Текст книги "Кабала"

Автор книги: Александр Потемкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

– Спросите его, – шепнул мне профессор, – как он поведет себя без моей пилюли? Какое чувство к ним он сегодня испытывает? Ведь я хочу вывести новый, идеальный вид канца, а не усилить уже существующие эмоции. Развить решительность и способность к действию.

– Григорий, наша задача наметить контуры человека будущего, а не расквитаться по нынешним долгам с кем бы то ни было, – пояснил Парфенчиков. Я могу понять твою ненависть к функционерам. Но почему ты не действуешь? Не переносишь свою страсть в практику? Признайся, что именно тебя сдерживает от радикальных шагов сегодня?

– Я всех ненавижу. Но моя ненависть – порождение не злобы вообще, а сумасшедшей любви к самому себе. Меня не хватает на других. Ведь любовь – такой же лимитный ресурс, как время или объем. А если он исчерпан, идет поиск чего-то нового. Таким новым может стать ненависть. У меня это и произошло. Я действительно не похож на остальных. Вот ответ на ваш вопрос. Я не хочу, чтобы мои чистейшие руки были вымазаны кровью ненавистных созданий. Почему я надеюсь на таблетку профессора? Я уже не раз себя об этом спрашивал. Или я вылечусь от чрезмерной самовлюбленности, или переломлю себя и объявлю бой проклятому миру.

– А чем не устраивают вас ваши нынешние чувства? Ведь вы милый человек, приятный в общении. Я во всяком случае в вашем обществе ощущаю комфорт, – заметил Петр Петрович. – Поэтому не хочу верить в ваш экстремизм.

– Правда? Очень приятно. Впервые приходится такое слышать. Спасибо. В последнее время я все чаще испытываю неудовлетворенность, а она может стать детонатором. Скажу вам честно, это меня пугает. С чем в таком случае я останусь? Мой радикализм растет. Видимо, поэтому я занят сейчас поиском запасной идеологии. Мне нужны чувства альтернативные или те же, но искусственно либо естественно усиленные.

– Теперь давайте о другом. Что вы пили у меня на кухне? – Я чувствовал, что он меня не понимает.

– Вначале я думал, что пью чай. Но после того, как очнулся на кровати, мне представилось, что я выпил какойто неизвестный отвар. Теперь я чувствую себя прекрасно да еще увлечен беседой. А потому забыл вас спросить: чем же вы меня потчевали? Рассказывайте, если не секрет.

– Я дал вам именно то, что, полагал, вы знаете и что до того уже приняли.

– Что это? Не понимаю…

– Уверен, что в мое отсутствие вы глотали кукнар – желтоватый порошок из этой медной миски. Я решил, что вы знакомы с этим делом, потому в знак гостеприимства предложил его вам опять.

– Ах да, было такое… Я из любопытства лизнул пару раз это странное зелье. Так что это?

– Молотый опийный мак… На языке пушту – кукнар.

– Ох, господи! А у вас он откуда? В наших краях я ничего подобного не встречал. Прямо мистика!

– Я его с собой привез. Помогает существовать. С ним легче переносить обиды и горечи жизни. В нашем российском мире без него я не жилец.

Помешкин не смог утерпеть и быстро спросил:

– Такая сильная ненависть к реальности? Или все же зависимость от зелья?

– Не столько физиологическая, сколько духовная. Выпил пару ложек и приискиваешь, куда бы спрятаться от всего мира. Сам себе и барин и холоп. Он вызывает игры разума, а они стали самым превеликим моим удовольствием. Лучше них ничего быть не может. После него напрочь забудется тоска и сердечная горечь. – Он съел еще две ложки. – Конечно, это было извращением. Но после пяти лет тесного обоюдного знакомства иной раз желание даже покруче поступки подсказывало. Да, тут не до шуток, – продолжал Петр Петрович. – Опийная соломка – вещь серьезная, может с разумом выкинуть что угодно. И в прошлое забросит, и в будущем надолго застрянешь. – Он откусил пряник и уставился на Помешкина. Ему хотелось услышать комментарий в связи с обстоятельствами, о которых Парфенчиков коротко поведал. Григорий сосредоточенно молчал. Казалось, слова соседа его глубоко тронули. Петр Петрович доел пряник, когда тот неожиданно спросил:

