Текст книги "Изумрудный Армавир (СИ)"
Автор книги: Александр Нерей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
– Испугалась, наверное, жала
Сразу в спальню она забежала
Сразу в спальню она забежала
И от страха всем телом дрожала
И от страха всем телом дрожала
И меня к себе крепко прижала
И меня к себе так крепко прижала
Что потом сыновей нарожала
Что потом сыновей нарожала
И не боится с тех пор она жала
Не боится с тех пор она жала
И от страха уж давно не дрожала
А я за смелость её не ругаю
Хоть о паре дочурок мечтаю
Хоть о паре дочурок мечтаю
А пока про жало песни слагаю
Как я пришёл домой, вынув жало
А от меня жена убежала
А от меня жена убежала
Испугалась, наверное, жала…
Я начал песню во второй раз, не останавливаясь, лишь слегка изменив начальную строчку первого куплета. Бабуля перестала изображать беззвучный отбойный молоток и, поцеловав обоих оболтусов, перекрестила их, торжественно поклонилась и ушла в свою комнату, не проронив ни слова.
Мама устала смеяться и грозить мне то пальцем, то кулаком из-за портьеры дверей спальни, а я наяривал куплет за куплетом, снова и снова повторяя песню целиком, пока не почувствовал, что начал терять суперменский голос.
На помощь пришёл Скефий с его видениями упрямого и пуленепробиваемого мальчишки, закованного в металлические латы, которого он сначала расстреливал снежками, что, конечно же, не помогло, а потом начал сбивать с ног порывами ветра.
Мальчишка был очень упрямым, поэтому не сдавался и уже ползком приближался к моей калитке, вознамерившись, не смотря ни на что, пробраться-таки ко мне в гости.
– Извините, но и я с вами прощаюсь, – сказал я Григорьевичам и, схватив свою домашнюю одёжку в охапку, выскользнул из дома, чтобы на пороге снять с себя надоевший до чёртиков суперменский костюм и кожаные носки со шнуровкой.
Даже не заметил, в какой момент снова стал самим собой – почти десятилетним школьником-шалопаем.
Глава 16. Голографическая авария
Отец и Николай продолжили вечер душевного отдыха уже без моего аккомпанемента, а я попросил мир пропустить упрямого рыцаря к калитке.
В голове мелькнула задушевная команда: «Не потеряй драгоценность!» После которой я замер столбиком, кумекая над очередной шарадой Скефия.
Когда однодолларовая монетка звякнула, выскочив из места своего хранения, я поднял её и засунул в карман брюк к десятидолларовой купюре, потом закончил переодевание.
Скомкав суперменские трико и плащ, зашвырнул их на веранду, даже не удосужился попросить мир, чтобы возвратил имущество владельцу.
– Где человек-ведро? – спросил у Скефия, выйдя за калитку, но ответил мне уже сам железный дровосек.
– Сколько можно! Что ещё за оборона Севастополя? – бубнил из огромной оцинкованной выварки неизвестного номера Александр, но кольчугу свою не снимал.
– Убери скафандр и представься, – скомандовал я, напустив суровость на свой заметно помолодевший голос. – Мир больше не будет снежками пуляться. Обещаю.
– А зачем он, вообще, пулялся? – спросил оцинкованный дровосек и снял с головы огромный шелом, став в один миг Александром из Далания. – Я…
– Уже понял. Ты третий, – перебил я дружка. – И на кой ко мне весь вечер пробивался? Я же сказал: с докладом не торопись.
– Я не только с докладом, а ещё и с дурными известиями, – начал он запугивание.
– Ты это брось. Если бы какая беда случилась, я бы от мира узнал в тот же миг. У меня с ним, знаешь, какое взаимопонимание? Любо-дорого, какое, – напустил я браваду, не почувствовав распахнутой душой абсолютно никакого волнения.
– Ну, если ты так рассуждаешь… Тогда зачем я… – замялся третий.
– Ладно. Рассказывай, с чем хотел приползти под шквальным огнём и градом снежков, – пошутил я, но из серьёзности не вышел.
– Как ты предполагал, четвёртый с восьмым ничего не сделали. Посмеялись над тобой и разошлись, – начал напарник рапорт, но меня словно молнией сразило.
