Текст книги "Изумрудный Армавир (СИ)"
Автор книги: Александр Нерей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)
Annotation
Приключения продолжаются. Сначала вы узнаете есть ли жизнь после жизни. Осколок поврежденной души Александра окажется в Небытии, где дождётся свою мамку-душу, «прибывшую» на ремонт, но не сможет в неё вернуться. Зато передаст свою память и ещё много другой информации, которую успеет собрать.
А чем наградят Александра другие, в том числе тайные, покровители, читатель узнает намного позже.
Головастик просыпается дома, и в первый же день оказывается в калейдоскопе происшествий.
Кто-то очень могущественный спешит вырастить не матёрого посредника миров мамки Кармалии, а Защитника Вселенной…
Всё ещё впереди!
Сага о Головастике. Изумрудный Армавир
Глава 1. Жизнь после жизни
Глава 2. Правдивые сказки
Глава 3. Конец Того Света
Глава 4. Из чего же сделаны наши мальчишки?
Глава 5. Начальство меняет планы
Глава 6. Пробуждение с перерождением
Глава 7. Божественный ликбез
Глава 8. Бывалый посредник
Глава 9. Сопротивление галактическому прогрессу
Глава 10. Секретная беседа с дядькой Угодником
Глава 11. Суперменские будни
Глава 12. Американские приключения
Глава 13. Чайна-таун и его доверчивые обитатели
Глава 14. Как Угодники плачут
Глава 15. Семейная катавасия
Глава 16. Голографическая авария
Глава 17. Предвоенное время
Глава 18. Незапланированные учения
Глава 19. Чистый четверг
Глава 20. Помешательство первого круга
Глава 21. Всё ещё впереди
Глава 22. Пятница – на рыбалку тянется
Глава 23. Первый учебный поход в поисках Босвеллий
Глава 24. Святая Земля и её война
Глава 25. Мирные шуточки
Глава 26. Скорая посредническая помощь
Глава 27. Прощание с Изумрудным городом
Глава 28. Командировка в новую жизнь
Сага о Головастике. Изумрудный Армавир
Глава 1. Жизнь после жизни
– Братцы, помираю, – слышу я вдалеке чей-то голос, и просыпаюсь.
Может, не просыпаюсь. Очнулся точно, но от чего – не знаю.
«Кто там помирает? Что-то в этих словах знакомое. До боли в груди знакомое, но что?..
Где я? В мороке, или в каком-то мультике?.. Кто это вокруг? Фигуры непонятные. А где одноклассники? Я снова в школе, но не в своём классе? Всё белое кругом. И столы вместо парт. Белые столы. А на моём ещё и навалено что-то.
Учебник по… Про… Проблемы Физики? Я что, на физика учусь? Книжка за 1962 год. Старше меня будет. От самого Маршака и какого-то Судершана. Только нигде не написано для какого она класса.
А кто за соседними столами? Не сидит, не лежит. Парит?
Нет, вон там треугольный… Вернее, слепленный из треугольников. Эй! Кто ты? Какое-то непонятное существо. К тому же, глухое. А я, интересно, из пара или из таких же стекляшек выструган?»
– Санёк, выходи!
«Снова этот голос. Слышал его где-то. Когда-то. Орёт за дверью.
А если есть дверь, значит, есть тот, кто в неё входит и выходит. И кто, интересно, из нас ходить умеет? Паровые или треугольно-сборные? А учителя тут бывают? Вон те фиолетовые, что у стеклянной… Доски? Панели? Только они чересчур странные, хотя тоже из треугольников.
Но треугольники-то у них почему-то вращаются. Два фиолетовых … Нет, не так. “Учитель-паритель” висит в воздухе. Так. И сделан из двух одинаковых треугольников. Из двух фиолетовых треугольников. Так. И оба его треугольника светятся и висят в воздухе, вращаясь в разные стороны. Так. Так-так… Так-так…
Мудрёно так вращаются, а потому сам учитель то простой треугольник, то шестиконечная звезда. Почему, интересно, их двое? А нас, физиков, сколько?
…Шестнадцать. Значит я физик, который умеет считать до шестнадцати. Ура! Шестнадцать привидений. На сундук мертвеца! Йо-хо-хо! И бутылка рома.
Или не так? Э-эй, ухнем! И “Введение в Физику элементарных частиц”».
– А тренировка уже идёт. Ты уже не дома. Обманули дурачка-а!