– Ах, вот почему я себя не узнаю! Довольно быстро впал в какое-то не свое состояние. Кажется, о Китае сам с собой разговорился. Или во сне это было? Никак сообразить не могу. Вроде не одурел, а себя будто потерял. И навязчивая мысль преследует, что не Григорий Семенович я теперь, а какое-то незнакомое существо. Я и так плохо себя знал, хотя безумно любил. А тут совсем потерялся, и чувства к себе поостыли. И не то что я этим огорчен, напротив, я даже про себя тайком радуюсь, что вдруг так свободно разговорился. Может, и свободнее жить стану. В своем обычном состоянии я бы никогда на такое не решился. Скажи честно, этот кукнар и есть ваша нанопилюля? Что-то изменил он меня кардинально. И, надо сказать, довольно быстро и смело. Просто боюсь верить! А теперь все время думаю: какой Помешкин лучше? Без кукнара или с ним? До знакомства с тобой или после? Продолжить искушать себя маком или остановиться и навсегда сказать этому делу нет? Сложная дилемма. Пару часов назад я об этом и не помышлял, был уверен, что жизненная идеология выстроена. А тут такой перекресток! А где найти этот кукнар? Ты сказал, опийный мак. У нас в Сибири он не растет.

– Ему надо сорок дней тепла, солнца, и он нальется опийным молочком, – сверкнув глазами, объяснил Петр Петрович. – Вашего короткого, но жаркого лета хватит, чтобы в конце августа собрать неплохой урожай. Конечно, головки будут не с мужской кулак, а с женский кулачок. Но после измельчания в мясорубке формы пропадают, а с ними и горчинки слабого урожая. Главное не в размере головки, а в количестве молочка. На своем участке я высаживаю мак с надеждой, что урожай составит мне запас на два-три года. Это еще с учетом угощений званых, – с легкой усмешкой взглянул он на Григория, – и незваных гостей. Посеял – и лежишь, кайфуешь, возбуждаешься играми разума. А он растет себе, наливается Божественной энергией.

«А я все удивлялся и ломал себе голову, что сажает в фатеевском огороде столичный незнакомец, – вздрогнул Помешкин. – Мак он сажает. Мак! Прекрасно!»

– А привыкание к этому самому быстро происходит? – спросил он.

– На седьмой-десятый день. У каждого по-разному. В основном от дозы зависит. Чем она выше, тем быстрее на него садишься. Если произошло привыкание к одной дозе и он перестал уже пощипывать сознание, не вызывает прихода – пика блаженства, после которого открывается мир, Вселенная, – то необходимо повышать. И так каждые дветри недели.

– А что станется, если ты привык, а его нет и достать невозможно? Тяжелое состояние?

– Мне даже при одном воспоминании становится дурно. Ломка, или абстинентный синдром, – труднопереносимая штука. Если долго сидишь на нем, возможен и смертельный случай.

– Как избежать ломок?

– Не привыкать и не пить вообще.

– А ты же не отвыкаешь…

Парфенчикову хотелось сказать: дескать, парень, нечего тебе с этим делом круто завязываться, опасно оно, да и скоро самому придется соломку искать. Иди дальше по своей жизни, зачем я тебе нужен со своей головной болью и одержимостью? Но, взглянув на онемевшего от восхищения соседа, Петр Петрович передумал. «Теперь он все равно к этому придет, – мелькнуло у него в голове. – А сколько опасностей может ожидать его на первых порах? Не жалко ли этого честного парня? К деньгам ведь он не притронулся, а мог спокойно взять и смыться. Больно мне его одного на открытую дорогу выпускать». Потом он подумал-подумал, и сказал о восторженном непрочном чувстве все начистоту:

