Текст книги "Южно-Африканская деспотия (СИ)"

Автор книги: Александр Барышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Количество сушащихся кирпичей под большим навесом уже стало исчисляться тысячами, когда Боброву удалось, наконец, обжечь известняк до состояния негашеной извести, которую он торжественно погасил, вызвав созданным эффектом восторг собравшихся зрителей. После этого он отобрал бригаду строителей и принялся командовать. И, благодаря его административным талантам, буквально через три недели после появления в Кимберли столь полезной штуки как гидравлический пресс, за пределами ограды возвышались коробки двух домов. Строили их конечно без изысков, потому что архитектор из Боброва был никакой, но зато добротно и функционально. Но у домов не было пола, потолка и крыши, потому что с досками в Кимберли была труба. Доски находились в Новгороде, то есть примерно в восьмистах километрах к югу. Пилить же местные акации… Да проще было сгонять на Оранжевую и утопиться.

Поэтому Бобров загрузил в оба багги тех, у кого в Новгороде были женщины, забрал добычу, Апи, записал пожелания остающихся и отбыл за женщинами и досками.

Дорога уже очень хорошо просматривалась. И в местах, поросших травами, и даже в местных джунглях. Ну а в местах скальных выходов, где бессильно скользили грунтозацепы, пассажиры, включая и Боброва, с энтузиазмом работали кирками. Апи сначала, захваченная общим азартом, тоже махала киркой, но после того, как отлетевший осколок камня рассек ей лоб, Бобров категорически запретил ей браться за инструмент. Апи замотали голову, и она некоторое время дулась, но хватило ее ненадолго. Она быстро нашла себе другое занятие.

Время в дороге пролетело быстро. Прицепы были загружены подсушенными дровами, как тендеры у паровозов, вода для пополнения находилась в канистрах. Так что останавливались только для ночлега. На ровных участках даже пищу принимали на ходу. Тогда Бобров и Апи подменяли шоф-фэров. А перед Новгородом уже было километров тридцать нормальной дороги и там они развили максимальную скорость, которую визуально, в связи с отсутствием спидометров, определили в сорок километров в час.

Багги эффектно вылетели из леса, и жители Новгорода среагировали, когда кортеж был уже на центральной площади. Правда, среагировали они достаточно бурно. Все-таки багги здесь были еще в диковинку. Примчался остававшийся главным Стефанос, принялся было рапортовать о достижениях, но Бобров его прервал и велел срочно баню, потому что помыться в дороге было просто негде, а возиться в пыли как курица отчего-то не хотелось. Стефанос понятливо кивнул и умчался.

Вован явился только через неделю. Он опять привез кучу народа, мулов и свиней. Бобров перед этим специально интересовался, нет ли какого табу по части свинины. Такового ни у кого не оказалось, и Бобров с легким сердцем назначил смотрящих за стадом, а Ефимия получила возможность реализовывать остатки с кухни, которые ранее, скрепя сердце, выбрасывали.

Еще Вован привез кучу всякого заказанного товара и жители сначала разбежались по домам, чтобы рассмотреть и прикинуть, а через час появились на улице, демонстрируя остальным свои приобретения.

Отдельно Вован поведал Боброву о состоянии Златки.

Златка страшно скучала и это, похоже, не шло на пользу ни ей, ни ребенку. Она похудела и подурнела. Вован ее даже вначале не узнал. Но потом за дело взялась приплывшая с ним Дригиса и Златка немного повеселела. Когда Вован уходил, ей оставалось доходить месяц. Живот был не сказать, что гигантский, но довольно внушительный. Петровна за ней ходит как наседка. Их там таких в поместье несколько человек, но Петровна Златку среди прочих выделяет.

Бобров задумался, а Апи стала приставать к Вовану, требуя деталей. Придя к определенному мнению, Бобров искоса глянул на Апи, и та ответила ему прямым взглядом.

– Я пойду с Санычем, – заявила Апи и посмотрела на Вована, как он отнесется к ее инициативе.

Вован пожал плечами, мол, хочешь – иди.