«Что за… Новость? Это ещё кто? Тётка какая-то верещит. Или бабушка? Тренировка у неё. Учиться мешает на… На кого? Какой из меня физик, если я…
А кто я? Треух… Трёх-уг… Треуглозавр. “Углозавр”, вроде как, лучше звучит. Трицератопс я, точно.
Только у меня всего-то шесть одинаковых треугольников. Разноцветных, но конгруэнтных.
Конгру… Чего? А если я, это они, эти треухи, тогда почему мои стекляшки валяются на парте? На столе? А я вижу их со стороны?
Ой, боженька-боженька. Значит, никакой я не углозавр. Я парозавр. Как и половина студентов-призраков в классе.
Да, что, в самом деле, я на них зациклился? Откуда это в моей…
Так. Всё. Я какой-то тупой физик. Так не бывает в… В жизни? А что такое “жизнь”? Это когда ты пар, или углозавр? А как я страницы учебника переворачиваю? Силой мысли?
Во-во. Вот оно. Если я думаю, значит, живу.
Нет. Не так. Так-так… Так-так…
Да, отстаньте вы, кручители-учители! Мыслить мешаете.
Точно. Если я мыслю, я живу. Или “Я мыслю, следовательно, я существую”. Декарт какой-то из меня получился. А если я призрак, но думающий? А чем я, собственно, думаю? Паром своим? Лучше уж тогда…»
– Ага! Вот он ты. Слава Богу, нашёлся.
«Так, а девчонки зеленоглазые откуда взялись? Они что, в коридоре… А что такое зеленоглазые? Или, что такое девчонки?.. У меня амнезия?.. Точно. “Там” помню, а “тут” забыл. Как дед Паша.
…Паша? Что ещё за зверь?
Разве в такой обстановке можно что-нибудь выучить? Паша… Р-р-р! Скорее всего, хищник. А мне тут закон… Ой. А что такое закон? А что такое Паша? Что такое физика? Что такое я?
Нет. Кто такое я? Треу… В треугло… В треугольной шляпе? С треугольной головой!
Идея. Мне нужна голова. Сделаю себе голову».
– Ко мне припёрся и меня же ещё спрашивает.
«Час от часу не легче. Снова этот голос. Кто к кому припёрся? Кто кого спрашивает? А ну вас…
Так, а с соседним углозавром, что не так? На части рассыпался? Начитался, как и я до этого? Только у него какой-то “Сопромат”? Что ещё за мат? От самого “ФИЗМАТГИЗа?” Теперь он, как и большинство из нас, паропризрак. А запчасти его сами все на столик приземлились. Вышел из треугольников… Пар? Дух? Туман? Жизнь?.. В общем, весь вышел.
…А фиолетовые с чего разжужжались своими треугольниками?.. Иттить колотить! Да у них хвосты. Хвосты из пара. Или дыма? Они тоже призраки? Получается, что так. И руки у них тоже есть. Из дыма, но есть. А у меня?..»
– А дальше? Про издевательства.
– А я тебе про что? Трусов-то в те времена почти ни у кого не было.
«Пошла вода в хату. Теперь голос с подружкой? С подружкой-старушкой? Старая какая-то подружка. С кем тогда? Сходить нужно туда и всё разведать. Собрались в коридоре и кричат. Ни учиться, ни думать, ни…
Что это с учителями? С какими-то кастрюлями подошли к шестиугольнику. Красивый, не спорю. Разноцветный, но слеплен из тех же треугольников, как и все мы, только вершинами в… Вместе.
Вершины вместе. Вершины в сердце!.. Сердце? Ух ты. Да, я силён. Умею думать. Думающий физик-призрак.
Что это они с шестиугольным делают? В кастрюлю суют? Он же в неё нипочём не поместится. Порвать хотят? Нет? Если так свернуть, тогда конечно. Но зачем? Сварить собрались?
С одной стороны – кастрюля, а с другой – крышка? Что за кастрюльная тюрьма?.. Может, гроб? Что же это за школа такая, если в ней прямо за партой мрут студенты-призраки? Или не мрут?.. Что-о? В форточку его?»
– Понятно? Весь процесс занял два этапа. Пришёл осколочным и после начала процедуры разделился. А по окончанию очищающей учёбы, собрался в фиброатом, – объясняет старший фиолетовый углозвёзд младшему.
– Сразу его в контейнер и на поле. В дело, – подхватывает младший.
