Текст книги "Изумрудный Армавир (СИ)"
Автор книги: Александр Нерей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
Правду словно молнией сразило. Он врос своими макаровскими ботинками в твердь, как вмерзает лом в расплавленную смолу, оставленную на морозе.
– Будем считать, что я тебя не слышал. Если переживёшь сегодняшний день, тогда сам поймёшь то, что никто на белом свете и ни в одном мире не понимает. Только я и Бог… Мой судья, – загадал Правдолюб очередную загадку и поспешил к суетившимся портняжкам.
Глава 4. Из чего же сделаны наши мальчишки?
– Все на своих местах? Все готовы? – спросила Кармалия у помощников.
– Готовы, – откликнулся за всех Скефий.
– Тянем каждый в свою сторону. Только не рвём, а расправляем и немного растягиваем. Если поперечные трещины пойдут, ничего страшного. Подрастёт. И осторожней там с продольными. А то Отца звать придётся, – или шутила мамка миров, или так ненавязчиво обучала своих недорослей, которые своими причудами испортили мою душу.
А душа валялась на тверди, как сорванный бурей парус. Где лицо, в которое, согласно морским поверьям, дует ветер, где затылок, где грудь, где спина, ничего разобрать было невозможно. Каким жестоким ураганом её потрепало так, что без слёз невозможно было смотреть, я даже представить не пытался.
«Правильно обозвал её Правдолюб: “Ночная рубаха”. Почему рубахой? Ведь она же до колен. Что-нибудь символизирует? И какого, интересно, роста наш сорванец, если у него такая высоченная душа? Скефий, вон какой взрослый и рослый, а, всё равно, до колена не дотянется», – отвлёк я своих ос ненужными мыслями, чтобы убежать от размышлений над пугавшими словами Правды о том, что же я такого могу разузнать, если переживу сегодняшний день.
Шестеро старших миров с двумя младшими сёстрами, Кармалия, Правдолюб и моя команда в полном составе построились со всех сторон по краям души и взялись, кто чем смог, за плоское полотно мамки-души. По команде Кармалии все миры начали осторожно тянуть только что успокоившуюся душу каждый на себя, чем не преминули заняться и мы, очеловеченные поломанными рёбрами фибры.
Мы, конечно, больше кряхтели и делали вид, что полноценно участвуем в непонятном процессе по увеличению роста или возраста «пострадавшей», опасаясь ненароком проткнуть острыми ладошками и без того повреждённую душу. Остальные же осколки и фибры продолжали сновать по всему полю, не помогая, но и не мешая нам в нашей нелёгкой для понимания и осознания работе.
Когда, по мнению Кармалии, дело было сделано, мы по её команде разом опустили душевное полотнище на твердь Небытия, и приступили к следующему этапу – к врачеванию.
Вежливо попросив вновь прибывших фибр занять свободные соты и врасти обратно в полотно их мамки, мы начали помогать им с поисками этих свободных мест.
Случилась полная неразбериха, но здесь на выручку пришёл Правдолюб Макарыч. Он собирал нескольких свеженьких осколозавриков, якобы для сообщения чего-то очень важного или интересного из их профессии, и «всматривался» в них усыплявшим взглядом.
Осколозаврики мгновенно отключались, начинали разбираться на треугольники, потом соединялись в фибры и парили в ожидании, пока кто-нибудь из моей команды, или из команды мамки миров, вмонтирует их в прорехи и дыры, после чего они теряли свою пёструю расцветку.
А вот с рваными ранами и длинными разрывами дело было куда как сложнее. Оказывается, не всех подряд СК-РО можно было приатомливать или прифибривать к пропускам и прорехам, а для армирования и прочности души нужны были фибры с наиболее сильными эмоциями и чувствами.
Правда назвал такие упрочняющие фибры «колючками». Когда я помог ему с поисками первой кастрюли с такой фиброй, то сам чуть не вцепился этой колючкой в Виталия, жалея, что не наделён ещё и треугольными зубами. «Злоба» прочитал тогда Правдолюб надпись на спящей фибре и неслыханно обрадовался.
– Ты что удумал? – взвизгнул я, но меня сразу же успокоили.
– И злоба доброй бывает, – возразил Правдолюб. – Злоба на разгильдяйство. На работу. На лень. На врагов.
