Текст книги "Изумрудный Армавир (СИ)"
Автор книги: Александр Нерей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
– Понял тебя, понял. На пользу занятие пошло? – оживился Виталий, когда я перепрыгнул с русского на английский.
– На кой я тебя послушался? Лучше бы сразу за физику взялся. «Только физика – соль. Всё остальное – ноль». Ну, или теологию. Или философию. Или…
– Или алхимию. Лженаука, но кое-что объясняет, – залез Виталий на своего конька, явно собираясь рулить нашей беседой.
– Я, между прочим, с готовыми вопросами прибыл. «Просвети» меня, пожалуйста. Открой тайну, сокрытую туманом. Кем, или чем я был в целой душе? За что отвечал? Почему я ни пчелки, ни осинки не помню о своих служебных обязанностях? – спросил я Правдолюба.
– Ты за логику отвечал. За целесообразность. Я что, не говорил? А не помнишь о ней потому, что тебя никто не отторгал. Тебя любя «выронили» от травмы или от потрясения.
Когда не по злому умыслу фибра от души отскакивает, она в тот момент отдаёт всё своё знание и умение целому… Как же тебе объяснить? Все малиновки свои возвращает мамке-душе, а взамен получает… Или пробуждает в себе? В общем, у неё появляются другие осы, в которых все знания о человеке в виде сжатых… – окончательно запутался в объяснениях Правдолюб и меня заблудил в укропных зарослях моего же любопытства.
– Значит, я фиброатом логики. Целостности и образности. А мои пирожки с кутятами? Они за что отвечали? За неё же? Или за нецелостность и безобразность?
– С кутятами или котятами я не знаю, а только вы все разные. И не по вашей бывшей профессии, а ещё и… Чуть не проболтался. Просила же… О чём я? Напомни старику-фонарику. Светильщику…
– Могильщику. Выкладывай, что и кому обещал, когда фиброкастрюльки просвещал, – попытался я поймать Виталия на слове. – То, что мы все разные, уже и сам догадался. Потому как, смотрим на одно и то же, а видим совершенно разное. А вот кто тобой рулит, у меня логики не хватает разобраться. Кто она, которая просила? Душа? Кармалия?
– Душа. Кармалия. Ишь, куда хватил. А хоть бы они. Она. Как твой Паша говорил? Изыди. Вот. Мал ты… Да удал. Ладно. Чтобы сокрыть целое, жертвуют малым, – что-то боролось внутри Правды, мешая ему говорить эту самую правду.
Виталий почесался, поёрзал, а потом надел очки с лучами и скомандовал:
– Зови, кого ты хотел. Я погляжу, и всё доложу. Кто был, откуда взялся, кем станет.
От такого поворота дел я ненадолго остолбенел. «Вот, оказывается, какими способностями обладает Правда. Кого же позвать? Первого или одиннадцатого? А, может, с себя начать?» – зажужжали осы в моих треуголках.
– С меня начни, – потребовал я, но Виталий сразу же скорчил кислую мину. – Что опять не так?
– Как я самому объекту про него рассказывать буду, если мне сначала его нужно усыпить, а до того в фибру собрать?
– А разве ИИНПФ тебе мало? – удивился я.
– ИИНПФ сегодня один, а завтра другой. Целиком фибра нужна. Если ты, конечно, прошлое узнать собрался, – еле слышно пробубнил Правдолюб. – Давай с первого, а? Он ведь у тебя… Его душа…
– Первый! – взревел я сиреной от пожарной машины. – Быстро зайди к нам!
– Чего ещё? Это не я. Честное осколочное. Я сразу предложил все твои малиновки отдать, – с порога начал оправдываться КО – осколок из Корифия, когда увидел наши серьёзные рожи.
– Сфибрись на минутку, – попросил я товарища.
– Зачем? Опыты будете ставить? – засомневался друг в наших честных намерениях.
– Будем, – подтвердил я. – Для дела надо. Правда тебя прорентгенит, потом всё и о тебе, и обо всех нас, расскажет. Ты же хочешь узнать, что с нами будет?
– Только, чур, в кокон не засовывать. Я же пока в себе и при памяти, – выдвинул встречные условия напарник.
Он сначала завис в воздухе, потом разобрался на запчасти, после чего расправил все изгибы и свёртки, выпрямляя свои треугольники. Через минуту готовая фибра в исполнении осколка номер один предстала нашему вниманию.