… Вован уходил через неделю. Вместе с ним уходили особо заслуженные люди из Кимберли, жены которых остались в Херсонесе. Уходили с намерением перевезти жен в Африку. Все-таки, что бы ни говорили, южноафриканская земля значительно благодатнее, чем крымская. Даже затерянный в самом центре саванны Кимберли даст сто очков вперед скалам Херсонеса. Если б не море… Хотя теперь, благодаря гению и связям деспота, море стало практически рядом. Кстати, отбывающие за женами товарищи с удивлением увидели, что пока они там в поте лица добывали всем богатство, Новгород мало того, что расстроился и превратился в почти полноценный городок с улицами, площадью и даже храмом, но и население его в большой степени стало состоять из женщин. То есть, жители Новгорода, пользуясь своими возможностями, давно перевезли жен, а некоторые завели женщин прямо здесь.

– Да, – почесал затылок Вован. – Это наша недоработка.

А Бобров добавил:

– Зато теперь, когда решена проблема транспорта, будет решаться и проблема с женщинами.

Бобров с Апи, вопреки обыкновению, провели последний вечер перед длительным расставанием просто в объятиях друг друга. Апи, наперекор своему обычаю доминировать, на этот раз свернулась калачиком в кольце Бобровских рук и тихонько дышала ему в ключицу, а сам Бобров сидел в кресле, прижимая к себе теплое тело, и смотрел невидяще на противоположную стену. Они просидели так почти полночи, и никто их не потревожил, а потом, уже ближе к утру, Бобров осторожно положил уснувшую Апи на кровать, укрыл ее и, с трудом переставляя затекшие ноги, вышел на улицу.

Небо на востоке стало чуть светлее, из эстуария донесся перезвон склянок – на кораблях готовились встретить утро. Бобров как-то вдруг осознал, что еще немного, и он останется совсем один. Не то, что любимых женщин, друзей рядом не будет. А будут только люди, ему, Боброву безоглядно поверившие и очень надеющиеся, что он свои обещания выполнит. Тут сзади неслышно подошла Апи и встала рядом.

– Не могу одна спать, – сообщила она, прижимаясь к Бобровскому боку.

– А ведь придется, – сказал тот. – Да и мне тоже.

Апи внезапно обхватила его и тихо заплакала. Бобров ощутил это только потому, что промокла рубашка.

– Не плачь, маленькая, – сказал он. – Все образуется, – и погладил девушку по голове.

Апи всхлипнула. У Боброва сердце немедленно дало сбой. Он бы наверно тоже заплакал, уж очень обстановка располагала, но тут подошел Вован.

– Прощаетесь, – сказал он. – Ну-ну, – и отошел.

Стойкая Апи заплакала навзрыд и вцепилась в Боброва – не оторвать.

– Через месяц увидишь Златку и маленького, – шепнул ей на ушко Бобров.

Апи длинно всхлипнула и замолкла.

… Баркентины уходили в проход одна за другой. Апи стояла на корме последней и ожесточенно махала платком до тех пор, пока не скрылась за мысом.

– И на этом пока все, – сказал сам себе Бобров.

Сердце еще не полностью ощутило одиночества и Боброву сейчас хотелось одного – выспаться после бессонной ночи.

Однако, со сном ничего не получилось. Как только Бобров задремал, он инстинктивно пошарил рядом рукой и, никого не обнаружив, проснулся и опять заснуть так и не смог. К тому же за стенами домика стоял ясный день, и слышались голоса. Бобров вздохнул и решил, коли уж он здешний деспот, устроить народу легкую встряску и показать, как надо работать. Кстати, девчонки, привезенные в свое время Вованом, подросли, а две старших даже благополучно вышли замуж. Но младшие, несмотря на прошедшее, не такое уж короткое, время, по-прежнему помнили злобного дядю деспота, что служило поводом для нескончаемых шуток и розыгрышей. Помня это, Бобров первым делом направился на огород, где могли находиться девчонки.

