Текст книги "Изумрудный Армавир (СИ)"
Автор книги: Александр Нерей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
– Ядрёные финики, – брякнул заместитель-экскурсовод и подбежал ко мне, собираясь укрыться от невидимой ЭВМ-страшилы за моей спиной.
– Критерий не опознан, – сказала тётенька.
– Это он так выразился о том, что вы его напугали, – объяснил я Образу. – Ну что же ты? Общайся. Я, между прочим, один был, когда меня носом в Млечный Путь ткнули.
– Выражение внесено в память, как междометие. Ожидаю команду, – оборвала ЭВМ мою лекцию о пещерном геройстве.
– Где в Млечном Пути находится планета Земля? – нашёлся Александр-первый, вперёд всех справившись с волнением.
– Координаты Земли отсчитываются от центра галактики по рукаву Ориона, – сразу же начала лекцию Образ и заморгала сначала центром нашей галактики, а потом рукавом неизвестного нам Ориона. – Расстояние от чёрной дыры, находящейся в центре Млечного Пути, на земле измеряется в световых годах и составляет двадцать шесть тысяч двести восемьдесят лет, – закончила тётенька ЭВМ и заморгала красным кружком вокруг небольшой звёздочки-солнца.
Я вместе со всеми подивился Кармалии, оказавшейся не самой упитанной среди своих сестёр астр, но и не слишком миниатюрной. О световых годах и их количестве я уже откуда-то знал, а вот с размерами и местом прописки мамки наших миров познакомился впервые.
– Световой год, это что такое? – продолжил расспросы первый.
– Расстояние, которое проходит энерго-частица света в космосе за земной календарный год. Земной календарный год равен одной двухсот пятидесяти миллионной галактического года. Галактический год равен периоду полного оборота галактики вокруг оси вращения, – зачастила с объяснениями ЭВМ.
– Хватит о непонятном. Верните нас, пожалуйста, в нашу солнечную систему, – взмолился я, чувствуя себя полнейшим и неграмотнейшим оболтусом.
– Критерий опознан, – откликнулась Образ и выключила Млечный Путь. – Начинаю демонстрацию Солнечной системы без детализации параллелей.
Над потолком включилось солнце, мигом озарив пещеру ярким оранжевым светом, а вокруг него закружились все наши настоящие планеты и планетки, а не многочисленное семейство Кармалии.
– Модель Солнечной системы. Ожидаю команду.
– Вы так не шутите. Давайте детализацию параллелей, – попросил я Образ. – Все обитаемые миры к потолку. Все четыре круга.
– Критерий опознан, – откликнулась Образ.
Все разнокалиберные и разноцветные планеты моментально исчезли, а солнце, моргнув, притушило своё яркое свечение и уставилось на нас портретом улыбавшейся мамки Кармалии.
Через мгновение и все четыре круга голубых планет с такими же улыбавшимися портретами, помогая мамке, озарили всё пространство пещеры.
– Тишкино коромысло! – восторженно выдохнул седьмой Александр, а все остальные онемели и открыли рты.
– Междометие. Вроде бы, восхищение, – поспешил я с объяснениями, пока Образ не начала переспрашивать.
– Обалдеть! – согласился третий. – Сколько же у мамки деток?
– Двести двадцать пять, – похвастался я знанием арифметики.
– Ответ неверный, – не согласилась со мной ЭВМ. – На данной карте изображены миры, которые при соответствующих уровнях допуска, доступны для посещения через адресаторы.
Имеются молодые миры пятого круга без права посещения. Пятый круг не является полным, и доступ в него ограничен по причине процессов терраформирования и сопровождающих его аномалий, – как всегда, бесстрастно доложила Образ.
– Ни фига себе! Туды его, перетуды! – посыпались возгласы на голову электронной тётеньки.
– Междометия. Всё это междометия. Иттить колотить! Это уже моё междометие, – я тоже не выдержал и влился своим голосом в хор восхищавшихся, как будто до этого четырёх полных и посещаемых кругов с близнецами-планетами мне, и всем остальным, было мало.
– А в первом круге сколько? Что-то я со счёта сбиваюсь, – отрезвил наши восторги первый.
