Текст книги "Русский романс"

Автор книги: Александр Пушкин

 
Густолиственных кленов аллея,
Для меня ты значенья полна:
Хороша и бледна, как лилея,
В той аллее стояла она.
 
 
И, головку склонивши уныло
И глотая слезу за слезой,
«Позабудь, если можно, что было»,
Прошептала, махнувши рукой.
 
 
На нее, как безумный, смотрел я,
И луна освещала ее;
Расставаяся с нею, терял я
Всё блаженство, всё счастье мое!
 
 
Густолиственных кленов аллея,
Для меня ты значенья полна:
Хороша и бледна, как лилея,
В той аллее стояла она.
 

<1847>

 
Нет, только тот, кто знал
        Свиданья жажду,
Поймет, как я страдал
        И как я стражду.
 
 
Гляжу я вдаль… нет сил —
        Тускнеет око…
Ах, кто меня любил
        И знал, – далёко!
 
 
Вся грудь горит… Кто знал
        Свиданья жажду,
Поймет, как я страдал
        И как я стражду.
 

1857

 
Отчего побледнела весной
Пышноцветная роза сама?
Отчего под зеленой травой
Голубая фиалка нема?
 
 
Отчего так печально звучит
Песня птички, несясь в небеса?
Отчего над лугами висит
Погребальным покровом роса?
 
 
Отчего в небе солнце с утра
Холодно и темно, как зимой?
Отчего и земля вся сера
И угрюмей могилы самой?
 
 
Отчего я и сам все грустней
И болезненней день ото дня?
Отчего, о скажи мне скорей,
Ты – покинув – забыла меня?
 

1858

 
Говорит султанша канарейке:
«Птичка! Лучше в тереме высоком
Щебетать и песни петь Зюлейке,
Чем порхать на Западе далеком?
Спой же мне про за́-море, певичка,
Спой же мне про Запад, непоседка!
Есть ли там такое небо, птичка,
Есть ли там такой гарем и клетка?
У кого там столько роз бывало?
У кого из шахов есть Зюлейка —
И поднять ли так ей покрывало?»
Ей в ответ щебечет канарейка:
«Не проси с меня заморских песен,
Не буди тоски моей без ну́жды:
Твой гарем по нашим песням тесен,
И слова их владыкам чужды…
Ты в ленивой дреме расцветала,
Как и вся кругом тебя природа,
И не знаешь – даже не слыхала,
Что у песни есть сестра – свобода»,
 

<1859>

 
Ох, не лги ты, не лги,
Даром глазок не жги,
      Вороватая!
Лучше спой про свое
Про девичье житье
      Распроклятое:
Как в зеленом саду
Соловей, на беду,
      Разыстомную
Песню пел-распевал —
С милым спать не давал
      Ночку темную…
 

1859

 
«Отчего же ты не спишь?
Знать ценна́ утрата,
Что в полуночную тишь
Всюду ищешь брата?»
 
 
– «Оттого, что он мне брат,
Дочери шалима,
Что утрата из утрат
Тот, кем я любима.
 
 
Оттого, что здесь у нас,
Резвых коз-лукавиц
По горам еще не пас
Ввек такой красавец:
 
 
Нет кудрей черней нигде;
Очи так и блещут;
Голубицами в воде
Синей влагой плещут.
 
 
Как заря, мой брат румян,
И стройней кумира…
На венце его слиян
С искрами сапфира
 
 
Солнца луч, и подарён
Тот венец невесте…»
– «Где же брат твой?.. Где же он?
Мы поищем вместе?»
 

1859

 
Хотел бы в единое слово
Я слить мою грусть и печаль
И бросить то слово на ветер,
Чтоб ветер унес его вдаль.
 
 
И пусть бы то слово печали
По ветру к тебе донеслось,
И пусть бы всегда и повсюду
Оно к тебе в сердце лилось!
 