– Ладно. Поверю, что без таких колючек никуда не деться, – быстро остыл я, увидев, как сама Кармалия подхватила эту «скрепку» и вживила её между двух краёв разрыва, а уже сверху и снизу Ливадия с сестрой помогли мамке заштопать прореху другими «мягкими» фибрами.
Так мы трудились не покладая рук и треугольников. Правда отыскивал и открывал коконы с «крепкими», но пока спавшими, чувствами сарказма и иронии, дерзости и грубости, самолюбия и эгоизма, и прочих ненавистей, непримиримостей, язвительностей, а мы отлавливали или, просто, подгоняли недавно прибывших фибр к месту их новой прописки под опытные ручки мировых сестёр-рукодельниц и братьев-портных.
Виталий с головой зарылся в кастрюльках с хорошими и правильными чувствами, как та мышь в ведре фасоли, но требуемого количества, так нужных сейчас, «неправильных» эмоций, отыскать не смог. Дело застопорилось. И простых, «родных», фибр хватать не стало.
Кармалия, недолго думая, взмахнула рукой, как Василиса премудрая из сказки, и все гробики-кастрюли мигом распечатались. Но не совсем, не до конца, а только приоткрыли свои крышки.
– Ищите, – распорядилась мировая мамка, как будто мы могли что-то такое прочитать на «чистых листках».
Но команда Кармалии была обращена не к нам, а к фиолетовым учителям.
Откуда ни возьмись, застрекотали своими треугольными пропеллерами десятки Оскариусов и их помощников, и работа закипела. Требуемое количество «колючих» фибр было отыскано, если не моментально, то в самом скором времени.
Фиолеты, закончив работу, исчезли в своих форточках так же быстро, как и появились, а оставшиеся коконы снова захлопнулись. Мы, отяготившись спавшими крепкими «чувствами», понесли их к разрывам и прорехам.
Разбавив колючки нашими дежурными любовью, творчеством, любопытством и прочей «сладостью», мы вплотную приблизились к завершению трудового подвига по ремонту души.
Неожиданно в воздухе повисло какое-то новое беспокойное чувство. Все заволновались, засуетились, и в чём, собственно, дело, мне до конца было не ясно. А тут ещё Правдолюб со своими шуточками выдал новую зарифмованную загадку:
– Ещё самую малость, и всех вас не осталось.
– О чём ты? Мне тоже пора завернуться в фибру и к мамке? – спросил я прямо, безо всяких фантиков и обиняков
– И тебе к своей мамке, и твоим мушкетёрам к своей душе, – ответил Правдолюб очередной шарадой.
– Нам что, тоже к нему можно? В душу? Можно? Мы не хотим больше в консервы играть. Давайте и нас к Сашке. Вшейте к нему в рубашку, – посыпались просьбы от моих верных товарищей-осколков.
Это, конечно, мне польстило, но я надеялся, что всех вернут к их душам, как обещал, или «прочитал» на них Правда, а тут такое, что сразу не поймёшь радоваться или что-нибудь более колючее почувствовать.
А мои напарники уже вовсю перестраивались в фибры и начинали парить в ожидании разрешения на вживление в мою штопанную-перештопанную душеньку.
– Все знают, что сейчас потеряют «человечность» и снова станут фибрами-профессионалами? – спросил Скефий у кандидатов на душевное усыновление или удочерение.
– Уже можно? – заголосили в нетерпении страждущие избавиться от всего, что ещё недавно было смыслом нашего беззаботного существования.
– Командуй своей армией, – обратилась ко мне Кармалия.
– Можно! – выдохнул я, и увидел среди прочих сестрёнку Александру-ТА, готовую принести себя в такую же жертву, как и все мои братья.
Все, как один, сослуживцы-мушкетёры в полном составе, все отважные помощники и пересмешники, начали перерождение в обыкновенных и туповатых профессионалов, в специалистов по нужным душевным чувствам, которыми они, возможно, были до нашего визита в Небытие. Все разбрелись к местам со свободными шестиугольными сотами, и зависли над ними в ожидании таинства оболванивания.
Оно не заставило себя ждать, и тонюсенькие радужные молнии впились в тела моих напарников прямо из соседних фибр. Те безропотно обменивали свои знания, свою память, своих ос, на профессиональные навыки, и приземлялись, теряя цвет, и врастая невидимыми ворсинками в ткань моей душеньки.