Огород он довольно давно не посещал и был приятно поражен произошедшими изменениями. Мало того, что огород увеличился раза в три, он еще и оказался разбит на небольшие поля, на которых уже были нарезаны грядки с глубокими канавками между ними для удобства полива. Полив по-прежнему осуществлялся самотеком из большой бочки, установленной на краю. Бочка, в свою очередь, наполнялась из колодца с помощью журавля. Бобров предлагал женщинам поставить маленький электронасосик, но эти консерваторы все время отказывались.

Завидев подходящего Боброва, женщины стали бросать работу и потянулись к бочке, которая служила, ко всему прочему, общественным центром, этакой местной агорой.

– Ну что, тетки, – сказал Бобров, когда все собрались. – Вопросы, жалобы, просьбы.

Тетки, среди которых были и девчонки моложе двадцати лет, а троим вообще было по тринадцать, заулыбались.

– Когда жилье приличное будет? – крикнула самая бойкая девчонка лет семнадцати.

Следуя строгим указаниям самого Боброва, все они носили плотные штаны, а вот выше пояса позволяли себя всякое, особенно молодежь, груди у которых вполне позволяли демонстрировать их окружающим. Бобров присмотрелся. Этой вполне можно было демонстрировать, и, главное, было что.

– Ты бы, Фрина, глаза б мои на тебя не смотрели, титьки бы спрятала. Не дай боги, какая-нибудь гадость укусит. Что же касаемо жилья, то скажу вам, бабоньки, следующее – Владимир Саныч, коего вы все знаете, отплыл с поручением привезти строителей. Будем строить не жилье, а сразу город. Фрина, я ответил на твой вопрос?

– Ну да, – отозвалась та, натягивая на плечи спущенный до этого хитон, и ничуть при этом не смущаясь.

– А новые фильмы привезут? – поинтересовалась самая старшая, которой на вид было не больше тридцати, хотя Бобров знал, что ей тридцать три.

– Непременно, – ответил он. – И даже новые телевизоры.

– Ура! – обрадовались женщины, обожающие слезливые мелодрамы.

– А вы чего сзади топчетесь? – спросил Бобров у трех самых маленьких девчонок.

– Они тебя побаиваются, – разъяснила старшая.

– Меня? – удивился Бобров. – Что? Кто-то еще меня боится? Вот ты, Мара. Ты меня боишься?

– Нет, – ответила та и на всякий случай отодвинулась.

– Вот, – возгласил Бобров и пригорюнился. – Никто меня не боится.

Он закрыл лицо ладонями, изображая вселенскую скорбь. Озадаченные женщины помалкивали. И тут Бобров ощутил, что кто-то дергает его за рукав. Он отнял от лица ладони и увидел рядом всех трех девчонок, и самая маленькая еще раз дернула его за рукав и пропищала:

– Дяденька, деспот, не печалься. Вот мы все трое тебя очень боимся.

Бобров вскочил, сгреб всех троих так, что они запищали, и перецеловал круглощекие мордашки.

– Милые мои! Спасибо вам! Аза дядей-деспотом не заржавеет!

Окружившие его женщины дружно заулыбались.

Следующей целью Боброва был виноградник, который лежал ближе к горам, которые являлись основным пунктом в сегодняшнем вояже. Ну, с виноградником, насколько понял Бобров, было все хорошо. Он обнаружил молодые лозы, аккуратно подвязанные к шпалерам, потрогал их с умным видом и строго спросил у ответственного, все ли ладно. Ответственный, прошедший двухлетнюю стажировку у самого Андрея, лениво ответил:

– А что им сделается.

Бобров не нашел, что бы еще спросить и с серьезным видом отбыл.

Посевы зерновых располагались несколько в стороне от намеченного маршрута и к тому же на расстоянии двух километров. Поэтому Бобров решил довольствоваться вечерним докладом главного сеятеля, который, разрушив все представления о заскорузлых крестьянах, первым освоил технику. А так как техника запоздала к вспашке и севу, он собрался использовать ее при сборе урожая, и его бригада изучала по винтикам прицепную жатку, чтобы перед жатвой знать ее не хуже, чем гоплит знает свой щит.