– Поднесите, пожалуйста, к нему первое колечко, – попросил я ЭВМ.
– Батюшки! Это я междометие восхищения произнёс, – захлебнулся в эмоциях Александр первый и начал пересчитывать голубые шарики с портретами миров. – Пятнадцать. Двенадцать сыночков и три лампочки-дочки? Это… Междометие… Междометие… И ещё одно, почти матерное, междометие.
– Вот и вы теперь всё знаете, – вступил я с речью знатока. – И пещера, фактически, живая, хоть и командует здесь электронная вычислительная машина – ЭВМ. Я её, по-космически, Образом зову. По-морскому – объект номер раз. И с количеством миров первого круга у нас получается полнейший недочёт. А если узнаете, что наша посредническая нумерация с конца, то междометия ваши до утра не умолкнут. Покажите нам номера миров, – попросил я Образ.
– Критерий не опознан, – заявила ЭВМ, но сразу же перенесла мировой круг от первого близнеца ко мне.
Я отыскал взглядом Скефия и ткнул в его портрет указательным пальцем.
– Первый мир, – озвучил необдуманное действие.
Моментально вся световая феерия выключилась, и пещера погрузилась во мрак, зато над моим выходом в мир загорелась цифра один.
– Напрасно это сделал. Погорячился. Зато теперь все видят, что над римской цифрой двенадцать красуется наша русская единица, – повинился перед близнецами, но тем было явно не до моих речей.
– Это что же получается? – возмутились чуть ли не все цепные и охотничьи. – Нас что, дурили до этого?
– Не дурили, а готовили к тайным знаниям, – попытался я реабилитировать Павла с его особым видением мироустройства. – Помните, что наша служба тайная? А это сверхтайны. Сверхсекреты. Потом попытаетесь всё понять. Может даже, и Павел об этом ни слуху, ни духу. Я же случайно обо всём таком и прочем узнал.
– Может быть, всё снова включить, чтобы получше разобраться? – взял слово шестой Александр.
– Включить можно. Только мы ещё больше путаться будем, – засомневался седьмой.
– А так мы не путаемся? Так мы всё правильно делаем? Если у них человеческие лица, то и нумеровать их нужно по-человечески. Даже не нумеровать, а имена придумать. Как у Стихии! – разгорячился третий.
– Ничего мы придумывать не будем, – начал я приводить всех в чувства. – Сначала привыкните к той мысли, что их пятнадцать, и что среди них есть сестры. Я вот, например, был во втором круге. Так там девятнадцать сестёр и всего девять братьев. И всех их люди по номерам зовут.
– Есть же Млечный Путь, Орион, Персей, Кассиопея, – не сдался третий.
– А так же Первый вокзал, Второе водохранилище, Третья больница, – парировал я. – Если наши мозги так устроены, то и не будем пока заморачиваться. Начнём с малого, а не с донкихотских наскоков на сокрытых сестричек.
– Давайте и на другие выходы глянем. Правда, что ли, они все неправильные? – с сомнением в голосе попросил первый.
– Сам вставай на бананы и проси, – сдался я под горящими праведным гневом взглядами сослуживцев.
Первый, чуть ли, не запрыгнул на ящики, а вот потом растерялся и заморгал глазками, то ли позабыв порядок включения, то ли испугавшись своей отчаянной смелости.
– Руки… Руки к потолку и представься, – подсказал третий.
– Я тоже Александр из мира ном… – начал первый, но осёкся. – А из какого я мира? Если все наши номера неправильные, – потупился он окончательно.
– Она нас знает по посредническим номерам. А по ним ты из первого мира, – успокоил я напарника.
– А давайте сразу начнём правильные номера говорить? Пусть она знает, что мы теперь в курсе этих тайн, – продолжил колебаться первый.
– Не включится. Она же не поймёт, что вы об этом уже знаете, и подумает, что это или шутка, или ошибка. И потом, нужен очень высокий уровень допуска, чтобы сменить этот пароль.
И сами путаться будем. Я, между прочим, до сих пор свой мир так и называю двенадцатым, а не первым, – прочитал я длинную лекцию, в процессе которой успел передумать. – О чём это я? Наши же пароли параллельные. А настоящие мирные номера никто ещё не отменял. Это всё моя инициатива была. Чтобы и вас пещера слушалась. Называй себя пятнадцатым и всё. Начинай!