– Мне тоже можно? – забеспокоился я о своём месте в родном фибро-строю.
– Успеешь, – крикнул Скефий и швырнул мимо меня несколько разноцветных фибр, целясь в свободные соты, остававшиеся кое-где на швах.
Что тут началось! Мир… Нет. Не мир, а всё Небытие вздрогнуло, как от многотонного атомного взрыва.
– Ты что наделал?! – оглушительно воскликнула Кармалия. – Сам это придумал? Что там вместе с фибрами было?
– Мама, всё хорошо. Там наши, и ещё кое от кого из второго круга, – бросились успокаивать Кармалию дочки.
– Цыц! – прикрикнула на них мировая мамка и снова обратилась к сыну: – Я не дура, и из ума пока не выжила. Признавайся, что подбросил вместе с подарками?
– От себя, от парней, от старших девчонок… – начал мямлить Скефий, явно чувствуя себя виноватым.
– Ты кого из Головастика сделать собрался? В кои-то веки родился обыкновенный мальчишка с редчайшим взглядом на мир, на жизнь, а ты его, что? В кого перекрасить захотел? Ну-ка, повинился мамке!
– Попросила сестрёнка. Как ей откажешь? – оправдывался Скефий.
Я обмер. Нет. Не от непонятной перепалки мировой мамки с нашкодившим оболтусом сыном, а от происходившего с моей душой.
Лежавшая на тверди душа сама заполнила все пробелы фибрами-подарками от Скефия, его братьев и сестёр, и начала переливаться ярким золотым свечением. И, вроде как, взялась набирать внутрь себя что-то воздушное. Начал появляться душевный объём.
Трещинки и морщинки между фибрами стали исчезать. Перелив, пробегая яркими золотыми полосками, раз за разом отбеливал каждую фибру отдельно и всех вместе. Появлялся яркий белый свет из каждого уголка и закоулка просыпавшейся или оживавшей души. Из каждой фибры. Из каждого осколка.
А мамка продолжала серьёзный разговор с сыном и не обращала никакого внимания на оживавшую душу. Я не сразу понял, что мне теперь места в своей душе не хватило. А когда прозрел и осознал весь ужас, тогда и взвыл сиреной, перебивая и Скефия, и Кармалию:
– А я? А меня? Что теперь будет? Куда мне податься? Я теперь что, умру? Или в кастрюлю? Это же почти одно и то же. Как же вы могли?
– Ещё чуточки и… – вещал неуместные прибаутки Правдолюб.
– Что подбросил? – ревела Кармалия на Скефия. – Что-то от неё? Что вы задумали, ироды?
– Всё будет хорошо, – говорили хором Ливадия и её «разбитоколенная» сестра. – Мамочка, так надо.
– Сейчас всё устроится, и все успокоятся! – перекричал всех Добрый Магарыч-Макарыч.
* * *
Я оглох. Просто, пожелал ничего слышать, и всё. Захотел, и оглох. Зачем слушать, или зачем думать, если всё вокруг стало неправдоподобным и абсурдным? Бредовым и бессмысленным. Вздором и чушью. Чепухой и ахинеей.
Если до этого мы обитали хоть в каком-то упорядоченном царстве небывальщины по имени Небытие, сейчас и оно рухнуло. Смысл стал бессмыслицей, существование сравнялось со смертью, разум стал безумием. Что делать дальше – неизвестно. Да, и нужно ли?
Я запутался окончательно и отстранился от всего окружавшего.
«Пусть само успокаивается. Что натворили, ироды! А ещё “миры”, – жужжало во всех моих частях тела, то ли мыслями, то ли чувствами, то ли осами. – Как можно даже самую меленькую фибру так обижать? Так обманывать? Так обнадёживать и… Так всё нарушить?»
«Разуй глаза! – неожиданно зажужжали все мои осы разом, не давая окончательно уйти в себя и отключиться. – Вся вселенная для тебя здесь комедию ломает, а ты… Забыл, что весь мир для одной-единственной былинки? Сейчас ты та самая былинка и есть!»
– Тихо вы. С Правдой сговорились? – осадил я зарвавшихся памятеносов.