– Начинайте, – скомандовал нам КО.
– Начинаем, – согласился Виталий и включил очки для просвечивания.
Шестиугольник первого под невидимыми лучами очков заискрился, засверкал, потеряв цвет своих треугольников, стал совершенно белым и зеркальным, а я увидел молнии-волоски, выросшие из его фибры со всех её сторон. Волоски длинными и подёргивались, меняя свои изгибы, словно ощупывали всё вокруг.
– «От особи мужского пола. Отвечала за трудолюбие», – начал Правда читать фибру, как открытую книгу. – «Отторгнута по договору с…» С нею самой? Ого! Странно. Впервые такое вижу. Что ещё за полюбовное соглашение? Нет никакой травмы. Никакого… Никаких эмоций. Несёт полную информацию о человеке для последующего использования в жизни… В своей жизни? А отторгнута тогда на кой? Непонятно.
Правдолюб снял очки, и фибра первого снова стала цветной и «стриженной».
– Скоро вы начнёте? Надоело уже висеть, – начал нудить первый.
– Разбирайся. Мы уже закончили, – скомандовал Правда. – И второго нам позови.
– Что прочитали? Что увидели? – пристал к нам КО.
– Что ты за трудолюбие отвечал, – отрезал Виталий. – Кыш отсюда, пока осы целые.
– Поэтому тебе везде пчёлки грезятся, – утешил я напоследок первого, который, разобрав свою шестиугольную фибру, не стал собираться в углозавра, а вылетел в двери всеми своими треугольниками, как осенними листьями.
– После второго одиннадцатого позовём, – задумчиво выговорил Правдолюб, как будто сам себе.
– Может, меня про… Глянешь? Потом всё расскажешь. Ну, пожалуйста, – предложил я свою фибру для просвечивания, пока мы ожидали второго ГВ.
– Мне интересней одиннадцатый, – заупрямился Виталий.
– Если ему душа рыбкой показалась, за какие такие чувства он может отвечать? За рыбалку? За азарт? Меня давай…
– Звали? – перебил мои страдания осколок номер два.
– В фибру, – распорядился Правдолюб без лишних сантиментов.
– Знаю уже. Только и про будущее не забудьте рассказать, а то парням скажу, что вы нас дурите. Тогда больше никто к вам на осмотр не придёт, – бурчал второй, разбираясь на запчасти.
– Напомнишь – обязательно расскажем, – пообещал я, недовольный отказом просветить меня вперёд одиннадцатого.
Когда второй стал фиброй и засверкал в лучах очков Виталия, я услышал его «подробное» бормотание.
– «Мужского пола… Отвечала за общение. Отторгнута… С нею». И этот тоже самое. Ни травмы. Ни чувств. Ни эмоций. «Несёт полную информацию для жизни». Чепуха! Бессмыслица. Абсурд. Нонсенс!.. Двенадцатую сюда, – взревел Виталий нечеловеческим голосом.
– Вот она я, – обрадовался я и начал подниматься в воздух, чтобы разобраться на запчасти.
– Отставить! – рявкнул Правда и зло сверкнул глазами.
– Что отставить? Что отставить? – хором спросили мы со вторым.
– Я же просил одиннадцатого, – взмолился Правдолюб.
– А мне рассказать? Кто я, и что со мной будет? – опешил ГВ.
– Ты отвечал за общение. Был хорошим и послушным, а здесь во временной командировке, – протараторил я, а сам не сводил глаз с Правды. – Скоро вернёшься к мамке-душе. Так что, развивайся. Чтобы не с пустыми осами вернуться.
– Одиннадцатого, – еле слышно выдохнул «умиравший» бессмертный рентгенолог.
Второй, как был фиброй, так и вылетел из комнаты, не разбираясь.
– Я двенадцатый… – начал я канючить снова.
– Уймись. Ты же первый. Если, конечно, правильно считать. Зови эту… Этого… Зови! ТА-РО-АР-НАВ-23…
– Здесь я, – бодро доложил одиннадцатый, когда вошёл в комнату.
– Сразу признаешься, или силком просветим? – грозно надвинулся на него Правдолюб.
– О чём вы? – ошалел я, ничегошеньки не понимая. – В чём ему признаваться?
– Просила же помалкивать до поры до времени, – взвизгнула, как девчонка, пока ещё рассоединённая фибра одиннадцатого братишки.