– Был первым, стал последним, – вздохнул Александр из Корифия, но руки к потолку поднял. – Я посредник из п… пятнадцатого мира. Александр, сын Василия, внук Григория, правнук Федота. Прошу Образ о повторном включении в работу, – торжественно, но как-то обречённо, выговорил первый и выстрелил молниями в потолок.
Через секунду Кармалия уже расцвела оранжевым центром нашей маленькой подземной вселенной, а четыре круга лепестков-деток закружили свои хороводы, заново осветив пещеру.
– Поднесите к пятнадцатому первый круг, – попросил я ЭВМ. – Он сейчас нажмёт на все миры, а вы сразу не выключайтесь, а покажите нам выходы к ним и, если конечно можно, проходы в другие звенья и шлюзы. Нам очень-очень интересно.
– Критерий опознан. Режим «Standby»… Извините. Режим «Готовность» отключен. Включен обучающий режим вариант номер три.
– Вот повезло, – вяло пошутил я и, обращаясь к первому, выпалил: – Нажимай уже. И слазь с фруктов.
Первый быстро перещёлкал миры и спрыгнул с коробок, а Образ, не выключаясь сама и не выключая детализации параллелей, зажгла все номера на выходах в миры первого круга и два, никому из нас неведомых, знака над проходами в шлюзы и звенья.
– Фантастика, – выдохнул первый. – То есть, междометие.
– Ещё какое междометие, – согласился с ним третий. – Такое междометие, что мозги плавятся. А если бы вам сейчас живую виноградную лесенку от Стихии опустили, вы бы в обморок упали.
– Мы сейчас не за этим собрались. Вы собрались, а я случайно зашёл. Изучаем миры и проходы к сёстрам, а потом расходимся. В следующий раз продолжим тайные исследования, – раскомандовался я. – Время тут почти в тридцать раз медленнее, а, всё равно, тикает. Пора закругляться.
– А эти две закорючки, что означают? Племянников, что ли? – спросил седьмой.
– Это проходы в другие круги. Вернее, один проход в такие же пещеры в нашей грозди, а другой в пещеры с проходами в следующие обитаемые системы. Не одно же наше Солнце со своими детками имеется в Млечном Пути, – рассказал я безо всякой задней мысли.
– Это ты нам сейчас, так вот, запросто, брякнул, что где-то там живут инопланетяне? – взревел благим матом Александр-третий. – И их может быть очень и очень м-много?
– Чудак. Мы все инопланетяне. Я с первой планеты, ты с одиннадцатой, первый наш с пятнадцатой, и так далее. И всё это только в нашей… Как там? Во. В грозди. Или в Солнечной системе с параллельными обитаемыми планетами. С детьми Солнца, – разразился я поучениями. – А о других «нечеловеках» можно, конечно, и у Образа узнать. Но я, если честно, ужас как боюсь даже думать о них, не то что спрашивать.
– Не-не-не! Я и так сегодня спать не смогу. Если можно, закругляемся, а? – взмолился первый Александр.
– И мне на сегодня… междометий достаточно, – признался шестой.
– Тогда запоминаем всё глазами. Каждый запоминает свой правильный номер мира. И пока только его одного. И все запоминают, что проходы к сёстрам за номерами шесть, двенадцать и тринадцать. Наша первейшая задача – это осознать всё и переварить. Свыкнуться с этими секретами. А когда внутри проснётся нестерпимый голод к новым знаниям и приключениям, мы организуемся и совершим пробные вылазки в эти женские миры. Разведку и знакомство с сёстрами-мирами.
Я планирую далеко от пещер не отходить, а только поглазеть с Фортштадтов на их женские Армавиры. Ну, и поздороваться с тетеньками-мирами, конечно. Представиться им, узнать об их благосклонности или враждебности, и сразу назад. Так что, как созреете, милости прошу к нашему шалашу. А сейчас набирайте бананы и по домам. Другие короба с китайскими подарками после исследуем.
Я закончил командирскую речь и попросил Образ выключить иллюминацию.