«Сейчас выболтает тайну, сокрытую ракушкой», – мелькнуло в помолодевшей голове прежде, чем успел включить в ней помехи.
– Не здесь! – прикрикнул я на третьего и потащил его по ночной улице к деду в подвал.
– Ты куда это? – забеспокоился близнец.
– Куда надо.
«Извини, Скефий. Но у меня секреты от твоих братьев имеются, – признался я миру, осознав, что после всех американских приключений больше не имел морального права пудрить тому мировые мозги. – Я с ним в подвале говорить буду, а там, как ты знаешь, мамки твоей территория. Обещаю, что тайны мои мимолётные. Но то, что сегодня утром отчебучили твои братцы Феоний и Мелокий, меня сильно задело и обеспокоило».
Как только распахнул дедову калитку, сразу же подошёл к окну. На мой двойной стук Павел поспешил выдать своё «изыди» прежде, чем я успел окликнуть его голосом.
– Дед видел, как ваш мир в меня пулял. Это он выварку одолжил, – объяснил третий и поспешил возвратить доспехи на место.
В сарае уже было темно, хоть глаз выколи, но я точно знал, в каком ящике комода лежали мои именные свечки и спички. Направился сразу за ними и на ощупь нашёл нужные вещи. Когда в сарай заглянул третий, я при свете восковой свечки указал ему на подвал.
Мы спустились в царство Жабы, где я попросил друга остановиться.
– Мы разве не ко мне? – удивился он.
– Нет, конечно. Говорить тут будем, – начал я командирскую речь. – Здесь нас, кроме мировой мамки, никто не слышит. Это ещё один секрет. Теперь и ты его знаешь. Мы здесь с Угодником сегодня разговаривали, когда я заподозрил неладное со всеми вами. Ну, когда четвёртый и восьмой, ни с того ни с сего, испортились и перестали слушаться. Так, что ты про них хотел рассказать?
– То и хотел, что они не в себе. Еле стребовал у них подробности твоего задания. Ни в какую говорить не хотели. Я и так, и эдак. «Свихнулся наш командир от взрослой жизни», сказали. От этого его… То есть тебя, на карантин упрятали. Но потом кое-как выдавил из них твои пророчества или инструкции, называй, как хочешь. А смекнув, что ты на счёт пещеры и плавок не шутил, бегом полетел в пещеру. Сначала, конечно, в свой мир вернулся.
– Получилось? – спросил я безо всяких обиняков.
– Что получилось? – не понял третий.
– Образ пещерки включить?
– Ах, это. Конечно. Вышел на средину… Дураком себя чувствовал, если честно. Ладно. Вышел. Поднял руки вверх, замер и представился. Так, мол, и так. Александр из третьего мира. Желаю запустить двенадцатому пару молний по темечку, чтобы он быстрее в себя пришёл.
Ей Богу. Слово в слово. Так всё сказал. А тут взаправду, ка-ак шарахнет молниями из рук! Прямо в потолок. И Млечный Путь во всю пещеру, хлоп! Нарисовался. Живой. Объёмный. Кружится. Тогда понял, что ты имел в виду, грозясь, что четвёртый с восьмым штаны перепачкают. Я сам чуть…
– Дальше, – перебил я, всё ещё не понимая, что так встревожило Укропыча, отчего он принялся штурмовать мой Скефийский Севастополь.
– Всё. Я мигом из пещеры…
– Стоп. А с пещерой ты что, не разговаривал?.. Я же про диалоги с тётенькой-ЭВМ ничего этим оболтусам не рассказал, – раздосадовался я.
– Какие ещё диалоги? – ошалел третий. – С Млечным Путём разговаривать можно?
– Не с ним, а с тем… С той, кто тебе его показывала. Вообще-то, тебе наше солнце должны были изобразить и четыре круга с её детками. Мамку с мирами сыночками и дочками, – поддал я мистики и без того обалдевшему другу.
– Что ты не шутишь, я понимаю. Но так сразу поверить…
– Не верь. Я без обид. Так зачем ты ко мне пробивался через снежные заслоны? Расписка твоя мне теперь без надобности. Главное, выполнил всё.
– Так и говорю. Мигом из пещеры в четвёртый мир. А голография галактики так и осталась в воздухе. Тут я промашку дал. Но я же не знал, как её выключить.
