355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Потемкин » Кабала » Текст книги (страница 8)
Кабала
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 03:51

Текст книги "Кабала"


Автор книги: Александр Потемкин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Поиск свободы

Григорий Помешкин всегда просыпался с радостным чувством. Убежденность в том, что он украшает собой мир, крепло в нем, едва он открывал глаза. Впрочем, и в сновидениях он нередко видел себя уникальным созданием. Если обычный смертный протирает глаза с желанием совершить что-то рутинное, например, почистить зубы и спустить в унитаз накопившиеся за ночь шлаки, то Григорий Семенович пробуждался исполненный восторга уже от факта своего существования. С этим чувством он счастливо жил, не обращая никакого внимания на окружающий мир, а чаще даже презирая его.

С виду Григорий Семенович был человеком неприметным, никаким особым качеством, не отличающимся от своих сограждан. Среднего роста, невпечатлительного телосложения, с коротким маньчжурским носом, небольшими карими глазками, оттопыренными ушами и широким, крупным ртом. На плечах господина Помешкина всегда лежала россыпь мелкой перхоти, ворот рубашки лоснился, а руки были покрыты пятнами экземы. Но он настолько был влюблен в себя, что никто другой не мог вызвать в нем сексуальных чувств. Неудивительно, что Григорий Семенович частенько онанировал исключительно на собственное отражение. Ему было тридцать лет, но он и не думал о карьере. С трудом окончив девять классов, потерял всякий интерес к школьным занятиям, хотя оценки имел вполне приличные. Молодому человеку хотелось читать одних авторов, а ему навязывали совсем других, к тому же с нравоучениями и конъюнктурными политическими лозунгами. Юный Гришка считал, что всякую муру способны изучать лишь праздные и обеспеченные олухи. В один дождливый день он оставил ученье и с тех пор целые дни проводил дома, читая подозрительные книжки. Никого к себе не допускал, ни перед кем не открывался и уже лет семь как считал всех людей, даже бабушку, с которой жил и с чьих рук питался, порчей.

Итак, проснувшись, Григорий Семенович опять радостно убедился, каким бездарно нелепым выглядел бы мир без его присутствия. Необходимо сказать, что во время бодрствования молодой человек размышлял на эту главнейшую для себя тему в самых различных вариациях, сочетая ненависть с иронией. Так что нынешнее утро ничем не отличалось от прочих. Он вышел на крыльцо. Было свежо. Утренняя тишина природы всегда вызывала у нашего героя приятную умиротворенность. Правда, Григорий Семенович понимал, что состояние это весьма мимолетно. С досадой он окинул безоблачное небо, остановил взгляд на ближайших домах, фыркнул на соседскую собачку, сплюнул на автомобиль, стоявший за воротами, ругнул власть, пригрозил кулаком редким прохожим и бросил свое излюбленное: «Погибшие создания! Я вас всех ненавижу!» Таким образом он зарядил себя необходимой дозой агрессии и вернулся в дом. Только войдя в ванную и увидев себя в зеркале, он подобрел. Заулыбался. Сверкнул глазами. Одобрительно погладил голову. Страстно чмокнул собственные руки, потом, согнувшись, язычком вдохновенно прошелся по коленкам. Облизал со смаком губы. Послал влюбленный поцелуй самому себе. И закрыл в истоме глаза. После чего уже полностью пришел в себя. Вспомнилось, что сегодня выходной, и мысль, вынашиваемая с прошлого дежурства, опять посетила его. Служил господин Помешкин в дорожном ведомстве сторожем на мосту через реку Кан. Каждые третьи сутки он заступал на охрану вверенного поста, у него было вдоволь времени размышлять о мире и о самом себе. Чтобы пища для умствования была богаче, молодой человек использовал пятидесятикратный бинокль, с которым он не расставался. Бинокль предоставлял прекрасную возможность наблюдать за жизнью городка в самых мельчайших подробностях. Григорий Семенович даже научился считывать с губ речь любого, кто оказывался в фокусе его пристального внимания, и потому молодой человек знал о своих согражданах многое, а о некоторых почти все. Несколько полок в небольшой комнатке было заставлено папками, в которых хранились фотографии, а также записи разговоров. Не каждый смог бы разобраться в той сложной методике, по которой Помешкин оценивал события. Что вызывало в нем крайнюю степень уныния, состояние высшего возбуждения или полнейшего безразличия, оставалось тайной.