– Мы на сегодня всё. Если кто из присутствующих примчится чтобы удостовериться, что всё было не во сне, а взаправду… Ну, или бананами разжиться, попрошу откликаться на все их просьбы. А сейчас, благодарю за работу. До свидания.
– Команда на отключенье получена. Обучающий режим номер три выключен. Режим «Stand by» включен, – доложила ЭВМ и отключила пещеру.
– Тьма. Привычная и родная тьма, – обрадовался второй Александр, подав, наконец, свой голос. – Пепси-колой угоститься можно? У меня во рту ещё в самом начале пересохло.
– Конечно, угощайтесь. Если сможете её без открывалки открыть, то и на здоровье, – разрешил я всем желающим.
– Можем-можем. У меня складной нож есть, – доложил седьмой, и все братья раскупорили по бутылочке и угостились шипучим напитком.
Я вспомнил о своём американском кладе и поспешил его раскопать. Отсчитав пять монет и, закопав остальные обратно в песок, раздал каждому присутствовавшему по одному доллару.
– Возьмите на память о секретном собрании. Я из Америки их привёз. О ней потом поговорим. Монеты будут нашим тайным паролем. Лично я не обещаю, что каждого из вас угадаю, когда встречу в следующий раз, а вот, увидев у него монету, сразу смекну, с кем имею дело. Договорились? Айда по домам, по мирам.
Напарники, напившись пепси и разделив один банановый ящик на всех, начали прощаться и расходиться, а я взял опорожнившийся картонный короб и сложил в него все опустевшие бутылки.
После короткого прощания поднял короб и пошагал в ракушечную стену с римской цифрой двенадцать, напрочь забыв о плохом поведении Скефия.
Только когда уже выбрался из пещеры и открыл рот для просьбы о переносе домой, опомнился, но всё-таки дрогнувшим голосом попросил:
– Домой бы меня? Я тебя почти простил. И тебе пора перестать обижаться.
– Фух! – согласился Скефий.
– Тогда коробку домой, а меня на свалку. То есть… Ну, ты понял. И разбуди перед пятью часами утра. Ты же слышал мой разговор с дедом. Мы завтра с ним в вулкане купаться будем.
Мир вырвал из моих рук коробку, и она в то же мгновение исчезла. Потом он приподнял меня над землёй, а дальше выстрелил, как ядром из пушки. Через несколько секунд я уже приземлился посреди своего двора.
«О сокрытии так и не вспомнил», – подумал, испугавшись, что меня запросто могли увидеть родители.
– Пуфф! – успокоил меня Скефий и подтолкнул к родному порогу.
Глава 19. Чистый четверг
– Как вы тут? Всё в порядке? – спросил я у своего семейства, когда ввалился в зал с включённым телевизором «Рекорд».
– Что с нами сделается? – нехотя поддержала беседу мама.
– По телику что-нибудь интересное будет? – вспомнил я о самом главном источнике новостей.
– Ты ужинал? Иди на кухню. Съешь, что тебе оставили. Когда только со двора сбежать успел? – отрешённо высказался вполне трезвый родитель.
«Значит, никаких капризов и расспросов? Даже странно. Не слишком ли их мир причесал? Тихие все какие-то. Только Серёжка шевелится. Ладно. Ужинаю и жду программу “Время”. Гляну последние новости, а потом можно и в кровать. Завтра с утра пораньше банный круиз. Или вулканические приключения двух… А дед, интересно, как порхает? Как бабочка, или в шляпе и плаще, как Супердед? Волшебная палка у него точно имеется», – размышлял я, расправляясь с незатейливым ужином, торопясь вернуться в гущу семейных посиделок.
Когда покончил с остывшей порцией пельменей, слегка за собой прибрался и вернулся к телевизору, но новостей так и не увидел. После совсем неинтересного фильма телевизор был выключен ровно в 21:00.
Все разбрелись, и мне ничего не осталось, кроме как потушить свет и упасть на своё королевско-суперменское ложе для полноценного, но на пару часов укороченного, ночного отдыха.
* * *
Никаких снов или мороков в ту ночь я так и не увидел, хотя страстно желал пообщаться либо с Кармалией, либо с самим Провидением. Может быть, мне просто-напросто нужно было выбрать и пожелать кого-нибудь одного? Но, кто же знал.