 
И если б усталые очи
Сомкнулись под грезой ночной,
О пусть бы то слово печали
Звучало во сне над тобой!
 

1859

 
Зачем ты мне приснилася,
Красавица далекая,
И вспыхнула, что в полыме,
Подушка одинокая?
 
 
Ох, сгинь ты, полуночница!
Глаза твои ленивые,
И пепел кос рассыпчатый,
И губы горделивые —
 
 
Все наяву мне снилося,
И все, что греза вешняя,
Умчалося, – и на сердце
Легла потьма кромешная..
 
 
Зачем же ты приснилася,
Красавица далекая,
Коль стынет вместе с грезою
Подушка одинокая?..
 

<1862>

 
У молодки Наны
Муж, как лунь, седой…
Старый муж не верит
Женке молодой;
 
 
Разом домекнулся,
Что не будет прок, —
Глаз с нее не спустит,
Двери на замок.
 
 
«Отвори каморку —
Я чуть-чуть жива:
Что-то разболелась
Сильно голова —
 
 
Сильно разболелась,
Словно жар горит…
На дворе погодно:
Может, освежит».
 
 
– «Что ж? открой окошко,
Прохладись, мой свет!
Хороша прохлада,
Коли друга нет!»
 
 
Нана замолчала,
А в глухой ночи
Унесла у мужа
Старого ключи.
 
 
«Спи, голубчик, с богом,
Спи да почивай!»
И ушла тихонько
В дровяной сарай.
 
 
«Ты куда ходила,
Нана, со двора?
Волосы – хоть выжми,
Шубка вся мокра…»
 
 
– «А телята наши
Со двора ушли,
Да куда ж? – к соседке
В просо забрели.
 
 
Загнала насилу:
Разбежались все…
Я и перемокла,
Ходя по росе!»
 
 
Видно – лучше с милым
Хоть дрова щепать,
Чем со старым мужем
Золото считать.
 
 
Видно – лучше с милым
Голая доска,
Чем со старым мужем
Два пуховика…
 

<1850>

 
Колокольчики мои,
      Цветики степные!
Что глядите на меня.
      Темно-голубые?
И о чем звените вы
      В день веселый мая,
Средь некошеной травы
      Головой качая?
 
 
Конь несет меня стрелой
      На поле открытом;
Он вас топчет под собой,
      Бьет своим копытом.
Колоколь лки мои,
      Цветики степные!
Не кляните вы меня,
      Темно-голубые!
 
 
Я бы рад вас не топтать,
      Рад промчаться мимо,
Но уздой не удержать
      Бег неукротимый!
Я лечу, лечу стрелой,
      Только пыль взметаю;
Конь несет меня лихой,
      А куда? не знаю!
 
 
Он ученым ездоком
      Не воспитан в холе,
Он с буранами знаком,
      Вырос в чистом поле;
И не блещет, как огонь,
      Твой чепрак узорный,
Конь мой, конь, славянский конь,
      Дикий, непокорный!
 
 
Есть нам, конь, с тобой простор!
      Мир забывши тесный,
Мы летим во весь опор
      К цели неизвестной.
Чем окончится наш бег?
      Радостью ль? кручиной?
Знать не может человек —
      Знает бог единый!..
 
 
Упаду ль на солончак
      Умирать от зною?
Или злой киргиз-кайсак,
      С бритой головою,
Молча свой натянет лук,
      Лежа под травою,
И меня догонит вдруг
      Медною стрелою?
 
 
Иль влетим мы в светлый град
      Со кремлем престольным?
Чудно улицы гудят
      Гулом колокольным,
И на площади народ,
      В шумном ожиданьи,
Видит: с запада идет
      Светлое посланье.
 
 
В кунтушах и в чекменях,
      С чубами, с усами,
Гости едут на конях,
      Машут булавами,
Подбочась, за строем строй
      Чинно выступает,
Рукава их за спиной
      Ветер раздувает.
 