Григорий Семенович, конечно, отлично знал, что в Кане приступил к исполнению служебных обязанностей новый инспектор рыбнадзора господин Ефимкин. Поэтому решил пристальнее присмотреться к нему в первый же выходной день. «Что занесло на канские берега этого пренеприятного типа?» – ворчал Помешкин.

Повесив на грудь бинокль, он шагнул за порог своей квартирки, взяв курс на смотровую площадку. Проходя мимо вокзала, столкнулся с гражданином явно не местного вида. «Простите, я засмотрелся на жаркий поединок у контейнера бытовых отходов, – сказал тот, растерянно озираясь. – Где тут у вас найти такси? И вообще, у вас занимаются извозом? Я в провинции впервые…» Господин Помешкин ничего не ответил, фыркнул на столичный акцент незнакомца, окинул его презрительным взглядом, отметив, что тот богато, не по-здешнему, одет, и быстро пошел прочь. «Что за чудище прибыло в наш город? – гадал он. – И сумка гадкая, и както страстно прижатый к груди мешочек. Глаза воспаленные, словно больные или в слезах. Надо присмотреть за этим шизоидным субъектом. Кого только не рождает наш безумный мир. Опять какая-нибудь сволочь? Тоже, небось, хапнуть в наши края прибыл… Для чего другого можно приехать в Кан? Правда, сцена для воровства у нас прогнившая, шатается, но еще стоит. Развернуться в один оборот можно, а потом дальше направиться. По Транссибу чахлых городков еще немало, большинство дышат на ладан, но спереть чтонибудь можно. А если этот тип из Москвы сбежал, значит, неудачник. Такие ребята грабят с яркостью! Тащат в несколько рук! У них аппетит голодных псов!»

Раздраженный, он прошел дальше по пыльным, в асфальтных лоскутах, улицам. Дошел до обветшавшего здания, оглядел его и по-приятельски упрекнул: «Кто, кроме меня, проявляет к тебе интерес, дружище? На тебя все смотрят с пренебрежением или безразлично. А я все свое свободное время провожу у тебя в гостях. Цени наши отношения, старик! Дай-ка мне и сегодня взглянуть на этот пакостный мир! К сожалению, я не в состоянии его кардинально изменить, а так хочется это сделать… Вот тебя ни за что не стал бы менять. Ты мил мне в таком затрапезном виде. Отстрой тебя по евростандарту, обнови стены и крышу, много желающих найдется подкупить у тебя квадратные метры. А я потеряю единственного друга. Нет, не в моих это интересах! Так что стой разрушенный и никому не нужный. Прошу прощения, приятель, ты нужен исключительно мне…»

Молодой человек неторопливо взобрался на ветхий чердак трехэтажного полуразрушенного расселенного дома, к которому так трогательно обращался, положил перед собой тетрадь и ручку и с усердием стал вглядываться в бинокль. «У меня сегодня тяжелая, но необычная нагрузка. Необходимо следить сразу за двумя целями. Если поведение чиновника еще поддается прогнозу, то второй – полнейшая загадка. Незнакомец представляется мне подозрительным. Смогу ли я его понять? Углубить и обобщить впечатление о нем, постичь его суть? Впрочем, каждый человек повторяется в другом, типичном. Что-то в горле запершило. Неужели я нервничать стал?» Тут в голове обозначился другой, регулярно возникающий вопросик: «А для чего я за всеми ними наблюдаю, досье на всех коплю? Подробные записи их поступков составляю? Что за напасть такая?.. Наверное, для того, чтобы еще раз доказать самому себе, что вокруг меня полное дерьмо, не стоящее ни малейшего уважения, бессильное перед моим главным убеждением: «Человек, я ненавижу тебя! Я добьюсь обвинительного заключения в твой адрес! Один лишь я в этом мире заслуживаю любовь и уважение». Тут Григорий Семенович привычно взял в правую руку карандаш, а левой стал умело управлять биноклем…

