Вован делал причастными не всех. У него были свои особые критерии. И не всегда мерилом служили деньги. Один раз он провез груз вообще даром, и об этом случае потом говорил весь Пирей. А уж сколько он перевез даром пассажиров. Но в любом случае, бизнес этот был жутко прибыльный. Не зря на причалах портов, в которые заходили Вовановские корабли, выстраивались очереди. И не только из желающих попользоваться кораблями как средством перевозки. Но и из-за доставляемого ими товара.

Слоновая кость, конечно, доставлялась и из Египта, куда она попадала из Нубии. И финикийцы ею приторговывали, получая караванами через пустыню. Вот только у Вована эта кость была в два раза дешевле. Или взять красное дерево. Кроме шестиметровых бревен, которые никакими верблюдами не перевезти, Вовановы корабли привозили брусья и доски. Когда они впервые пришли в Афины с таким грузом, на пристань сбежался чуть ли не весь Пирей. И купцы там были в подавляющем меньшинстве. Даже рабы норовили коснуться невиданного доселе товара. А уж когда Вованов помощник озвучил цену, знающие и понимающие люди впали в ступор и не скоро пришли в себя.

Они бы пришли в себя еще позже, но Вованов помощник спросил:

– Что? Нет желающих? Тогда мы идем на Эвбею. Может там кто купит.

После таких слов возник небольшой водоворот, и штабель как корова языком слизнула. А помощник притащил в каюту Вована мешок серебра и сказал:

– Во!

И вот на это на все посягнул Антипатр. Он был наместником самого Александра Филипповича и думал, что ему позволено все. Собственно, так оно и было. И хотя фаланга ушла с царем, и конница ускакала, и даже такие все из себя независимые афиняне выделили несколько тысяч воинов, все равно Антипатру было с кем осуществлять свои наместнические функции. А тут как раз подвернулся Вован, который, пока ходил одной тройкой кораблей, был незаметен и скромен. Многие успевали забыть о визите на пару месяцев, прежде чем белокрылые красавцы появлялись вновь. Но когда на линии возникли две пары и промежуток между их посещениями сократился вдвое, Вован стал заметен. Ну а появление на линии еще одной пары заметил и Антипатр.

Будучи военачальником еще у Александрова папаши, Антипатр был воином до мозга костей и решать проблемы привык воинскими приемами. Поэтому пару кораблей на выходе из Геллеспонта поджидали сразу пять боевых триер. Триерархам было дано строгое указание – корабли должны быть сохранены. Ну и капитаны не помешают. Остальных на усмотрение: за борт или в рабство. Триерархи поскребли затылки. Таран запрещался. Значит, абордаж. Поэтому на триеры взяли побольше гоплитов. Потенциал команды противника никто не знал. Судя по отсутствию гребцов, воинский контингент там был неслабый.

Грекам, вернее, македонцам не повезло. Точнее, им не повезло дважды. Во-первых, эту пару кораблей вел сам Вован, который был моряком не чета всем триерархам вместе взятым, ну а во-вторых, Вован проходил проливы только под машиной. Ну и, соответственно, выйдя на простор Эгейского моря, уже имел преимущество. Да и со связью теперь был полный порядок. Правда, переносные радиостанции были эффективны на расстоянии не более полукилометра, но здесь больше и не требовалось.

На триерах засвистели флейты, весла вспенили воду и все пять боевых единиц, каждая метров на пять длиннее Вовановых баркентин, рванулись вперед. Вован помнил, что триерам для того, чтобы набрать полный ход, достаточно полминуты. А полный ходу них по бумагам был около девяти узлов, а по слухам все двенадцать. Правда, «двигатель» триеры не позволял ей держать такой ход длительное время, но на короткий бой его вполне хватало.