«Сговорились! – оглушительно рявкнули в ответ осы недовольным голосом рассерженного мира мужского рода. – Для души твоего Александра нужно, чтобы ты всё видел и запомнил. Смотри. Слушай. Страдай».
– Место для меня уже тю-тю. А снова дра… Рва… Из-за меня одного ранить мамку не дам! – ответил я гневной отповедью осам или вселившемуся в них миру дерзко и довольно громко.
* * *
– О чём ты, Ёжик? За маму заступаешься? – ласково спросила мировая мамка, переключившись со своих деток на меня.
– Мне кто-то командует, чтобы на всё глазел и на ус мотал, а потом как-то передал Головастику, – промямлил я еле слышно.
– Так и делай. И всё, что нужно передашь. А я пока с мальчонками да с девчонками повоюю. Докатилась… Так случилось, – со смешанными чувствами выговорила Кармалия и снова взялась за Скефия.
– Чтобы вся наша семья стала… – начал виновник Хиросимы.
– По твоему нежеланию признаваться, я уже догадалась, что именно ты подбросил. Меня интересует другое. Где взял? Кто надоумил? Какова настоящая цель? – уже смягчившись, продолжила расспросы Кармалия.
– Не у Стихии. Её все целы. И потом, у неё такого древа отродясь не водилось. Надоумили… Пожаловались младшие сестрёнки. Посоветовались и решили сейчас. Второго такого шанса может не быть. Цель у нас одна: наши крепкие семейные узы. Я… Мы и в своём круге, чтобы не избавляться от редких… Решили их у всех, без исключения, разом приумножить и заселить, а потом всё само собой выровняется, – бодро рассказал Скефий, воспрянув духом, только я ничегошеньки, буквально, ни словечка не понял.
– Где взяли? Я про яблоко. Евы или Адама? И что ты мне тут за планы на будущее малюешь? Если захотела она снова в мировые войны поиграть, пусть размножит бездушных, и уже с ними забавляется. Нечего мне из мальчишки очередного Калигулу или Тамерлана растить, – безнадёжно выговаривала мировая мамка. – По золотому отливу ясно, что Евы. Но на кой всё это, никак не соображу.
– Яблоко Евы. Амазодия давно его берегла. Где достала, я не спрашивал. Хочет… Не хочет она бездушных. Хочет, чтобы все её… Настоящими матерями стали. Я ей верю. Перебесилась девка. И тебе пора в неё поверить. И мой… Наш Головастик за пять минут пребывания в гостях убедил её больше, чем мы за все века. Поверила она в обезьянок мужского пола, – разоткровенничался виновник атомного взрыва.
– Хочет, не хочет. Вы же взрослые уже. Нельзя было с мамкой… И что теперь с Головастиком делать? Мы и так его душу подрастили, а вы ему этакую силушку всучили. Третий глаз! Как же его уберечь теперь? А если начнёт по женским баням шляться? Знаю я вас, подростков. Увижу, что потакаете… Оборванными ушами не отделаетесь, – журила на полном серьёзе Кармалия, а все её деточки так и покатывались со смеху.
– Не начнёт. Сила эта другая, и она на благо будет. На доброе дело, а не для забавы. Ха-ха-ха! – не выдержал испытания серьёзностью Скефий и тоже рассмеялся.
– Поживём – увидим, – вздохнула Кармалия. – Головой за него отвечаешь. Головой за Головастика! А сейчас сигнальте Амвросии с девчонками. Пора.
– Обо мне кто-нибудь помнит? – решил я обратить на себе внимание.
– Помним, родной, – нежно и по-матерински молвила Кармалия. – И ты запоминай, и на всё глазей. Не ротозей. Может, не всё поймёшь, так тебе этого и не нужно. Алексашка потом сам во всём разберётся. Если не разберётся, я помогу. Но воспоминания твои очень нужными станут. Чтобы нового Тимура-Тамерлана вместо Головастика не выросло, тебе и нужно всё сейчас хорошенько запомнить.
– Тамерлан не был Головастиком, – возразила ещё одна дочка Кармалии, принесшая на руках малюсенького человечка.
– Зато яблоко Евы сумел добыть, – отбрила мировая мамка одну из трёх дочек, подходивших от школы.
– Сумел. И в первый круг умудрился перебраться, – согласились сразу все подошедшие сёстры, одна пригожее другой.
– Затормозить бы? – закричал в горячке человечек.