– Я не страшусь абстиненции, хотя сердцу человеческому чрезвычайно обременительно переносить ломку. Особенно тяжело тем, кто плотно сидит на нем. С опытом приходят технологии, облегчающие болезненное состояние. Например, никогда не пей последние три ложки, пока не достанешь новый объем. Растягивай их. Пусть тебя ломает до потери сознания. Выпиваешь пол-ложечки, потом терпишь, пока терпится, потом уменьшаешь дозу до четверти ложки. Конечно, ощущение жуткое, но живешь, способен искать это самое главное… Так три ложки растягиваешь на три-четыре дня. После этого еще день можно продержаться на сухую, когда уже и грамма или щепоточки нет. На второй день сухаря надо в загашнике иметь хотя бы одну ампулку препарата, который вводят при фосфорном отравлении. Доводишь себя до изнеможения. И только перед самой смертельной схваткой колешь в мышцу одну треть грамма, ампульную четвертинку. Три четвертых ампулы хватит тебе максимум на два дня. Если организм выстоит, то тяжко страдаешь около месяца. Потом еще месяц ты как больной, но начинаешь передвигаться. Только на четвертый месяц выздоравливаешь, хотя слабость во всем теле. Тебя все время поносит, текут нос и глаза, обливаешься потом, теряешь до двадцати пяти – тридцати процентов веса. Зубы чернеют, расшатываются, падают. Есть не можешь, нет сил переваривать пищу. Трахаться не в состоянии – нет и еще долго не будет эрекции. Изо рта тянет ацетоном, зрение падает. Другой вариант: если организм не выдерживает абстинентной нагрузки, а такой исход наиболее реален, потому что все, кто увлечен опиатами, не пышут здоровьем, то спустя несколько часов после последней антифосфорной инъекции, когда ничего этого под рукой нет, помираешь. Вот правдивая история любви к опию. Оптимизма в ней не почерпнешь. Я через эти страдания проходил. За минуты умственного взлета платить приходится дорого. Но это стоит свеч. Поэтому я остаюсь с кукнаром. Ничего другого мне не нужно искать. Это уже навсегда. Но баловаться с этим делом не рекомендую. Или ни при каких обстоятельствах не имей с ним дела, или иди до конца! Я сам себе отвел еще два, максимум три года жизни. Но каких замечательных! С ним никакая самая дорогостоящая трезвость не сравнится! И самое упоительное то, что среди вихря феерических раздумий тебя не покидает чувство глубокого одиночества. Вот главная прелесть! После него ты становишься совершенно другим существом. Если был ненавистником, полным сарказма, скептиком, отрицающим нравственность, превращаешься в застенчивого альтруиста. В нынешней жизни все замечательные качества человека быстро гибнут, экономика развращает душу и тело, быт поражает сознание злобой. Умертвляются семена прекрасного, несомненно, заложенные при рождении в каждом существе. А молотые головки ставят непреодолимую преграду вероломному вторжению в сознание «нового стиля жизни». Прием кукнара есть церемония разбега к воспаленному разуму, чтобы в размышлениях очаровываться, любоваться своим беспримерным состоянием. Ты становишься невосприимчив к окружающему и открытым немотивированному восторгу. Поймав маковую иллюзию, мое я делается капризом вездесущих грез. А это так важно! Ведь нынешняя эпоха войдет в национальную историю как время безумной амбициозности ничтожных по знаниям и таланту людей. Я знаю, о чем говорю. Я имел деньги, кутил, предавался плотским удовольствиям, считался одним из первых тусовщиков в столичной шикерии, но все это чепуха. Молотые головки изумительного цветка – вот по-настоящему божественное отречение от реальности! Ибо привычный мир представляется как пространство, делящее нас на непонятные величины. Представь человека, которому ничего не нужно. Он ничего ни от кого не требует. Ни дома – можно спать где угодно. Ни прописки – он, как правило, живет у маковых полей. Ни формального образования, хотя читает он больше, чем студенты лучших университетов. Ни прав и свобод, обязательных для членов общества. Ни тряпок, ни еды. За него он предаст материнскую и супружескую любовь, собственных детей, Бога и дьявола. Ему принципиально не нужно ничего социального, ничего человеческого. Ему все равно, кто у власти, кто у ее корыта… Он плюнул на все, но без радости или злобного оскала. Лучше даже сказать, что он забылся и не хочет вспоминать все слишком человеческое. У него лишь одна проблема: достать это самое главное. И больше ничего! Вот я нашел чемодан денег. Он у меня в спальне. Я знаю, что ты видел его. Но деньги мне не нужны. Я потребитель исключительно одного саморастущего продукта и не только не засматриваюсь на что-то другое, о другом, самом соблазнительном и великом, даже не хочу знать. Я могу есть корень любого куста или дерева, листья березы, лесные грибы и ягоды, червяков, тараканов, мух, пауков – вообще любую биологическую субстанцию. Но самое важное – запастись просохшей, с шоколадными прожилками, опийной головкой. Все! Ну совершенно все! И никогда ничего другого. Если в момент ломок за это самое у меня потребуют пенис – я его тут же отрежу. Запросят почку, другие части и органы тела – пожалуйста, оперируйте и забирайте. Я могу существовать даже обрубком, без рук и ног, мне не нужны слух и зрение, санитарка и «скорая помощь». Только всегда рядом запас молотого мака. Ты понял, как надо его любить? Какое чувство преданности надо к нему питать? Только в этом случае он воздаст должное и полностью покорит твой разум! И в награду за одичание и отторженность от потока существования ты возносишься к невиданному ощущению. Мы горды, несмотря на всеобщее презрение к нам. Кукнар дает чувство господства над всеми! Головки изумительного цветка не для рабов! Искусство опийного времяпрепровождения согласуется лишь с одним состоянием – верой в его исключительность! Существует поверье: находящихся на высоте тянет в бездну. Но у нас наоборот: чем выше поднимаешься, тем дальше хочется подняться.