Вованова машина стабильно выдавала десять узлов. Да и ветер благоприятствовал. Поэтому вполне можно было уйти, оставив с носом всех триерархов с их адмиралом (должен же у них быть какой-нито адмирал). Но ведь обидятся (Вован на их месте так бы и сделал) и обязательно подловят где-нибудь еще раз. И не факт, что удача в следующий раз будет сопутствовать Вовану. Так что Вован решил принять бой и показать противнику, что их лучше не трогать.

Для начала он перестроил корабли из кильватерного в строй фронта, чтобы защитить хотя бы один борт от тарана. Но македонцы повели себя странно. Вместо того, чтобы взять курс для таранного удара, они догнали Вовановы корабли, пользуясь предоставленным им (хе-хе) преимуществом в скорости, идя параллельным курсом и охватывая каждый корабль с бортов двумя триерами.

– Ё-моё, – дошло до Вована. – Да они меня на абордаж что ли собрались брать.

Он не стал ждать, когда триеры, разогнавшись, втянут весла внутрь корпуса, забросят на фальшборт его кораблей абордажные крючья, а гребцы присоединятся к палубной команде, сделав численное преимущество подавляющим.

– Пали! – крикнул он своим канонирам, которые до этого стреляли только по щитам в море, да по сугубо неподвижному берегу.

Македонцы такой подлянки явно не ожидали. Они ожидали стрел, копий, камней, шеренг закованных в броню воинов в блестящих шлемах. И вдруг огонь, дым, грохот и летящие щепки. Триеры по толщине обшивки очень сильно проигрывали более поздним линкорам и даже Вовановы три дюйма легко пробивали их через оба борта. Тем более, на таком расстоянии. Второй выстрел по ошарашенному противнику Вовановы канониры произвели картечью, успев перезарядиться в рекордное для себя время.

Промахнуться с расстояния в два десятка метров было невозможно как теоретически, так и практически. Правда, чугунная картечь на таком расстоянии не успела разлететься широким веером смерти. Но все равно, дел наделала много. Стоявшие на корме рядом с кормчими триерархи уцелели чего нельзя было сказать о скопившихся у бортов гоплитах. Палубы залило кровью, раздались вопли раненых. Флейты смолкли, гребцы потеряли ритм, весла стали сталкиваться и триеры остановились.

А баркентины, как ни в чем не бывало, шли вперед, не меняя скорости, и кроме матросов, работающих с парусами, на палубах никого не было. Как не было и ликования по случаю победы. Только канониры, зло усмехаясь, прочищали банниками стволы своих страшных орудий.

Больше в море к Вовану никто не приставал.

Тогда Антипатр стал давить его экономически руками портовых чиновников. Были подняты портовые сборы, таможенная мзда выросла не на проценты, а в разы. И поднялась в цене пресная вода. Вован сказал: «Ах так! Ну ладно», и корабли, идущие из Африки, стали разгружаться в Сиракузах и Кноссе.

Местные купцы, обалдевшие сначала от такого невиданного изобилия, быстренько пришли в себя и стали возить Вованов товар в Афины, впаривая его тамошним покупателям по совершенно небожеским ценам.

Пока Вован воевал с Антипатром, Бобров исполнял задуманное. Заинтригованная до предела Дригиса появилась через четыре месяца. Пока она добиралась из южной Африки, Бобровские посланцы, чтобы не отвлекать воюющего с Антипатром Вована, на маленьком кораблике (исключительно в целях маскировки) проникли в Афины. Лисипп был уже слишком стар для задуманного, и к тому же его не заинтересовала тема, потому что он занимался в основном мужской скульптурой. А вот его братец Лисистрат оказался более покладистым. Его быстренько коррумпировали, соблазнив талантом серебра, и увезли в Херсонес.

До прибытия Дригисы известный ваятель вел рассеянный образ жизни, близко сойдясь с Андреем. И еще, ему очень понравилась кухня поместья, особенно консервированные помидоры в собственном соку. Под коньяк они шли божественно. А вот лимоны, посыпанные сахаром, он в качестве закуски не воспринимал.