«Неужели это Головастик, – обомлел я. – Такой маленький? Я сам такого же роста. А как же душа? Она же в него теперь нипочём не поместится».
– Сначала разбудим её, – распорядилась мировая мамка. – Потом сведём душу с последним мушкетёром. Потом она решит, что будет делать.
Я не сразу осознал, что речь зашла обо мне. Несоответствие душевных размеров с телом десятилетнего Головастика, выбило меня из седла надолго. Я переводил взгляд то на человечка, то на его… На мою душу, уже сформировавшуюся в огромную сверкавшую куклу в ночной рубахе. А может, в платье с рукавами до локтей и подолом покалено. Только кукла эта была без лица. Душа продолжала лежать на тверди и переливаться то золотыми, то серебряными полосками света. Что-то нужно было сделать ещё, чтобы этот манекен проснулся или ожил.
Глава 5. Начальство меняет планы
– Где наш спящий папин подарок? – спросила Кармалия сама у себя. – Сейчас мы его голубчика…
– Можно мне? А можно мне? – одновременно спросили Скефий и Правда.
– Ты уже сегодня отличился, – сказала Кармалия сыночку. – А ты, вроде как, специалист по обратному. По окончательному усыплению, – переключилась она на Виталия. – Ладно тебе. Не кисни. Хотела всё сама, но куда уж там.
– Что нужно сделать? Может, я сгожусь? – очнулся я от простого созерцания, и предложил свои треугольные руки для дела.
– Видали… – начал отповедь Скефий, но под взглядом Кармалии осёкся.
– М-да. Трио «Ромэн» и их цыганский романс. Тут все вокруг хотят. Хотят и молчат. Что мне теперь делать? – пришла в замешательство мировая мамка от нелёгкого выбора кандидата на душевную побудку.
Но делать никому ничего не пришлось. Как обычно будят спящие души, мне так и не пришлось узнать. Зато произошло всё намного заковыристей, как я совсем недавно высказал пожелание Правдолюбу.
Небо над нашими головами за одну секунду из белого и мутного превратилось в прозрачное и голубое. На нём сразу же появились большие белые облака, разбросанные друг от друга на равных расстояниях. Мы все, как один, обратили свои взоры вверх и ввысь.
– Началось светопреставление, – успокоила меня Кармалия, а остальным, вроде как, не впервой были такие метаморфозы Небытия.
Из-за одного из центральных облаков выскочила девчушка Стихия верхом на тигрице Натурке и поскакала, как заправская наездница, в следующее облако.
Она помахала нам ручкой и швырнула вниз длинную виноградную лозу, которая сразу же засверкала и превратилась в серебряное копьё в виде луча. Копьё со всего маху воткнулся в твердь Небытия недалеко от нас.
– Мой, – вздохнула Кармалия.
Стихия и Натурка влетели в следующее облако с одной стороны, а с другой его стороны вылетел Георгий Победоносец верхом на коне, со щитом в одной руке и копьём в другой. Он тоже приветствовал миры, их мамку, нас с Правдолюбом, и метнул своё копьё следом за Стихийной лозой. И копьё засверкало, потом тоже обратилось в штык или луч, и влетело в твердь рядом с первым.
– Правдолюба, – продолжила комментировать Кармалия.
Победоносец вскочил в очередное облако, а уже из него вылетела колесница с седоком, которого разглядеть было невозможно. То ли Зевс, то ли Род. Седок сверкал и переливался так, что я отвёл свой взгляд, боясь ослепнуть, и вспомнил поучения Правдолюба о солнце и Боге: «Не обязательно смотреть. Знай. Верь».
Что там в небе было дальше, я не видел, а только рядом с двумя торчавшими из тверди вонзился третий штык-луч.
– Ёжика, – уже веселее сказала мировая мамка. – Весь сценарий насмарку.
Миры заулыбались и начали перешёптываться, а я стоял пень пнём и не сразу сообразил, что третье сверкавшее оружие предназначалось не кому-нибудь, а мне. Ёжику, как меня окрестила Кармалия.
– Пошли за подарками, – распорядилась мировая мамка, и мы с Правдой засеменили следом за ней к сиявшему оружию.
– Моё из лозы. Правдолюба из копья. Ёжика из молнии, – сказала Кармалия, и мы легко вытащили свои штыки из тверди.