 
И хозяин на крыльцо
      Вышел величавый;
Его светлое лицо
      Блещет новой славой;
Всех его исполнил вид
      И любви и страха,
На челе его горит
      Шапка Мономаха.
 
 
«Хлеб да соль! И в добрый час! —
      Говорит державный. —
Долго, дети, ждал я вас
      В город православный!»
И они ему в ответ:
      «Наша кровь едина,
И в тебе мы с давних лет
      Чаем господина!»
 
 
Громче звон колоколов,
      Гусли раздаются,
Гости сели вкруг столов,
      Мед и брага льются,
Шум летит на дальний юг
      К турке и к венгерцу —
И ковшей славянских звук
      Немцам не по сердцу!
 
 
Гой вы, цветики мои,
      Цветики степные!
Что глядите на меня,
      Темно-голубые?
И о чем грустите вы
      В день веселый мая,
Средь некошеной травы
      Головой качая?
 

1840-e годы

 
Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты,
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты.
 
 
Лишь очи печально глядели,
А голос так дивно звучал,
Как звон отдаленной свирели,
Как моря играющий вал.
 
 
Мне стан твой понравился тонкий
И весь твой задумчивый вид,
А смех твой, и грустный и звонкий,
С тех пор в моем сердце звучит.
 
 
В часы одинокие ночи
Люблю я, усталый, прилечь —
Я вижу печальные очи,
Я слышу веселую речь;
 
 
И грустно я так засыпаю,
И в грезах неведомых сплю…
Люблю ли тебя – я не знаю,
Но кажется мне, что люблю!
 

1851

 
Ты помнишь ли, Мария[362]362
  Мария – М. В. Волкова (урожденная Львова), двоюродная сестра поэта. Описываемая портретная галерея находилась в имении Львовых Спас-Телешово под Москвой.


[Закрыть],
Один старинный дом
И липы вековые
Над дремлющим прудом?
 
 
Безмолвные аллеи,
Заглохший, старый сад,
В высокой галерее
Портретов длинный ряд?
 
 
Ты помнишь ли, Мария,
Вечерний небосклон,
Равнины полевые,
Села далекий звон?
 
 
За садом берег чистый,
Спокойный бег реки,
На ниве золотистой
Степные васильки?
 
 
И рощу, где впервые
Бродили мы одни?
Ты помнишь ли, Мария,
Утраченные дни?
 

 
Ты не спрашивай, не распытывай,
Умом-разумом не раскидывай:
Как люблю тебя, почему люблю,
И за что люблю? и надолго ли?
Ты не спрашивай, не распытывай:
Что сестра ль ты мне? Молода ль жена
Или детище ты мне малое?
 
 
И не знаю я и не ведаю,
Как назвать тебя, как прикликати.
Много цветиков во чисто́м поле,
Много звезд горит по подне́бесью,
А назвать-то их нет умения,
Распознать-то их нету силушки.
Полюбив тебя, я не спрашивал,
Не разгадывал, не распытывал;
Полюбив тебя, я махнул рукой,
Очертил свою буйну голову!
 

1851

 
Не ветер, вея с высоты,
Листов коснулся ночью лунной;
Моей души коснулась ты —
Она тревожна, как листы,
Она, как гусли, многострунна.
Житейский вихрь ее терзал
И сокрушительным набегом,
Свистя и воя, струны рвал
И заносил холодным снегом.
Твоя же речь ласкает слух,
Твое легко прикосновенье,
Как от цветов летящий пух,
Как майской ночи дуновенье…
 

1851 или 1852(?)

 
Край ты мой, родимый край!
      Конский бег на воле!
В небе крик орлиных стай!
      Волчий голос в поле!
 
 
Гой ты, родина моя!
      Гой ты, бор дремучий!
Свист полночный соловья!
      Ветер, степь да тучи!
 