– Голая… Что? – не понял я, о чём лопочет напарник.
– Голография. Не видел, что ли, переливавшихся объёмных значков? Голографией называется, когда объёмное изображение. Так вот. К четвёртому примчался и сходу за грудки его. Говорю, что всё, о чём ты пророчествовал, правда. А он, естественно, не верит. «Ещё один карантинный», вопит. Я тогда с ним к восьмому. И ему всё рассказал, но и он, ни в одном глазу. Я их обоих за шкирку и на Фортштадт. Вот тут-то всё и выяснилось.
– Что выяснилось? Что, вообще, могло плохого случиться? – не вытерпел я и перебил дружка.
– То и случилось, что я, оказывается, не только включил пещеру, но и сломал её. Теперь она в себя никого не пускает.
– Ха-ха-ха! – рассмеялся я, не поверив в такую чушь. – Мы её бананами и пепси-колой доверху нагрузили. Вот она и обиделась, а не сломалась.
– Слово даю, что сломал. Никого из нас троих в себя не пускает, – чуть не плача, закончил рассказ напарник.
– А мурашки? – ужаснулся я, допустив, наконец, такую возможность, при которой или пещера могла сломаться, или мои напарники утратить посредническую силу.
– И волосы дыбом, и мурашки-таракашки, а пещера не впускает.
– А вот это уже непонятно. Айда на Фортштадт. Я её проверю. Сам виноват, что переборщил с вашим обучением, – приказал я и начал выбираться из подпола.
– Не поможет. Я после того и первого Александра в неё засылал, и второго. Никакого толка, – безрадостно рассказал третий.
– Пока сам не… Пока меня самого не впустят, не поверю. Точнее, я верю тебе, только если она и меня не впустит, тогда беда. А подвалы наши… Ах, да. Мы же по ним и мотаемся, – поразмыслил я вслух, выбравшись из подпола в сарай.
Третий следом за мной высунулся по пояс из лаза, но вылезать не стал.
– Пойду я? Умаялся сегодня. И с братьями воевать, и с твоим миром. Сил больше не осталось, – признался он.
– Иди, конечно. А я пока всё обмозгую. Может даже с миром поговорю на счёт поломки. Или с Угодником. Хотя он нетрезвый сегодня.
– Ну, бывай, – попрощался Александр из Далания и исчез в тёмном омуте подвала.
Я недолго посидел в сарае, но в голову ничегошеньки не лезло. «С впечатлениями перебор, наверное. С утра вон сколько всего со мной было, – только и мог кумекать. – Нужно бы хорошенько выспаться. Школу же никто на завтра не отменил. Сходить нужно, поучиться, как человеку. Потом подумать. Ёшеньки-кошеньки!»
– Угодник! – скомандовал я себе, прервав бесполезные занятия по обдумыванию невероятных вещей, да ещё и дремавшим разумом.
Я задул свечу, сложил спички и огарок на их законное место и пулей вылетел из сарая.
– Деда, я домой, – шепнул я в сторону окошка и умчался к родному порогу.
Прибежав домой, поразился царившей в нём тишине. Никто уже не плясал, не смеялся, не плакал. Даже свет в моей комнате не горел.
– Когда успели? – подивился я скоростному завершению вечеринки. – Где же Николай? – спросил я у себя.
– Пуфф! – дохнуло на меня мирным холодом.
– Ты его спровадил? – ужаснулся я.
– Фух! – подтвердил Скефий.
– А ты знаешь, что у нас Фортштадтская пещера перестала работать? Не твоих рук дело?
– Фух! Чмок!
– Ясно. Ты знаешь, но ни в чём не виноват, – догадался я. – А я хотел Угодника расспросить о таких капризах незнамо кого. Того, кто её запер. Кто это может быть?
– Пуфф!
– Не знаешь. Ладно. Я спать, а ты, если что узнаешь, видео-телеграмму отбей. Прямо ко мне в сон. Договорились?
– Фух!
На этой, совсем не оптимистической, но хотя бы тёплой, ноте я решил закончить бесконечный день и поплёлся отдыхать.
– Когда только успели со стола прибрать? И всё остальное спрятать? – причитал я, укладываясь в кроватку.
* * *
– Эй, соня. Подъём! – растолкал меня папка ни свет, ни заря.