Наконец Бобров добрался до конечной цели своего маршрута – небольшой каменоломни. Город на берегу он решил строить из камня. Тем более, что охотники, которым велено было обращать внимание не только на дичь, обнаружили всего в паре километров выходы песчаника. Это Боброву так потом объяснили, когда он показал образцы знающим людям. Ну и Бобров решил, что пока там архитектор до них доберется, а тут уже и материал готовый. Сказано – сделано.

Роторный паровой двигатель крутил генератор, от которого работала пара перфораторов. Потом включался гидроклин и отломанный камень волокли на катках к расположившимся неподалеку каменотесам, страшно выглядевших в своих очках, респираторах и наушниках.

Каменотесы тоже лишь назывались каменотесами. На самом деле молотки и зубила у них остались только в качестве вспомогательного инструмента. Ну, там подправить, там подтесать. В основном использовались мощные высокооборотные дисковые пилы. Надо сказать, что даже от двух пил шум стоял неимоверный, поэтому каменотесы занимались своим ремеслом на поляне, отделенной от каменоломни полосой деревьев и кустов. А чтобы самим не оглохнуть, надевали специальные наушники. Впервые увидевшие дисковую электропилу древние греки поначалу, конечно, пугались. Но к тому времени, когда явился Бобров, они уже несколько месяцев как освоили новый для них инструмент и управлялись с ним весьма умело. По крайней мере, штабеля готового камня впечатляли. А ведь каменотесы не делали тупо только камень для кладки стен. Из-под их рук выходил и облицовочный камень, и камень для укладки мостовых и дорожек, и камень для печей м каминов.

Обратно Бобров шел в задумчивости. С материалом, считай, вопрос был решен. Что здесь, что в Кимберли. Дело было за строителями. А строителей, как он понял, требовалось целых два комплекта в связи с разными материалами, разными условиями и разной спецификой строительства. И, самое главное – строить придется одновременно. Причем, строителей сюда можно завлечь только повышенной оплатой, потому как условия для жизни пока не самые лучшие. Да и к тому же имеется сильная конкуренция в лице как Антипатра, оставшегося управлять Грецией от имени ушедшего в поход Александра, его придворной камарильи, ну и других «хороших» людей. Добыча-то из раздолбанной Персии и Финикии уже поступает. Так почему бы не обзавестись дополнительной недвижимостью, выстроив дворцы, храмы ну и жилые дома в виде всяких вилл. К тому же Александр Филиппович, будучи человеком нескромным (царь все-таки), заложил уже пару городов, назвав их без затей, Александриями. И там, на строительстве трудились не самые плохие зодчие. А денег у Александра и присных было как у дурака махорки.

Бобров с досадой сплюнул. Оставалось прошерстить окраины, пока волна не докатилась. Сицилию, Италию ну и побережье Понта Эвксинского. Была надежда, что Саныч успеет.

– Эх, – подумал Бобров. – Связи нет. Хоть свой спутник запускай. Ну, или радиоцентр где-нибудь на Гибралтаре городи. Как они тут годами известий ждали и не извелись от неизвестности?

С деньгами тоже была проблема. Может быть самая главная. Торговля, конечно, дивиденды приносит, но вся она висит на Никитосе. Ну еще Вован сейчас в Афинах по дороге сбрасывает красное дерево и слоновую кость. Но на два города того ручейка серебра явно недостаточно.

– Надо Никитосу торговлю выводить в крупные города, – решил Бобров. – В Афины. У них сейчас дурных денег будет много. Ну и в Карфаген – они тоже всю округу ободрали. Надо только выяснить, какой товар самый ходовой, и на другие не отвлекаться.

– Ехать надо, – неожиданно произнес вслух Бобров, обдумал сказанное и повторил: – Да, ехать надо.