<1856>

 
В колокол, мирно дремавший, с налета тяжелая бомба
Грянула; с треском кругом от нее разлетелись осколки;
Он же вздрогнул, и к народу могучие медные звуки
Вдаль потекли, негодуя, гудя и на бой созывая.
 

1855

 
Ходит Спесь, надуваючись,
С боку на́ бок переваливаясь.
Ростом-то Спесь аршин с четвертью,
Шапка-то на нем во целу сажень,
Пузо-то его всё в жемчуге,
Сзади-то у него раззолочено.
А и зашел бы Спесь к отцу к матери,
Да ворота не крашены!
А и помолился б Спесь во церкви божией,
Да пол не метён!
Идет Спесь, видит: на небе радуга;
Повернулся Спесь во другую сторону:
Не пригоже-де мне нагибатися!
 

1856

 
Не верь мне, друг, когда, в избытке горя,
Я говорю, что разлюбил тебя,
В отлива час не верь измене моря,
Оно к земле воротится, любя.
 
 
Уж я тоскую, прежней страсти полный.
Мою свободу вновь тебе отдам,
И уж бегут с обратным шумом волны
Издалека к любимым берегам!
 

1856

 
Звонче жаворонка пенье,
Ярче вешние цветы,
Сердце полно вдохновенья.
Небо полно красоты.
 
 
Разорвав тоски оковы,
Цепи пошлые разбив,
Набегает жизни новой
Торжествующий прилив;
 
 
И звучит свежо и юно
Новых сил могучий строй,
Как натянутые струны
Между небом и землей.
 

<1858>

 
Осень! Обсыпается весь наш бедный сад.
Листья пожелтелые по ветру летят;
Лишь вдали красуются, там на дне долин,
Кисти ярко-красные вянущих рябин.
Весело и горестно сердцу моему,
Молча твои рученьки грею я и жму,
В очи тебе глядючи, молча слезы лью,
Не умею высказать, как тебя люблю!
 

<1858>

 
Слеза дрожит в твоем ревнивом взоре,
О не грусти, ты все мне дорога,
Но я любить могу лишь на просторе,
Мою любовь, широкую, как море,
Вместить не могут жизни берега.
 
 
Когда Глагола творческая сила,
Толпы миров воззвала из ночи,
Любовь их всех, как солнце, озарила,
И лишь на землю к нам ее светила
Нисходят порознь редкие лучи.
 
 
И, порознь их отыскивая жадно,
Мы ловим отблеск вечной красоты;
Нам вестью лес о ней шумит отрадной,
О ней поток гремит струею хладной
И говорят, качаяся, цветы.
 
 
И любим мы любовью раздробленной
И тихий шепот вербы над ручьем,
И милой девы взор, на нас склоненный,
И звездный блеск, и все красы вселенной,
И ничего мы вместе не сольем.
 
 
Но не грусти, земное минет горе,
Пожди еще, неволя недолга —
В одну любовь мы все сольемся вскоре,
В одну любовь, широкую, как море,
Что не вместят земные берега!
 

<1858>

 
Дробится, и плещет, и брызжет волна
      Мне в очи соленою влагой;
Недвижно на камне сижу я – полна
      Душа безотчетной отвагой.
 
 
Валы за валами, прибой и отбой,
      И пена их гребни покрыла;
О море, кого же мне вызвать на бой?
      Изведать воскресшие силы?
 
 
Почуяло сердце, что жизнь хороша,
      Вы, волны, размыкали горе,
От грома и плеска проснулась душа,
      Сродни ей шумящее море!
 

<1858>

 
Благославляю вас, леса,
Долины, нивы, горы, воды,
Благославляю я свободу
И голубые небеса!
И посох мой благославляю,
И эту бедную суму,
И степь от краю и до краю,
И солнца свет, и ночи тьму,
И одинокую тропинку,
По коей, нищий, я иду,
И в поле каждую былинку,
И в небе каждую звезду!..
О, если б мог всю жизнь смешать я,
Всю душу вместе с вами слить!
О, если б мог в свои объятья
Я вас, враги, друзья и братья,
И всю природу заключить!
 