Побледнев, Григорий Семенович внимательно слушал Парфенчикова. Он был крайне взволнован и напряжен. Потом заговорил, обращаясь более к самому себе:

– Может, все-таки попробовать? Мне ведь явно чегото не хватает. Кроме самого себя, я никогда не знал кумиров. Но, видимо, пора пришла. Посмотрим, какую интеллектуальную радость подарит Григорию Семеновичу сухое молочко макового цветка. Что-то не верится мне в его особенность, хотя чувствую себя превосходно… Скажи, дружище, а коли кукнар мне не подойдет, поможешь выйти из его плена? Ты наверняка при себе держишь десятки рецептов, как безболезненно с ним распрощаться.

– Если сомневаешься, лучше не начинать. В таком вопросе я не советчик. Конечно, если кому-то от этого дела станет худо, я приду на помощь. Тут никаких сомнений не должно быть. Только не надо терзаться сомнениями и становиться страдальцем.

– А сколько стоит твой порошок? В деньгах я скромен.

– До нового урожая осталось дней семьдесят. Моего запаса хватит на три месяца. Но деньги есть и можно подкупить. Ваши цены мне неизвестны. Я дам согласие на безвозмездную помощь только в том случае, если мы вместе подкупим земли и высадим мак. Представим, что в городе опия не найдется. Тогда уже через полтора месяца можно срезать зеленые головки нового урожая. Молочка в них маловато, но кумара, а тем более ломок не будет. Кумар – это предломочное состояние. Молотый мак – в миске. В кастрюле остался заваренный настой. Там на две банки еще есть. Не советую сейчас пить. Чуть больше часа прошло, как ты очухался. Дождись завтрашнего дня.

– А я бы еще сегодня немного хлебнул… Полбанки, можно?

– Меня не спрашивай. Свое мнение я высказал.

Григорий Семенович подошел к кухонному столу. Поднес к носу поочередно обе посудины, понюхал, подумал. Решил все же налить себе полбанки кукнара и стал мелкими глотками отпивать.