«Что-то я не сообразил. Приходят на своих… Осколках, а выносят их в форточку в гробиках?»
– Ну, не совсем так. Это не поле, а «Отдушина». Сюда прилетают и новорожденные за недостающими фибрами, и «страдающие», чтобы избавиться от лишних, по их мнению, фибр. И, конечно, поиграть в лотерею, – снова поучает старший учитель.
– В лотерею? – не понимает младший фиолет.
– Свои зудящие фибры выбивают и вычёсывают о гребень, а на освободившиеся соты набирают наши «консервы». Вот и бывает, что вычешут… Или, просто, выбьют из себя любовь, к примеру, а с консервами её же с лихвой наберут, – жужжит старший.
«О чём они? Фиброатомы какие-то. Тоже мне, физики. Да я, если захочу, никогда не стану шестигранником. Или шестиугольником? Консервами. Форточным мусором!
Так. Всё. Нужно собраться с… С чем?.. С силой духа. С силой воли. И снова стать углозавром».
– Тьи-пу, тьи-пу. Тить-тить!
«Что-то новенькое. Синичка. Птичка. Вызов посредника. Ёжики перчёные! Я же… Нет. Не я. Я привидение из… От… Может, я осколок? Осколок от… От чего, интересно, я откололся? Я же целый. Или был целым, а потом…
Как можно быть осколком из шести треугольников и пара? Может, это термин из какого-нибудь заумного учебника? Осколочный. Осколок. Да, какая разница? Почему стеклянный и разноцветный?»
– Алекса-андар! Ходь сюда!
«Снова баба Нюра… Ой-ёй. Баба Нюра-одиннадцатая? А кто же тогда я? Who am I? 我是谁? Во ши шей? Я что, и по-английски, и по-китайски говорю? Бу яо. Не надо мне такого счастья. Я будущий физик. Или я, всё-таки, прошлый? Прошлый Александр? Прошлый посредник? А что тогда с памятью? Разве мёртвые амнезией болеют? Но я же живой… Ой ли? Кое-что помню. Помню, пока снова не превратился в фиброатом? В шестигранный…»
– Й-эсть стёклы!
«Так. Это уже никуда не годится. Я ещё со старыми голосами не разобрался, а тут одиннадцатый от Татисия… Или Татисий от одиннадцатого?
Короче. Где тут моя треуголка – кандидатка в… Будущая голова? Сейчас я тебе уши позагибаю. Сделаю шестигранную башку. Я же без рук, без ног, полна горница… Идей. Силы духа и силы воли.
Получается. Могу! Могу гнуть – перегнуть. Могу мять – перемять. Или вмять – перевмять? Ого. Могу и в воздухе всё держать! Так. А где глаза и рот? Что там ещё у… Живых?.. Я не мёртвый. Разве их физике или сопромату учат?
Сейчас к этой башке треугольный торс при… Прифибрю. Приатомлю. Держится. Дальше…»
– Ой, беда с вами недомерками. Прямо беда за бедою. Купил дед козу, а она с бородою.
«Уже и дед за дверью. В Топтыгина поиграть пришёл? Сейчас я своё… Дело? Анкино тело?.. Моё туловище с конечностями соберу, и мигом к вам.
Грудь-фанера готова. Торс и башка уже есть. Осталось четыре треугольника. Две руки, две ноги, а посредине… Хвостик? Всё, как было у тех соседских завров, пока они не рассыпались».
– Оскариус! Этот «Двадцать три двенадцать» снова себя собирает, как и в прошлые разы, – верещит младший фиолетовый учитель.
– Который «СК-РО» и «АР-НАВ»? – проворачивается пару раз три-шести-углоид старший о чём-то непонятном и очень фиолетовом.
– И Скефий, и Россия, и Армавир. Откуда же он в Далании взялся и всю статистику нам…
– Эти Александры у нас всей командой. Все двенадцать фибр. А вот, как они к нам, и зачем?.. Не переживай. Возьмём их измором. Четверых же сдюжили и в форточку…
– А что толку? Они же под окнами дежурят. И за дверью тоже. В игры играют. Сразу капсулу с дружком к Правдолюбу несут, а тот её распечатывает. Как они память умудряются восстанавливать? Узнать бы их секрет.
«О чём эти учители-мучители? Я тут что, не один? Дружки? Двенадцать? Игры?.. Ну и ну».
– Коромысло гну!