– Что ещё? Уже в школу? В шесть часов утра? – первым делом покосился я на настенные часы.
– Нет ещё, конечно. Я с вопросом к тебе. Ты же вчера с нами не пил. С кем мы гуляли? Хоть убей, не помню, – спросил папка. – Мамка тоже ничего толком не помнит. Так это её братья у нас были? Или, всё-таки, мои?
– Какие ещё братья? – не понял я.
– Один постарше, другой помладше. Одному лет двадцать пять, а другому не больше шестнадцати.
– Эти, – догадался я, что папка и меня – Супермена, и Угодника – брата, глазами и душой помнит, а умом ни капельки.
– Так чьи они были родственники? – пристал отец, будто мне была какая-нибудь разница, кто я, мамкин родственник или папкин.
– Ваши. Обоих. Родные, ближе некуда. Дай поспать. Скоро в школу… Тить-перетить! – взвизгнул я, вспомнив о сломавшейся пещере, и подпрыгнул.
– Как это, обоих? – опешил папка. – Я же вчера так хорошо отдохнул. И душой, и телом. И голова с утра свежее некуда. Не могут быть они мамкиными родственниками. Никак не могут. Мои это.
– Пусть будут твои. Ты же сам вчера им бананы грузить помогал. Ну, где-то в районе…
– Какие бананы?
– Жёлтые. Ты ещё с их кожурой отплясывал. На пороге нашем ещё один ящик стоять должен. И песни вы распевали. И стихотворные анекдоты травили.
– В том-то и дело, что распевали и травили. Распивали, распевали и травили. В таком порядке. Только я ничего этого не помню. Мы же всё в твоей комнате делали. Ты же не должен забыть. Стоп. А ты сам, где вчера весь вечер ошивался? Не помню, чтобы ты с нами за столом был.
– Здравствуйте вам. А кто Мишку Косолапого рассказывал? А кто с Серёжкой сидел?
– Попался. А ну выкладывай всё, что знаешь, – обрадовался папка, как мальчишка. – Какие мы там песни распевали? Которые за душу брали. Некоторые смешные были. Даже мамка и бабуля смеялись. Уж это я помню.
– Мне-то откуда взрослые песни про жало знать? – проболтался я, сам того не желая. – Не-не-не. Даже не думай. Я ни про какие жала песен не знаю. Я только солдатские знаю.
Но было поздно. Родитель сначала замурлыкал мотивчик, на который я исполнял бесконечную песенку, а потом и слова припомнил. Подсказала-таки его неугомонная душа. Наверное, чтобы отвлечь от грустных воспоминаний о погибшем старшем брате, оказавшемся и живым, и… Младшим.
– А потом и сыновей нарожала! Не боится с тех пор она жала! – орал папка вполголоса с порога, а мамка пыталась утихомирить его, думая, что он такой весёлый с похмелья.
Наконец, она вытолкала его за калитку, чтобы удалился на работу, а я поспешил прикинуться спящим.
«Помнится, одиннадцатый хвастался, что его папка поёт строчки из этой песенки. И что он, интересно, скажет, когда узнает, что она теперь целиком по моему миру гуляет? Ни в жизнь же не поверит, что это я её запустил. А что я ещё запустил? Эк вчера женские страдания выводил. Ничуть не хуже мужских. И там, и там было над чем прослезиться», – размышлял я, думая, что убедил мамку в том, что сплю.
– Вставай, – прозвучала команда, означавшая начало новых расспросов и претензий на большее ко мне родство, чем родство родного отца.
– Твои. Твои родственники вчера приезжали, – вырвалось у меня, почти грубо.
– Кто бы в этом сомневался, – как само собой разумевшееся, сказала мама. – На кой отцу напомнил о песне?
– Всё равно бы вспомнил. И зачем вы меня будите?
– Кое-что маме объясни и собирайся в школу. Начни с того, откуда ты ещё утром знал, что у нас гости будут? Уроки же ты ещё в школе сделал. Я сама портфель проверяла. И кто меня надоумил пирожков на вечер напечь? Ни я, ни бабуля об этом не помним. И откуда у нас обезьянья закуска взялась с пепси-колой? Братья мои привезли? А то Мишка уже завтракает жёлтыми шкурками, – озвучила мама список вопросов.