1858 (?)

 
О, если б ты могла хоть на единый миг
Забыть свою печаль, забыть свои невзгоды!
О, если бы хоть раз я твой увидел лик,
Каким я знал его в счастливейшие годы!
 
 
Когда в твоих глазах засветится слеза,
О, если б эта грусть могла пройти порывом,
Как в теплую весну пролётная гроза,
Как тень от облаков, бегущая по нивам!
 

<1859>

 
Гаснут дальней Альпухарры
Золотистые края,
На призывный звон гитары
Выйди, милая моя!
Всех, кто скажет, что другая
Здесь равняется с тобой,
Всех, любовию сгорая,
Всех зову на смертный бой!
        От лунного света
        Зардел небосклон,
        О выйди, Нисета,
        Скорей на балкон!
 
 
От Севильи до Гренады,
В тихом сумраке ночей,
Раздаются серенады,
Раздается стук мечей;
Много крови, много песней
Для прелестных льется дам, —
Я же той, кто всех прелестней,
Песнь и кровь мою отдам!
        От лунного света
        Горит небосклон,
        О выйди, Нисета,
        Скорей на балкон!
 

<1860>

 
На нивы желтые нисходит тишина;
В остывшем воздухе от меркнувших селений,
Дрожа, несется звон. Душа моя полна
Разлукою с тобой и горьких сожалений.
 
 
И каждый мой упрек я вспоминаю вновь,
И каждое твержу приветливое слово,
Что мог бы я сказать тебе, моя любовь,
Но что внутри себя я схоронил сурово!
 

<1862>

 
То было раннею весной,
      Трава едва всходила,
Ручьи текли, не парил зной,
      И зелень рощ сквозила;
 
 
Труба пастушья поутру
      Еще не пела звонко,
И в завитках еще в бору
      Был папоротник тонкий.
 
 
То было раннею весной,
      В тени берез то было,
Когда с улыбкой предо мной
      Ты очи опустила.
 
 
То на любовь мою в ответ
      Ты опустила вежды —
О жизнь! о лес! о солнца свет!
      О юность! о надежды!
 
 
И плакал я перед тобой,
      На лик твой глядя милый, —
То было раннею весной,
      В тени берез то было!
 
 
То было в утро наших лет —
      О счастие! о слезы!
О лес! о жизнь! о солнца свет!
      О свежий дух березы!
 

1871

 
Коль любить, так без рассудку,
Коль грозить, так не на шутку,
Коль ругнуть, так сгоряча,
Коль рубнуть, так уж сплеча!
 
 
Коли спорить, так уж смело,
Коль карать, так уж за дело,
Коль простить, так всей душой,
Коли пир, так пир горой!
 

1850 или 1851

 
Не гляди так, девица,
Не сули участия:
Нет, душе не верится
В радость или счастие.
Время увлечения
Миновалось, ясное,
Скрыл туман сомнения
Жизни солнце красное.
 
 
Было сердце молодо
И любило пламенно.
Но от жизни холода
Стало глыбой каменной.
Не буди ж ретивое
Негой небывалою,
Лаской шаловливою
Не дразни усталое.
 

1840–1850-е годы

 
Погоди! Для чего торопиться?
Ведь и так жизнь несется стрелой.
Погоди! Мы успеем проститься,
Как лучами восток загорится, —
Но дождемся ль мы ночи такой?
 
 
Посмотри, посмотри, как чудесно,
Убран звездами купол небесный,
Как мечтательно смотрит луна!
Как темно в этой сени древесной
И какая везде тишина!
 
 
Только слышно, как шепчут березы
Да стучит сердце в пылкой груди…
Воздух весь полон запахом розы…
Милый друг! Это жизнь, а не грезы!
Жизнь летит… Погоди! Погоди!
 