Я уже и не помнил, когда видел обыкновенные детские сны, пусть даже страшные. И о мороках мне уже давненько не напоминали. То ли немного повзрослел, то ли пока нечему было учить, то ли не за что наказывать. А может, так с житейскими и мировыми переменами замотался, что разучился смешить в мороко-зрителей? Скорее всего, всё было не совсем так. Или совсем не так.
«Это по моим внутренним ощущениям прошла масса времени, а на самом деле я ещё и недели дома не пробыл после возвращения с победой. Прошло всего… Три дня? И во втором круге не так уж долго комсомолил. Дней десять-одиннадцать, не больше. Итого пара недель. А кажется…» – размышлял я недолго, собираясь с силами, чтобы пробудиться и очнуться окончательно.
Как бы там ни было, а проснулся я сам. По крайней мере, так посчитал, что обошлось и без мирной помощи, и без душевной, потому что никаких звуков или воздействий не услышал и не почувствовал. Может, не запомнил.
Абсолютно всё было в порядке… Пока не открыл глаза, чтобы взглянуть на настенные часы.
То, что со мной стало что-то не так, догадался моментально, но мне было гораздо важнее понять, сколько же времени показывают часы, оказавшиеся где-то внизу, да ещё и кверху ногами. Что там часы! Вся комната в тусклом свете ночника перевернулась вверх тормашками. И всё это за спокойную и ничем не примечательную ночь.
По ощущениям с закрытыми глазами всё было, как будто, в порядке. Низ внизу, верх вверху, но стоило открыть глаза, и вся комната… Весь мир переворачивался с ног на голову.
Причём, сама голова не кружилась, а значит, пока спал никакого отравления или опьянения не произошло.
– Мировая обструкция в действии? Точно. Не больше, не меньше, – подвёл итог я перевёрнутому анализу всего увиденного и замер на краю кровати с закрытыми глазами, боясь коснуться ногами потолка.
– Фух! – признался мир, что это его проделки.
– Мстишь, – немногословно расценил я его злодействие и в то же время, вроде как, задал вопрос.
Скефий ничего не ответил, и я, понадеявшись, что он мигом всё исправил, распахнул глаза и снова увидел всё вверх ногами.
Собрав волю в кулак, внимательно посмотрел на часы и снова закрыл глаза, начав по памяти разглядывать стрелки на циферблате. С первого раза ничего не получилось, а с третьего я просто перевернул часы прямо в своей голове и, наконец, разглядел, что уже без десяти минут пять.
– Значит, не желают меня препровождать на вулканические забавы. А в школу тоже кверху ногами пойду? – спросил я, всё ещё надеявшись, что это со мной надолго.
Снова молчок. Ни намёка, ни вздоха. «А я и так смогу до Павла добраться», – разозлился на перевёрнутую обструкцию, на саму шутку, а не на шутника. Будто бы получил от дружков шуточное мальчишеское испытание на зрелость или смелость, а, скорее, на координацию и согласованность перевёрнутых движений.
Я по памяти, лишь изредка ненадолго открывая глаза, не спеша оделся и обулся. Свой дом знал прекрасно, поэтому мог бродить по нему не открывая глаз, но, оказалось, что мир не только перевернулся, а ещё и поменял местами правую и левую стороны. То есть, всё оставалось, как обычно, пока не пытался что-либо разглядеть или отыскать. Или взять в руки.
Первая большая проблема случилась с банным полотенцем, которое нужно было обязательно захватить с собой, но я никак не мог, не глядя, бесшумно войти в спальню, чтобы извлечь его из родительского шкафа. Пришлось взять напрокат обыкновенное от рукомойника, при этом чуть ли не переполошить всё спавшее царство. Ещё немного и свалил бы эмалированный таз с табурета, стоявшего под рукомойником. Вовремя зажмурился и чудом успел кое-как сориентироваться, чтобы поймать его уже на лету.
Почти невозможно думать, что видишь предмет справа, а протягивать к нему левую руку, и не поднимать её, а опускать. Жуть. Тем более в потёмках, спросонья и без всякой маломальской подготовки. Хотя бы моральной.