«Снова тяжёлая артиллерия. Дед сам там, или кто-то его голосом мне весточки шлёт?.. На чём же остановился? Руки? Ноги? Сначала сверну треугольники в трубочки. Потом приатомлю их к торсу.
Вот так. Если сверху, значит руки. К верхним уголкам грудь-фанеры. Треугольные были, а стали почти трубочками. Не гнутся в локтях? Гнутся. Теперь ноги. Раз. Два».
– Если б ты их понимал, я б их из мешка не вынимал.
«Еще раз артиллерия. А кем дед на флоте служил? Комендором?.. А что такое комендор? Может, командиром? Говорил, что из ста-тридцати-миллиметровой чего-то там, чего-то там. Темп восемь. Угол места сорок пять. Прогреть каналы стволов! Огонь! Команде руки мыть!
Руки-то уже есть. Ха-ха! Ноги… Углотрубы для ног есть. Куда приатомим? К самому кончику или чуть выше? Чуть выше. Так ходить удобней будет. Нога за ногу не зацепится. А этот нижний уголок обзовём копчиком. Или хвостиком? Кому как нравится, тот так и…
И что теперь? Висит тело, как груша. Только не скушать. Как же самому в него влезть? В’призрачиться? Или в’атомиться? Может, в’фибриться?
А как Господь душу в тело в’фибривает? Въискривает? Или втискивает?
Физик-конструктор, укропный. О самом главном не… Подумал? Придумал? Приголовастил. Если есть тело… А оно имеется. И к телу есть душа. Это я-то душа? Хороша же душа, невидимая ни шиша.
Колокол нужен. Рында. Или от него, наоборот, раз-два… Ива… Раз-два-триеваются? Разделяются. А если нужно слиться? Вжиться? В’делиться?»
– Братцы, помираю…
«По второму кругу уже помирает. Точно. Я умираю, как призрак. И рождаюсь, как…
Какая разница, как. Я зарождаюсь в углозавра из шести треугольников, и баста! И сейчас покажу вам Кузькину… Комендору-помидору.
…Получилось? Получилось!»
– Снова он целый, – вздыхает старший фиолет.
– Я осколок от Александра из мира Скефий. Из России. Из Армавира. Инициалы – НАВ. Дата рождения 23-12-63, – кричу я фиолетовым учителям-упаковщикам и встаю из-за стола с учебником «Введение в физику элементарных частиц».
– Ты не от Александра СК-РО-АР-НАВ, и так далее, осколок, а от его души. И тебя она выбросила за ненадобностью. Садись назад и учи физику. Или что-нибудь другое. На твой выбор, – верещит младший углозвёзд.
– Я что, в аду? Может, всё-таки в школе? Или это уже одно и то же? Если в школе, тогда на мой выбор… Свобода. Свободу своей… Моей душе. Или её осколку. А на счёт…
– А на счёт свободы, здесь выход только один. Капсула-кокон, и в форточку! – вопит старший фиолет по имени Оскариус.
– А дверь на что? Или она, как у папы Карло, нарисована на холсте? – спрашиваю я, не веря ни одному фиолетовому слову.
Потом, медленно раскачиваясь, заново учусь ходить на новеньких углотрубных ногах, и целюсь в нарисованную дверь, за которой слышу обрывки фраз своих… Из своей памяти.
* * *
– Видели Мастера? Мастер-Хохмастер! Ха-ха-ха! Ого-о! Длиннохвостый какой! Ха-ха! – смеются и издеваются надо мной такие же углозавры, как и я сам, встретив меня за дверью класса или аудитории учебно-капсульного института благородных фиброосколков.
– Вы кто, товарищи? Мои… Двенадцать… Одиннадцать Александров-посредников? – спрашиваю я у девяти углозавриков. – Где тогда ещё двое?
– Вот откуда он всё это берёт? Заходит с одной-единственной осой, весь дуб-дубом, а выходит с двумя? – продолжают подтрунивать надо мной близнецы.
«Кто они? Братья?.. Нас всех тут, что, в самом деле, выбросили? Всех двенадцать? Отчесали от душ?» – начинаю соображать своими осами.
– Сразу всё ему отдадим или поиздеваемся? – спрашивает один из друзей.
– Пока третий за одиннадцатым сбегает, поиздеваемся. Ха-ха! Старший – страшный. Бум-бум! – говорит другой такой же осколочный оболтус.