До следующего прихода шхун оставалось чуть больше месяца, и Бобров развил бурную деятельность, норовя сделать как можно больше и оставить Стефаносу, которого он намеревался оставить вместо себя, хороший задел. Дорога теперь до Кимберли, при условиях, что в джунглях на плечи не свалится какой-нибудь удав, а в саванне из травы не прыгнет потерявшая края львица, и не забарахлит транспортное средство, занимала жалкие четыре-пять дней. Если ехать ночами, то можно и быстрее. Просто вместо полезного груза придется вести дрова. Вопрос – и на хрена тогда такая езда?

В общем, Бобров вернулся в Кимберли во главе отряда из пяти семейных пар, и мужики немедленно бросились доводить до ума построенное жилье. Доски для пола, потолка и крыши завезли предыдущим рейсом. Дома были совершенно не похожи на греческие, потому что Бобров в целях экономии материалов и труда сделал им общие стены, назвав это мудреным словом «таунхаус». Семьи посмотрели на это обалдело, но делать нечего. Бобров заявил, что здесь вам не Эллада и вообще, разбогатеете – хоть дворец стройте. А пока, вот вам комната с кухней, отдельный выход и отдельный дворик.

Нагрузив Стефаноса, которого сделал старшим над двумя городами сразу, Бобров отправился в Новгород, чтобы за оставшиеся дни составить стройную схему освоения африканских земель, не забыв при этом прихватить пригоршню алмазов.

Шхуны явились как по часам. За время ожидания Бобров исписал двенадцать листов планом действий и списком необходимых материалов и оборудования. Но, по мере разгрузки шхун, часть позиций из списка он вычеркнул, потому что кто-то в Херсонесе оказался очень предусмотрительным.

На судах прибыла целая бригада строителей, возглавляемая молодым архитектором. Они, конечно, были несколько не в себе от длительности дороги и от условий, в которые попали. Однако, узнав про оплату труда, проявили полное понимание ситуации. Бобров, зная о положении дел в строительной сфере, и пользуясь тем, что до Сиракуз еще не дошла волна повышение стоимости строительства, назвал обычную величину оплаты: для архитектора две; для рабочих одна. И когда те, понимая, что попали, зароптали, добавил – тетрадрахмы.

Оглядевшись и поняв, что вроде все сделано и сказано, а если что не так, то это обнаружится только на полпути, когда возвращаться уже поздно, Бобров взошел на борт и скомандовал отплытие.

От Босфора путь лежал через Эвксинский Понт. Несмотря на зиму-пору штормов, капитан рискнул и не прогадал. Да он и не мог не рисковать, имея на борту такого пассажира. Бобров начал доставать капитана перед самой Луандой. Он даже принял активное участие в погрузке, чтобы сократить время стоянки. Матросы, видя работающего с ними наравне хозяина, тоже стали гораздо резвее и погрузку закончили на целые сутки раньше срока. И потом, своим молчаливым присутствием на шканцах Бобров вынуждал капитана форсировать паруса даже в свежий ветер. Капитан вынужден был мириться с нахождением Боброва, потому что Вован внушил ему, что он первый после бога, а Бобров как раз богом и был. Ну, или хозяином, что, собственно, одно и то же.

Участием в разгрузке в Афинах Бобров ухитрился сэкономить еще полсуток. При этом он договорился с тамошними купцами, покупавшими оптом неокоренные бревна красного дерева, на поставку им досок и брусьев из того же дерева, но уже в два раза дороже. Купцы желали посмотреть образцы, и Бобров с легкостью пообещал им это, рассчитывая на то, что Смелков уже поставил новую пилораму взамен вывезенной в Африку.

Шторм все-таки настиг шхуны, когда до дома оставалось каких-то пятьдесят миль. При этом, надо сказать, что шторм, во-первых, был попутным, во-вторых, он удачно подменил собой практически издыхающую в связи с заканчивающимися дровами паровую машину. Капитан посмотрел на Боброва другими глазами, когда скорость шхуны под парусами превысила ее же под машиной.