– А мой луч от Зевса? – вырвалось у меня из-за ассоциаций с молнией.
– Бери выше. Это Сам, – сказал Правдолюб и рукой указал куда-то вверх.
– Это всё лучики. От Божьих искр. Или его звёзд. Ими такого наворотить можно… Но нам они для дела. Для общего дела. Теперь мы душу не будить будем, как собирались, а перерождать. Рождать заново, но не новую, а ту, которая была. Я такое в последний раз девчонкой видела, – разоткровенничалась Кармалия.
– А как же моя память? – спохватился я. – Я же должен душе все свои знания передать, а что-то от неё забрать.
– Всё так и будет. Только по-другому, – объяснила мировая мамка. – Заново родятся только первых семь фибр. Вернее, одна первая, которая с божьей искрой, а остальные всё так же будут помнить и уметь. А пока бери свой лучик, и пойдём к душеньке за знаниями.
Я и Кармалия пошагали к отремонтированной, но всё ещё спавшей душе, а за нами увязался Скефий.
– А как теперь дальше? – начал он пытать Кармалию.
– Передай всем, чтобы каждый по такому лучу приготовил. Из своих звёздных запасов. Все вместе пробуждать будем. Не знаю, почему, но так папка захотел. Так что, готовьтесь к сюрпризу от Вселенского начальства.
Скефий отправился к братьям и сёстрам, а мы подошли к душе.
– Бери луч и подходи к душе. Прислони его к голове или груди, без разницы. Представь, что ты им, вроде как, дуешь, а из него твои светлячки-малиновки полетят в душу, а от неё к тебе. Всё, что есть в твоей памяти, отразится и перейдёт в душевную память Алексашки, не исчезая в тебе. А от мамки к тебе придут новые, пропущенные тобой, воспоминания.
Всё кажется сложным, но ты не бойся и не сопротивляйся. Верь в себя и в неё. А потом всё случится. Увидишь.
Кармалия закончила инструктаж, и я уже хотел начать лечить или лучить, как вдруг, к нам подбежал Правдолюб и, обращаясь к мировой мамке, выпалил:
– В нём и твоя память тоже есть. Душа и о тебе всё узнает.
– И пусть. Почти десять лет жила – не тужила, знания дремали и никому не мешали. Пусть Головастик обо всём узнает. Не чужой он мне, – возразила или успокоила Кармалия Макарыча.
– Не много ли это для человечка? – усомнился Правдолюб.
– Для человечка, конечно, много, а для Головастика в самый раз, – подтвердила свои намерения мировая мамка. – Ты же сам, окаянный, что в душу вплёл? Я всё о тебе знаю. Ты и на службу сюда напросился, чтобы все заранее приготовить и, чем нужно, наделить. А то «колючки» у него закончились. Ты их заранее все по три раза перепроверил, да что нужно на них написал.
– Грешен, – сразу признался Правдолюб.
– Чем наградил? – продолжила допрос Кармалия.
– Ничего бесчеловечного и вечного. Будет мужественный…
– Будет-будет. Мужественный, к девчонкам недружественный. Вы сегодня со Скефием мне все нервы вымотали. Один с яблоком… А ты, ёжик, не жди нас. Начинай свою работу, – вспомнила обо мне Кармалия, а сама продолжила воспитание Виталия Доброго. – Куда теперь собрался?
Я приготовился к передаче или обмену памятью со спавшей душой и подошёл к её голове, резонно предположив, что именно в ней кроются фибры «памятники», как я обозвал их совсем недавно.
Занеся свой луч на челом, я начал его опускать, представляя, как из него задул прохладный ветер с малиновыми осами памяти вперемежку.
– При нём просить? – донеслось от Правды. – В Тайманию можно?
Я вздрогнул всеми треугольниками, когда увидел первых малиновок, вылетевших из лучика и устремившихся в центр головы моей мамки-души. Продолжая представлять, что с помощью лучика выдуваю родных памятных ос и получаю обратно таких же светлячков, сосредоточился на разговоре Кармалии и Правдолюба, заодно вспоминая, о чём они только что спорили, о какой такой памяти, спавшей в душе Александра, которая теперь наверняка проснётся вместе с его перерождённой душой.
– И ты туда же? В младшенькую? А на кой? Со временем поиграть захотелось?
