Текст книги "Изумрудный Армавир (СИ)"
Автор книги: Александр Нерей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
– Теперь наша очередь, – призвала всех Кармалия. – Делаем то, что должны. То, что все хотели. Начинает Ёжик. За ним Правда. Потом я. А дальше по старшинству.
Я заморгал, давая понять, что не знаю, как начинать, и что, собственно, начинать, но что-то во мне очнулось, и я со всего маху запустил свой лучик-молнию в мерцавшую искру. Причём, запустил широким кончиком вперёд.
Мой лучик долетел до самой искры и замер, не достигнув цели совсем чуть-чуть. Остановился над искрой остриём вверх, а широким кончиком вниз.
Следом за моим полетел луч Правды и остановился остриём вниз, а широким кончиком вверх, снизу от искры. Лучик Кармалии замер слева, Скефия справа. И пошло-поехало. Миры запускали свои звёздные лучи, и те замирали, заняв каждый своё место.
Когда стрельба закончилась, вокруг искры образовалась корона из сверкавших лучей. Лучики моргнули раз, другой, и слились в единое целое с искрой. Получилась огромная искра-звезда. Или огромная, сверкавшая лучами, фибра. Но и на этом чудеса не закончились.
Наша фибра-искра начала подниматься вверх в синее-синее небо с белыми облаками. Словно маленькое солнце она удалялась и удалялась, и мы не сразу заметили другую, такую же, но менее сверкавшую искру, летевшую навстречу. Потом наша фибра с искрой замерла. Нет. Совсем не замерла. Искра продолжила свой полёт вверх, а её корона из лучей остановилась. Старая и новая искры разминулись, поморгав друг дружке, и продолжили свой полёт.
Старая «Изначальная» фибра так и улетела в синюю даль, а новая, с новой божьей искрой, надела корону из наших лучиков и засверкала так, что мне стало больно смотреть. Ярче солнца! Ярче тысячи солнц! А может, я захотел, чтобы она так ярко засверкала?..
Нет. Точно засверкала.
Когда новая искра приблизилась к колечку из шести новорожденных фибр, она уменьшилась в размерах, притушила свечение и устроилась на своё место в центре. Как будто всегда там была.
– Начинается. Готовьте Головастика, – отдала новую команду Кармалия.
Амвросия поднесла и положила Александра рядом со спавшей душой и отошла в сторону. Я откуда-то точно знал имя этого женского мира. Да… я всех теперь знал поимённо! И то, что разбитоколенная оказалась Кристалией. И Талантию. И всех братьев-миров, присутствовавших здесь и сейчас. А их прибавилось. Сначала было только шестеро из первого круга, а теперь стояло не меньше двух десятков.
Семёрка фибр покружилась-повертелась, будто привыкая друг к дружке, а потом влетела в мою душу. Крепко так влетела. Со звуком.
«Не пробила бы насквозь», – подумал я, но вспомнил, что после вылета этой семёрки со старой искрой, душа так и осталась объёмной, а не сдулась, как я опасался.
Душа неожиданно встрепенулась, пошевелила руками, ногами, а потом встала во весь трёхэтажный рост.
– Проснулась? – спросила её Кармалия, но душа ничего не ответила.
Она еще подвигалась, поприседала, а потом на её груди появился целый калейдоскоп из портретов Александра Головастика. На них он то был серьёзным и сосредоточенным, то корчил смешные рожицы, то просто улыбался.
Одну такую рожицу с ехидной улыбкой и выбрала душа из всего множества лиц. Выбрала и перенесла с груди себе на лицо. Теперь уже сама начала улыбаться над всеми нами, вмиг оживив этот портрет.
Трёхэтажная душа кивнула Кармалии, подавая знак, что проснулась и готова продолжить службу.
– С Богом, – выдохнула мировая мамка.
Душа взлетела над твердью, снова показавшись мне белой птицей, но крыльями-руками размахивала недолго.
Снова сделавшись плоской и какой-то бесформенной, она начала скручиваться и складываться. Складываться и двигаться, как бесконечная лента Мёбиуса. Сверкать, скручиваться, скользить между собой же, и складываться, складываться, складываться. Складываться пока не стала размером с небольшой арбуз. Сверкавший, переливавшийся, бесконечно двигавшийся сам в себе.