– Сейчас та самая пора настала. Говори ему всё, как есть, – приказал Правда.
– О чём? Зачем? Я же еле-еле… Придуривалась, воспоминания шифровала. Ерундой всякой делилась, – лепетала фибра ТА.
– Поэтому тебя сразу стирали? И в форточку вымётывали? Ха-ха-ха! – нервно рассмеялся Виталий каким-то своим мыслям. – Давай в фибру, а я ему всё, как есть прочитаю.
– Пусть слово даст помалкивать, – потребовал брат и покосился на меня.
– Ага. Сколько ты мне кровушки попил? – завёлся я с полуоборота.
– Это не… Он, – оборвал меня Виталий.
– Не он? Сашка из Татисия, но не он? – возмутился я ещё больше.
– В фибру, так в фибру, – устало выдохнул одиннадцатый и начал процесс перерождения из углозавра в плоскую белую шестиуголку с длинными молниями-щупальцами.
– Мне только потом ничего не говорите. Да. И если хоть одна живая… Проболтаешься, я сама в кокон, и дело с концом, – пригрозил напоследок одиннадцатый ТА и стал фиброй.
Правдолюб долго протирал платочком свой чёрный бинокль для просвечивания, потом регулировал резкость, или ещё какие настройки своего прибора, потом глубоко вздохнул и осветил фибру моего заклятого дружка-пирожка.
– Готов? – спросил он то ли у меня, то ли у парящего ТА.
– Он же, вроде, под лучом заснуть должен? – уточнил я.
– Он и спит. Ты готов услышать правду? Правду от Правдолюба.
– А до этого…
– И до этого была правда. А сейчас ещё правдивее будет. Ещё чуднее. Обещаешь хранить её секрет? – пристал ко мне Виталий, освещая под разными углами такую же фибру с молниями, как у первого и второго осколка.
– Какие могут быть секреты? Осколок ТА… – начал я причитать.
– Тогда читаю: «Талантия. Россия. Армавир. Александра Валентиновна». Дальше читать?
Я просто рухнул на пол. Вернее, все мои шесть треугольников одним махом распрямились и выпали в осадок, а я снова стал мутным паро-призраком.
– Не может быть, – выдохнул я из тумана.
– Может-может, – не согласился со мной Правдолюб. – Ну-ка, соберись. Я дальше читаю. Сам не могу во все это поверить, но… Читаю.
Я «собрался» в подобие своей обычной человекообразной фигуры, не сгибая и не скручивая свои треуголки, а Виталий продолжил изучение женского варианта нашего же осколка из Талантии.
– «От особи женского пола». Ясное дело. «Отвечала за романтичность». Эвон. «Отторгнута по согласию с душой во избежание травм и прочих мировых неприятностей». Ещё страннее. «Несёт полную сжатую информацию о человеке для последующего…» Что-что? «Для последующего слия…» Этого я читать не стану, – категорически заявил рентгенолог, превратившись в обычного Правдолюба, из которого никогда ничего интересного не вытащить даже клещами.
– Мне этого ни в жизнь не переварить, – вздохнул я невесело.
– Уже можно выметаться? – ожила фибра сестрёнки Шурки из двенадцатого правильного мира первого круга.
– Свободна, – согласился Правдолюб и впал в оцепенение.
– И это… Не проболтаюсь я, – пообещал я сестре ТА.
– Отставить! Она остаётся, а ты в фибру! – скомандовал Правда, когда очнулся от недолгого забытья.
– Моя тайна – на твою тайну, – поставил я условие сестричке. – Он читает. Ты на ус мота… Запоминаешь. Потом всё мне, как на духу.
– Уговор, – пообещала ТА и переконструировалась в фигурку одиннадцатого.
«Ещё бы ты не согласилась, – размечтался я, разбираясь на части и превращаясь в фибру. – А какие фигуры у девчонок можно…»
Не успел представить себе осколочную фигурку сестрёнки из Талантии, и возможных сестёр из Амвросии и Фантазии, как мигом отключился под усыплявшим лучом рентгенолога Правдолюба.
* * *
– Долго ещё висеть? Всё прочитали? – канючил я точь-в-точь, как первый КО.
– Нет-нет, – в который раз услышал от Правды. – Ещё чуточки, и все будут туточки.
– Ты же уже не светишь. Алё! А где ТА? Где подпольная лисичка-сестричка? – спросил я, но мне никто не ответил.