– Кто проспорил свою осу? Ну-ка. Гони сюда. Сказал же, что он себе достоинство подлиннее соорудит. Ха-ха-ха! Как и в прошлые разы, копчиком его обзовёт. Ножки повыше при… При…
– Приатомит, – подсказываю я незнакомцам или знакомцам, только напрочь забытым.
– Ещё одно слово придумал. «Приатомить». А мы-то думаем-гадаем, откуда у него малиновки берутся? Вон как ими жужжит. Как же ты выкрутился с одного-единственного круга? Рассказывай, – требуют от меня неведомо чего братья по несчастью.
– Какого ещё круга? Какие малиновки? – спрашиваю я, а сам незаметно для всех приспускаю ноги пониже к копчику, чтобы своим «достоинством» сравняться с остальными бойцами.
– С первого круга памятных фраз. Сам же придумал это «СО». «Сопротивление Оболваниванию». Каждый выбрал по двенадцать фраз из памяти. И через час мы начинаем их прокручивать и озвучивать. Только не у всех получается в дверь выходить. Остальных вперёд ногами в форточку. На заготовки для душ. Они же всем здесь память стирают. Чтобы фибры были, как чистый лист, – рассказывает мне один из друзей, но я совершенно ничего не понимаю.
– Что ты ему треухи полируешь? Подожди, пока память отдадим. Потом… – возмущается один из зубоскалов.
– Потом он и сам всё вспомнит, – перебивает другой.
– Как это, память отдадим? – изумляюсь я.
– Можем не отдавать. Но ты ведь головастый. Сам всё восстановишь. Тогда у тебя малиновых ос столько будет, что не поместим их в одиннадцать бойцов-близнецов. У нас и свои воспоминания есть, или ты не помнишь? Ах, да. Точно, не помнишь, – перестаёт читать свою лекцию МЕ-РО-АР-НАВ-23-12-63.
– Что у нас за номера нарисованы? – спрашиваю я, увидев на одном из дружков такую же длинную надпись, как и на одном из своих осколков.
– И-И-Н-П-Ф. Индивидуальный идентификационный номер-признак фиброосколка. Я из Мелокия. Из четвёртого по посредническому счёту. Поэтому мой ИИНПФ начинается с МЕ. А дальше у нас всё одинаковое. И РО – Россия, и АР – Армавир. Со всеми братьями одинаковое, – докладывает МЕ.
– А вот и одиннадцатый. Проигравший! – потешаются все РО-АР-НАВы.
Во входную дверь школы вваливаются два углозавра АР-НАВа, один из которых одиннадцатый. Оказывается, только он дежурил под окнами, страхуя меня на всякий капсульно-кастрюльный случай, а остальные, и на их взгляд вполне резонно, предположили, что я снова выйду на своих двоих из двери.
Я только сейчас осознаю, что мы все совершенно одинаковые и осколочные, а вот глаза у нас не на верхнем треугольнике-голове, а на животе, что ли, или груди. Остальных атрибутов лица и головы нет вовсе. Ни рта, хотя мы разговариваем и смеёмся. Ни носа, ни ушей нет и в помине.
Все близнецы строятся в шеренгу и, под общие насмешки над одиннадцатым, начинают целиться в меня своими руками-штыками.
«Застрелить собрались? Или проткнуть? – думаю я, но нисколечко не боюсь. – Пусть только попробуют. Я из неделимых фракций. Я фрактал! Но не дроблёный, сломанный, разбитый, а единое…»
– Все готовы? – спрашивает один из АР-НАВов. – Жалим!
Я съёживаюсь или съугливаюсь. Сжимаюсь. А из кончиков рук близнецов в меня начинают лететь малиновые пульки.
«Не больно. Щекотно даже. Что это за напасть от дружков-пирожков?» – думаю я, и чувствую, как каждая влетевшая в меня пулька начинает жужжать, выискивая себе место для приземления внутри моих треугольников. Потом замолкает, усевшись на что-то облюбованное и… Гаснет. Нет, не гаснет, а становится зелёной. Или красной. Или синей. В зависимости от цвета моего полупрозрачного треугольника, в котором она поселяется.
«Это осы-вопросы? Или осы-ответы?.. Осы памяти-носы», – продолжаю я придумывать новые слова, пока память не вернулась окончательно, а мои напарники с явным удовольствием, если не со злорадством, ведут прицельную стрельбу малиновками с жалами.
* * *
– Total reboot is complete, – крикнул я стрелкам пара-энергетическими сгустками фибро-памяти, которые сначала обозвал осами, а потом разукрасил в малиновый цвет.