«Вот как ты выглядишь, Душенька. Не пар, не дым, не туман. Бесконечная, светящаяся, двигающаяся живая душа», – подивился я новому открытию.
А душа прицелилась, примерилась, и влетела в лежавшего на тверди Головастика.
* * *
В один миг всё вокруг нас стало прежним и будничным. Небо белым и мутным. Я угловатым и колючим ёжиком. Кармалия мамкой. Правдолюб учителем труда. Миры – мирами-мужиками. Сёстры их тоже стали серьёзными и сосредоточенными. Всё Небытие начало возвращаться в обычное повседневное состояние.
Кармалия подхватила Головастика и понесла на руках, как маленького котёнка. Я засеменил следом, не зная, куда себя деть. Пики Кавказа ожили и начали подниматься из футбольного поля, растопив стеклянную лаву над своими главами, а у школы-стиралки принялись отрастать новые верхние этажи.
Оскариусы высыпали на поле, равномерно разбрасывая коконы с консервированными фибрами. Миры начали расходиться по своим домам или орбитам, а с нами остались лишь Скефий и Талантия.
– Бери ребёнка. И помни мой наказ, – строго сказала Кармалия и отдала Скефию Головастика.
Скефий, получив сувенир, зашептался с сестрой и поторопился исчезнуть.
– Готов вернуться? – обратилась Кармалия ко мне.
– На всё готов, – заявил я, ещё не понимая, о чём спросила мировая мамка.
– Тогда иди ко мне. Занимай своё место поближе к сердцу.
С этими словами Кармалия сорвала с груди часть платья, а может, даже тела. Я увидел такую же живую трепетавшую душу мамки миров. Она тоже переливалась ярким золотым светом и бесконечно двигалась. Точь-в-точь, как человеческая.
– А я своими осколками вас не пораню? Может мне… – начал я колебаться.
– На то ты и дитя родное, чтобы ранить мамку не куда-нибудь, а в самое сердце.
И я, как был остроугольным ёжиком, так и влепился в свою душу. Вернулся почти десять лет спустя. Когда, интересно, я к Александру попал?..
Ах, да. Когда тот показал сыну и мне пару малюсеньких кукишей.
* * *
Когда я выяснил факт подмены самой главной душевной искры, прошло много времени. Именно из-за неё на мою долю выпали такие сногсшибательные приключения, что… ни словами сказать, ни фломастерами нарисовать. Новая искра оказалась пропуском в «командировочную» параллельную галактику Млечный Путь. А вот многоуважаемый Виталий Правдолюб только прикидывался Маркарычем, а сам… Но об этом расскажу, когда наступит время поведать о высшем галактическом начальстве – о всемогущих Архитекторах Вселенной.
Кстати. С некоторыми из них я, будучи в мороке, пытался посмотреть фильм «Кармалия и её традиции». В «Родине» дело было.
На чём я остановился? Ах, да. На возвращении из бедовых миров второго круга. Из моей временной взрослой жизни. Эх…
Глава 6. Пробуждение с перерождением
– Вставай. Школу проспишь. Выходные уже кончились, – нежно разбудила меня мама. – Скоро уже Оля за тобой зайдёт, а ты ещё не умывался.
– Какая ещё Оля? – взбунтовался я спросонья и попытался вспомнить вчерашний день.
– Соседка. Одноклассница, – было мне ответом, от которого подпрыгнул, как ошпаренный.
– Чур меня! – взвизгнул, будто получил звонкую оплеуху за какой-нибудь проступок. – Я же дома. В мужском мире. Никакими одноклассницами никогда на нашей улице не пахло. Или теперь пахнет? Тумана нужно спросить. Или душевный разговор…
В один прыжок долетел до зеркала и уставился в него, не сразу осознав, что на меня глазело девятилетнее, а не взрослое, отражение.
«Я вернулся?.. Может… я давно уже вернулся? Или… Какая тогда Оля? Соседка по парте? А куда Танька делась? И зачем бы этой Оле… Так. Что-то я сам не свой. Или опять в мороке?» – спрашивал я себя и сам себе из зеркала кивал: «Да. Нет. Не знаю. Нет. Не знаю. Нет».
– Значит, душа на месте, а я сплю? – спросил я у зеркала.
– Нет, – покачало головой отражение.
– В чужом мире?
– Нет.
– Скефий шутит?
Не успела душенька хоть как-нибудь кивнуть, как в лицо влетел ком мягкого рыхлого снега.