В воскресный день Кан просыпался медленно. Сморщенное облаками солнце застенчиво освещало почти безлюдные улицы. Конец мая одел природу зеленью. На весеннем теплом ветерке березы начинали шептаться, лиственницы набухали иглами, а в придорожной траве вытянулись фиолетовые свечи – распустился люпин, первый цветок Сибири. Буйная лесная поросль, прорезанная сибирскими базальтовыми зубцами, спускалась к заросшему камышами берегу. Просторы реки, уходящие в затянутые дымкой невиданные дали, создавали впечатление бесконечности необычного помешкинского промысла. Линзы бинокля навели Григория Семеновича на дом, в котором проживал господин Ефимкин. Хозяина он не застал и приступил к изучению маршрута, которым должен пользоваться новый инспектор рыбоохраны. Взглянул на служебную лодку, припарковавшуюся в устье Чернушки, речушки, впадающей в Кан. Посудина инспектора стояла в небольшой заводи, прикрытая упругим камышом. Казалось, к небольшому причалу ее можно было подтянуть лишь багром. «Значит, он еще не заступил на свой пост», – рассерженно подумал Григорий Семенович и вновь перевел бинокль на дом Леонида Ивановича. Тут Помешкин случайно заметил на соседнем приусадебном участке помершей недавно бабки Фатеевой лицо того самого молодого человека, с которым нынешним утром столкнулся на привокзальной площади. Незнакомец, обливаясь потом и постоянно теребя нос, старательно перекапывал фатеевский огород. «Что он тут делает, да еще с лопатой? Совершенно неумело ею пользуется, причем явно нервничает… Не клад ли ищет? Бабка Фатя неплохо подрабатывала на скупке и продаже всякой всячины. Постой, у нее же внук был! Жил где-то на Западе, то ли в Брянске, то ли в Калуге… Нет-нет, этот тип на того совсем не похож. Фатеевский внук здоровяк, прямо памятник покорителю Сибири. А этот сморчок какой-то. Да и потеет, словно чемто тяжелым хворает. Заинтересовал меня незнакомец… Любопытно, что он тут затеял? С какими планами прибыл?»

Получше присмотревшись, Помешкин удивился частому дыханию и болезненной бледности приезжего и вынужден был признать: «Внешностью он, пожалуй, похож на меня… Но я без его потливости и бледности. Все равно я вас всех ненавижу!» Опять вспомнился инспектор рыбоохраны, и Григорий Семенович перевел окуляры на предполагаемый маршрут движения Ефимкина. Вторая попытка удалась. Помешкин увидел Леонида Ивановича выходящим из ворот усадьбы участкового. Инспектор выглядел довольным собой и устремленным к какому-то неотложному делу. Григорий Семенович тут же взял Ефимкина на прицел и стал неотрывно сопровождать в движении вдоль сонных улиц Кана. Чтобы испытать сладостное чувство, ему было достаточно на наглядных примерах убедиться в беспредельной человеческой низости. «Я ведь отлично знаю, почему они устраиваются на такие должности, – усмехался он про себя. – Хотят грабить и делить краденое. Чиновничья стезя открывает широкую дорогу к нелегальному бизнесу – обогащайся! И неважно, кто ступит на нее: Ефимкин, Муркин, Пуркин, Гуркин. У всех одна мечта: как можно туже набить карман. Других-то помыслов нет! Да и откуда им быть? Вся страна основательно погрузилась в эту безумную страсть. Лишь один я, Помешкин, остался, кому наплевать на материальное благополучие. На все прелести товарного, имущественного мира. На капитализацию самого себя! На рубли и доллары, на фунты и юани, будь они прокляты во веки веков! Это они главные вредители, уродующие цивилизацию. Но лучше поразмышляю об этом на своем посту в рабочий день. Времени для этого у меня всегда достаточно. А сейчас меня чрезвычайно занимают свежеиспеченные канцы. Заведу на каждого досье. Интересно знать, кто из них окажется большим гадом. Я-то представляю, какой жуткий тип этот новый инспектор, но необходимы веские доказательства, подкрепляющие мои предположения. А второй? Что еще за птица перелетная? Какие криминальные планы вынашивает? Должна же быть тайная идея, вынудившая это странное существо бросить столицу? Я должен его понять, до глубин докопаться. Потому что желаю в один прекрасный день предъявить обоим непреложные обвинения! А самому себе еще раз доказать: нет на земле более чудовищной порчи, чем человекоподобные существа! Я-то сам полноценный гомо сапиенс, а вокруг меня, к большому сожалению, встречаются лишь изуродованные подобия представителей этого вида…»