На следующий же день после своего приезда он пожелал ознакомиться с моделями и, увидев Златку и Апи, сначала стоял столбом, а потом, опомнившись, рассыпался в комплиментах. Когда же он узнал от Боброва, что планируемая скульптура предполагает обнаженные модели, у него чуть слюни не потекли. Лисистрат немедленно потребовал, чтобы Златка вместе с Апи предстали перед ним в том виде, в котором их необходимо будет ваять. Златка просто отказалась, а вот Апи подвела под свой отказ целую философскую базу, вспомнив к месту аттическую культуру и про отношение к женщинам вообще и в семье в частности, а также сравнила ее со спартанской и тессалийской. В общем, запутала ваятеля окончательно, и он только понял, что раздеваться она отказывается и очень расстроился.

Однако, Бобров его успокоил, сказав, что никуда модели из колеи не денутся и что ждут они только Дригису, чтобы предстать сразу втроем. Бобров-то знал, что ни Златка, ни Апи из хитона культа не делают и упрямятся исключительно для самоутверждения.

Дригиса появилась через пару дней, сгорающая от любопытства. Капитан доложил Боброву, что пассажирка почти ничего не ела от самого Крита. Дригиса и правда была худущая, почерневшая и какая-то дерганая. Она, конечно, первым делом бросилась к подругам, чтобы выяснить, для чего ее в срочном порядке выдернули из самой южной Африки, а выяснив, посмотрела на себя в большом зеркале и горько расплакалась.

Дригису успокоили и стали усиленно откармливать, а она каждый час бегала смотреться в зеркало. Продвинутая Златка потребовала у Боброва весы для инструментального контроля откорма Дригисы. Весов для взвешивания теток у Боброва не было. Обратиться к Юрке он не мог по причине того, что двумя месяцами ранее прибыла Меланья и Смелков, увидев ее, воспылал и увлек за собой. С тех пор парочку никто не видел. Кухонные же весы были ограничены десятью килограммами. Впрочем, кухне хватало.

Бобров, конечно, вышел из положения, употребив две своих гантели по пять килограммов, доску и подвижную опору. Уравновесив Дригису и гантели, и измерив получившиеся плечи, он посчитал простую пропорцию и показал это дело Апи. И Апи вместе со Златкой начали взвешивать Дригису по три раза на день. Через четыре дня сгорающий от нетерпения ваятель смог, наконец, воочию увидеть трех обнаженных граций. Он немедленно схватился за работу. Ему выделили отдельное теплое помещение, потому что снаружи было холодно, а вид покрытых гусиной кожей граций ваятеля вдохновлял плохо.

В один из отвратительных зимних вечеров, когда дул порывистый восточный ветер, на море гремел шторм, вода в бухте даже на вид была густой и холодной, а солнце так и проследовало на запад, не показываясь из-за туч, дозорный на башне доложил, что к поместью приближаются три всадника. Доложил он, понятное дело по команде, и до Боброва известие дошло, когда всадники уже поднимались по зигзагообразной дороге к усадьбе. Известие принес сам Евстафий. Он ввалился в таблинум, принеся с собой холод и ветер, и, разматывая длинный шерстяной шарф, хрипло сказал:

– Скифы.

– Опа! – ответствовал Бобров, отрываясь от увлекательной книги по деревянному судостроению. – Чего это их принесло в такую погоду, да еще на ночь глядя?

Однако, он вызвал горничную, велев по-быстрому сервировать стол в табл и ну ме.

– Для скифов, – сказал он многозначительно. – На кухне должны знать. И распорядись там по дороге, чтобы позвали сюда Андрея и Прошку.

Скифы были низкорослы и колоритны. От них за версту несло лошадиным потом, дымом костров, мокрым мехом и выделанной кожей. Бобров от такого сочетания чуть не задохнулся, а вот Евстафий на него вообще не отреагировал. Следом за скифами вошли двое воинов, вопросительно посмотрели на Евстафия и исчезли после его жеста.