– Не шутит! – ужаснулся я и отскочил от «разговорчивого» зеркала.
«Это что же с миром случилось? Заболел? Заразился от сестёр девчачьими страданиями? Соседку какую-то завёл, как хомячка. С бантиками, наверное. А красивая она, интересно?.. Какая разница!» – прервал я невесёлые раздумья и поплёлся к рукомойнику.
Завтрак. Школьная форма. Я на пороге. Не просто на пороге, а на пороге новой, совершенно неизвестной, жизни, в которую меня угораздило провалиться.
«Делаю пока всё, как обычно, – решил я, но сразу же усомнился. – А как это, обычно? Я же только с Вадькой в школу ходил, а тут соседка».
– И много у меня соседок? – спросил у мамы, надеясь услышать, что одна-единственная.
– С Маринкой семь, – выстрелила в самую душу мамка.
– Шутишь?
– Это ты сегодня с самого утра шутишь. Он, видите ли, в мужском мире живёт, – возмутилась мама и вытолкала меня на улицу. – Бегом в школу! После с тобой побеседую.
«А вот и соседка. Вот и Оленька. Оленька Сте… Я что, и фамилию её знаю? Стоп. Я же не… Я – не я вовсе. Я сейчас в Кристалии. Я большой и толстый. То есть, взрослый. Я Сашка-Крест. Я кацап и…»
– Здравствуй. Ты идёшь? – донеслось откуда-то издалека, хотя вот она, Оленька, рядышком остановилась.
– Мчим, – еле выдавил я из себя и безвольно пошагал в школу.
– Сейчас все наши соберутся, а потом мчим, – прощебетала о чём-то Стёпа.
«Какое-то прозвище у неё мальчишечье. Ага. А у Ирки – Гриня. У Таньки – Сёма. Почему я всем одноклассницам мужские псевдонимы придумал? Я какой-то женоненавистник? Но они пока не жёны, а простые одноклассницы. Надеюсь, не знают о моих прозвищах-колючках».
– Здоров Серёга. Здравствуй, Вадька. Мишка, Игорь, – начали мы перекидываться утренними приветствиями на углу Туапсинской и моей улицы.
«Пятеро мальчишек и одна Дульсинея Тобосская. Кто? Подружка Дон Кихота? А кто из нас Кихот? Лишь бы не я. Серёжка тут что, у бабушки гостит?.. А Мишка тогда у дедушки? Он же около школы, возле Валерки жил. Игорёк Копытце только в первом классе с нами учился, а сейчас опять появился. А я, интересно, в каком сейчас? В третьем?»
– Фух! – поймал тёплую подсказку Скефия.
«Не подлизывайся. С тобой я позже разберусь».
– Чмок! – получил снежком по маковке.
Никто внимания на мирный снежок не обратил, и наша шестёрка фибр пошагала в школу.
«Надеюсь, она не белая и не двадцатиэтажная… О чём я? Какие фибры? Я что-то знаю, но не помню, что именно и откуда? Или я свихнулся? Или повзрослел? Или, все-таки, это морок?»
– Чмок!
– Хватит уже, – ругнулся я, но снова никто внимания ни на меня, ни на снежок не обратил.
«Сразу же после школы к деду. Сразу же. А если он тоже испортился, и стал Нюркой? Или знает о моих соседках не больше меня. А если Угодника у него нет на постое? И Давидовича?.. Эй! Мир, который Дедморозыч. Давидович тут?»
– Фух!
«А Угодник?»
– Фух!
«Так и высохнуть можно».
– Чмок!
«От Далания весельем заразился?»
– Фух, чмок! Фух, чмок! Фух!
«Вроде как, “Да”. Или: “Скройся с глаз моих”. Или: “Закаляйся”. Или: “Заткнись и иди учись!”»
– Фух! Фух! Фух!
– Ну, слава Богу. А то, чмок да чмок.
– Чмок!
* * *
– Деда, здравствуй, родной. Америка, милая, как ты тут? Как же я по вам соскучился, пока учился-мучился, – набросился я на Павла, задремавшего под осенним солнышком на своём штатном месте.
– Что? Давно не виделись? А вчера, кто истерику закатывал? – нехотя поинтересовался дед. – Ой, скучно. Ой, неинтересно.