– Опять он на своём китайском, – возмутился одиннадцатый ТА.
– Английском. Английском, фибро-кокон ты наш, – подтрунил я над братом, припомнив, как того одним из первых упаковали в кастрюлю, полностью стерев память, и выбросили на «Поле Чудес» по-нашему, или на «Отдушину» по фиолетовому, по углозвёздовски.
– Чем займёмся? Что ещё придумал? А то скучища, – заголосили братья углозаврики.
– Строимся в фибры. Потом собираемся в человекоподобного и мчим к Виталику. Я сегодня кое-что у фиолетовых подслушал. Уточнить бы сразу, – предложил я занятие на ближайшую перспективу.
– Не получится. Сколько можно! Ещё не всё вспомнил? Сказал, что уже «компот», – не согласились АР-НАВы.
– Не компот, а комплит. Complete, – поправил я близнецов. – А что ещё нужно вспомнить?
– Ты уже несколько раз строил из нас фигуру человека. И одиннадцатый теперь бастует. Не хочет он снова оказаться на месте человеческого зада. Или переда. Всё равно. Три раза подряд ты его туда комплитил. Вставлял, – разволновался второй ГВ, осколозавр из Гвеодия.
– А два колеса? По шесть фибр? Погоняли бы снова. Чётное шести-фибровое колесо против нечётного. Да, по Кавказу. По Полю Чудес, – припомнил я развесёлое занятие для осколков.
– Вдруг, снова новорожденная искра? Забыл, как она в центр к нам, к нечётным, влепилась? На готовенькое. Еле спровадили. Если бы не Виталий, совсем… – напугал меня неизвестно чем пятый ЗА, осколок из Заргия.
– Новорожденная? К ним же от мамки с папкой фибры прилепляются. От дедушек с бабушками. Ещё от кого-то, – не поверил я в страшилки ЗА.
– Правильно говоришь, – перебил меня ФЕ. – Для того чтобы родилась новая душа всего-то нужно семь фибр. Одну, и самую главную, которая с искрой, даёт Господь. Она всегда в центре. А уже к ней и папина, и мамина, и деда, и ещё чья-нибудь. Всего шесть нужно. Итого семь. А вот если к божьей искре никто не хочет свою фибру приатомить, тогда и получается, что ребёнок неполноценным рождается, потому что душа у него ущербная.
– Помню. Если фибр недокомплект, то искре прямая дорога на Поле Чудес к коконам. А там, что подвернётся, то и будет началом новой души, – припомнил я, наконец-то, всё и о новорожденных душах, и о страдающих, или чешущихся о Кавказ. – Если ни мамка, ни папка не хотят рождения ребёнка, тогда не дают ему ни фибринки от своих мелких душонок. Приходится этим бедолагам очёсы и осколки беспамятные собирать. А что в результате получается… Одному Богу известно. И чем потом эта новорожденная сама обогатится и приумножится, тоже. Помнится, что-то у Павла было на этот счёт. Прибаутка или…
– Ты об Анюте? – подсказал ТА.
– Только это не шутка, оказывается, а беда, – вспомнил я то, что когда-то считал дедовой глупостью или блажью.
– Расскажите! Да-да. Ну-ка, вывернули карманы, – прицепились к нам с одиннадцатым братья.
– Наша Анютка родила ублюдка. Назвала Яшкой, накормила кашкой… – начал ТА.
– И унесла в слободку, сменяла на водку, – грустно закончил я. – От таких Анюток, точно ни фибринки бедному Яшке не достанется.
– Да, уж, – выдохнула бы моя команда, если бы умела дышать.
Мы вышли на своих углотрубных ногах из двадцатиэтажного здания «Сиралки», как я в шутку назвал непонятное учреждение, где стирают память молодым и старым фибрам, и направились во двор – на Поле Чудес.
Только и «Полем Чудес», и «Двором», и «Кавказом» я обзывал что-то напоминавшее Кавказский хребет, который в нашей настоящей школе был за футбольным полем, а здесь находился как раз на месте отсутствовавшего мини-стадиона. Этот Двор-Кавказ был между двадцатиэтажной «стиральной машиной» с операторами-фиолетами и их отупляющими учебниками, и другим невысоким одноэтажным бараком, в котором обитал Виталий Правдолюб. «Правда» по-нашему, по фибро-осколовски.