Среди троих бородатых мужиков, так и не снявших свои меховые колпаки, оказался Бобровский знакомый, по всей видимости, служивший остальным двоим переводчиком. То, что он не подал вида, будто знает Боброва, говорило о том, что его подопечные были высокого ранга и переводчик счел необходимым соблюдать субординацию.

Бобров широким жестом указал на накрытый словно по волшебству стол и лично набулькал в стеклянные стаканчики пахучий коньяк. Скифы одобрительно заворчали и отведали. Бобров, Евстафий и Андрей поддержали. Прошка довольствовался разбавленным вином, потому что до возраста потребления коньяка еще не дорос.

Слегка закусив, то есть съев все, что было на столе, и потребив по три стакана, скифы перешли к делу, и когда Бобров услышал, с чем они к нему явились, он впал в глубокую задумчивость. А вместе с ним в задумчивость впали и все остальные. Скифы просили ни много, ни мало как переправить в южную Африку скифский народ. Было отчего впасть в задумчивость.

На следующий день скифы отбыли, увозя подарки и бочку коньяка, а Бобров остался с соратниками думать и потихоньку планировать, потому что в результате пары бессонных ночей пришел к выводу, что наличие дружественных скифов на просторах южноафриканских саванн им очень не помешает. Надо сказать, что к этой мысли его упорно подталкивала практичная Златка, а вторая грация по имени Апи ей усиленно поддакивала.

А через месяц пришел Вован, прорвавшись сквозь последний зимний шторм, и все началось по-новой. Вован бегал потаблинуму, натыкаясь на мебель, и орал:

– У меня корабли, а не скотовозы!

За ним с интересом следили все собравшиеся. Это хорошо, еще женщин не было. Они в отдельном помещении изображали граций. Но Вовановы вопли, видимо, долетели и туда. Потому что в таблинум ворвался разгневанный Лисистрат и заорал еще громче Вована:

– Нельзя ли потише! У меня модели волнуются!

Вован так удивился, что заткнулся. Остальные заулыбались, а Бобров сказал:

– Он больше не будет.

Ваятель успокоился и ушел.

– Саныч, ну ты пойми, – минуту спустя продолжил Бобров, пользуясь тем, что Вован замолчал. – Мы можем заселить скифами сейчас совершенно пустынную часть южной Африки. У нас же там только Кимберли. А лучших соседей нам не найти. Или ты хочешь дождаться негров с севера? А эти там быстро и охоту устроят, и стада разведут, и поля засеют. А нам останутся города и торговля.

– Да все я понимаю, – сказал Вован и оглянулся на дверь. – Только и вы меня поймите. Я хоть и перевозчик, но все-таки красного товара: золото, алмазы, ценная древесина, слоновая кость. Еще вот экзотические плоды добавились. Есть, конечно, люди и лошади. Но для себя и по чуть-чуть.

Вована удалось все-таки уговорить на пару рейсов. Все равно скифы собирались заслать сначала пару сотен разведчиков для детального осмотра предполагаемого места переселения. Все ж таки плыть вот так вот в полную неизвестность как-то не хотелось. Бобров, конечно, все описал, ничего не скрывая. И то, что видел самолично, и из рассказов других очевидцев, и даже из литературы. Но скифы были недоверчивы и наверно поступали правильно. А Вована удалось уговорить, пообещав ему, специально для перевозки скифов, два просто гигантских корабля длиной не менее пятидесяти метров.

Бобров пообещал и сам обалдел от грандиозности предстоящих работ в условиях древнего мира. Но, слава Богу, Вован успокоился и уже сам принимал скифских представителей и договаривался с ними. В городе, видать, что-то пронюхали, потому что частый приезд гостей из Неаполя Скифского не мог остаться незамеченным. Олигархи, ненавязчиво правящие городом, осторожно, через подставных лиц, поинтересовались, не задумал ли Бобров при помощи скифов захватить город. Бобров, услышав такое, не смог сдержать смех и велел передать пославшим, что город он может захватить и без скифов, но это ему и на хрен не надо. Словосочетание «на хрен» он повторил несколько раз, и особо просил передать его без искажений. Посланец кивнул и удалился озадаченный.