Гримаса искривила лицо Помешкина. Он плотнее прижал к глазам бинокль, ухватил карандаш и погрузился в созерцание.

Что имел в виду автор Евангелия, когда писал: «Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный»? – иронически улыбаясь, размышлял я. Неужели за две тысячи лет ни один служитель церкви или просто мыслящий христианин не понял смысл этих простых слов, призывающих совершенствовать себя не столько духовно, сколько биологически и, прежде всего, даже физически?!

В этот самый момент перед моими глазами появился таинственный гость – профессор Кошмаров. Пунцовый нос очкарика, казалось, еще пуще побагровел. Но я не обратил на это никакого внимания. Меня интересовало другое: «Почему он вдруг появился? С чем опять пожаловал? Какую тему дискуссий начнет навязывать? У него всегда на уме что-нибудь странное».

– Ты, Петр Петрович, меня очень занимаешь, – начал профессор. – Я чрезвычайно увлечен важным национальным проектом – улучшением канской популяции. Но это главное направление исследования, о котором мы будем говорить позже. Чтобы подготовить качественное предложение, мне необходимо ввести тебя в некоторые детали, которые со временем лягут в основу моей концепции. Ты готов сотрудничать? В прошлом у нас неплохо получалось, и мы сделали первые шаги.

– Что ждет меня сегодня?

– Всего лишь свободная полемика. Как ты понимаешь Бога? Я-то появился после того, как услышал твой вопрос: что означают слова из Евангелия: «Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный»? Как насчет спора по этому вопросу? Готов?

– Пожалуйста!

– Разреши приступать?

– Не возражаю.

– Для начала хочется спросить: что такое Он вне Его нравственных требований, призывов и наставлений? Нет никаких шансов поговорить с Ним, никогда не удастся встретить Его, пустые надежды услышать Его голос, пожать руку, взглянуть на почерк, увидеть след стопы, почувствовать Его запах. Сделать это никто не в состоянии. Ведь невозможно прикоснуться к воздуху, а потому и к Святому Духу Небесному?

– Не к Духу! Господь – Богочеловек именовал Себя Сын Человеческий, – возразил я. – Ведь Он был существом, облеченным в человеческую плоть… Все христианство основано на догмате боговоплощения. Это краеугольный камень грандиозного сооружения, возводимого уже более двух тысяч лет. Не случайно Рождество Христово – рождение Господа на земле, рождение в образе Богомладенца, – величайший церковный праздник!