– Ты не заговаривайся. Я же только что из дальнего похода, – начал я ответное пикирование. – Вернее, сегодня ночью явился из района бедово-посреднических действий. Mission complete. Trouble is over. Как есть, over.
– Кто из нас заговаривается? Мишин. Траблиз. Ты по-каковски лопочешь? По аглицки? – прищурился Павел, а я решительно не понял, о чём он.
– Дед, я с тобой по-русски говорю, а тебе, как всегда, какая-то ерунда слышится.
– Сходи в сарай. Там тебе и твоей команде подарок от Угодника. А потом и к нему самому. Он хотел с тобой о чём-то по-русски погуторить, – отбрил мои восторги и пикирования дед, и снова взялся за извечное созерцание синих далей.
– Ну-ну, – вырвалось у меня от смешанных чувств обиды и разочарования.
«Как-то всё не по-людски. Так настоящих героев не встречают. Я же, вроде, только что прибыл из… От… А откуда я прибыл? – задумался я по пути в сарай. – Из Кристалии или из Ливадии? Или из какого-нибудь безымянного мира? А, может, я, вообще, никуда не мотался?.. И грязнулею остался? Я же только что из похода по…»
– Здоров ли, племянничек? – услышал за спиной бодрый голос Угодника и мигом обернулся.
Дядька вышел из дедовой хаты и, стоя на пороге, окликнул меня, когда я уже собирался входить в сарай.
– Здоровьем здоров, а вот миром не очень. Или головой, – признался я Николаю.
– Как это? Ты что, только-только с удочки сорвался? Ну-ка дай я на тебя поглазею. Диагноз вмиг поставлю, – сказал Угодник и поспешил ко мне прямо босиком, позабыв и про дедовы тапочки, и про свои шнурованные сапоги.
– С какой ещё удочки? – процедил я недовольно, а Николай уже вовсю всматривался в мои бессовестные глаза. – Только без амнезии. Без стирания воспоминаний.
– Не бойся. Ты в полном порядке, – довольным голосом доложил Угодник, когда перестал пугать гипнотическим взглядом.
– Я-то в норме. А вот мир наш с ума сошёл. Ей Богу. Пока я там… Он тут мне и соседок, и одноклассниц с одноклассниками развёл, как тех тараканов. Причём, я их всех откуда-то знаю. Хотя, уверен на все hundredper cents, что их до моей expedition здесь не было, – начал я жалобы о наболевшем.
– Так-так-так, – удивился чему-то Николай. – И давно… Ах, да. Сегодня утром проснулся, и тебе показалось, что вокруг всё не так? Что-то изменилось со вчерашнего дня?
– С какого вчерашнего? Я же в Кристалии не меньше десяти дней был. И в Ливадии. И в мирах нашего круга. И не только нашего…
– Что-то ты путаешь, – ещё сильнее огорчился Угодник. – Я же сам тебя вчера видел. Разговаривал с тобой. Почти всё было в норме. А прибыл ты в тот же день, когда обе беды победил. Следом за мной прибыл.
– Impossible! – возразил я, и сам опешил от незнакомого иностранного слова. – Это я сейчас на голландском, что ли?
– На английском. Слово означает «невозможно» или «не может быть».
– Я и говорю, что невозможно. Не может такого посибла быть. Я ещё вчера там был. Закубанье до ума доводил. Причём, в двух мирах одновременно, – разгорячился я с новой силой.
– Ты, вообще, знаешь, как удочка работает? Ведь тебя сначала вернули домой. Неделю тут смурной бродил, а потом твоё величество заметнули обратно во второй круг. Назад во времени. Вспять. Ты ничегошеньки не почувствовал.
А как эту самую неделю взрослым отработал, так тебя в то же самое время обратно вернули. Вроде как, не было этой недели. Вот от этого всего в твоей голове сейчас путаница, – объяснил Угодник всё, как понимал сам.
– Ерунда. Причём, полная. Я же всё помню. Никуда меня не возвращали. А, главное, девчонок вокруг и в помине не было. Мы, мальчишки, всей улицей этим обстоятельством, знаешь, как гордились. Ни у кого из нас ни сестёр, ни соседок отродясь не бывало. От Советской Армии и до Ковтюха – ни одной. На остальных улицах, которые пересекаются, были, но на нашей – ни души.
– А вот это я и себе не могу объяснить. Но ты же говоришь, что всех этих девчонок знаешь, – с надеждой напомнил Николай.