Тем временем, Лисистрат закончил работу над моделью и предъявил ее заказчику. Бобров, заранее скептически ухмыляясь, пошел смотреть. Ваятель снял полотно. Скептическая ухмылка сползла с лица Боброва. Как скульптор ухитрился передать и мягкую мечтательность Златки, и озорную непосредственность Апи, и деловую сосредоточенность Дригисы. Бобров ходил вокруг композиции, а следом за ним ходили девчонки, непривычно притихшие, а ваятель, стоя в сторонке, смотрел на них с отеческим пониманием во взгляде.

Для отливки Вован предложил притащить дешевой бронзовой судовой арматуры. Бобров с негодованием отверг его инициативу, заявив, что бронза должна быть аутентичной и скупил в Херсонесе всю бронзу вплоть до пряжек на одежде.

Бобров искренне жалел, когда расплавилась и вытекла восковая модель. Зато потом нагло взял на себя процесс отливки, доверив скульптору только составление рецептуры расплава. Охлаждали отливку целую неделю. Вован не дождался окончания процесса и ушел, затолкав в трюмы сотню скифов и полсотни лошадей.

– Я потом посмотрю, – сказал он.

И только его паруса скрылись за горизонтом, как, презрев холодную мартовскую воду, из волн морских показался трясущийся Смелков, а следом за ним в облегающем гидрокостюме, вся из себя такая изящная и стройная, появилась Меланья. Юрку, одев его в одеяло, отправили согреваться на кухню, а вот Меланье уделили гораздо больше внимания. Меланья, похоже, радовалась как бы не больше обитателей поместья. По крайней мере, стащив с себя гидрокостюм, под которым к удивлению Боброва, наблюдавшего за процедурой, ничего не оказалось (Меланья, кстати, без гидрокостюма понравилась ему гораздо больше, но Златка с Апи не дали ему рассмотреть подробности, хотя сама Меланья вроде была не против), она тут же помчалась по друзьям.

А Бобров извлек из кухни отогревшегося Смелкова, притащил его в таблинум, налил полстакана крепкого и велел излагать. Все три грации присутствовали тут же и навострили уши. Юрка, влив в себя коньяк, закусил соленым помидором и сказал:

– Не, ну а чего рассказывать? Меланья теперь моя жена. Вполне официально. Я ее на всякий случай сделал гражданкой Эфиопии. Это было несложно. Народ, понятное дело, офонарел. А мне это сперва было стрёмно, а потом я как-то привык. Да и окружающие вместо насмешек стали завидовать. Потому что Меланья не только красива и экзотична, но и страстна, верна, смела и даже свирепа.

Юрка оглянулся по сторонам.

– Довелось, знаете ли, испытать. Не хочу больше такого видеть. Мы как-то из гостей возвращались. Машину я не брал, рассчитывая хорошо выпить и закусить. Да и недалеко там было. И вдруг из-за угла три гопника. Мы бы так и разошлись, но тут как раз случился фонарь и один из этих балбесов воскликнул:

– Гляди-ка, черномазая. Ну, меня это и завело. А при себе же ничего, кроме кулаков, в гости же шли. Одному я успел хорошо попасть. Все-таки влияние Евстафия сказалось. Тот приложился к стенке (стенка была рядом, и он не отлетел от силы моего удара) и сполз по ней на тротуар. А вот ко второму я повернуться не успел. Ну и прилег рядом с первым. А потом, чувствую, меня тормошат. Думаю, пора приходить в себя. Дело же не доделано. А это, оказывается, моя Меланья плачет и причитает: «Юрка, Юрка». Я попытался молодецки вскочить, но получилось только по стеночке. А вокруг стоят четверо ментов и лыбятся. И их старший интересуется:

– Это, простите, гражданин, ваша девушка тут геройствовала?