Правдолюб был вечным жителем этого «чистилища» для осколков и «расчёски» для целых человеческих душ. Он пребывал в состоянии обыкновенного человека непонятного возраста, невысокого роста. По крайней мере, ненамного выше нас, осколков, в собранном человекообразном состоянии. Даже одевался он, как учитель по труду, в синий халат. На носу у него всегда были очки с чёрной оправой, которые он мог мгновенно поменять на другие, особенные, очки-бинокли с лучами.
То ли за какие-то грехи его сюда сослали, то ли очередного Оскариуса из него не получилось, и теперь он коротал свой век этаким Робин Гудом – нарушителем монотонного Небытия, как мы окрестили этот непонятный мир привидений, божьих искр, душ и нас, их осколков.
Работой он обременён не был, друзьями и знакомыми тоже. Жил… Или, скорее, обитал в одной из комнат барака, и занимался от скуки тем, что «просвещал» для страждущих душ коконы-контейнеры. Определял из каких осколков и от каких душ в них законсервированы стерильные фибры.
Он менял свои обычные очки на другие, со специальными лучами, и выкрикивал: «Женская! Тоска-печаль!» Это означало, что фибра внутри кокона от женской души и когда-то отвечала за чувство печали и тоски по ком-нибудь, или по чём-нибудь.
Желающих приатомить такую фибру, обычно, не находилось, тогда Виталий подходил к следующей законсервированной шестиуголке, и всё повторялось. Он один, не считая, конечно, целых живых душ и новорожденных искр, мог открывать эти гробики-капсулы и освобождать спящие фибры. Но если кокон распечатывала сама искра или душа, она обязана была сразу усвоить его содержимое, невзирая на свои чаяния, поэтому и называлась такая процедура «лотереей».
С помощью Правды мы «откупились» от новорожденной искры, влепившейся в центр нашего колеса из шести фибр, раскупоривая такие контейнеры. В тот раз мы одарили её нужными, на наш взгляд, фибрами любви, преданности, любопытства, творчества, фантазии и ещё какой-то фиброй с заумным названием, которое в истолковании Виталия являлось человеческой добротой. Тогда мы все получили огромное удовольствие, особенно если учесть, что сами едва не стали закуской для новорожденной искры.
Запечатанными коконами усеяно всё пространство между пик Кавказского хребта. Откуда души знали о нашей «школе» с её запасами запчастей и «расчёской», мы понятия не имели. А вот отчего мы сами вывалились из своих душ, да ещё и по одному экземпляру, узнать было не у кого.
Даже Виталий отмахивался от нас и бурчал: «Вот-вот уже. Ещё чуточки, и все будут туточки».
Мы погадали, покумекали, пофантазировали, но единогласно отвергли напрашивавшийся сам собою вывод, что наши двенадцать душ заигрались, закружившись над местным Кавказом, а потом, ради шутки, отбомбились каждая по одной фибре и удалились восвояси.
Однажды, когда мы впятером дежурили под форточками Стиралки, страхуя пятого ЗА, «зубрившего» в тот момент что-то из высшей математики, а другая шестёрка перед дверью выкрикивала двенадцать фраз, выбранных самим ЗА для Сопротивления Оболваниванию, я увидел, как к «школе» прилетела огромная душа в форме белой птицы.
Эта светившаяся птичка-невеличка, высотой с трёхэтажный дом, начала биться грудью о макушки вершин нашего Кавказа.
Что её беспокоило, от чего она хотела избавиться, было не ясно, только сначала она, крепко ударилась и вся раскололась. Пошла мелкими трещинами, после чего стало хорошо видно, что вся она состояла из шестиугольных перьев-фибр. Мне даже показалось, что она, растрескавшись, неожиданно стала плоской.
От ударов о пики Кавказа из неё высыпались разноцветные треугольные осколки от разбивавшихся фибр, точно такие же, как те, из которых состояли мы сами, двенадцать не унывавших мушкетёров-углозавров.
Когда птица-душа перестала мутузить себя об острые пики, она деловито распечатала несколько контейнеров с консервированными фибрами, склевала их содержимое и улетела.
Какие в тех коконах были фибры, за какие они чувства отвечали, ей было глубоко наплевать. Лишь бы не свои. Лишь бы другие. А там… Авось, полегчает.
Только позднее, когда мы пятеро начали делиться впечатлениями о том, свидетелями чего стали, оказалось, что каждый из нас видел совершенно разное.