– Говорю. Знаю всех поимённо, но не помню, чтобы они здесь водились. Ещё и в таких несметных количествах.
– Ты о ком? Может, я тоже кого-нибудь знаю? – попросил уточнить Угодник.
– Маринку знаешь, что на заднем плане… На нашем отрезанном огороде обитает?
– Нет.
– Таньку, которая Петькина сестра? Деда Кацубы внучка?
– Знаю. Но она…
– Теперь опять у деда живёт. А в их мазанке снова-здорова обитают квартиранты Копытцы. Представляешь? А в соседнем дворе, у бабы Дуси, целых пятеро завелось. И Машуня. И Валька с Наташкой. И это только внучки. А во второй их хате, что слева, живут квартиранты с дочками Ольгой и Эллой. Жуть, – разошёлся я с доказательствами и позабыл, что Николай тоже пытался вместе со мной думать о нашествии соседок.
– То, что у соседки есть внучки, я знал. Но то, что они теперь здесь живут, нет. Где же они помещаются, если ещё и квартиранты у них имеются? В тесноте, да не в обиде? Так получается?
– Как это, не в обиде? Ещё как, в обиде, – взбунтовался я. – Не было такого в нашем мире. Чересчур это. Так не должно быть.
– Успокойся. Лучше расскажи, что и как ты помнишь? Всё, что с тобою и мною было, выкладывай. А я тебе расскажу, как с моей колокольни виделось. Разберёмся помаленьку. Особенно меня беспокоит, что ты на иностранном языке лопочешь, а сам этого даже не осознаёшь.
– Во бу хой шо Хань-юй. Во хой шо Э-юй. И всё.
– Так. Китайского нам только не хватало, – замахал Угодник руками.
– Какого ещё китайского? Я же, наоборот, только что сказал, что китайской грамоты ни в зуб ногой.
– Посчитай-ка до десяти. На своём, на китайском, – потребовал дядька.
– Ич, ни, сан, ши, го…
– Это японский. А я просил по-китайски.
– И, ар, сань, сы, у, лю…
– Кошмар, – вырвалось у Николая.
– А на голландском: one, two, three…
– Это не голландский, а английский. А еще, какие знаешь? – нервно перебил Угодник.
– Да ничегошеньки я не знаю. И учил всё по одному уроку, не больше. А вот, где и когда это было, не помню. Вроде, в школе. В нашей, но только белой и двадцатиэтажной. Я там ещё Маршака какого-то читал. И совсем не того, который стишки писал. У моего что-то с элементарными частицами связано. С проблемами физики. С хиральностью и инвариантностью, с изоспинами и лагранжианами. Вот где кошмар, – припомнил я всё, чем с самого утра была забита головушка, и от чего меня смогли отвлечь лишь невесть откуда материализовавшиеся соседки.
– Нужно срочно что-то делать. Как-то тебя успокоить, – задумался вслух Николай.
– На гипноз и стирание памяти не согласен. И так не знаю, откуда я… Девчонки эти завелись. Со своей памятью как-нибудь сам разберусь. Мне уже давненько о чужих приключениях сны снятся. И о Кармалии, и про Скефия. Я даже разок Стихией во сне был. А, может, не разок.
– Неужели? – поразился дядька. – Павлу только ни-ни.
– Ему и дела до меня нет.
– Ладно. Я снова в командировку. Попробую всё узнать. Смотаюсь к твоей подружке зеленоглазке.
– К тётке-красотке? Сейчас она для меня девчушка. Ну, пока ещё третий глаз не проснулся.
– Сейчас не до шуточек. Сходи в сарай. Я тебе там… Всем вам подарок купил. За первую победу над бедой, – торжественно выговорил Угодник и ушёл в дедову хату, оставив меня озадаченно почёсывать затылок.
«Что за каша в моей голове? Всё, что не было, помню и знаю. А то, что было – ни в одном глазу. Так же не бывает», – задумался я, стоя в сарае, и не сразу отыскал глазами подарок Николая.
– Глобус! Огромный глобус! Можно начинать дальние путешествия, – раскричался я, словно безумный ребёнок, коим, в сущности, являлся.
Прямо на дедовом почтовом комоде возвышался невиданный новёхонький глобус. Не простой школьный шарик с подставкой, кое-как оклеенный цветными картами мира, а его исполинский брат. Как минимум, в три раза крупнее и, скорее всего, значительно дороже.