В общем, выяснилось, что моя Меланья, видя, что я потерпел пораженье в неравной борьбе, взяла судьбу битвы в свои руки. Одного из нападавших она так отоварила между ног, что врач приехавшей скорой с сомнением сказал:

– Жить-то, конечно, будет…

А второму почти откусила щеку. Он, говорят, так орал, что разбудил несколько домов, благодарные жители которых и вызвали ментов и скорую. Так что, теперь Меланья героиня милицейских сводок.

– Ну а как вообще? – неопределенно покрутил пальцами в воздухе Бобров.

Как ни странно, Юрка понял его сразу.

– Не понравилось ей у нас, – сказал он печально. – Ни друзей, ни знакомых. Полно народу и суета. Она не говорит, но я-то вижу.

А между тем, Лисистрат, пользуясь неразберихой, возникшей при явлении народу Смелкова с Меланьей, пока народ, ахая, слушал их рассказы о жизни за порталом, разбил форму и извлек отливку. Бобров спохватился только тогда, когда услышал из мастерской звон. Это ваятель зачеканивал дефекты отливки. Бобров осторожно заглянул в дверь. Скульптура стояла на столе и выглядела, прямо скажем, непрезентабельно, но мастеру, похоже, это было как раз то что надо. Он увлеченно возился с другой стороны, не видя Боброва. Бобров аккуратно прикрыл дверь. Тут он не понимал ничего и поэтому лезть с дурацкими советами не собирался.

Бобров отправился на верфь с твердым намереньем проконтролировать свое маленькое конструкторское бюро из двух человек, которое уже неделю занималось разработкой обещанного Вовану корабля. Для его постройки Бобров предполагал возвести в конце бухты временную верфь. Берег там был относительно пологим и требовал минимума земляных работ. А принцип временности подразумевал легкую щитовую конструкцию. Тем более, что работы зимой вести не предполагалось, значит и отапливать помещение не было смысла.

Бобров уже начал потихоньку стаскивать в закрома материалы для набора и обшивки. А Вовану, чтобы он как следует проникся, заказал доставить обратным рейсом бревна кайи и испанского дуба. Лучше всего, конечно, по мнению более поздних англичан, для судостроения подходил их английский дуб, но Бобров не был таким уж снобом. Тем более, что идти за дубом на Британские острова выглядело бы просто смешным. В то время, как в Испании расторопные купцы в темпе предоставят тебе нужное количество дубов – только успевай платить.

А по дороге на верфь (никогда не знаешь, где и как упадешь) Боброва перехватила Дригиса. Разговор зашел вроде легкий. Дригиса после своего позирования в качестве третьей грации решила разобраться с делами. А зная, что все концы у Боброва, поймала его на улице вдали от лишних ушей. Бобров, понятное дело, ничего скрывать не стал, тем более, что помощь Дригисы была ему очень кстати, и пообещал предоставить ей все материалы, как только вернется с верфи. Обрадованная девушка убежала, а Бобров, уже подходя к воротам, вдруг задумался. Да так, что даже остановился.

– А что, если поручить Дригисе составить полную хронологию нашей жизнедеятельности, взяв, скажем, точкой отсчета покупку нами усадьбы. И связать вместе наше время в двадцатом веке с веком четвертым до нашей эры. И втиснуть туда же все значимые события, происходящие вокруг.

Бобров загорелся идеей настолько, что даже отложил посещение верфи. Дригиса обнаружилась в компании Златки, Апи и Меланьи, которая очень органично влилась в коллектив. Компания рассматривала прихваченные Меланьей из-за портала глянцевые журналы, восхищалась нарядами и критиковала моделей. И, надо сказать, для критики были все основания. Бобров не стал отделять Дригису, чтобы довести до нее свою идею. Он счел, что все девчонки должны участвовать, хоть Апи и много времени уделяет новорожденной дочке, а Меланья вообще больше по медицинской части.