Начал моргать через равные промежутки времени, чтобы было не очень часто, и я мог в мыслях успеть перевернуть всё увиденное и узнать, где нахожусь и куда следовать дальше. Потом делал несколько шагов, снова моргал, снова переворачивал, ориентировался, и снова шагал.
К калитке подошёл довольно быстро. Не торопясь, отпер её, вышел на улицу, и так же, пытаясь не зашуметь, притворил.
Туман смолчал, щеколда не звякнула, дорога была свободна. Осторожно вышел на середину улицы и проследовал по назначению, всё так же моргая и переворачивая картинки родной улицы обратно небом вверх, а дорогой вниз.
Только право и лево так и не научился отражать, но это меня беспокоило меньше всего. Я всё так же, по памяти, сначала зажмурившись, поворачивал, а потом уже продолжал пеший путь по небу до самой Америки, на которую и свалился обессилевшим телом, как только осознал, что, наконец, добрался.
– Вот оно, как, – услышал дедовский вздох, когда тот вышел из двора, а потом приземлился рядом. – Всё-таки сдюжил. Ладно, застегни куртку. Отправляемся.
– Меня ночью наш мир покалечил. Мозги перевернул. Или глаза. Так что, я с тобой сегодня не вулканический напарник. Извини, конечно, но я и глаз открыть не могу. У меня верх внизу, а низ вверху. Лево справа, а право слева, – пожаловался я Павлу, не взглянув на того и не поздоровавшись.
– Опоздал ты, малость, с оправданьями. Мы уже в пути, – ответил дед.
– Я сейчас всё вверх тормашками вижу. Того гляди лоб или нос разобью. Ну, какие мне… Что ты сказал? Уже летим? – взвизгнул я, когда, почуяв неладное, приоткрыл глаза и осознал, что нахожусь всё ещё на Америке, вот только уже где-то в ночном поднебесье.
– Он тебя перевернул, и ты его переверни. Закидывай ноги на спинку, да смотри на рассвет. И не дрейфь. Повыше, чтобы плечи на сидении оказались. Упрись. Неудобно, зато всё будет видно, – как ни в чём небывало, командовал дед, а я, подчинившись его невозмутимому голосу, всё так и сделал.
Голова моя оказалась на уровне дедовых колен, плечи на скамье, а спина изогнулась так, что ноги, зацепившись обратной стороной колен, свесились за верхней доской спинки, потому что в полёте забор позади летавшей Америки отсутствовал.
Конечно, всё равно, все ощущения были ненормальными и неестественными, но я успокоился и внушил себе, что всё в порядке, что так и должно быть, а неудобства мои из-за недосыпания и моего же баловства.
Всё это успел как раз вовремя. Рассвет, разукрашивая малиновым заревом треть неба, быстро наступал. Точнее, мы на него наступали. Неслись над землёй на сверхзвуке. Причём, бесшумно.
Минута, другая, и яркое красно-малиновое солнце, показавшись своим краешком над горизонтом, сначала начало глиссировать в сторону, а потом всё больше и больше поднималось, продолжая скользить, пока не оторвалось от земли и не подпрыгнуло в небо. Потом оно принялось светить ярче и ярче, постепенно меняя свой цвет на желто-оранжевый.
Мы продолжали нелепый и карикатурный полет на скамейке, и солнце продолжало лететь и двигаться в сторону. Лететь, распространяться и подниматься.
Я с восхищением наблюдал за рассветом, который, как в ускоренном кино, проходил очень быстро. Считанные минуты, и мы с дедом оказались среди бела дня, посреди голубого неба, довольно высоко над землёй, где-то посреди нашей необъятной страны.
– Я же тебе рассказывал, что всё будет и глазу приятно, и весьма проворно. День-то настал одним махом. А я с вечера на Курилы напросился, так что, как солнце окажется на юге, мы начнём приземление, – спокойно повествовал Павел, будто мы с ним не впервой путешествовали верхом на волшебной Америке.
– Так ты, оказывается, на скамейке всюду летаешь? – попытался я поддержать непринуждённый диалог.