Надписи океанов и материков, государств и их столиц, рек и озёр, и других многочисленных географических объектов, были на английском языке. Тяжёлая резная бронзовая подставка, с такой же массивной дугой от полюса до полюса, обрамляли всё пёстрое великолепие модели земного шара. Модели моего мира.
– Фантастика, – только и смог я выговорить, когда осторожно взял в руки этот восхитительный и бесценный подарок.
«В такое сокровище булавками не потыкаешь. Рука не поднимется. А нам рабочий инструмент нужен, – засомневался я в подобных излишествах. – Как же быть? И во сне видел не такой. Тоже крупный, но другой. Не этот. Тот был утыкан булавками, словно ёжик. А мы тогда собирались…»
– Ёшеньки! Мои же бойцы, ни ухом, ни рылом о мировых возможностях, – вскрикнул я от неожиданного озарения и чуть не выронил «Адмирала».
Почему именно так окрестил это иноземное чудо, сразу не осознал. Только когда внимательнее изучил модель мира от Британского Королевского Адмиралтейства, удостоверился в своей правоте и уже вполне официально познакомился с глобусом Адмиралом.
– Уважаемый Адмирал. Я Александр из мира Скефий. Я СК-РО-АР… Кто-кто я? Какая-то ерунда в голову… Короче. Позвольте представиться. Я Александр из мира первого круга. Из Скефия. Таких миров ещё видимо-невидимо. А вы к нам, из какого прибыли? Из нашего, только из английского?
Вместо Адмирала со мной «заговорил», дунув теплом в лицо, мой разлюбезный мир.
– Помяни… Мир, и вот он. Хочешь поговорить? – обратился я к Дедморозычу после того, как осторожно поставил подарок на его штатное место – на комод.
– Фух! – подтвердил любитель бантиков и снежков.
– Про несоответствия вчерашнего и сегодняшнего дня я с тобой потом как-нибудь пообщаюсь, когда сам всё обмозгую, а сейчас… О будущем можем, как люди, пообщаться? «Душевным» методом?
– Фух! – согласился Скефий.
– Позволишь моим сотоварищам о ваших чудесах рассказать? Которые ты, и твои братья готовы нам выказать для нашего полного удовольствия, а для вашего развесёлого уравнивания.
– Фух!
– Дирижабль, или что похлеще, сотворить сможешь?
– Фух!
– А братья твои?
– Фух!
– И всем близнецам такое можно будет спрашивать у миров? Недоразумений не будет? Из-за того, что они именуют их неправильными номерами?
– Фух! Чмок!
– И никто из них не начнёт капризничать? А то наобещаю всякого, а потом опозорюсь.
– Фух, чмок!
– Татисий? – мелькнула в голове догадка о привередливом соседе одиннадцатого розлива.
– Фух, чмок!
– Ко мне одному может…
– Фух!
– Я его и просить не стану. Я всё в каком-нибудь Далании продемон…
– Чмок!
– Хочешь сам всё показать? Готов помочь с моими морскими рассказами о втором круге, о бедах? А если переборщу с красноречием, привру или приукрашу? – засомневался я в серьёзности такого мирного предложения и соглашения.
– Фу-у-ух! Чмок!
– Непонятно, но, в крайнем случае, все посмеются.
Я согласился со Скефием на неведомый эксперимент с моим повествованием о новых «открытиях» мировых возможностей с их одновременной демонстрацией, но попросил время на обдумывание и организацию внеочередного собрания или, скорее, дальнего культпохода со всеми братьями-посредниками.
Когда вывалился из сарая обратно во двор, Угодник уже укатил на Давидовиче куда-то в сторону Фортштадта к Стихиюшке в гости, а дед всё ещё равнодушно взирал на мир, окружавший его деревянную Америку.
– Дремлешь? – как можно равнодушнее, спросил я у Павла.
– Давеча в паратуньке так напарился, что сегодня никаких сил нет.
– В парной? – поправил я деда.
– В природной парной. В горячем источнике. В вулкане. Ну, почти.
– Как это, в вулкане?
– Как-нибудь покажу, – пообещал дед и продолжил остужать своё, разогретое жерлом вулкана и осенним солнышком, стариковское тело.