– Мне бы в учителя к Головастику.
– Не успеешь уже.
– Хотя бы на годик-другой.
– А Скефийского куда?
– На курорт. На англоязычный. Для практики. А воспоминания о моём пребывании я ему верну. Выправлю. Поделюсь. Слово Макаровича.
– Ладно. Что-нибудь придумаю. Только об отцовой любимице никому! Узнаю, что о ней треплешься, Добрым у меня работать будешь. И не где-нибудь, а на родине. В Маркарии!
– Deal. Даю своё согласие. Хотя в моём мире, вообще-то, Макаровны трудятся. Буду первым. То есть, не проболтаюсь я.
* * *
«Батюшки свят! Что это со мной? Так заслушался, что не заметил, как заснул?» – ужаснулся я, когда воочию увидел всё, что было не со мной, а с осколком ФЕ в день нашей встречи с птицей-душой.
Точнее, я увидел белую птицу, а вот он, оказывается, увидел ангела с крыльями. Тоже, как и моя душа в белой рубахе до колена. Таких ещё на макушки новогодних ёлок вместо звёзд надевали, пока комсомольцы красную звёздочку не придумали.
Ангел осторожно спустился между вершин Кавказа и, распахнув на груди эту самую рубаху, выпустил из себя вполне себе довольных фибр-человечков. Человечки за что-то поблагодарили ангела, поклонились и затерялись среди коконов. Потом ангел поднял с тверди нескольких таких же человечков, только белых и замороженных, подул на них, покачал головой, и засунул за пазуху. Вроде как, собрался их отогревать или оттаивать. Потом взмахнул крыльями и улетел.
«Значит, восьмой осколок за веру в Бога отвечал, – догадался я. – Во дела. Но откуда… Я, что, начал получать память своей команды? Ну, конечно. Восьмой-ФЕ уже в ней. Уже передал ей воспоминания».
Я попытался разглядеть, как все происходит на самом деле, и как из головы мамки-души в меня влетают встречные светлячки и осы, но куда там! Ничего не получилось. Перед глазами встала зеленоглазая тётка Стихия, которая на полном серьёзе пригрозила мне… Или не мне, а тому, чьи воспоминания лились в мою… Нет, не в голову. В меня.
«Надо же. Тётка Стихия. Ну, откуда это… В душе?»
– Если бы не Талантия, я бы всем остальным Александрам их рёбрышки пощекотала и переломала. Потом бы, конечно, залечила. Но… Сравнялись? Так будьте любезны. Из него целая дюжина фибр к школе прикипела. Не шутки. Одиннадцать я вернула, а одну оставила. Значит, со всех по одной. Все братья, как братья, а ты вечный соперник. Когда уже повзрослеешь?
– Я и от себя готов был отдать, но…
– Так отдай.
– Поздно уже. Теперь он ни за что не допустит такого. Сама его знаешь.
– Мне давай, а я её с сестринскими смешаю, когда передавать буду.
«Кто это? Кого она так?» – спрашивал я себя, а сам уже стал годовалым или чуть старше малышом.
– Федотович, готов? – спросила Добрая у моего деда.
– Завсегда готов, – бодро доложила душа или сам дедушка Григорий.
– Можешь глянуть мне в глаза. Теперь можешь. Всё о себе увидишь. Всю правду-истину. Тебе решать, куда за мной ступать. Наградить себя или наказать. Забыть всё разом, или родне своей помочь-присмотреть.
– К детям своим тянусь. Где они там, горемычные? Все безвременно от батьки с мамкой ушли. Только Ленка и Васька остались. Давай зыркну казацким глазом на себя. Каким грешником был, что доброго, что худого сделал.
Я не выдержал и разрыдался. Или не я? Сашка заплакал, будто всё понял. Всё, о чём говорила Добрая с дедом Григорием.
А дед взглянул в глаза Доброй и свалился. Замертво свалился! Осталась стоять только дедова душа. Белая, сверкавшая, чистая. Стояла и смотрела в глаза Доброй.
О чём они дальше думали или о чём разговаривали, мне было не разобрать. Я уже стал другим Александром. Нет, не Александром, а Александрой. Точно. Сестрёнкой Шуркой.
– Они же меня сразу раскусят, – заговорщицки шептала Александра из Талантии.