– Ты что, не помнишь, что я вчера допоздна гулял и пришёл, когда ты уже Серёжку укладывала? – попытался соврать и отделаться от допроса.
– И где тебя тогда носило? – сразу нашлась мамка. – Я тут то с бабулей воюю с самого утра, то с родителем твоим. А, оказывается, с тобой нужно.
– А бабушка тебе чем насолила? – обомлел я, а заодно попробовал отстранить от себя рентгеновский аппарат в мамкином лице.
– Ей вчера казарма пригрезилась. Будто бы наш дом стал безразмерным, и в нём солдатики какие-то отплясывали и песни свои горланили. Но я-то из ума не выжила. Хотя, конечно, кое-что необъяснимое тоже вчера видела и чувствовала. Вроде как, папку своего покойного видела, только живого и грустного. Как на фотографиях довоенных. Но это оттого, что мой брат его напомнил. И самогон его тоже особенным оказался.
И как только вчера всю четверть выпили? Кто-то помогал, что ли? Ужас. И почему голова с утра не болит, понятия не имею, – причитала и причитала мамка, позабыв о своих претензиях на родство со мной-суперменом и Николаем.
– Даёте, – вздохнул я, увидев, как бабуля, вернувшись после утреннего кормления всего нашего хозяйства, снова сошлась с мамкой в словесном поединке.
– То сыночки мои были! – атаковала она мамку. – Все мальчишки. Они и на лица одинаковы были. Все десять или даже больше. Как близнецы. В гимнастёрках все. Плачут и поют. Поют и плачут. А Васька с Николаем тоже плачут и танцуют. А остальные мои детки и Гришка только хлопали и смотрели на меня и на них. Я тоже плакала. А на сердце такая отрада была. Такая отрада!
Сейчас же к Варваре побегу. Она же знахарка у нас. Пусть растолкует, какой это самогон был. Я же такая радостная была, будто бы видела всех глазами, а не первачом тем проклятым. Прости, Господи.
– Батюшки, – только и смог я выдохнуть, когда осознал, что вчера происходило на самом деле.
«Оказывается, Угодник не один приходил. Все его близнецы здесь были. Души его близнецов со всех миров в гости приходили. И Дед. Или оба моих деда? И Григорий Федотович, и Андрей Николаевич. И все бабулины дети. А где мои глаза были? Куда я ими смотрел? А душа? Она же трезвая была. Почему не ёкнула? – завертелась в моей голове метель из припозднившихся озарений и возмущений, отчего я перестал слышать всё ещё продолжавшуюся перепалку бабули и мамки. – Так я же не смог бы тогда быть самим собою. Песни бы точно пел, как тот Робертино Лоретти. Про анекдоты уже не говорю. Ай, душенька. Ай, молодец. Сокрыла от меня всех гостей. И правильно, – сменил я гнев на милость, когда представил, чего бы натворил, если бы увидел бабулину казарму с её сыночками-солдатами, подпевавшими мне. – Спасибо миру. Спасибо душе. Всем спасибо за вчерашний праздник Жабы. Или, всё-таки, праздник души?»
Я неосознанно оделся, позавтракал и, взяв портфель подмышку, вышел на улицу. То, что было ещё очень рано, меня нисколечко не волновало, а вот то, что я предыдущий день и вечер провёл, как белка в колесе, и успел столько наворочать, что и с утра голова кругом, меня обеспокоило.
«Будто бы это был не день, а целая череда дней, – рассуждал по дороге в школу. – Не может один день быть настолько безразмерным и долгим, что смог вместить такое количество радостных и не очень событий. А тут ещё пещера взбунтовалась. Может, мне сразу же на Фортштадт?» – мелькнула напоследок крамольная мысль.
– А потом по пиву. А там и до водки рукой подать. Ну, если не до водки, тогда до дядиного самогона, – решил я себя развеселить, болтая вслух. – Как он бабуле понравился. За рецептом умчалась с утра пораньше.
Я дошёл до самой школы, и только уже в ней осознал, что пришёл слишком «первым». Никто ещё не бегал, не дурачился, никого ещё не привезли на автобусе из пригородного посёлка с непонятным научным названием ВНИИМК. В общем, нашёл причину выпросить отвода глаз и упорхнуть на Фортштадт.