– Ну-ну, – снова вырвалось у меня от спутанных чувств восторга и восхищения вулканическим дедом, на удивление сговорчивым и словоохотливым миром, самим собой, способным всё это пережить и, если не осмыслить, то хотя бы принять всё так, как оно есть.
«Я теперь тоже никакими рамками, условностями или правилами не ограничен. Вулкан? Пожалуйста. Горячий источник? Нате вам. Сверхзвуковой перелёт? Ракету? Получите и распишитесь. Лишь бы не баловство. Лишь бы для дела, – рассуждал я по дороге домой, позабыв попрощаться с неиспорченным дедом, так и не ставшим по капризу моего мира бабой Нюрой. – Правда, дел никаких пока нет, но зато есть необходимость освоить навыки общения с мирами и их безраздельными, ничем не ограниченными возможностями. А ради такого наши миры и сами готовы подурачиться вместе с нами, оболтусами. Вот, оказывается, какие интересные времена наступают. Ни в сказке сказать, ни пером расписать».
Глава 7. Божественный ликбез
Вечер возвращения из взрослой жизни обратно в детство был длинным и беспокойным. Был продолжением бесконечного и полного важных и не очень событий дня, с его неожиданными и волнующими открытиями, откровениями взрослых и ровесников, моими собственными многообещающими раздумьями и планами на ближайшее будущее.
Сначала мама пристала с расспросами, откуда, интересно, у её сыночка взялся на шее деревянный крестик из самого Иерусалима, на что пришлось сперва с три короба наврать, а потом просить помощь Скефия с временным затмением материнского внимания к бесценному дару Стихии. Следом и остальное закружилось-завертелось. Всё в голове смешалось в гремучую смесь из уже свершившегося и только планируемого на ближайшее будущее.
Что и как повторить на бис в своём мире из всего того, чем было насыщено приключение во втором круге, а что придумать новое и непредсказуемое для обучения братьев, волновало и будоражило неуёмное воображение, не давая успокоиться и уснуть. Я ворочался, вздыхал, сопел и дёргал всеми частями тела. А тут ещё какие-то не в меру упитанные кошки устроили на крыше дома мировую войну и бились смертным боем с мяуканьем, рычанием, скрежетом когтей по шиферу, и прочей шумной вознёй.
Может быть, всё это мне показалось, а, может, так отозвались прошлые беспокойства, или ожидаемые в грядущем. Моя кроватная суета так бы никогда не закончилась, если бы вовремя не вспомнил о пазухе древнего Бога, а точнее, об упражнении для расслабления моего не в меру разгорячившегося разума.
Я отстранился от всех воспоминаний, планов и начал твердить, освоенное упражнение «Сто раз ни о чём не думай». Сначала представил, что уже сплю и вижу во сне только серый мерцавший экран телевизора «Рекорд». Программ он никаких не показывал, и на экране были лишь бесконечные помехи, какие бывают на незадействованных телевидением каналах.
Вообразил эти серые, шипевшие помехи и мысленно выключил голову из розетки. Шипение и мерцание медленно исчезло, и через некоторое время я очутился в непроглядной тьме из вязкого «ничего», в котором отсутствовало совершенно всё. В котором не было ни света, ни тьмы. В котором не было ни мыслей, ни меня самого.
Сколько всё это продолжалось, я не знал, потому что и самого времени вокруг меня тоже не было. Но ни в какую пазуху я так и не попал. Вернее, не попал в ту, которую собирался, которую желал и планировал. То ли что-то неправильно делал с самого начала, то ли не достучался в нужную дверь, то ли не смог до конца отрешиться от всех своих дум.
Как бы там ни было, я снова оказался в очередном мороке, в огромной ракушечной пещере. В очень похожей на пещеру Светика-Пересветика, вот только совершенно необитаемой.
– И зачем я здесь? – сорвалось у меня с языка.
– Сам-то, как думаешь? – спросил меня мой же голос, будто отразившись от круглой бесконечной стены.
– А думать уже можно? – удивился я самой возможности мыслить, а не голосу-собеседнику.
– Валяй, – разрешил голос.
– Ты же… не моя душа? – засомневался я.
– А вот и не угадал, – подзадорил пещерный дух.
– Я в мороке или во сне?
– Называй, как хочешь. Как для тебя проще. Ты сейчас в путешествии по вселенной. Ты одно целое со своим разумом и душой. И ты мой гость.