Я перестал парить посреди комнаты и осмотрелся. Правдолюб сидел на стуле у своего стола и глазел куда-то на стену. Его обычные очки валялись на полу, а просвечивающий бинокль и вовсе куда-то девался. Ни ТА, ни волшебного прибора в комнате не было.
– На кой ты отдал ей свою драгоценность? – опешил я от такого поворота дел.
– Нет-нет. Ещё чуточки, и все будут туточки, – услышал заевшую пластинку Виталия.
Я мгновенно разобрался на части и собрался в человекообраза. Никакими изгибами и скручиваниями не заморочился, а стал обычным колючим осколком с треугольными руками, ногами и головой. Стеклянный дикобраз, да и только.
– Виталий! Очнись, зараза. Что с тобой? – взревел я сверхзвуковым самолётом и набросился на Правду.
Но куда там. Правдолюб был здесь, вот он, а душа его или разум, или кто там в нём только что был и вёл заумные беседы, отсутствовал или отсутствовала напрочь.
Я сначала обнюхал отключившегося, заподозрив его в скоростном пьянстве, а когда вспомнил, что нюхать мне, собственно, нечем, обессилено упал своим несуразным туловищем на стул.
– Что он такого во мне вычитал, если сломался, как заводная игрушка? – смутился я не на шутку. – И где эта…
Я неожиданно вспомнил о безвозвратно потерянном братце-одиннадцатом, о вновь обретённой сестрёнке-подпольщице Александре, и подпрыгнул на стуле.
Бросив Правду на произвол судьбы, пошагал из его комнаты, собираясь устроить хорошенькую взбучку человекообразине Шурке из правильного двенадцатого мира Талантии.
Глава 3. Конец Того Света
– Что за укроп? – вырвалось у меня, когда, переступил порог барака и вышел на… Белый свет.
Кавказ изменился до неузнаваемости. Конические горы не просто исчезли, а вросли своими вершинами обратно в футбольное поле, выдавив на поверхность подобие бесцветной лавы, которая застыла над их острыми пиками огромными прозрачными лепёшками.
«Школа» тоже потеряла этажей восемнадцать и снова стала двухэтажной. Всё изменилось до неузнаваемости, но осталось тем же самым.
Коконы-кастрюльки валялись на своих старых местах и никуда не исчезли, а мои братья-осколки, не обращая на меня внимания, резвились на освободившемся от гор пространстве, играя в подобие чехарды. Только вот, братьев у меня, вроде как, прибавилось. Как минимум вдвое.
– Что же случилось? – спросил себя и помчался знакомиться с пополнением, заодно косясь по сторонам в поисках Шурки-партизанки.
Как в такой неразберихе можно отыскать сестру из Талантии, я не задумывался, а просто шарил взглядом и смотрел, нет ли у кого на груди или в «руках» бинокля Правдолюба.
– Бум-бум! СК-РОт! – посыпались издёвки от старослужащих мушкетёров.
– Я сейчас вам уши поразгибаю! – рявкнул я на близнецов. – Признавайтесь, кто вас размножил, и куда делись горы?
– Ты номера сверь сначала. Это тебя размножили и приумножили. Так умножили, что теперь с неба сыплешься, как манна небесная, – ответил мне восьмой ФЕ.
«Мать честная. И правда. Все, на кого ни глянь осколки СК-РО, – ошалел я, разглядев ИИНПФ на сновавших туда-сюда и по земле, и по воздуху фибрах, и их человекообразных углобратьях. – Как есть, конец света».
– Пока ты с Правдой дурью маялся, горы и школа изменились, а с неба тебя сыплют! – налетели на меня с объяснениями мои оболтусы-осколки НА, ГВ и МЕ.
– Тише вы. По порядку всё расскажите. Кто эти СК-РО? Откуда? Что со школой? Где одиннадцатый? – перебил я сослуживцев и задал предметные вопросы.
– Горы вниз. Ты сверху. Твои сверху, как… Школа тоже вниз. ТА убежал в школу, – боле менее внятно объяснили мушкетёры, или я уже сам умудрился разобрать их абракадабру.
– Снова ты моросишь, – весело заверещали все вокруг, указывая вверх остриями своих рук.
Я взглянул в белое-белое небо и увидел новый десант из разноцветных треугольных осколков и целых фибр. Даже гроздей из фибр. Всё это богатство медленно летело вниз, вертясь и кружась, как снежинки, падая на наше, только что «отреставрированное», Поле Чудес.