– Попробую в пещеру войти. Пустит – хорошо. Не пустит – плохо. Узнаю, работает она или сломалась, – объяснил я себе и Скефию уже в полёте. – Не пустит, значит, после уроков буду искать Угодника, а если его не найду, начну пытать Павла. А если и Павел ничего не знает, обращусь к Последнейшему, который Калика. Ну, а если и он ни слухом, ни духом…
«Попрошусь к Барбарии-Болидии и Провидению», – закончил я уже мыслями с усиленными помехами.
После приземления по-деловому шагнул в пещеру. Сразу пытаться пройти не стал, а решил осмотреться внимательнее. Захотел прочувствовать на своих волосах и мурашках, что всё в порядке, и пещера по внешним признакам и ощущениям рабочая.
Так и случилось. И волосы, и мурашки моментально сошли с ума и взбунтовались моему нежеланию проходить в главный зал подземного ракушечного замка.
– Интересно, а на самом деле, где она находится? В чьём мире? Ведь из неё ход в лабораторию Стихии. И из второго круга… Вернее, из пещеры второго круга, тоже вход к ней же, – начал уплывать в фантазии, но мурашки и волосы были категорически против. – Иду уже. Не буяньте.
Вздохнул, зажмурился и, сделав пару шагов, остановился. По своим прикидкам, я явно уже был внутри Фортштадта, ведь никуда от обследуемой мною стены не отходил. Как стоял рядышком, так и стартовал в пробный поход-проход, конечно, после того, как зажмурился.
– Значит, всё работает, – сказал сам себе не открывая глаз, но ни звука не услышал. – Иду дальше. Образ, встречай гостя.
Привычно споткнувшись о залежи бананов, я открыл глаза и сразу же поднял руки вверх.
– Сим-сим, откройся. Я Александр из мира Скефий. Допущен в святая святых по явному недоразумению. Но, всё одно, включаю пещеру в розетку.
Молнии не заставили себя ждать и врезались в потолок. Всё произошло буднично и вполне ожидаемо. Сразу же включилась голография Млечного Пути, и я продолжил свой шуточный диалог с Образом – ЭВМ.
– Здравствуйте, Образ. Очень приятно, что вы в полном здравии. А мне про вас всякого наговорили.
– Приветствие опознано. Начинаю диалог на произвольные темы. Уточните значение словосочетания «в полном здравии».
– Что тут уточнять? Я рад, что вы в исправном состоянии. То есть, «в полном здоровом состоянии». Так понятней?
– Критерий опознал. Сочетание внесено в память, как дополнение.
– Вот и чудно. Если что непонятно, спрашивайте.
– Критерий опознан. Ожидаю команду.
– А вот теперь я спрашиваю. Почему вчера мои трутни не смогли засвидетельствовать своё почтение? И сразу перевожу: не смогли войти сюда, когда приходили.
– Критерий опознан. Отвечаю. Включена временная блокировка входа для владельцев пропусков первого уровня допуска.
– В честь праздника, что ли? – опешил я.
– В связи с отсутствием команды и какой-либо информации о посторонних предметах на объекте «зал», он же «юрта», он же «звено номер один», он же «объект номер раз», он же «пещера», он же «адресатор». До особого распоряжения проход автоматически заблокирован. На отмену блокировки имеют право лица с уровнем допуска пять и выше, – бесстрастно доложила механическая тётенька.
– Извиняюсь, конечно, но не могу ли я в своём лице с тридцатью шестью степенями магистра пещерных наук отменить эту блокировку? Скажем, для некоторых владельцев пропуска первого уровня допуска. Язык сломаешь с вашими пропуск-допуск.
– Внешняя блокировка может быть «отменена» или «не отменена». Вы можете ввести внутреннюю блокировку на некоторые миры и шлюзы. Для этого вашего уровня допуска достаточно.
– Критерий опознан. То есть, всё с вами ясно. А на кой такие сложности? Просто, отмените, пожалуйста, свою внешнюю блокировку для всех и каждого. Для всех посредников. А с фруктами, что у вас в пещере, ничего страшного не произойдёт. Пусть все, кто захочет, пользуются. Кушают на здоровье.