– Но как же тогда стать таким, как Он? Вопрос-то правильно был поставлен, – с хитрецой взглянул на меня профессор. – Как подтянуть себя за волосы, за уши до Его небесного уровня? Стать совершенным и идеальным? И кому тогда верить, кого почитать, если все станут, как Он, и ты сам ничем не будешь отличаться от Него? Нужно ли Вселенной такое множество Его подобий? А Он требует, чтобы мы стали такими же! Даже угрожает вечным адом… Или пойти от обратного, апофатического, постоянного отрицания: нет, Он не тот, и не Этот, и не Тот, и не вон Тот, и вовсе не Этот, и решительно не Тот, кого вы представили… Не надо Его искать, мы на таком низком уровне сознания находимся, что никогда не сможем Его услышать или с Ним встретиться. Но тогда как же стать таким совершенным, как Он? Если наше сознание не способно даже Его различить? Представить Его форму, место Его обитания, Его характер, язык общения. Как быть похожим на ничто, но в то же время на все абсолютно! Не значит ли это, что Господь приоткрылся нам раньше времени? Он не для нашего разума, а лишь для сигнала, что очень скоро нас заменит совершенно другое существо, которое способно будет понять Его и стать таким, как Он. Если Он есть Он, значит, Он субъект. Ну, а если Он есть субъект, то Он должен где-то находиться, где-то очень конкретно. Нельзя же предположить, что Он есть совершенно все! Тогда мы являемся микроскопической частью Его всего, а если мы часть Его, как же тогда мы сможем совершенствовать себя помимо Его самого? Совершенствуясь и становясь таким, как Он, разве сможем в этом случае сохранить Его самого? Не разрушим ли Его до основания? А если разрушим, то может ли Он об этом мечтать, более того, требовать с жесткими условиями наказания, чтобы вместо Его одного стали миллиарды таких, как Он? Нельзя же требовать от собственной родинки, мочки уха или клетки тела, чтобы она стала такой же, как я сам? Это полный абсурд!

«Абсурд лишь на первый взгляд, – мелькнуло у меня в голове. – Часть может быть соизмерима с целым. Об этом говорит не только мистика, но и современная наука. Вспомним о голографии. Церковь учит, что благодаря Таинству Святой Евхаристии в каждой частице Святых Даров – тела и крови Христовых – неизмеримо присутствует весь Христос, полнота Его Божественной благодати. Но нужно ли сейчас вступать в дискуссию? Нет-нет, не моя тема!»

– А если Он не тот, и не этот, и никакой вообще, то как мы все или я один должны стремиться стать такими же, как Он? – страстно продолжал очкарик. – Не тем, не этим и никаким вообще? Таким я могу стать лишь после полного истления, когда даже кости превратятся в земную пыль. В этом случае мои размышления наталкиваются на жуткий вывод: Он – это истлевшие мы. Может, поэтому нам никак не удается превозмочь смерть? Через нее мы становимся Им? Чем больше нас умирает, тем мощнее Он сам. Только в смерти мы становимся такими совершенными, как Он? Когда священные тексты призывают стать таким, как Он, нас предупреждают, чтобы мы сохранили в себе смертность, иначе Он не сможет быть совершенным, потому что Его совершенство создается массивом человеческого материала. Тогда получается, что Он не жизнь, а смерть! Создавая нас, Он по крупицам, по крохам, способен собирать серое вещество, чтобы обогащать и совершенствовать самого Себя. Выходит, что Господь существует со знаком минус… Получается, что наш незначительный разум, консолидируясь, совершенствует Его. Можно без греха считать, что мы есть материал, из которого лепится внеземная сила. Он создал нас как фабрику по выращиванию интеллекта. Из русских Он совершенствовал себя Гоголем, Достоевским, Чайковским, Толстым, Кандинским. Из немцев Он взял Канта, Бетховена, Шопенгауэра, Ницше, из французов отобрал Декарта, Сен-Симона, Гюго, Пруста, из итальянцев – Микеланджело, Леонардо да Винчи, Верди, Вивальди, Мариконе и так далее и так далее. Из миллиардов и миллиардов людей, то бишь из собственной цветочницы, Он берет несколько сотен ярчайших луковиц и продолжает собственное совершенствование. Конечно, можно услышать довольно глупый упрек: что-де можно взять у мертвого человека? Ха-ха! Он берет купаж спермы той конкретной луковицы, из которой произрастает гений, и имплантирует в Себя! Ведь она есть фабричный мутационный продукт, и тайну ее химической составляющей Он без особого труда способен обнаружить. Зачем же иначе Ему понадобилось производство человека? Цель-то какая? Создать Себе подобных? Но для чего? Если Он все! Чушь, чушь! А мотив должен быть! Да-да, именно так! Могу предположить, что мотивом явилась тяга Его к собственному совершенствованию. Если все имеет тенденцию к качественному росту, то и Он должен развиваться по восходящей. Ведь вся Вселенная постоянно растет, усложняет свою суть и формы, если мы все в Нем, то и Он должен быть в нас всех. Но если Он в нас всех, а это, кажется, бесспорно, то Он должен быть и в маковой головке, в том самом опийном молочке, без которого ты не можешь жить. А если это так, в чем не приходится сомневаться, то твои фантазии воспаленного кукнаром разума тоже работают на Его развитие. Конечно, едва заметное, с трудом определяемое, почти неуловимое, но каким-то самым мельчайшим, тайным пунктиком влияющее на Него или интересующее Его. Уверен, что все это именно так!