Можно было порадоваться за новое пополнение, но острая, как осиное жало, мысль пронзила моё несуразное существо: «А что если мамка-душа там, высоко-высоко, взорвалась и разлетелась на мелкие кусочки? Теперь сыплется на мою глупую треугольную голову. Не смерть ли наступила у моего… Меня?»
Была бы у меня голова, она бы точно закружилась. Были бы у меня мозги, они бы точно закипели. Было бы у меня сердце, оно бы разорвалось от тех чувств, которые захлестнули мою, разобранную на треугольники, фибру. Всю до последней малиновой осинки. До крайней молнии-ворсинки.
– Что теперь с нами и вами будет? – услышал я за спиной голос Александры.
– Я тебя искал, – не оглядываясь, сказал я сестре Шурке.
– На кой? – равнодушно отозвалась она.
– Где очки Правдолюба? И что там на мне написано?
– Очки, как были на нём, так и остались. Оставались, вернее, – спокойно рассказала ТА-РО. – А на тебе не поймёшь, что написано. Закашлялся наш читатель-рентгенолог и затих. Только успел до импульса пробормотать что-то типа «СКАР» или «СКАРМ». Вроде как, нет у тебя про Россию букв в ИИНПФ.
– Импульс? – продолжил я расспросы, а первые фибры уже достигли тверди и плавно приземлялись на бывший Кавказ.
– Как молния, что ли? Или как вспышка. В общем, сначала всё замерло, и Виталий в том числе, а потом сразу моргнуло со всех сторон. Так моргнуло, что не только в окошко видно было, но и сквозь стены барака.
– Душа моя взорвалась, – высказал я догадку.
– Придумаешь тоже, – не согласилась ТА.
– А откуда тогда все мои… – не смог я подобрать подходящее слово, каким можно назвать родственных мне фибр.
– Давай у них спросим, – предложила подпольщица.
– Можно. Но, боюсь, мне не понравится то, о чём они расскажут.
Мы подошли к только что приземлившейся фибре СК-РО, и напарница строго спросила:
– Ты в себе? Говорить можешь?
– О чём говорить? – услышали мы вместо ответа от шестиугольной фибры.
– Что с мамкой нашей? С душой? – не вытерпел я первым.
– С мамкой? С душой? – переспросила фибра, и начала разбираться на части, на треугольники. – Сейчас я, как вы… А потом…
– Что вверху случилось? – продолжила допрос ТА.
– Мы там встретились и врезались, – доложили треугольники, примерявшиеся друг к дружке, соображая кого бы из себя слепить, меня – дикобраза, или аккуратную и почти грациозную сестрёнку.
– Как это, встретились? Кто? С кем? В небе? Здесь, в Небытии? Или там, на земле? – начал я строчить вопросами, как заправский портной на швейной машинке «Зингер».
– Мне почём знать? – отмахнулся от нас новенький углозаврик и пошагал прочь к своим – моим приземлявшимся братьям.
– Я не поняла. Они что, не такие, как мы? Малогр… Не сооб… Что за шутки? – удивилась сестра и потеряла дар речи.
– Сейчас бы Правду сюда. Или, хотя бы, его бинокль. Мы бы их сразу просветили, – пожалел я, что не научился читать фибры, как Виталий.
– Может, они из-за какого-то катаклизма выпали? И без ведома души? – предположила ТА.
– И что с того? Вежливость потеряли? Или память? – огрызнулся я.
– Точно. Они же все по своим профессиям… По своим функциям… В общем, как были фибрами, так и остались. И во время отделения от целого свою память не вернули. Или не успели вернуть. Значит, не получили своих человеческих… Чего-то там. Не такие они. Другие, – обрадовалась своему озарению Шурка.
– Значит, я умер. Душа… Но она же бессмертная. Что же тогда… – запутался я окончательно.
– Ищем фибры, отвечающие за память, – предложила ТА. – Память! Кто из вас Память?
– Память! – заорал я, что было… Духа.
– Память! – подхватили все фибры и углозавры вокруг нас с ТА.
– Я отвечаю за… Отвечал за память, – донеслось откуда-то слева.
– И я. Только я за разумную, а не за душевную, – доложил нам человеко-образ подошедший ко мне сзади.