 
Пусть погаснут ночные светила.
Жизнь летит… а за жизнью могила,
А до ней люди нас разлучат…
Погоди! – люди спят, ангел милый.
Погоди! – еще звезды горят!
 

1850-е годы

 
Прощаясь, в аллее
Мы долго сидели,
А слезы и речи
Лились и кипели.
 
 
Дрожа, лепетали
Над нами березы,
А мы доживали
Все лучшие грезы.
 
 
Так чудно лил месяц
Свой свет из-за тучки
На бледные плечи,
На белые ручки…
 
 
И в эти минуты
Любви и разлуки
Мы прожили много —
И счастья, и муки…
 

1850-е годы

 
Если б, сердце, ты лежало
      На руках моих,
Всё качала бы, качала
      Я тебя на них,
 
 
Будто мать дитя родное,
      С тихою мольбой, —
И заснуло б, ретивое,
      Ты передо мной!
 
 
А теперь в груди сокрыто,
      Заперто в тюрьму,
Ты доступно, ты открыто
      Одному ему;
 
 
Но не видит он печали;
      Как мне с этим быть?
Позабыть его? Едва ли
      Можно позабыть!
 
 
Мчатся годы, грусть всё та же,
      Те же все мечты…
Сердце, сердце, да когда же
      Здесь умолкнешь ты?
 

<1853>

 
Что такое это значит:
Как одна я с ним сижу,
Все тоскует он и плачет?..
Право, маменьке скажу!
 
 
Я ему одна забота,
Но в душе моей, вишь, лед,
И глаза мои за что-то
Он кинжалами зовет.
 
 
Вишь, резва я, непослушна,
Ни на миг не посижу…
Право, мне уж это скучно,
Право, маменьке скажу!
 
 
Под окном моим все бродит,
Сам с собою говорит;
Как одна – он глаз не сводит,
А при людях – не глядит.
 
 
Но порой, как с ним бываю,
И сама я вся дрожу,
И смущаюсь, и пылаю…
Право, маменьке скажу!
 
 
Пусть она о том рассудит;
Вот ужо я погляжу,
Что-то с ним, с бедняжкой, будет?:.
Нет, уж лучше не скажу!
 

<1860>

 
Ты еще не умеешь любить,
Но готов я порою забыться
И с тобою слегка пошутить,
И в тебя на минуту влюбиться.
 
 
Я влюбляюсь в тебя без ума;
Ты, кокетка, шалить начинаешь:
Ты как будто бы любишь сама,
И тоскуешь, и тайно страдаешь;
 
 
Ты прощаешь певцу своему
И волненье, и грусть, и докуку,
И что крепко целую и жму
Я твою белоснежную руку,
 
 
И что в очи тебе я смотрю
Беспокойным, томительным взором,
Что с тобой говорю, говорю, говорю,
И не знаю конца разговорам…
 
 
Вдруг я вижу – ты снова не та:
О любви уж и слышать не хочешь,
И как будто другим занята,
И бежишь от меня, и хохочешь…
 
 
Я спешу заглушить и забыть
Ропот сердца мятежный и страстный…
Ты еще не умеешь любить,
Мой ребенок, мой ангел прекрасный!
 

<1860>

 
И вечерней и ранней порою
Много старцев, и вдов, и сирот
Под окошками ходит с сумою,
Христа-ради на помощь зовет.
 
 
Надевает ли сумку неволя,
Неохота ли взяться за труд, —
Тяжела и горька твоя доля,
Бесприютный, оборванный люд!
 
 
Не откажут тебе в подаянье,
Не умрешь ты без крова зимой, —
Жаль разумное божье созданье,
Человека в грязи и с сумой!
 
 
Но беднее и хуже есть нищий:
Не пойдет он просить под окном.
Целый век, из одежды да пищи,
Он работает ночью и днем.
 