– Не на табуретке же. Стар я уже в мотыльков играть. Вот наш мир и надоумил меня скамью поудобнее справить и под это дело приспособить. Ты не думай. Она снова врастёт в землю по нашему возвращению. И на острове после посадки стоять будет не шелохнувшись.
– Ты не знаешь, надолго он мне «кверхтормашию» устроил? – спросил я и кое-как перевернулся ногами вниз, после чего, конечно, зажмурился и продолжил полёт, лишь изредка приоткрывая глаза.
– Слыхал я про такой фокус. Но, вроде, больше трёх суток это никак не может продолжаться. На четвёртый день сама голова научится внутри себя картину переворачивать. А за что он тебя так?
– Обиделся. Он ко мне со всею душой, а у меня… В общем, не оправдал я его интересов и надежд. Три дня, говоришь? Долго. В школу неудобно будет ходить. А писать в тетрадках я, наверно, не смогу. И ладно. Перетерплю. После наверстаю, конечно. Лишь бы к докторам не загреметь.
– Он этого не допустит. Ежели собрался проучить, заставит самому шишки набивать, а не за доктора прятаться.
– Я ему это припомню. Вчера Горыныча состряпал и народ потешал, сегодня из меня потеху смастерил. Поделом, наверно. Так ты мне поможешь не утонуть в твоей паратуньке? И почему, интересно, горячий вулкан с водой так смешно назвали? Слово какое-то несерьёзное.
– Вообще-то, на Камчатке есть речка Паратунка. А рядом с ней и вулканы, и горячие гейзеры. Ключи горячие из-под земли бьют. Народец ещё в приснопамятные времена понял, что и париться в них полезно, и грязью тамошней пачкаться, вот и начали помаленьку пользовать природный подарок.
Но и на других вулканах подобное богатство имеется. На островах, что Курильскими зовутся. И другие места сначала в шутку называли паратунками, а потом прижилось это имечко. А означает оно бассейн или ванну с горячей ключевой водой или той же морской, но нагретой.
Тело и в морской воде, знаешь, как распаривается. Но температура должна быть не выше сорока градусов. Чтобы самому не ошпариться и хозяйство своё вкрутую не сварить. Чтобы только телом пропариться. Хворь из себя выгнать или жир лишний. Из меня пот старческий выходит, а после прогрева и суставы кое-как двигаться начинают. Спина, опять же, прогревается и на место встаёт. За тем и летаю в такую даль. Хорошо, что возвращают быстро. И не обветривают по дороге.
– Так паратунка или паратунька? Как правильно? – уточнил я, на всякий случай.
– А никак не правильно. У всяких мест свои имена имеются, как у людей. Это мы по серости своей их обобщаем этим словом. А смягчать его или нет, каждый сам решает. Просто, ежели ты скажешь, что собрался на Генеральские ванны, тебя не все поймут. Даже на тех же Курилах. А вот ежели скажешь, что в паратуньку едешь, тут тебя, почитай, весь Дальний восток уразумеет.
– Лишь бы там никого не было. Там же день уже. Ещё и Чистый четверг. Небось, очередь в бассейн твой будет.
– Из медведей, что ли? Или ты голых девок испугался? Так они там редко оголяются. И глаза у них, ежели что, отведёнными будут. Никого там в это время не бывает. А настоящий Чистый четверг только раз в году на Страстной неделе. Так что, твоё дело париться и на ус мотать. Вдруг, кому такая «горячая» помощь понадобится? Тому же батьке. Завернёшь его, болезного, в покрывало, и в вулкан на распаривание. Только и глаза, и думки его с помощью товарища «Эс» подправишь.
Я в самом начале откровений деда о медведях и голых девицах уже был с открытыми глазами и перевёрнутой мировой картинкой, а при упоминании товарища «Эс», так и подпрыгнул в этой картинке прямо… Вниз. Чуть с Америки не свалился.
«Выходит, Павел знает и помнит имя Скефия. “Товарищ Эс”. Придумал же. Как бы его расспросить?.. Может, не надо? Но всё равно же не утерплю», – замелькало в перевёрнутой голове вывернутыми наизнанку мыслями.
– Что за зверь? Товарищ этот, которого ты назвал, «Эс», – еле сдерживаясь от дрожи в голосе, спросил у деда.