– Что рассказать можете? Что вверху? Что случилось с телом? С душой? – спросил я и разом обмяк всеми своими стеклянными углами, присев на подвернувшуюся под ноги кастрюльку.
Оба осколозавра, отвечавших за воспоминания души и разума, приблизились к нам, готовые поведать всем желающим Повесть Временных Лет о жизни РО-АР-НАВа Двадцать три двенадцатого.
– С которым телом? – безынтересно спросил «разумный». – Я только о домашнем знаю, а не о Кристалийском.
– Ёжики… – обомлел я и раскис окончательно.
Раскис так, что еле-еле нашёл силы остаться человекообразным. Я готов был сквозь землю провалиться, если бы под ногами была настоящая земля. А через твердь, что была под нашими треногами, я уже пробовал протиснуться в своём парообразном состоянии, но тщетно.
«Два тела? Кристальное и домашнее? Две души? – зажужжало во мне малиновыми осами. – Как такое может быть?»
– Как он выпал из… А откуда ты выпал? – первой пришла в себя сестрёнка и заметалась между мной и двумя моими «памятниками».
– Вас же всех после футбола выкинуло. Его точно. Как рёбра захрустели, так и «прикипел» душой к школьному дворику, – доложил душевный памятник.
– Точно. Перед бедой дело было, – поддержал его разумный.
– Какие рёбра? Какие беды? Какой… А футбол я, вроде как, помню, – неожиданно проснулось во мне смутное воспоминание последнего дня в целой мамке-душе.
– Чехарду помнишь? В ней тебя расплющили. Рёбра вдребезги. Из остальных братьев за компанию по фибре долой и… – рассказывал душевный.
– А дальше пошло-поехало. Беда из Кристалии. Мы во второй круг, – продолжил разумный.
– Там разделили нас. Одного вернули. Тело и разум. А другого оставили на работе во втором круге. Разум, тело и меня. В смысле, душу.
– Вот тогда она и начала разрываться на части. И к той…
– И к тому телу и разуму стремилась. И к другому. Жуть!
Перебивали друг друга мои памятные фибры, а я совершенно ничего соображал. Просто, головы с её полочками у меня с собой не было, а всех моих ос никогда бы не хватило на осознание и понимание всего того, о чём сейчас докладывали родные запчасти.
– Вверху что случилось? – продолжила расспросы сестра.
– Вверху… – начали отвечать фибры, но что-то сверкнуло над нашими треугольными головами, поэтому все замолчали и уставились вверх.
Из белого-белого неба появилась рябая разодранная рубаха с такими же штанами. Или не рубаха? Рубах же с головами и руками не бывает, даже таких длинных. До колен. И штанов с ногами…
– Батюшки! – вскрикнуло сразу несколько фибр вокруг. – Душа! Порванная душа!
«Точно. Это моя мамка-душа. Она столкнулась… С телом? Сама с собой?» – только успел подумать, как вдруг, за спиной раздался громогласный голос.
– Освободить место для приземления! – прозвучала команда всем фибрам и осколозаврам от самого Скефия.
«Ура! Мой мир пришёл к нам на помощь. Конец Небытию! Конец… Душе? Жизни? Что теперь будет? Как теперь существовать?» – завёл я любимую пластинку с рассуждениями и вопросами, но все мои братья ринулись врассыпную, и мне пришлось ненадолго прерваться.
– Иттить колотить! – вскрикнул я, когда, обернувшись, увидел Скефия во плоти, стоявшего на краю нашего бывшего Кавказа с несколькими мужиками и мамой Кармалией.
Наплевав на всё и вся, я ринулся поперёк поля к своим старым знакомым, которые приняв человеческий облик, явились присутствовать при крушении моей бессмертной души.
– Здравствуй, падчерица, – приветствовал Скефий, даже не взглянув на меня.
– Здравствуйте, братья-миры и вы, мама Кармалия, – начал я расшаркиваться.
– Здравствуй, родной, – улыбнулась мамка всех миров. – Давно здесь? Это тебя с переломом десантировали?
– Его, – подтвердила, подбежавшая ТА. – И нас одиннадцать фибр в придачу. Здравствуйте все.
– Вроде, Татисий от своего зажал? – удивился Скефий.
– Будто не знаешь, что Талантия за него расплатилась? – пожурила сына Кармалия.
Разговоры прервались, и все начали наблюдать, как огромная, разорванная в клочья, душа Александра из Скефия, заканчивала своё падение на футбольное поле в Небытие мира Далания.