 
Спит в лачужке, на грязной соломе,
Богатырь в безысходной беде.
Крепче камня в несносной истоме,
Крепче меди в кровавой нужде
 
 
По́ смерть зерна он в землю бросает,
По́ смерть жнет, а нужда продает;
О нем облако слезы роняет,
Про тоску его буря поет.
 

1857

 
Вырыта заступом яма глубокая.
Жизнь невеселая, жизнь одинокая,
Жизнь бесприютная, жизнь терпеливая,
Жизнь, как осенняя ночь, молчаливая, —
Горько она, моя бедная, шла,
И, как степной огонек, замерла.
 
 
Что же? усни, моя доля суровая!
Крепко закроется крышка сосновая,
Плотно сырою землею придавится,
Только одним человеком убавится…
Убыль его никому не больна,
Память о нем никому не нужна!..
 
 
Вот она – слышится песнь беззаботная —
Гостья погоста, певунья залетная,
В воздухе синем на воле купается;
Звонкая песнь серебром рассыпается…
Тише!.. О жизни покончен вопрос.
Больше не нужно ни песен, ни слез!
 

1860

 
На старом кургане, в широкой степи,
Прикованный сокол сидит на цепи.
        Сидит он уж тысячу лет,
        Все нет ему воли, все нет!
 
 
И грудь он когтями с досады терзает,
И каплями кровь из груди вытекает.
        Летят в синеве облака,
        А степь широка, широка…
 

1861

 
Ехал из ярмарки ухарь-купец,
Ухарь-купец, удалой молодец.
Стал он на двор лошадей покормить,
Вздумал деревню гульбой удивить.
В красной рубашке кудряв и румян,
Вышел на улицу весел и пьян.
Собрал он девок-красавиц в кружок,
Выхватил с звонкой казной кошелек.
Потчует старых и малых вином:
«Пей-пропивай! Поживем – наживем!..»,
Морщатся девки, до донышка пьют,
Шутят, и пляшут, и песни поют.
Ухарь-купец подпевает-свистит.
Оземь ногой молодецки стучит.
Синее небо, и сумрак, и тишь.
Смотрится в воду зеленый камыш.
Полосы света по речке лежат.
В золоте тучки над лесом горят.
Девичья пляска при зорьке видна,
Девичья песня за речкой слышна,
По лугу льется, по чаще лесной…
Там услыхал ее сторож седой;
Белый как лунь, он под дубом стоит,
Дуб не шелохнется, сторож молчит.
К девке стыдливой купец пристает,
Обнял, целует и руки ей жмет,
Рвется красотка за девичий круг:
Совестно ей от родных и подруг.
Смотрят подруги, – их зависть берет:
Вот, мол, упрямице счастье идет.
Девкин отец свое дело смекнул,
Локтем жену торопливо толкнул.
Сед он, и рваная шапка на нем,
Глазом мигнул – и пропал за углом.
Девкина мать расторопна-смела,
С вкрадчивой речью к купцу подошла
«Полно, касатик, отстань – не балуй!
Девки моей не позорь, не целуй!»
Ухарь-купец позвенел серебром:
«Нет, так не надо… другую найдем!..»,
Вырвалась девка, хотела бежать,
Мать ей велела на месте стоять.
 
 
Звездная ночь и ясна и тепла.
Девичья песня давно замерла.
Шепчет нахмуренный лес над водой,
Ветром шатает камыш молодой.
Синяя туча над лесом плывет,
Темную зелень огнем обдает,
В крайней избушке не гаснет ночник,
Спит на печи подгулявший старик,
Спит в зипунишке и в старых лаптях,
Рваная шапка комком в головах.
Молится богу старуха жена,
Плакать бы надо – не плачет она.
Дочь их красавица поздно пришла,
Девичью совесть вином залила.
Что тут за диво! и замуж пойдет…
То-то, чай, деток на путь наведет!
Кем ты, люд бедный, на свет порожден?
Кем ты на гибель и срам осужден?
 

1858