– Что это твой профессор совсем не показывается? Или приманка была к диалогу? – хихикнул Помешкин. – Нанопилюля, нанопилюля, а все обернулось маком… Впрочем, я совсем не против, его идея мне по душе. А то, что после первого удара опия я выжил, вселяет надежду. Вопрос: когда я начну его понимать? Это тоже очень важно знать. После первой дозы меня потянуло на необычные размышления. Конечности будто исчезли, лишь голова работала в предельном режиме. Сознание отрешилось от тела и парило само по себе. Возникла тема, которая никогда даже не волновала меня прежде. Я и сейчас не могу понять, как она пришла на ум. Кто так искусно мне ее привнес? И главное, по какой такой причине? Трезвым такими вещами я никогда бы себе голову не забивал. Не то чтобы о глупостях стал размышлять, а о совершенно чуждом. Я в жизни о Китае не задумывался, а тут меня так зацепило… И откуда столько информации вдруг пришло на ум? А после второго совместного распития кукнара я отключился и провалился в никуда!

– Ты прав, к нему надо привыкнуть. Это чувство придет довольно скоро. Но у каждого по-разному. Я стал его понимать на пятый – седьмой прием. Он медленно открывал мне свои тайны. Как говорится, помаленьку. Кому и одного дня хватало, кто вообще быстро бросил, потому что ничего, кроме дури в голове, не испытывал. Он коварный и осторожный, не торопится свои феноменальные возможности демонстрировать. Тщательно проверяет каждого, чтобы выбрать себе истинного адепта. Поэтому берегись невнимательности и лживой дружбы. Никогда не смешивай его состояние с алкогольным или грибным опьянением. Мухоморы и водка – его недостойные конкуренты. Он философ, властитель мира и интеллекта, а они жалкие претенденты на его постамент. Я знаю многих, позволявших себе флиртовать, а порой, при совместной с ним жизни, иметь побочные связи – с алкоголем и грибами. Эти глупцы уже давно на том свете. Он хитроумно прячется от них, чтобы вызвать абстиненцию. Они решаются на измену, начинают принимать отвары мухомора, пьют портвейн и водку, надеясь спастись от ломок. Но чуда не происходит, потому что ему замены нет! Они знают об этом, но слабость духа не позволяет быть клятвенно верным ему. А он особенно беспощаден к тем, кто по жадности торопится изменить вечным ценностям, соблазняясь мнимыми. Ведь опий – начало всех начал, а они отдаются разной дряни, вроде конопли. Итог: цирроз печени, остановка сердца, удушье собственной рвотной массой, непроходимость, фекалии, смертельно отравляющие организм. И тут же на кладбище или в крематорий. Другого конца не бывает. Ты понял, с какой силой сталкиваешься? К чему хочешь прикоснуться? Масонские ложи, орден тамплиеров, компартия времен Дзержинского или гестапо под управлением Мюллера ничто в сравнении с этой вечной мощью. Она склоняет каждого вместить в себя реальность возвращения людей во Вселенную. Ведь человеческий дух по природе является наркотическим. Пару часов назад ты о нем ничего не знал. Но после всего лишь чайной пол-ложечки тебя понесло к нему невообразимой тягой. Вот какой властью он обладает! Будь осторожен, подумай еще и еще раз. Все вокруг понуждает к порабощению, а твоя ответная реакция – неудержимое стремление к добровольному безумию! Лучше сегодня остановиться, чем завтра, после мучительных страданий, оказаться дымком в трубе крематория.

– Я принимаю вызов. Отдаю себя его превосходительству кукнару. Становлюсь его безропотным крепостным. Барин Кукнаров, я в-а-ш, в-а-ш! Слышите голос батрака Помешкина, я в-а-ш, барин! – скандировал Григорий Семенович вне себя от восторга. Глаза его заблестели, язык стал сухим, лоб повлажнел, нос стал чесаться, не вызывая, впрочем, никакого оргазма, и Григорий Семенович начал сползать в мир грез и наваждений.