Во всех моих треугольниках что-то просто разрывалось на части. От увиденного хотелось плакать навзрыд, но не было слёз. Не было настоящих глаз. Ничего не было, кроме… Кроме желания утонуть в бесконечном горе и несчастье, по своей уснувшей или сломавшейся душе.
«Может, они и не такие уж бессмертные? К чему миры здесь собрались? Зачем сама Кармалия пришла глянуть на то, что осталось от моей души?» – оседлал я логику и пришпорил её в синюю даль.
– Где девчонки? – спокойно, совсем не траурно, спросила мировая мамка. – Головастика принесли? Поймали этих оболтусов-четвертинок?
– Поймали. В медпункте сейчас. Через удочку кое-как склеили. Валяется теперь и тормозить требует, – доложил старший мировой близнец. – Пусть ухаживают, чтоб не говорил потом, что его…
– Хватит мамке треухи полировать, – строго приказала Кармалия, но все вокруг прыснули со смеху.
– Что смешного? – возмутился я. – Что с душой? Что со мной будет? Как мне… Как нам всем теперь жить?
– Тихо ты, зязябра. Или, как ты себя окрестил? – велел мне кто-то из миров помладше.
– Что было, то и будет. Что будет, то и было. Ты, и все вы, теперь ремонтировать свою мамку будете. Латать. А мы вам поможем. Наша вина в том, что случилось, – важно и почти торжественно провещал Скефий.
– Ещё какая вина, – поддакнула Кармалия. – Вон, как она, родимая, пострадала от вашего…
– Heдoтёпcтва, – подсказала, подошедшая к нам, сестра Скефия.
– Головотяпства, – закончила своё предложение Кармалия. – А ты-то здесь на кой?
– Я с Ливадией. На всякий разбитоколенный случай, – доложила неизвестная мне «Эрида», и снова все прыснули от смеха.
– Хоть не зря за Головастиком следили. Кое-что от него усвоили, – грустно вздохнула Кармалия. – Количество фибр не прикидывали? Штопать нужно, или заново перекраивать? Для них ваших удочек…
– Ещё не изобрели, – подсказал Скефий. – Ума не приложу. На одну вроде много, а как их перекраивают, ты нас не учила.
– Значит, подрастим её на годик-другой, – продолжила Кармалия мысли вслух.
– Третий глаз ей в голову вставим, – невесело пошутил Скефий, и снова все миры захохотали.
– Что вы над… Надо мной и моей… – начал я возмущаться.
– Ладно. Мы сейчас делом займёмся, а ты лети за Правдой и гони его сюда. С ним будешь мамку штопать теми фибрами, которые сам выберешь, – распорядилась Кармалия.
– Он же спит или без сознания, – сказал я, но все уже тронулись в сторону упавшей на футбольное поле, и всё ещё дёргавшейся в агонии, души.
Я нехотя поднялся вверх, в воздух повыше скакавших по полю фибр и их осколков, и рванул через бывший Кавказ к бараку, как остроугольный сверхзвуковой фибролёт.
Краем глаза увидел, как Мамка всех миров отдавала распоряжения, а миры сразу же расходились к разным сторонам, лежавшей на тверди Небытия, растрескавшейся и изувеченной, души.
«Моя душа. Душа ростом не меньше трёхэтажного дома. А ей от роду ещё десяти лет нет», – думал я о своей новой роли сверхзвукового осколка-спасателя.
* * *
– Я же тебе говорил, что ещё чуточки, и все будут туточки, – сказал мне Правда, стоя у окна своей комнаты. – Заканчивается моя ссылка.
– Ты в себе уже? Или специально прикидывался пока… – начал я расспросы, вместо того, чтобы передать распоряжение Кармалии.
– Прикидывался, прикидывался. Я и сейчас прикидываюсь. Ну, что? Пошли? – услышал я от воскресшего бессмертного.
– А очки с лучами? – напомнил я Виталию.
– Какие? С-лучайные? Нет никаких очков. Такова правда от Правды. Получите. Теперь можно-с, – заулыбался Правдолюб своей шутке.
– Там же просвечивать нужно.
– Простые у меня очки. Бу-та-фо-рия. Я же вроде как из Маркария. Я Маркарыч. Или Макарыч. Слыхал про нас? Про родню мою «добрую», что во всех мирах трудится не покладая кос? – снова понёс околесицу Виталий.