Профессор закончил свою метафизическую тираду словами:

– Впрочем, чувствую, этот вопрос тебя нисколько не интересует. А напрасно. В нем заложен секрет жизни человеческой. Я прощаюсь, но не надолго. Хочу подготовить тебя к чрезвычайно важной миссии. Ее результатом будет фантастическое усиление национального этноса. – Он умолк, словно задумавшись, а потом быстро исчез.

«А верующие говорят, что человек совершенствуется по милости Божией через жизнь и благодаря жизни, – с волнением подумал я. – Смерть можно рассматривать как продолжение существования в новой форме. Может, именно поэтому в пасхальном песнопении сказано: “Смертию смерть поправ”. Они верят, что грядет всеобщее воскресение мертвых. Только меня это предположение абсолютно не волнует. Но для чего профессор выбрал эту тему? Да-да, для чего? Для стойкости моих опийных пристрастий? Не только мне самому интересно такое состояние, но оно интересует и его. Или я лишь разговариваю с самим собой и ловлю всякий повод для пущей убежденности, что мое влечение к маковой головке не болезненная напасть чудака-одиночки, отщепенца, а мельчайшая частичка глобального развития Вселенной?»

Как только Кошмаров бесследно исчез, в мою взбудораженную голову пришла совершенно необыкновенная мысль, до сего времени никогда еще меня не посещавшая. Я даже вскрикнул от неожиданной ее напористости и мгновенно смекнул, что это профессор вбросил ее в мое сознание. Не ошибусь ли я, если надумаю оставить Ему после себя два следа? Первый – композиция собственной мутации. Он получит ее Сам, если пожелает. И второй – мутационный коктейль отпрыска. Тут без моего участия ничего не произойдет. Как бы апатично я ни относился к сексу, тут, как говорится, надо себя мобилизовать – для чрезвычайно важного мероприятия. В момент оргазма я должен находиться в высшей степени опийного возбуждения, чтобы мысли витали в облаках, нос постоянно чесался, а обостренные кайфом чувства трансформировались в половое влечение. В этом случае можно надеяться, что мутационный букет окажется типично парфенчиковским. Надо признаться, однако, что я уже позабыл, когда в последний раз ощущал эрекцию. Да и возникнет ли она у меня? Может быть, я уже окончательно потерял мужскую способность? Жаль…

Отвлекая себя от вздорных размышлений, я подумал, что Он ведь тоже был далек от секса и даже является бесполым. А если мы должны стать такими как Он? Во всем на Него похожими? Тогда можно считать, что первый шаг мной сделан. Я уже начал терять вкус к сексуальному влечению. Некоторые скажут, во всем виновато маковое молочко. Но ведь магический цветок тоже Его творение…