«Ну все, поехал Григорий, потащило его, – заключил Парфенчиков. – Куда его сейчас занесет? К каким высотам духа он воспарит? В какую глубину страстей опустится? Потом опять удивляться станет. Впрочем, я начинал с того же! Но теперь я как-то тревожусь за него. Виновен ли я в чем? Подталкивал ли его? Ведь уже стало притчей во языцех, что каждый сложившийся друг опия изощренно завлекает нового сторонника, чтобы на исходе собственных ресурсов использовать его возможности. Видимо, так! Рассказывая об опасностях жизни с ним, я постоянно возвеличивал его мощь. А к мощи обычный человек всегда тянется! Так что косвенно, магией опийной силы, я провоцировал Помешкина стать таким же, как я. Отдать этой дружбе себя всего! Но в помыслах у меня такого желания не было. Что вышло, то вышло. Если он окажется верным слугой самого главного, вдвоем нам легче будет высаживать божественный цветок. И урожая надолго хватит! Так что гуляем по-праздничному! Соломка приглушает мою агрессивность, но возбуждает страсть познания чего-то нового в подробностях. Именно этим отличаюсь я самым кардинальным образом от всех остальных в вопросах потребления. Я поглощен лишь игрой воспаленного сознания, а внешний мир мне по фигу.

За окном потемнело. Упустив из виду нового приятеля – интерес к нему постепенно улетучился – Парфенчиков в восторге, теряя связь со временем и пространством, углубился в самого себя. Он вдруг обнаружил себя на улице, торопясь к тому самому магазину, в котором давеча встретил прихрамывающую молодую женщину. Это обстоятельство вначале его смутило. Вопросы секса после знакомства с этим делом его перестали занимать, да и о покупках он не задумывался, провиант занимал Петра Петровича меньше всего. Какие же причины потянули его сюда? Настойчиво и раздраженно он стал искать в памяти предлог для столь странного маршрута. И, вспомнив прежние мимолетные размышления, вернулся к идее преподнести миру своего отпрыска. Не обычного ребенка, а зачатого в сильнейшем опьянении пенджабским кукнаром. «Это явилось бы посильным вкладом генной инженерии в мутационные эксперименты по качественному изменению национального этноса, – подумал он. – Может быть, очкарик искусно манипулирует моим сознанием? Это же он одержим страстью совершенствовать русский народ. Я лишь участник замысловатого эксперимента профессора. Но если я действительно направляюсь к той хромоножке со вздорным предложением вступить со мной в интимную связь, то почему мне думается, что она даст согласие? Захочет иметь со мной дело, лечь в постель, родить малыша? Что я, красавчик? Нет! Звезда эстрады, о которой мечтает каждая девица? Нет! Денежный магнат? Нет! Впрочем, минутку, а чемодан под кроватью, набитый деньгами? Разве он не делает из меня олигарха русского разлива? Правда, в этом противно признаваться, но так оно и есть. Миллионер! В отдельных случаях я без обмана могу представиться богачом.

Надо вернуться в дом, взять несколько пачек тысячерублевок и с помощью этой нечистой силы склонить хромоножку к деторождению. Нет уверенности, что мутации наших генов создадут необыкновенный человеческий продукт, и все же надежда есть. Она крепится верой в Божественное предназначение маковой головки. Я убежден, что ей подвластны самые невероятные превращения. Может быть, моему отпрыску явится какая-нибудь невероятная мысль о предназначении человека? Или он получит магическую власть над самим собой, а опий станет для него анахронизмом? Впрочем, я ничем не рискую, Петр Петрович – лишь строительный материал для нового существа, а мутации – вещь, подвластная исключительно абсолютному разуму. Я бессилен в прогнозах, а тем более в итогах эксперимента».