– Внешняя блокировка отменена. Допуск владельцев пропусков первого уровня на объект «зал» возобновлён.
– Вот и прекрасно.
– Разрешите напомнить правила пользования объектом «зал» и правилами временного хранения имущества?
– Разрешаю, – удивился я тому, что и в пещере, оказывается, есть свои правила, а не только допуски и пропуски.
– Владельцы любого уровня допуска имеют право пользоваться объектом.
Владельцы любого уровня допуска имеют право хранения любого имущества на объекте, при условии отсутствия препятствий для полноценного функционирования объекта со стороны вышеуказанного имущества.
Владельцы любого уровня допуска имеют право хранения предметов как длительного сопротивления окислению, так и краткосрочного, как скоропортящихся, так и длительного срока годности, при условии соблюдения правил хранения.
– Бананы хранить можно? Другие вещи… А куда делся Адмирал? Глобус. Где глобус? – разволновался я, не увидев в объекте «зал» Адмирала.
– Озвучиваю примечание: «Глобус у меня». Подпись заявителя: «Рифма».
– Понятно. Адмирал, значит, на раздваивании. Так-так-так. На чём мы остановились? На бананах. Сколько времени… Время же здесь стоит. Или… А тут время идёт? А то я сомневаюсь, что оно, вообще, стоять может.
– Окислительные и прочие процессы внутри объекта «зал» замедлены до максимально возможного значения. На 99,7% от условий внешней среды на планете. Время стоять не может. Согласно специальной теории относительности, возможны временные локальные релятивистские ускорения и замедления. Они происходят при перемещении объектов и организмов…
– Конкретнее, пожалуйста. Ни укропчика же не ясно. Пока я тут лясы точу, что у меня в школе происходит?
– Назовите критерий поиска.
– Критерий у меня один. Сколько времени в Армавире мира Скефий?
– Локальное время отлично от Гринвича на четыре часа и приравнено к московскому. Время Армавира 07:33.
– Вот спасибо. А во сколько я прибыл в объект «зал», он же «юрта»?
– Вы прибыли в 07:32 московского или 03:32 по Гринвичу.
– Получается, что я тут всего минуту. Красота. Значит, время не «стоит», а «почти стоит». Спасибо за просвещение.
– Отношение обозначено, как один к двадцати шести. Одна минута на поверхности геоида приравнена к двадцати шести минутам в объекте «Зал».
– Ясно. Понял. Вижу. Я с вами тут полчаса. Так же, как и по ощущениям. Ну, не прощаюсь. Возможно, загляну сегодня ещё раз. Один или с парнями. Там видно будет. Можете отключаться. Экономьте электроэнергию. Я пошёл.
– Команда на отключение получена, – доложила Образ и погасила Млечный Путь.
Пещера-объект погрузилась во мрак, а я вернулся на геоид Скефий. Выскочил обратно на поверхность Армавира с его московским временем и отправился в школу за знаниями о процентах, Гринвичах, реляциях и локальных временах.
Глава 17. Предвоенное время
Сокрытие. Полёт. Школа. Размагничивание. Уроки.
Время умерло сразу же после первого звонка. Не замедлилось, как пыталась мне втолковать Образ, а точно умерло. Наотрез отказывалось хоть как-то шевелиться. Еле-еле заставил себя высидеть первый урок.
Ничего интересного, или хотя бы познавательного, после звонка так и не случилось. Переливание из пустого в порожнее на всех этих чтениях, правописаниях, математиках и природоведениях, меня нисколько не устраивали и не вдохновляли. А вопросов для своего обучения, или какого-нибудь поверхностного знакомства у меня накопилось в избытке, и уровень у них был не ниже десятого класса, если не институтского.
Я, конечно, понимал, что всё нужно делать постепенно, и копить знания, начиная с самых азов, а не мотаться по их макушкам за ответами о липовом замедлении времени и окислении, о рукавах Млечного Пути и координатах созвездий, о сверхзвуковых полётах и телепортации. Но только на этих самых макушках мне было тогда интересно. А уже с них я планировал нырять в самую глубину до школьных азов. А не наоборот, от простого к сложному, как у нормальных людей. Только таким образом новые знания могли принести мне пользу.
Так я, по крайней мере, считал, когда сидел в классе и ковырялся ручкой в тетрадке, а сам мысленно копался в складской головушке, перебирая упакованные запасы сведений.