Девчонкам идея очень понравилась, и они хотели тут же приступить к ее реализации, и только сигнал на обед остановил их порыв. Однако, журналы были тут же забыты и они с нетерпением ожидали завершения обеда. Они бы и раньше удрали, но на обед прибыл почетный гость – Агафон, и они никак не могли покинуть триклиний раньше.

А Агафон прибыл с целью выяснить у Боброва о его терках со скифами. В наличии скифов Агафон был кровно заинтересован, потому что вел с ними торговлю. Поэтому он и решил не довольствоваться внутригородскими сплетнями, а дойти до Боброва, потому что верно подозревал, что дыма без огня не бывает. Правда, никак не мог понять, для чего это Боброву надо.

Девчонки, ерзая от нетерпения, просидели весь, слегка затянувшийся обед. А все из-за настырного Агафона, который никак не мог поверить, что скифское переселение это не инициатива Боброва и он кроме головной боли ничего от этого не получает. Бобров уж не стал ему говорить о том, что он приобретает от скифского переселения в Африке, потому что так далеко интересы Агафона не распространялись.

В общем, Агафон уехал хоть и получивший ответы на почти все свои вопросы, но в то же время, пребывая в некоторой растерянности. Получалось так, что вся его тщательно отлаженная система торговли со временем придет в упадок. Конечно, если скифы всем коллективом собрались в Африку то, спрашивается, нафига им засевать поля. Ну ладно, не в этом году так в следующем. Или через пару лет. И выходила Агафону новая дальняя дорога, ну или довольствоваться тем, что набрал за свою трудовую деятельность к настоящему времени. Агафон затосковал. Денег хватало, но ему хотелось действий. А ничего не придумывалось.

Девчонки с трудом дождались ухода Агафона и тут же набросились на Боброва. Бобров едва успевал поворачиваться, отвечая на вопросы. А когда ответил на все, призвал девчонок к вниманию и объяснил, чего конкретно он от них хочет. Объяснение заняло примерно полчаса, и женский контингент понял, что лихим наскоком тут ничего не сделать и надо поднимать архивы поместья и может даже пробиться в городской архив. Дригиса, побывавшая там один раз, смутила подруг рассказом о старом архивариусе и сваленных на полках, покрытых пылью веков папирусах и дифтерах. А Златка, подумавшая было об афинском архиве, свое предложение не озвучила.

Оставив великолепную четверку в глубокой озадаченности, Бобров с легкой душой отправился на верфь, где и провел продуктивно несколько часов. Будущий путник синих дорог уже обрел начальные контуры и обещал стать самым грандиозным кораблем обозримой Ойкумены. Два Бобровских конструктора первоначально, услышав от Боброва граничные параметры, даже несколько спали с лица. Но сейчас, по прошествии недели, уже довольно бойко, а местами даже небрежно рассуждали о смешанном наборе, материале шпангоутов и стрингеров и методах крепления многослойной обшивки.

Бобров отдохнул в их компании душой, а идя к ужину, вдруг, по какому-то наитию вспомнил про Агафона. Агафон для них с Серегой давно стал своим человеком. Не таким близким, как Никитос, но все равно известным и уважаемым. Ему простили и его плутовство, и жадность, и мелочность, и заискивание перед власть предержащими. Зато он не раз доказывал свою верность и даже пару раз неподкупность. И Боброву стало вдруг его жалко. И после ужина, с трудом отбившись от Златки и Апи, желавших его сопровождать, потому что им, видите ли, померещилась опасность, он в сопровождении всего лишь пары воинов отправился в город. Страже у ворот он сказал, что обратно не поедет и пусть они спокойно закрываются. А в качестве компенсации выделил им пару драхм. Бобров не стал говорить стражникам, что через час за ним в порт придет корабль. Пусть думают, что он останется в городе ночевать.

Агафону же Бобров решил предложить адекватную замену отбывающим скифам.

Через два дня раздумий, метаний, лазания на стенку (не помогло) Агафон сдался и приехал к Боброву.