В бухту влетели на десяти узлах. Паруса мгновенно взяли на гитовы и гордени и ошвартовались на последнем полене. Не дожидаясь пока матросы набросят на кнехт последний шлаг, Бобров перепрыгнул на дощатый настил причала и рванул к трапам, идущим наверх. А из ворот усадьбы уже выбегали люди, потому что прибытие кораблей из Африки хотя и привычное, но все же событие. И среди выбегающих людей… Бобров не поверил своим глазам – в распахнутых курточках (Бобров еще перед Африкой велел своим людям зимой одеваться нормально) с непокрытыми головами (это в декабре) спешили две яркие блондинки. Увидев поднявшегося по трапам Боброва, они замерли, держась за руки, потом обе сразу радостно завизжали так, что на них стали оборачиваться и бросились вперед. Бобров швырнул на землю сумку и распахнул навстречу объятия, куда обе блондинки и влетели, едва не повалив возомнившего о себе деспота.

Бобров сгреб обеих и стиснул так, что они только слабо пискнули.

– Милые мои! – с чувством воскликнул он.

И стоило ему немного ослабить объятья, как девчонки тут же показали, на что они способны. Они висли на шее, целовались, тискали и тормошили, говорили, перебивая друг друга, что-то невнятное. В общем, через пять минут этой вакханалии Бобров перестал что-либо соображать и только улыбался с отсутствующим видом, как полный дебил.

Заметив это, а также то, что выбежавший из усадьбы народ скопился на краю обрыва и смотрит вниз, и не обращает на них никакого внимания, Апи подхватила бобровскую сумку и они с Златкой потащили Боброва в дом. Все это они делали понятно, что не молча, но Бобров на то, что они говорили, мало обращал внимание, вслушиваясь только в звуки родных голосов.

Боброва дотащили до ворот. Часовой отсалютовал ему копьем, улыбаясь до ушей. Бобров, руки которого были заняты, кивнул ему с улыбкой:

– Привет, Птолемей.

А под аркой ворот их встретили Серега с Дригисой. С открытыми ртами они выглядели весьма забавно. Дригиса опомнилась первой. С воплем «Санька-а!» она накинулась на Боброва и влепила ему звучный поцелуй. Бобров, обалдевший от такого изъявления чувств, ничего не смог сделать, потому что руки так и были заняты. Поэтому женам ничего не стоило сделать так, что поцелуй Дригисы остался без ответа. Впрочем, та нисколько не обиделась.

Серега, в отличие от своей девушки, целовать Боброва не стал, но, радостно заорав нечто нечленораздельное, от души хлопнул его по плечу так, что Бобров даже присел.

– Да что ж это такое! – воскликнул он в сердцах. – То целуют, то бьют, а я даже ответить не могу.

Сопровождаемый все возрастающей толпой, кивая направо и налево в ответ на приветствия, Бобров добрался наконец до дверей дома и его туда буквально втолкнули. Он, правда не особо и упирался.

Попав в свои комнаты, Бобров заоглядывался.

– А где? Где?

Девчонки сразу стали таинственными до полной невозможности. Но Бобров заметил, что Златка исподтишка глянула на дверь в другую комнату, скрытую за плотной цветастой занавесью, и решительно направился туда. Поняв, что раскрыта, Златка забежала вперед и юркнула за занавесь. А вот Апи проделать то же самое не удалось – Бобров поймал ее за пояс.

– После меня, – сказал он.

Апи надула губы, но послушалась и Бобров проник за занавесь. Он хорошо помнил эту комнату. Тут раньше располагалось огромное супружеское ложе. Этакий сексодром, на котором можно было лежать и вдоль и поперек, при этом ни ноги, ни голова не свешивались. Теперь это неподъемное произведение скорее плотницкого, нежели столярного искусства было безжалостно задвинуто в дальний угол и целомудренно закрыто ширмами. Оно, правда, все равно занимало полкомнаты, но уже не так нагло.

– А за ширмой даже лучше, – интимно шепнула сзади Апи.