Именно сведений, а не знаний. Простая информация и факты из мизерного по времени и огромного по событиям детского жизненного опыта, пока ещё не ставшие неотъемлемой частью моего понимания мира. А занятие по ревизии или исследованию этих запасов могло быть и скучным, и занимательным одновременно.
«Где я узнал, что такое времяпровождение называется смешным словом “анализ”. Анализ крови, анализ мочи… Анализ знаний или информации. Разве не смешно? – унесло меня вдаль от скучного и бесконечного урока. – Там и там нужно максимально приблизиться, если не погрузиться с головой, и рассмотреть всё в подробностях. Рассмотреть, понять, посчитать, сделать вывод, предусмотрев возможность промаха или ошибки. Или шутки. Кто-нибудь взял и подсунул чай вместо мочи. Или томат-пасту вместо крови.
Невозможно, конечно, накачать в вену томатного сока и прийти сдавать анализ, но принести медсестре какую-нибудь склянку с этим соком и потребовать сделать…
Ну, тоже неправдоподобно. Зато соврать мамке, что вчера у нас были именно её родственники, это запросто. А она, исходя из недостоверной информации, может и бед натворить.
Ну, если не бед, всё равно, что-нибудь нехорошее из этого получится. Например, пикирование с бабулей. А потом с папкой. Не успокоится же, наверняка. Вечером в него снова Тузиком-карапузиком вцепится. И получится из нашего с Угодником душевного вечера какое-нибудь недоразумение.
Нужно бы Скефия попросить, чтоб её слегка…
Уже звонок? Замечательно. Перемена. Короткая, но успею смотаться в Даланий, чтобы успокоить третьего насчёт пещеры».
Выскочив из класса, я забился в дальний уголок к медпункту и отпросился в Даланий. После подмаргиваний Скефия сразу же попросил мир третьего брата о срочном сокрытии и, когда на мой вопрос «Сокрыт уже?» он дунул в меня драконьим факелом, я, как ни в чём не бывало, вышел из своего укрытия в главный коридор первого этажа.
«И этот уже знает об американском походе. Я же в нём тоже посредничал. Вот башка! Но о Горыныче он только у брата узнать мог, – подумал я открытым текстом, чтобы и Даланий услышал мои мысли. – Быстро же мой Горыныч прижился. Ничего не скажешь».
Укропыча я увидел сразу. Он глазел из окна в сторону центральных школьных ворот.
– Надеешься, что я оттуда прилечу? – вкрадчиво шепнул ему на ушко.
– Ну хватит пугать! – встрепенулся третий, вызвав недоумённые взгляды своей новой команды одноклассников.
– Тише ты, второгодник, – шикнул я на братца и увлёк его подальше от чужих глаз.
– Скоро на гору помчимся? – накинулся на меня третий, когда мы уже спрятались у всех на виду у окна напротив дальнего входа в спортзал.
– Если ты насчёт неисправности пещеры, вынужден тебя разочаровать. Она в полном здравии. А хандрила из-за того, что Угодник с папкой её бананами перегрузил.
– Да, ну! – не поверил третий, за что сразу же получил по темечку новеньким американским аргументом.
– Антилопу Гну!
– Какую ещё антилопу? Когда ты уже серьёзным станешь? – обиделся напарник.
– На кой? По жизни нужно ходить с улыбкой. В ней и так всяких проблем выше небоскрёба. Кстати, я вчера в Америке посредником работал. Ей Богу.
– Хочешь, чтобы я снова «да ну» крикнул? – недоверчиво покосился дружок.
– Я серьёзно. Для дела летал. По заданию. Правда, нарядили меня Суперменом… Но об этом потом. Когда по душам беседовать будем. Если, конечно, захочешь. Так о чём это я? Ладно. О пещере тебе сказал…
– Что, по правде бананами её чуть не сломали? – уточнил третий.
– Слово посредника. Я сегодня утром проверил. Можешь в неё слетать прямо на следующей перемене или уже после школы. Честно тебе говорю. Ну, так что, без обид? А то мне пора на уроки. Я сегодня правильный школьник.
– А если всё так, как ты говоришь, можно будет ими угоститься? – прищурил взгляд напарник.