«Это фибра ТА, а не сама Шурка? Подпольщица ТА-РО-АР-НАВ. Которая вместо одиннадцатого», – обрадовался я.
– Ты воспоминания в обратную сторону перестрой, чтобы не сболтнуть об аномалиях и Фантазии. Получится абракадабра, и никто ничего не поймёт. Фразы попроще подбери, без девчачьих глупостей. Я, если что, сама тебя подстрахую, чтобы не потерялась.
«Так вот, как всё было. А я-то балбес, мальчишки от девчонки не смог отличить».
– Как он? Узнал, что он от самой… – снова спросила Талантия у Шурки.
– Нет. Рано ещё. Да и зачем ему? А Головастика принесли? Глянуть на него можно?
– Можно. В медпункте его Амвросия с сёстрами реанимируют. Уже, наверно, закончили. Мяукает, как котёнок. Смешной такой. Как Пупсик, – рассказала Талантия.
– Этот Пупсик Амазодию оцарапал в самое сердце.
– Кусакой обозвал. Меняй, говорит, свою фамилию на Забияку или Кусаку. Мы с девчонками чуть с орбит не тронулись. Так в жизни не смеялись!
«Неужели, я на такое способен? – не поверил я Талантии и её разведчице Шурке. – Чего я там… Вернее, он там без меня натворил?»
И здесь пошло-поехало. Чуть ли не подробнейший доклад о подвигах Геракла Головастика-XII в мирах второго круга. Кадры, сцены, реплики, пейзажи, лица… Всё проходило перед моими… А глаз-то у меня нет. Перед моей памятью. Даже детство и отрочество самой Кармалии с косичками. Оно, интересно, откуда в моей душе? Талантия подбросила? Сама Кармалия? Детство её детей. Первый круг, второй, третий… Особенно понравились слова её мамы Светлидии: «Чем больше ты сейчас ненавидишь мальчишек, тем сильнее будешь любить своего мужа».
«Как же всё устроено? – задался я вопросом и позабыл, что должен контролировать обмен памятью между душой и мной, её фиброй. – Меня, считай, и нет вовсе. И вот он я. Кладезь воспоминаний. Всего-то шесть осколков от одной-единственной фибры, а сколько уже знаю.
Может, мне всё это только кажется? На самом деле всё не так? Всё по-другому?»
– Всё по-другому, – решил я про себя. – Всё не такое, каким вижу. Каким знаю. Каким был.
– Никто и не спорит, – донёсся до меня голос мира, который недавно требовал, чтобы глазел и запоминал. – Почему пропустил то, что на тебе прочитал Добрый Правдолюб?
– СК-АР. И больше ничего, – ответил я миру-невидимке.
– Шутишь? «С Кармалии». Вот, что Правдолюб выкрикнуть успел, а не прочитал. Ты её родная фибра. И ты почти десяток лет служил Александру. Она тебя ему передала, когда знак особый увидела.
– А вы почём знаете?.. Вы где? Я вас спрашиваю, – позвал я болтливый мир.
* * *
– Здесь мы, – отозвалась Кармалия. – Обменялся? Памятью поделился?
– Чем сильнее ненавидишь мальчишек, тем больше любишь девчонок, – нарочно переиначил я слова мировой бабушки Светлидии.
– Значит, обменялся. Хотя, там совсем не так звучало, – сказала Кармалия и начала командовать. – Готовьте лучики. Сейчас начнётся самое интересное.
Мы подняли своё оружие и замерли там, где стояли, ожидая следующей команды. Кармалия взмахнула своей лозой, и из души вылетело колечко из шести фибр с божьей искрой посредине. Первые семь фибр. Они закружились сначала по часовой стрелке, потом против неё, а потом замерли.
«Интересно, чьи там? Мамы, папы, бабули, бабушки Наташи, деда Григория Федотовича, а вот другой дедушка на фронте сгинул. Чья же ещё одна?» – задумался я, но потом одёрнул себя и собрался с мыслями.
Искра в центре семёрки фибр сверкала недолго, и почти сразу выскочила, оставив шесть фибр в одиночестве. Никто и бровью не повёл, а я перепугался до беспамятства.
Но искра далеко улетать не стала, а зависла недалеко от бублика из шести фибр, или колёсика из новорожденных фибр.