Но Бобров не повелся. Взгляд его был устремлен туда, где на освободившемся месте стояла детская кроватка, явно носившая на себе следы рук дяди Васи, потому что греки до такого еще не дошли. Рядом с ней стояла Златка и пожилая женщина, замотанная в длинную хламиду. Он подошел поближе и глянул через бортик. В кроватке, зажмурившись, лежал серьезный молодой человек и значительно посапывал. А повышенную концентрацию народа у своего рабочего места он небрежно игнорировал. И даже появление среди народа родителя № 2 не выбило его из колеи. Бобров даже слегка обиделся. В его понимании чадо должно родителей чувствовать инстинктивно.

Но тут молодой человек открыл глаза, посмотрел мутно и вдруг издал басовитый рев. Бобров растерялся. Чадо смотрело прямо на него и орало. Бобров представил себя со стороны: немытый, взлохмаченный, с многодневной щетиной с самых Афин. Да тут любой испугается. Он с подозрением посмотрел на Златку. Нотой было не до Боброва. Она наклонилась и подхватила вопящий сверток.

– Ну конечно, – сказала она, – мокрый. Агата, перепеленай пожалуйста. Ну вот, – она повернулась к Боброву, – и увиделись.

– Я так в детстве не орал, – сказал Бобров. – Значит, он весь в маму.

– То есть, я, по-твоему, орала? – уточнила Златка.

– Ну не знаю, – неопределенно ответил Бобров. – Я с тобой познакомился гораздо позже.

Бобров бережно обнял жену и шепнул ей на ушко:

– Спасибо тебе. Кстати, как назвала первенца?

Златка хихикнула и потерла ухо.

– Ну, как ты и просил – Дионисом.

– Да не Дионисом, а… – начал было Бобров, но потом сказал. – А впрочем, пусть будет Дионис. Дионис Александрович! Звучит! А?

Сын немедленно подтвердил это победным воплем.

Торжественный пир устроили между обедом и ужином, поэтому перед началом пира у присутствующих, пропустивших обед, основная мысль была о еде. Новая повариха если и уступала Ефимии, то совсем немного, а те, кто Ефимию не застал, разницы ощутить не могли. Перед самым пиром Бобров, уже вполне вписавшийся в жизнь поместья, дал указание подавальщицам вино в кратеры наливать разбавленным на одну треть, чтобы народ как можно дольше сохранял ясные головы.

Усевшись на свое традиционное место во главе стола и имея по бокам обеих жен, Бобров окинул взглядом стол. Народу на этот раз набралось много и слава Сереге, которому пришла в голову светлая идея надставить стол на целый метр. Медики уселись все вместе. Рядом с ними поместился дядя Вася, который вместе с Петровичем составлял как бы совет старейшин. Напротив них разместились местные кадры: Андрей, Евстафий и Никитос. Все с женами. Это у них вроде как вошло в привычку. А как с ними трудно первое время было. Ломать традицию – это вам не город закладывать. Это, пожалуй, потруднее будет. Серега с Дригисой заняли противоположный конец стола, как бы замкнув его. Рядом с ними примостилась с одной стороны Млеча, которая без Вована чувствовала себя несколько скованно, а с другой стороны Нина Григорьевна. Еще пару мест занимали новенькие, которых Бобров не знал, но Серега уже объяснил, что это нужные и знающие люди.

Бобров, поднявшись, произнес короткую речь, поздравив всех присутствующих с трудовыми достижениями и перечислив их подвиги на разных нивах. Не обошлось и без описания перспектив, причем близких. И эта часть речи всем понравилась больше всего. Особенно, когда Бобров объявил о премиальных. Местные зашушукались, делая большие глаза – они о таком слышали впервые и на всякий случай опасались. Бобров же усмехнулся про себя, он уже успел пообщаться с главным счетоводом – Дригисой и выяснил, что без труда сможет выделить каждому из присутствующих местных по пять тысяч драхм, что было вполне достаточно для покупки участка земли с приличной усадьбой. Неместные должны были получить свое от Смелкова безналичным переводом на один из банковских счетов по выбору. Смелкова с отчетом ждали со дня надень. О суммах, которые он представит, догадывалась одна Нина Григорьевна, но держала это при себе, тем более, что никто ее не спрашивал, надеясь получить самые точные сведения из первых рук.