– Бог его знает. Это ещё пращуры от нашего ремесла так мир обзывали. Планету нашу. После и на аглицком переврали. «Эс» или «Ес», или «Ёс». Что-то подобное, – разъяснил Павел.
– Earth. Так вот, откуда у американеров и англичан название земли. Думают, что мир землёю называют? Или землю миром? Товарищ Эс. А я-то, дубинушка, Бог знает, что подумал, – разочаровался и возгордился я одновременно.
«Получается, что по родному Скефию и все остальные миры по-английски товарищами Эс кличут. Заглавный товарищ, который сегодня совсем не товарищ», – соображал я перевёрнутыми мозгами.
Тем временем мы уже вовсю неслись над морем.
Неудобно разглядывать всё вверх ногами, но всё равно интересно. Синее-синее море с барашками на гребнях волн напоминало синее небо с облачками, и когда наша Америка приступила к взлёту в это самое море, я вздрогнул и зажмурился.
Не мог справиться с чувствами взлёта, который на самом деле был посадкой. Снижением, а не подъёмом. Может, поэтому пропустил все подробности посадки на остров. На первый в моей жизни остров со спавшим вулканом и гейзерами.
– Распрягайся. Мы на месте, – доложил дед, и я раскрыл глаза.
– Где же вулкан? – опешил, когда не увидел из-за тумана вершину горы с кратером на макушке.
– А ваше благородие уже выздоровели? – покосился на меня дед.
Пока соображал, о чём он спрашивает, дед начал раздеваться прямо на бережку небольшой, но достаточно глубокой лужи, со всех сторон обложенной валунами и камнями. В эту лужу или, скорее, маленькое озерцо впадал, а потом вытекал прозрачный ручеёк с горячей водой, отчего и она сама, и вся округа была погружена в бледный еле прозрачный туман.
– Меня что, уже простили? Дед, мне снова мозги на место вправили. Я теперь всё вижу, как обычно. Всё ногами вниз, – обрадовался я подарку товарища Эс.
Дед сначала раздевался и складывал свои вещи на Америку, которая вросла в землю рядом с озерцом-запрудой, а потом неожиданно зашвырнул всю эту охапку в воду чуть ниже по течению горячего ручья, со всех сторон заросшего буйной осенней растительностью.
– Мир, сделай старику доброе дело. Простирни покуда я на процедурах, – попросил он Скефия и, отбросив палку в сторону, начал осторожно входить в подобие заводи не более метра в глубину.
Дедовские тряпки сначала нырнули в воду, потом покрылись какой-то мутью с пузырьками воздуха, потом муть и пузырьки унесло вниз по течению, а вещи остались плавать возле бережка.
Павел опустился в бассейн в рубахе и трусах, которые прямо на нём покрылись той же пузырившейся мутью, и «стирка» повторилась.
– Обнажайся и в воду! После взлёта разглядишь остров и океан. И простирни всё, что на себе. Мир о том попроси. За минуту всё высохнет, вот увидишь. Он нынче добрый.
Согласился же на счёт твоего прощения, так что, получай удовольствие. Это и есть паратунка или паратунька. А я, с твоего позволения, расслаблюсь.
Дед зажмурился и повис в толще горячей воды, раскинув руки в стороны, оставаясь на поверхности только своей бородой и лицом, а я, перестав озираться по сторонам, снял с себя обувь, куртку и оставил их вместе с полотенцем на Америке. Потом прямо в одежде залез в кипяток, выбрав место, которое было помельче, чем дедово, после чего попросил Скефия о стирке.
Поначалу вода просто обжигала и никакого удовольствия от вулканического погружения я не получил, а вот, когда всё тело привыкло к теплу, оказавшемуся не таким уж и кипящим, я тоже воспарил, оставив над водой только нос и глаза.
Наш каменный бассейн был не более двадцати шагов в длину и пяти-шести в ширину. Течение в ручье оказалось довольно ощутимым, и по телу то и дело пробегали волны более тёплых струй, доставая до кожи через одежду. Получался какой-то водный массаж с тепловыми контрастами, от которого я расслаблялся ещё больше.