Предаваясь этим путаным размышлениям, господин Парфенчиков вбежал в дом. В сильном возбуждении он вытащил из огромного чемодана несколько пачек, чувствуя, что деньги придают ему какую-то незнакомую мистическую силу, и решил закрепить ее, тут же проглотив три ложки молотой головки. Уже шагнул через порог, но вернулся, съел еще две ложки и, уверенный в себе, помчался по прежнему маршруту. Доза вызвала новый прилив восторга и предвкушение новой сюжетной линии. «Что я помню об этой женщине? – торопливо обдумывал Петр Петрович. – Хромота, тонкие губы, милая улыбка. Что еще? А что мне о ней вообще хочется знать? Кстати, любопытный вопрос! Да, собственно, ничего не хочется! Так зачем же в этом случае я себя спрашиваю? Тут интрига лишь в одном: согласится она на эксперимент или нет? А все остальное и мне и ей неподвластно». Он таинственно усмехнулся, словно некая мудрая мысль проникла в его голову. Но ведь на самом деле Петр Петрович не раз об этом размышлял и к такому же выводу частенько приходил. Даже злился на себя, что одно и то же умозаключение вновь приходит ему в голову. Так почему же именно сейчас он бурно возрадовался совсем непримечательной мысли? Все это усилило интригу будущей встречи. Парфенчиков будто поверил, что никаких возражений не будет и с дамой-донором все получится согласно воображаемому плану.

Петр Петрович прибавил шаг, удивляясь, отчего он так возбужден и приятно взволнован. «Может, профессор мистифицирует? – мелькнуло в голове. – Ведь я перестал сам себя узнавать…» Впрочем, в этот момент его озаботил практический вопрос: как объясниться с молодой женщиной? В каких словах обрисовать идею, в которую он поверил и ради которой примчался к ней на встречу? «Дело-то деликатное, – думал Парфенчиков, – не рубанешь ведь напрямик: айда в постель!.. А времени на ухаживание у меня нет. Ни бары, ни кинотеатры, ни скамейки в ночных парках под луной меня не вдохновляют. Не хочу обнимать ее талию, ласкать ее грудь, целовать ее тонкие губы, перебирать в руках каштановые волосы. Да и каштановые ли они? Это не те страсти, которые влекут по уши влюбленного в маковую головку. В моем лексиконе уже перестали существовать слова нежности и любовных признаний. Есть дело принципа, которое надобно довести до конца. Вот и все! Но я могу уделить этому не больше одного вечера. Не получится сегодня – больше никогда не вернусь к этой затее. Она навсегда перестанет для меня существовать. Вполне возможно, что уже завтра я стану стыдиться, высмеивать свой идиотский эксперимент. Вгоню себя в краску от сумасбродного желания отдать свою опийную сперму мутационному коктейлю человечества. Начну называть себя чудаковатым типом или даже придурком. Но все же по каким-то причинам и тайным повелениям души я расцеловал ее руки. Правда, потом расценил это как глупейший поступок…»

Нахлынувшие мысли озадачили господина Парфенчикова. Он убавил шаг и охладил свой пыл. Впрочем, уже через пару шагов он оказался перед тем самым магазином и шагнул в пустой торговый зал. Финансовый кризис и опущенный до срамоты рубль лишили многих канцев возможности пользоваться услугами товарного рынка. Местным жителям теперь в основном приходилось питаться консервированными овощами с собственных приусадебных участков. Девица, сидевшая за кассой, оторвалась от книги и с улыбкой, причем как-то особенно, взглянула на Петра Петровича. Подобного выражения лица, обращенного на него, Парфенчиков не помнил. Скорее всего, такого и в помине не было. Москвич растерялся. «Почему она так заинтересованно смотрит? – подумал он. – Может, у нее тоже какой-то заранее составленный план имеется? Ее улыбка сбивает меня с главной линии. Я теряюсь от смущения».

Голос кассирши привел его в чувство:

– Шеф предупредил, что если за день в магазине окажется меньше десяти покупателей, то уже завтра я буду уволена, а он закроет бизнес. Вы у нас одиннадцатый! Это меня сильно порадовало – значит, завтра у меня еще один рабочий день. А почему вы ничего не выбрали? Просроченный товар мы не оставляем на полках… Может, помочь? Скажу честно, до дневного плана нам осталось четыреста семьдесят рублей. Нет-нет, я не прошу что-то купить, о плане у меня случайно вырвалось… Простите.