После озвучивания причитающихся ништяков и короткого рассказа о жизни в южной Африке застолье свернуло на привычную колею и покатилось по ней под звон посуды и бульканье наливаемого вина. Бобров с ностальгией вспомнил первые пиры несколько лет назад, когда в триклинии кроме звона и бульканья слышалось еще и чавканье гостей. Сейчас народ оцивилизовался, но одновременно ушла безвозвратно прежняя непосредственность.

Насытившись и напившись, присутствующие стали разделяться на группы по интересам. Шум в триклинии стал громче, потому что говорили сразу несколько человек. Бобров, чтобы далеко не ходить, организовал группу из своих жен. Ему этого вполне хватало, а, судя по выражениям их лиц, девчонкам тоже. Златка, завладев общим вниманием, сразу перевела разговор на свое чадо. Тема оказалась интересна всем. Апи как раз примеряла на себя звание матери и ей жутко хотелось повторить Златкин путь, потому что, хоть сын и считался общим, но Апи чувствовала некую неудовлетворенность от такого материнства и ей бы очень хотелось стать мамой по-настоящему. Несмотря на все испытания, ею пройденные, девушкой она оказалась здоровой, и Петровна это авторитетно подтвердила.

Бобров посматривал на своих раскрасневшихся подружек и никак не мог определить, которая из них красивее. Он примеривался и так, и эдак, а потом бросил свое бесполезное занятие, решив, что обе лучше. Тем более, что Златка стала посматривать на него с нехорошим интересом. Очень вовремя пришла Агата, и Златка умчалась к сыну.

А Апи стала приставать к Боброву с вопросом, сколько ей причитается премиальных, как местной уроженке и, когда Бобров сказал, что ей, как, впрочем, и Златке, ничего не перепадет, спросила вроде как наивно:

– А почему?

Бобров, который принял на грудь уже достаточное количество вина, хотел объяснить кратко, но вынужден был следить за дикцией, а поэтому говорил медленно, растягивая гласные. И то, что можно было выразить несколькими словами, растянул на целую лекцию. Апи сначала слушала внимательно, надеясь получить ответ на свой вопрос, но Бобров тут же свернул в такие дебри, что она моментально потеряла нить рассуждений и уже хотела со всей непосредственностью порекомендовать Боброву пойти проспаться, но тут, слава богам, появилась Златка и Бобров озадаченно умолк, соображая, стоит ли продолжать лекцию, или все-таки начать с начала, которого Златка не слышала.

Боброва выручила, сама того не зная, жена Никитоса, которая засобиралась домой в связи с поздним временем. Бобров немедленно возразил, что комната для них всегда найдется. Никитос, тоже послушно поднявшийся из-за стола, тут же ухватился за Бобровскую фразу и сел обратно. Однако, Элина была безжалостна. Она привела кучу аргументов. Здесь были и оставленные дома девочки (девочки были уже взрослыми, а дом полон слуг), и необходимость присутствия Никитоса утром в лавке (Никитос уже давно сам не стоял за прилавком, поручив эту работу приказчикам), и, наконец, закрываемые на ночь ворота города (которые тут же открывались, если дать стражам две драхмы, понятное дело, если это не замаскированная под Никитоса скифская конница или толпа диких тавров).

Последний аргумент всех сразил, и Андрей пошел распоряжаться насчет коляски, а Евстафий – насчет охраны. Заодно разбудили заснувшего за столом Васильича, до сих пор не привыкшего к такому количеству отличного халявного вина. В общем, застолье распалось.

Бобров довольно твердо прошествовал в спальню. Апи совершенно добровольно, заслужив благодарный взгляд Златки, ушла спать в соседнюю комнату, подарив напоследок Боброву многообещающий взгляд. А Златка принялась доказывать, что длительное воздержание совершенно не сказалось на ее талантах. И когда, наконец, она угомонилась, по своему обыкновению свернувшись под боком у Боброва калачиком, за окном, выходившим во двор, уже брезжило.