– Как ты фибры читать будешь? Мага́рыч, – передразнил я Правду, а тот надел свою бутафорию на нос.
– Следи за движениями, – скомандовал Виталий, и его обычные очки в одну секунду превратились в бинокль. – Теперь сам надень этот «прибор».
Правдолюб «включил» невидимые лучи и отдал мне свой бинокль. Я осторожно взял то, что всегда считал бесценным сокровищем и прижал к глазам на груди.
– Что я должен увидеть? То, из чего ты сделан? – поинтересовался, не увидев ни в Правде, ни вокруг себя никакой разницы, что с биноклем, что без него.
– А теперь смотри внимательно. Я глаза «включаю», – распорядился Правда.
Он два раза моргнул, и его зрачки увеличились в несколько раз. Из глаз Правды полился видимый мне свет. Бесцветный, но видимый и пронизывавший. Проникавший через всё и вся. Гипнотизировавший и пугавший. Такого я точно ни при жизни, ни… После неё не видел.
Я весь завибрировал. Затрясся всеми фибрами… Ах, да. Всеми мелкими частицами, из которых состоял. А Правда и на меня ещё не смотрел, а только-только оторвал взгляд от тверди Небытия и повёл его выше и в сторону, сметая или растворяя в пространстве и стену барака, и дверь, и Кавказ, высвечивая его обитателей, суетившихся над моей разодранной душой.
– Мать честная, – вырвалось у меня. – Вот так лучики, от мира ключики.
– Смотри. При жизни такое нельзя видеть, – то ли похвастался Виталий, то ли пожалел о чём-то. – Я всё просвечиваю. Всё до мельчайшей былинки. Всё вижу, как есть на самом деле. Наказание это моё, если ты ещё не понял.
– Не понял, – признался я. – Ты дематериализуешь и без того нематериальное?
– Что-о? И физика усвоилась? – рассмеялся Правдолюб. – Нет, не дема… Что-то там. Как ты говоришь. Это место и все мы… Вы. Все такие, какими придуманы Творцом и его соавторами. Всё вокруг для одной былинки. И каждая былинка для всего вокруг. Непонятно излагаю? Весь мир вокруг для каждого в отдельности. И каждый в отдельности для всего мира.
– Философия? А можно на Кармалию глянуть? Какая она на самом деле? – припомнил я что-то из своих человеческих чаяний.
– Зачем на солнце смотреть? Нужно знать, что оно есть, что оно светит. Видеть плоды его света и тепла. Так же как с Богом. Видеть его совсем не обязательно. Тем более, просвечивать. Знай… Нет, не так. Верь. Смотри вокруг и верь, что всё не просто так, а с его умыслом. Божьим промыслом. И плохое, и хорошее, всё от него.
– Значит, мамка наших миров простое солнце, а их папка простой Бог, – вздохнул я грустно. – Шутишь? Всё должно быть не так. По-другому. Позаковыристей.
– Если что разумное придумаешь, тогда и предложишь. А пока, айда твою ночную рубаху на булавки собирать, – распорядился Правдолюб и выключил своё всё-видение.
– А на нас, на фибрах, что видно? – опомнился я, но было поздно.
Виталий пошагал из комнаты, потом из барака, и мне пришлось пришпорить свою логику и пулей вылететь за всевидящим бессмертным Правдой, родственником каких-то добрых…
«Добрых тётенек?» – ошалел, одурел и очумел я одновременно от запоздалой догадки.
– То-то я тебя могильщиком обзывал. Ха-ха-ха-ха! – лихорадочно затрясся я от истерического хохота и со всего маху врезался в твердь, разлетевшись своими треугольниками в разные стороны.
– А то, – согласился Правдолюб, услышав мои страдания. – Соберись. Сейчас нам всё испортить нужно. Чтобы твоя душа жизнеспособной была. Сдачи могла дать. Огрызалась. А не была сладенькой конфеткой для троюродной сестры Светки. А то, доброту добавь. Любви, преданности, любопытства побольше. А хребет, кто за вас выращивать будет? А зубы?
– А зубы душе на кой? – взмолился я, еле поспевая, и собирать свои осколки в дикобраза, и семенить по воздуху за Виталием. – Что же ты тогда свой хребет тряпочным сделал и ничего на мне так и не прочитал? Туточки-шуточки. А кроме СК и АРМы ничего сестрёнке не сказал?