Я увидел белую птицу. Одиннадцатый увидел серебристую рыбу, плававшую в воздухе, как в воде. И рыба эта выбивала из себя чешуйки, а не перья, как моя невеличка.
Третий увидел бабочку. И бабочка своим хоботком поменяла надоевшие узоры на крыльях на тюбики с неизвестной краской и улетела восвояси разрисовывать себя на новый лад.
Первый рассказал нам о рое трудолюбивых пчёл, которые избавились от некоторых своих трутней, набрали на их место личинок-куколок и унеслись выращивать следующих пчёл, или тех же самых трутней, только моложе.
А восьмой ФЕ отказался рассказывать, что пригрезилось ему, уклончиво объяснив, что если он признается, мы засмеём его до потери пульса, которого в его треугольных осколках, скорее всего, никогда не было. Только и смогли мы от него добиться, что у почудившегося ему субъекта были и крылья, и перья, и белое одеяние, а вот, что именно делал этот субчик на нашей «расчёске», чем бился, как чесался, он даже не намекнул.
Я поначалу погадал, да и бросил. И не Пегас, и не Горыныч, и не Снежная королева, а больше ничего на ум в мою треуголку не приходило, и я отстал от брата-осколка.
«Интересно, что такого бы увидели остальные мои мушкетёры? – размышлял я по дороге к бараку. – Почему мы все смотрели на одно и то же, а видели совершенно разное? Может, не одинаковые мы на самом деле? Или оторвались… Или в своих душах отвечали за разные чувства?
Сейчас у Правды обо всём спросим, а если ответит, тогда и разберёмся, кто из нас что».
Глава 2. Правдивые сказки
Мы приковыляли к бараку Виталия на своих… Можно сказать, ногах.
Если не задумываться о том, из чего ты состоишь, то нет никакой разницы из чего у тебя сделаны ноги и руки, голова и… Разум. То, что разум в нас присутствовал, не было никаких сомнений. Ведь все мы, по сути, были уменьшенными копиями наших человеческих сущностей, а не каких-то там, никому неведомых субстанций из нематериальных паров или нефизических дымов, или ещё из чего-нибудь туманного.
Может быть, именно за этими недостающими знаниями я и ходил в свой класс к фиолетам, а там штудировал физику, пока не тупел и не терял единственную малиновую осу, которую брал с собой. Ведь и английский, и китайский я почему-то забросил, и больше не пытался с ними бороться, а на непонятную физику заимел треугольный зуб.
Ещё этот, Виталий Правдолюб, ничем не помогал в моих поисках… Правды? Истины? Самого себя? Каждый раз отнекивался и выискивал любой повод уйти от разговора.
Я, конечно, не очень надеялся на то, что заставлю его откровенничать на интересующие меня темы. А их было выше… Больше, чем я мог вместить.
«Мне же многого и не надо. Вспомнить, как я… Как все мы здесь оказались. И разобраться, что это за место такое? По идее, мы все нематериальные, но как-то же существуем. Не спим, не едим, не… Чего ещё мы не делаем? Да, ничего мы не делаем! Но и консервироваться у меня нет никакого желания. Тогда что мы здесь… Маемся? Чего ждём? Зачем… Живём?
Зачем живут люди? Души человеческие, зачем? Что они такое, или кто они такое? И чем наше разудалое мушкетёрство закончится? Надоест каждый день быть углозаврами и закастрюлимся в гробики-коконы. И “выиграет”, или “проиграет” нас какая-нибудь ущербная душа. Лишь бы не чёрная. И ещё не женская. Почему-то боюсь я стать частью женской… Сущности. Отчего это, интересно?»
* * *
– Здравия желаю, товарищ абориген. Или ты завсегдатай? – поздоровался я с Правдой, пока мои братья устроили возню на входе в барак Виталия.
– Ещё рано. Хотя, вот-вот уже. Ещё чуточки и… – начал он вместо приветствия.
– И все будут туточки, – поддержал я разговор.
Только вот, начинать нашу беседу я планировал по-другому. По крайней мере, не с этой фразы, которой он всегда заканчивал наше общение.
– С чем пожаловали, неугомонные? Снова над стафом глумились? Тешитесь и не чешитесь? А дальше что будете делать? – фальшиво сымитировал заинтересованность Правдолюб.
– За этим и пожаловали. Про перспективы узнать. А, самое главное, кто мы? Откуда взялись на этой свалке? Все двенадцать. And explain us about your Staff. Тьфу! Объясни…