Через мгновение новая мысль вытеснила все прежние: «Слава богу, Петр Петрович, если способность к сексуальному влечению окончательно потеряна… Радоваться надо. Белые монахи тоже освобождаются от сексуальности, чтобы все помыслы, всю жизнь посвятить Ему. А я все эмоции, всю силу интеллекта мечтаю обратить к сказочному, удивительному растению на букву “м”». Почему вдруг я так внезапно на сексе зациклился, ума не приложу. Может, в подсознании эти сомнения уже давно шевелились, но наяву я впервые так честно признался, словно освободился от чего-то глубоко меня донимавшего. На всякий случай, чтобы в сильном возбуждении не отказаться от эксперимента с наследником, я быстро открыл мешочек и проглотил три ложки молотой цветочной головки. «После эксперимента обязательно посвящу этой теме необходимое время. Сейчас же необходимо подумать, где найти подходящую женщину для имплантации своего необыкновенного семени. Конечно, спокойней было бы ин-витро. Никаких ухаживаний, никаких чувств, один холодный расчет. Ну, а как с ней, с будущей матерью? Чем может женщина соблазниться? Идеями незнакомца? Моей неказистой фигурой и вообще невыразительной внешностью? Пустым карманом? Порошком молотого мака? Что предложить ей, чтобы она дала согласие на зачатие? Ведь я пустышка, банкрот. Полнейший одиночка, в мире меня ничто не интересует, кроме этого самого главного. Что же предложить женщине, чтобы она согласилась вынашивать моего отпрыска? Ситуация усугубляется тем, что лично мне ребенок абсолютно не нужен. Я задумал его лишь в качестве смелого эксперимента, подарка Ему самому, и никак не больше. В основе моего решения лежат библейские провокационные строчки: «…Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный!» Мне кажется, что такое возможно с помощью замечательнейшего продукта, специально для этой великой цели и созданного, – опийного молочка. Этот волшебный строительный материал сотворен Им же, чтобы утешаться в фантазиях. С его помощью человек совершенствуется и приближается к Нему Самому. Чему же другому может служить этот Божественный продукт? Важно помнить, что волшебное молочко – товар не искусственный, который возделывают алхимики, чернокнижники, служители сатаны прочих мастей, а исконно натуральный, наливающийся фантастической силой под печкой Господней – солнцем, вбирающий таинственную магию под Его простыней – звездным небом, глубокими корнями связанный с Землей, самым великим творением во Вселенной.

Тут меня с невероятной силой потянуло к мешочку. Я быстро, словно утоляя острый голод, проворно помогая указательным пальцем, на сухую запихнул в рот три ложки порошка, не без труда проглотил и немного погодя опять захотел поразмышлять о сюжете с женщиной и собственным отроком. «Если раньше тысячелетиями человек приносил в жертву богам младенцев, то я первый, кто принесет ребенка в жертву не загробному миру, а реальной жизни…» – начал я новый этап размышлений, но продвинуться дальше не получилось.

Повседневные картины стали заполнять воображение. Я вчера совсем неплохо потрудился. Четверть поля вскопал и засеял кашкарским маком. Тяжкая работа, руки до сих пор гудят. Земля была как камень, словно к ней долгие годы никто не прикасался. Правда, небольшая кромка перед березовым пнем поддавалась на редкость легко. Если бы весь участок был таким мягким, то я бы вскопал его за день. Когда мое сокровище станет всходить, я устрою ритуальные танцы с костром и жертвоприношением. Десять столовых ложек молотого мака тонким слоем, будто масло на хлеб, размажу по сковородке. Когда солнце будет опускаться за горизонт, а красные лучи коснутся кукнара и заиграют огненными бликами в его мелких, похожих на жемчуг, зернах, я подожгу опийную солому, чтобы принести богу плодородия ароматную пьянящую жертву. Говорят, ритуал одержимых взбалмошным цветком способствует высокому урожаю. А теперь надо вставать, майское утро давно залило сибирские просторы ярким светом, так что пора брать лопату и продолжать дело жизни: высеивать опийный мачок.