Она взглянула на Парфенчикова в крайнем замешательстве. Ему показалось, а может, так и было, что по ее щекам покатились слезинки. Ком застрял у него в горле. Глаза Петра Петровича забегали по прилавкам. Потом в каком-то помрачении рассудка он вытащил из кармана четыре запечатанные пачки банковских билетов и положил перед кассой. Единственное, что удалось ему с силой выдавить:

– Это вам! Пошли!

– Что вы, что вы! Я не могу взять… Да и стою я значительно меньше… Зачем так много? Столько мне никто не предлагал… Было, правда, пятьсот рублей, два раза по триста, но четыреста тысяч… Господи, это же огромное состояние… Уберите, иначе я разрыдаюсь… Я же инвалид… За такие деньги меня тут прибьют… Горло перережут… Уберите, прошу вас!

– Это вам! – настаивал Парфенчиков. – Пошли!

Других слов он не находил.

– Вы лучше купите на четыреста семьдесят рублей товар, – лепетала хромоножка. – Тогда я получу дневной заработок… Мне платят сто двадцать рублей в день. Спрячьте свои пачки… Советую вам хорошо схоронить их. В нашем городке вы новичок, узнают, что у вас большие деньги водятся, будут неприятности… В нищете наш народ озлобленный… Страшный… За копейку, за глоток водки, за пару картофелин могут жизни лишить. А за такое состояние… Даже страшно подумать…

Тут наконец робость прошла, Петр Петрович пришел в себя и произнес:

– Значит, если я ничего не куплю, вас уволят. А как вы жить-то будете? Безработным особенно тяжело. Возьмите деньги и пойдемте со мной. А забеременеете – я вам в два, три, в пять раз больше дам. Но идти надо сейчас. Другого времени для этого дела у меня нет.

Смущенно, однако без малейшего гнева она взглянула на меня:

– Ты что, взаправду ребенка желаешь? Но почему выбрал меня? Хромая я, и грудь у меня небольшая. Совсем не сексуальная особа, опытом в этом деле не обзавелась. Ребенка, конечно, мне самой хочется… Мужа в нашем городке заиметь невозможно, у нас даже стройные и грудастые, с красивыми лицами, мужей найти не могут, а мне с моими данными на что надеяться? Но ребенка с одного раза… Разве возможно такое? А как я его воспитывать буду? Алименты станете платить? – Так возьмите деньги в счет будущих алиментов, – нашелся он. – Пачки эти и для вас, и для малыша. Как тут без них обойдешься. Теперь за все платить надо.

– А тебе-то для чего ребенок, да в такой спешке? Словно за тобой гонятся. Или ты уезжаешь? Ведь можно спокойно: переселяйся ко мне, есть своя комната, телевизор…

– Нет-нет, у меня свои причины для спешки имеются, но не будем об этом. Так пошли?

– А как тебя зовут?

Петр Парфенчиков. Пожалуйста, поторопись.

– Ты даже имени моего не знаешь, а захотел иметь от меня ребенка! Хоть спроси, как меня зовут.

– Спрошу, обязательно спрошу. Впрочем, можешь сказать сама. Пошли!

Так просто я уйти не могу. На кого магазин оставлю, кому дневную выручку передам? Получше спрячь деньги и жди меня на улице. Через четверть часа я выйду. А зовут меня Катя Лоскуткина. Будешь знать имя матери своего будущего ребенка… Правда, если Бог поможет.

– Отлично!

Вложив во внутренние карманы куртки пачки банковских билетов, Парфенчиков вышел из магазина. Он не ожидал, что переговоры окажутся такими несложными. «Да, смущался, да, робел и не находил слов, но не унижался, не просил, а как бы даже требовал», – успокаивал он себя.

Шел девятый час вечера, но было еще светло. Казалось даже, что солнце забыло спрятаться за горизонт и, по майскому обычаю, залить городок красным светом. В тишине пустой улицы Петр Петрович услышал, как щелкнул затвор замка. Обернулся. Лоскуткина взяла его под руку и, смотря в сторону, приглушенно сказала: – Пошли ко мне. Непривычный по ритму стук ее каблучков напомнил ему неровную работу собственного сердца при передозировке кукнаром. Оно тоже словно приволакивало, хромало.