– Кто ты? Или, кто вы? – сразу поинтересовался я.
– Давай не будем навешивать ярлыки. Пока. Пусть я побуду, как ты уже изволил меня окрестить, духом пещеры. Хозяином космической пещеры-всезнайки. Так что, спрашивай, о чём хочешь и не беспокойся, что будешь услышан миром, его мамкой или твоим Богом.
– Значит, вы самый древний Бог. Самый старший из всех.
– Договорились же без имён. Но… Нет ничего невозможного.
– Так-то оно так, но с Богом простой народ не разговаривает. Или Бог с простым народом? А если вы тот самый, о котором я думаю, значит, либо я окончательно свихнулся, либо зафантазировался до беспамятства.
– Да ты шутник?
– Я сейчас в той пещере, в которой с Пересветом разговаривал, или в какой-нибудь другой?
– Возможно, он здесь через много-много лет появится. Ты первый из головастиков, кого я решил пригласить. Не мог не пригласить. Слово кое-кому дал.
– Значит, всё-таки, вы Бог?
– Нет. Не прав.
– Не понял? Не ясно? Не вижу? Я что-то перепутал? Мне показалось, что я уже бывал за пазухой у очень старого Бога. В другом своём мороке.
– Кто тебе сказал, что ты в мороке? Люди подобное состояние астралом называют, а ты каким-то обмороком. Научись им пользоваться, как зубной щёткой, и живи спокойно. Ты же в себе сейчас, и всё понимаешь. Разум с тобой. Душа на месте. Какие ещё аргументы нужны? – разъяснил «пещерный», а вот Бог или дух, я так и не разобрался.
– Когда проснусь… Или вернусь, почему ничего из этого «застряла» не помню? – не поверил я духу.
– Это твой мир тебя контролирует. Отслеживает мысли, поступки. Иногда провоцирует на какие-то действия. Иногда память исправляет. Но потом ты всё вспоминаешь и осознаёшь. Не можешь не осознать. Ты так устроен. Точнее, теперь ты так устроен.
– Как мне от него защититься? От его вмешательства в мою голову? Я в последнее время сам не свой стал. Память подводить начала. Может, из-за того, что мои стёртые воспоминания возвращаются?
– Если они действительно твои. А если это навязанные тебе? Или подаренные. Или, вообще, чужие? От твоих братьев и сестёр? От их неугомонных душ?
– Это как? – опешил я. – Как можно помнить чужое, а своё забыть? И как моя душа… Она, что, в гости ходит?.. Сёстры? Какие ещё сёстры? Сёстры-миры или сёстры-посредники? И не говорите, что у меня есть родные сёстры, а я о них забыл.
– Твоя главная миссия – это воссоединить первый круг. Вернуть сестёр в вашу жизнь. А то отгородились, как капризные малолетки, и рады. Номера только править придётся. Но вас должно быть минимум четырнадцать. В первом круге сколько миров? Столько и вас должно быть. Думай, как это в жизнь воплотить. Из-за прошлых капризов…
Из-за перегибов с религией теперь очень слабые связи у последышей со старшими. От язычества таким способом хотели избавиться. В единого Бога мужского или женского рода верить. Вот и спрятали сестрёнок от людского глаза. Думали, так лучше будет. Сначала было, конечно, но теперь… А в скором времени… В общем, пора исправлять, пока всё далеко не зашло.
– А мой мир разрешит таким заниматься? Не приморозит? Он ведь и мысли слышит, не только слова, – растерялся я окончательно, но в душе всё ещё надеялся, что попал в обыкновенный морок, после которого в дырявой памяти мало что останется.
– Научись скрывать свои мысли. Ни о чём не думай. Действуй, как считаешь нужным, но в этот момент не думай. А если с братьями нужно будет по секрету поговорить, тащи их или в пещеру, что на горе, или в дедов подвал. Там Карма не всегда всё слышит. А если услышит, сообразит, что так нужно. Что не своим умом ты к этому пришёл. Что это «Провидение».
И на учебные и показательные выступления всех сразу не бери. Двенадцать близнецов разом – это чересчур. Больше дурачиться будут. Мало толка будет от такого обучения. Возьми старшин из четвёрок и всё им растолкуй. Душевно побеседуй. В пещере вашей обо всём душевно побеседуй и растолкуй.