Я встал, почувствовал, как ноют мышцы, и упрямо поплелся на участок. По дороге вспомнил, что за два последних дня съел лишь немного печенья, выпил холодного чая и воды из колодца. «Но есть совершенно не хочется, – отметил я. – Осталось несколько сотен рублей, надо купить дешевый чай, хлеб и сахар. Чаек после кукнара – мечта!» Я взял лопату и начал копать. Когда уставал, вытаскивал из кармана маковые зерна и старательно вдавливал их в разрыхленную землю. Каждые семь сантиметров – зернышко. Кропотливая, изнуряющая, нудная работа доставляла мне чувство восторга. Когда солнце застряло в зените, я опять приблизился к тому самому березовому пню, вокруг которого земля показалась вчера несколько мягче, чем на других вскопанных участках усадьбы. Лопата легко входила, даже проваливалась в грунт, словно я всаживал ее в торф. Хотя я видел, что на лопату липла земля, а не торф, тем не менее, взял комочек и помял его. «Я не сельский, а городской житель, но чувствую, что в руках земля. Плотная и при этом мягкая. Чернозем! Может, недавно на ней кто-то работал? Ну, конечно, не вчера, а прошлой осенью или весной. А вдруг здесь что-то закопано? То, что я денно и нощно ищу? – неожиданно пришло мне в голову. – Сырец опия, мешок кукнара, спрессованные в плитки опиаты, молотые головки цветка, воспаляющего разум, странички, исписанные секретами возделывания магического растения, опийное молочко в термосе, погреб, набитый сухими, с темными прожилками, головками божественного цветка… Ведь больше мне ничего не нужно. Я ни о чем другом и не мечтал!» Я усердно заработал лопатой, словно небольшой экскаватор, яма делалась глубже и глубже. Вдруг металл ударился о какую-то твердую поверхность. Раздался скрежет. Сердце замерло. Я тяжело дышал. Неужели откроется небывалый запас будущих грез? Отбросив лопату, я прикоснулся к находке, как к какому-то наркотическому чуду. В объятиях оказался железный ящик. Не шевелясь, я не спускал с него взгляда. Растерянность на какое-то время сковала мои действия. Наконец в сильном возбуждении я начал очищать находку от земли и скоро нащупал висячий замок. «Как открыть?» – тут же мелькнуло в голове. Схватив лопату, я начал лихорадочно взламывать ящик. Запах опия сводил с ума. Казалось, божественный продукт где-то рядом. Через несколько минут замок поддался. Я схватил крышку и мигом ее открыл. К удивлению и разочарованию ящик был набит российскими банкнотами. Тысячерублевые пачки в банковских упаковках заполняли весь объем. А я-то почти поверил, что найду клад опия! Немного погодя я начал, однако, разглядывать найденный капитал. Я знал, что от недоумения лицо у меня становится бледно-желтым. В критическом состоянии оно всегда обретало этот болезненный цвет. «Деньги, впрочем, тоже пригодятся, – подумал я. – Их можно потратить на покупку земельных угодий и расширить маковые посевы. Чем больше окажется урожай, тем быстрее я перейду с кукнара на чистый опий, собирая на стеклышко лишь молочко бледноголубого цветка. А когда оно подсохнет, буду счищать его, скатывая в волшебные шарики величиной с куриные яйца. Одного шара хватит на неделю. В год уйдет пятьдесят два шара. Восемь шаров необходимо приготовить на угощения. Кто знает, с кем сведет меня жизнь в Кане. Ну, а если никто не встретится, тоже премилое занятие – потчевать самого себя. Десять гектаров позволят сделать запас на пять лет. А дольше я и не мечтаю прожить. За это время все темы бытия будут продуманы. Зачем же разум утомлять по второму кругу? Но в каком необыкновенном удовольствии, с каким упоительным восторгом пройдут эти годы! С таким товаром легко достичь небывалого по воспаленности состояния. А мне больше ничего и не нужно в жизни. Соломой буду отапливать избу. Ее душистое мягкое тепло внесет уют в жилище. Вспомню ли я при таком замечательном времяпрепровождении фальшивый окружающий мир? Нет! Никогда! Слава богу, он останется за порогом сознания!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю