Текст книги "Неприкаянное Племя: Сурвивалист (СИ)"

Автор книги: Александр Аразин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 35 страниц)

– Тридцать человек. Мисальдер, – начал он свой доклад, – они заколебались, когда увидели наши ряды. Это была их ошибка. Если бы они не остановились, а попытались довести бросок до конца, – потери были бы куда более тяжёлыми.

После Бажена, я переадресовал тот же вопрос каждому полковнику из Риницы и, выслушав их доклады, провёл не хитрые подсчёты в уме. Получалось, что наши безвозвратные потери составляли сто восемьдесят человек и четыреста тридцать с ранами различной степени тяжести. Противник же только убитыми потерял больше двух тысяч, ещё пятьсот бандитов были взяты в плен и несколько сотен оказались ранеными. Судьба последних абсолютно не волновала офицеров, и они крайне удивились, когда я распорядился направить к ним лекарей.

– Хорошо, – с одной стороны меня радовало отсутствие больших потерь среди наших воинов, но с другой – по моему приказу, сегодня убили две тысячи разумных. Тряхнув головой, избавляясь от малодушных мыслей, я уверенно отдал приказы: – Выводите солдат из долины, нечего им ночевать в окружении трупов. Пусть разбивают лагерь, а тут остаются только похоронные команды. – Офицеры развернулись чтобы уйти, но я окликнул Бадвина: – Сотник, задержись. Хочу с тобой переговорить.

– Мисальдер? – воин слегка приподнял бровь, демонстрируя заинтересованность. В остальном же на непроницательном лице Бадвина какие-либо эмоции рассмотреть было невозможно. Сотник был образцом настоящего воина: честный, верный, отважный.

– Бадвин, ты хорошо показал себя в этом сражении, и я решил назначить тебя полковником новой Фаланги.

– Слушаюсь, мисальдер.

– Однако с ней не всё так просто... Видишь ли, мне надо, чтобы о новом отряде никто не знал.

– Ваше святейшество... я в некотором затруднении. Нет, – видя моё удивление, поспешил пояснить воин, – я согласен и хочу стать командиром новой Фаланги, но не понимаю, как можно подготовить тысячу воинов так чтобы о них никто не узнал?!

– Можно, полковник, можно. Ты же слышал о Самете?

– Новая обитель в степи, – кивнул Бадвин. – Вы хотите, чтобы отряд дислоцировался там, это – разумно. Однако долго скрываться мы не сможем. Рано или поздно ваша же... э-э-э, посторонние, узнают о нас.

– Пусть узнает, – хмыкнул я, после оговорки воина, – узнают «посторонние». Мы выиграем время, а там посмотрим... посмотрим. Да. Переговори с Баженом, отбери сотню ветеранов, которые потом станут твоими офицерами и решите вопрос с пополнением. Мне кажется разумным, если Бажен будет набирать по несколько сотен новичков, проводить начальную подготовку в Мисале, а после отправлять их в Самету. Так мы не будем привлекать излишнего внимания... но решать вам.

– Так точно, мисальдер.

Бажен отправился решать организационные вопросы с неожиданно свалившейся на него новой Фалангой, ко мне же, как будто поджидали в сторонке, подошли Харальд и Громыхайло. Я кивнул друзьям и спросил:

– Смогли что-то выяснить о серых воинах?

– Нет, – с сожалением ответил гном. – Кто ими командовал, я сказать не могу, поскольку ни на одном не было опознавательных шлемов. – Он сделал многозначительную паузу. – А также геральдических цветов.

– Ба! – Харальд презрительно сплюнул. – Это псы Шиманского!

– По крайней мере, один из них был таковым. – Громыхайло указал на груду вражеских трупов, лежащих метрах в сорока от нас. – Одного из них опознал послушник из Фаланги – он его знал до того, как сам пошёл на службу. С его слов, в детстве он дружил с младшим братом покойника, и он завербовался на службу Богдану Дримко господарю Логавы.

– К этому любимчику Ксаверия! – не удержался от возгласа я. Это уже было что-то, с этим фактом можно было идти к князю Брегович.

– А я о чем говорю! – варвар помахал в воздухе своим копьём, словно огромным указательным пальцем, перед носом у гнома. Побратиму не требовалось других доказательств, хватало и трупа одного солдата.

Громыхайло отступил, чтобы оказаться вне пределов жестикуляции побратима, и едва заметно улыбнулся:

– Послушник сказал, что он был скверным человеком. Вполне мог и разбойником стать.

Харальд возмутился:

– Тут не разбойничья банда полегла! Этот собачий ублюдок Шиманьский думает, что орден слаб, что в епископстве правит женщина. Ну вот, теперь будет знать, что у нас есть кому защитить свою землю! – Он резко развернулся и вскинул копье вверх: – Все должны узнать, как мы сегодня прищемили нос Ксаверию!

Копье варвара резко опустилось вниз, с глухим стуком уткнувшись пяткой древка в землю. Побратим ещё не отошёл после горячки боя, поэтому я миролюбиво сказал:

– Обязательно узнают. Надо будет дать задание нашим бардам, чтобы сочинили какую-то песню о битве и отправить их в ближайшие города. Информационную войну никто не отменял...

– Что?! – захлопал глазами варвар, а вот гном одобрительно хмыкнул.

– Надо чтобы аристократы и, особенно, простой люд во всём королевстве были на нашей стороне. Тогда Ксаверию станет гораздо тяжелее искать союзников.

Словно по мановению волшебной палочки, сразу же после моих слов, в интерфейсе замигал значок конверта, сообщая о новом письме.

«Привет. Идём домой, завтра будем в монастыре. Встречайте».

Гласило короткое послание, но самым главным в нем была подпись:

«Хатальтуль».

К нам шёл лидер фармеров, и я готов был поспорить с кем угодно, что он придёт не сам.

Глава 17.

Шоу должно продолжаться.

Катаржину разбудили солнечные лучи, упавшие на лицо; не открывая глаз, молодая княжна скривилась от противного привкуса во рту и дёрнула вялой рукой за верёвку колокольчика. Звонка она не услышала, однако уже через несколько секунд дверь в спальню тихонько приоткрылась и в комнату заглянула служанка.

– Вызывали, госпожа?

Катаржина соизволила открыть глаза и посмотреть на женщину, которая низко склонила голову. Княжна не желала видеть в своей резиденции молоденьких и хорошеньких служанок, поэтому вся прислуга (женская её часть) были дамами в возрасте далеко за сорок.

– Убери этих, – девушка указала на два мужские тела, которые обнявшись, храпели на полу. – И принеси вина.

Служанка молча наклонилась и попыталась разбудить мужчин, однако те никак на неё не реагировали. Постепенно её движения становились более настойчивыми и даже агрессивными, а когда один из пьяниц попытался отмахнуться рукой, женщина не выдержала и крепко схватила каждого из них за ухо, после чего потянула вверх. Раздался скулёж, словно злой дворник пнул ногой безобидную шавку. Так они и вышли из спальни княжны – впереди на цыпочках мужчины, а сзади невысокая пожилая дама, которая казалось, удерживает каждого представителя сильного пола на весу одной рукой.

«Интересно, – подумала Катаржина, – а смог бы кто-то вот так вывести моего мужа? Сомневаюсь... Во-первых, никто бы не рискнул так поступить с мисальдером, а во-вторых, если такой полоумный и найдётся, то не проживёт дольше нескольких секунд».

– Снежана, – окликнула княжна служанку. – Не надо вина, принеси Зелье Восстановления.

– Хорошо, госпожа.

Катаржина не могла признаться даже самой себе, что изменила приказ из-за мужа. Девушка прислушивалась к его словам и поэтому злилась ещё больше – её раздражала уверенность дема, спокойствие, с которым он встречал все проблемы, а эта его снисходительная ухмылка, когда он замечал очередного фаворита княжны... бесит! Всё, за что бы мисальдер не брался, у него получалось и ей хотелось уничтожить его идеальность, втоптать в грязь.

Будучи младшим ребёнком в семье, Катаржина сполна прочувствовала каково это, когда окружающим на тебя плевать, когда все достаётся старшим братьям и сёстрам, а ты, словно призрак, пребываешь в их вечной тени. Но теперь она княжна! Она властна казнить или миловать, пред ней лебезят придворный и её красотой восхищаются поэты... только не один наглый монах. Мисальдер был вечным напоминанием об отце и братьях, он давил на девушку одним своим присутствием и злил, злил, злил. Именно поэтому Катаржина поручила ему разобраться с вторгшимися в княжество бандитами. Не было никакого хитроумного плана, всё делалось с одной целью – не видеть и не слышать мужа. Подспудно, она надеялась, что Сергей не справится, проиграет сражение и, если боги улыбнутся, погибнет в бою, однако он выжил, мало того – победил.

Вчера вечером, когда подаренный отцом раб-дем сообщил княжне, что получил известие о благоприятном исходе сражения, Катаржина приказала устроить бал в честь победы. Были приглашены дворяне, именитые граждане Риницы; в танцевальном зале играл один из лучших оркестров королевства; огромные столы ломились от всевозможных яств; узнав, что возле города остановился бродячий цирк, княжна позволила выступить артистам на площади, дабы порадовать мещан. Пиршество продолжалось всю ночь, гости прославляли ум, храбрость и дальновидность хозяйки, а об истинных виновниках праздника, тех, кто одержал победу, никто не вспоминал... Катаржина смело присвоила все заслуги себе.

– Госпожа, – осторожно сказала служанка.

Княжна встрепенулась, удивлённо распахнув глаза, когда поняла, что вот уже полчаса она бездумно смотрит в окно. Пожилая служанка протягивала ей флакон с Зельем Восстановления, однако Катаржина оттолкнула руку женщины и зло крикнула:

– Ты что мне подсовываешь?! Неси вина! Немедленно!

«Это всё из-за муженька, – огорчённо подумала девушка, наблюдая, как служанка спешит покинуть спальню. – Он меня в могилу сведёт своими нравоучениями... Интересно, что он скажет, когда узнает о вчерашнем рауте? Скорее всего, опять неодобрительно хмыкнет и посмотрит, как на вредного ребёнка».

Страдая от похмелья, Катаржина всё-таки пересилила себя, встала с кровати и подошла к окну.

Осенний день тянулся к зениту; солнце пыталось отогреть землю, щедро разбрасывая лучи, и, глядя на яркие черепичные крыши, могло показаться, будто на улице всё ещё лето, однако воздух оставался прохладным. На центральной площади Риницы было необычайно оживлённо: бродили люди в карнавальных костюмах, плотники устанавливали помост.

«Точно, – вспомнила княжна, – я же вчера дала разрешение на выступление циркачей... Сходить, что ли и посмотреть представление? Нет, – приступ тошноты заставил девушку опереться о подоконник, – призову их в резиденцию. Не подобает властительнице, словно мещанке, стоять на улице. Где же Снежана с моим вином!»

Бродячий цирк приехал в Риницу, когда солнце уже пряталось за окружавшие город холмы. Двадцать повозок с тентами, разукрашенными яркими цветами въехали на пустырь около предместья и стали в круг. После того как старшина циркачей уведомил городскую стражу о прибытии своей труппы и спросил дозволения на выступление, был отправлен посыльный в магистрат. Однако, к удивлению сержанта караула, ответ пришёл не от мэра, а от княжны, которая разрешила артистам выступать в Ринице.

Утром город облепили афиши, зазывавшие жителей на представление, а на центральной площади приступили к сооружению помоста. Зрители начали подходить ближе к обеду, и чтобы они не скучали в ожидании основного действа, их развлекали жонглёры, акробаты, маги-иллюзионисты и танцовщицы.

Наконец-то строительные работы были закончены. На сцену поднялся высокий мужчина, в элегантном снежно-белом камзоле, лицо которого скрывала гротескная маска, и хорошо поставленным голосом начал представление:

– Дамы и господа!

После его слов, артисты, ранее развлекавшие толпу, словно по волшебству, исчезли и взгляды всех присутствующих обратились к единственному человеку на помостах. Немного выждав, пока зрители успокоятся, выдержав театральную паузу, конферансье продолжил:

– Правда выглядит невзрачно,

Не всегда она красива.

Всполошна, косноязычна

И для многих непривычна.

Занавес поднялся, открыв зрителю декорации, которые изображали кабинет богатого чиновника или аристократа.

– О люди, смейтесь в меру, а иначе

Весёлый смех ваш будет горше плача!

Поклонившись, ведущий ушёл за кулисы, однако вскоре опять раздался его голос:

– В старые годы, давным-давно, в славном городе Зокране случилось такое происшествие. Во дворец королевского наместника, в час, назначенный для приёма жалоб, явился крестьянин Андрон.

За стол, стоявший на сцене, уселся мужчина в богатых одеждах и маске, изображавшей задумчивое выражение лица. К нему подошёл другой артист, в нищенских лохмотьях и с грустной миной на маске.

– О великий герцог нашего славного короля! – крестьянин упал на колени. – Да прольётся дождь над его садом и только дорожка, по которой он изволит гулять, пусть останется сухой. Великий король наш поставил мудрого наместника, чтобы вашей рукой рассыпались милости, подарки и награды на головы достойных, отличившихся и преданных дворян. Вот всё, что я имею – уздечка для коня. Я хотел бы подарить её сэру Майклу фон-Бургу, но так как награды должны сыпаться вашей рукой, то я принёс эту уздечку вам.

Крестьянин остался на коленях, а дворянин встал и обратился к зрителям:

– Наш мудрый король назначил меня, Ричарда фон-Тривье, наместником этого края, чтобы я хранил его интересы, чинил справедливый суд и собирал налоги. Но чем это сэр Майкл фон-Бург так сумел заслужить расположение и благодарность народа, что простой крестьянин приносит ему в подарок последнее, что имеет? Я обеспокоен и слова этого мужика кажутся мне загадочными: почему это он хочет подарить уздечку рыцарю? Что это значит? И нет ли тут унижения для власти?

Наместник сел за стол и грозно спросил крестьянина:

– Почему ты принёс в подарок сэру Майклу вон-Бургу лошадиную уздечку? Говори так, как будто бы ты исповедуешься жрецу в последний час своей жизни!

– С самым младшим из твоих слуг я говорю так, как будто общаюсь с вельможным господином! – Не поднимаясь с колен, ответил крестьянин Андрон. – Как же я осмелюсь иначе говорить перед тобой самим? А что касается до последнего час – с тех пор, как я умираю от голода, я каждый час своей жизни считаю последним. Я, действительно, принёс уздечку в подарок сэру Майклу фон-Бургу. На что мне уздечка, если рыцарь украл у меня лошадь? У него лошадь, у него пусть будет и уздечка!

– Может ли это быть, – вскричал наместник, – чтобы дворянин у мужика украл коня?!

– Последнего! – кланяясь в ноги, с покорностью подтвердил Андрон. – И так я был нищ, а теперь сэр Майкл и вконец меня обобрал. Единственный способ, чтобы я не умер от голодной смерти – это посадить меня на кол.

– Может ли это быть? – хватаясь за голову, воскликнул наместник. – Неужели это – правда?!

– Правда! – отвечал, кланяясь в ноги, Андрон. – И если бы мои рёбра могли говорить, они подтвердили бы, что я говорю правду. И глаза тоже. Я сам, вот этими глазами, видел сэра Майкла фон-Бурга на моей лошадке. Лошадь даже заржала от радости, увидав меня. Люди врут, кони, ты сам знаешь, – никогда. И если бы лошади могли говорить, а люди замолчали, в мире слышалось бы столько же правды, сколько теперь лжи. И я, и лошадь сказали, что сэр едет на краденом животном. Но Майкл фон-Бург дал лошадке один удар палкой, а мне – столько, что каждое ребро моё может подтвердить правоту моих слов.

– Иди, – сказал Ричарда фон-Тривье, грозный, как туча, – и живи спокойно: дело будет разобрано, и виновный получит то, что заслужил.

И приказал позвать к себе сэра Майкла фон-Бурга.

– Тебя следовало бы посадить на кол, – закричал наместник, едва рыцарь переступил порог его покоя, – если бы ты не заслуживал, чтобы тебя повесили вот на этой уздечке! Как?! Дворянин украл у нищего мужика единственного коня?!

Майкл фон-Бург, видя, что наместник всё знает, стал на колени и сказал:

– Мой отец сэр Грегори фон-Бург был великий воин и своими победами прославил и расширил границы королевства. Я женат на дочери Марселя Гринвуда, богатейшего среди торговцев Зокрана. Прошу тебя не за себя, а за этих знаменитых и славных людей. Подумай, какое горе и бесчестье причинишь ты им, подвергнув меня позору!

– Славному сэру Грегори фон-Бургу лучше было бы быть убитым в первом же бою, когда он ещё был холостым, чем иметь потом такого сына, как ты, – гневно ответил наместник, – а почтенному Марселю Гринвуду лучше бы вечно видеть дочь девушкой, чем тебя – своим зятем! Ты посадил их честь на краденого коня. Когда ты будешь болтаться на этой уздечке, с них будет снято грязное пятно: в их роду не будет вора!

Наместник края призвал к себе судью сэра Эдуарда фон-Абрамса и приказал:

– Да воссияет хоть на этот раз справедливость! Преступление слишком кричит о себе, чтобы правосудие молчало. Исследуй вину этого человека и доложи её Дворянскому Собранию. Пусть члены Собрания сами увидят, в чём этот человек повинен, и отдадут его верховному суду! Ступайте все и ищите справедливости.

Артисты ушли со сцены, а подсобные рабочие споро заменили декорации: зрители увидели большой мраморный зал, длинный стол за которым сидели пять дворян, со скучающими минами на масках. Вперёд вышел сэр Эдуард фон-Абрамс и сказал:

– Боги всё слышат. Они живут на небе, но всё видят. Боги везде. И, говоря в вашем почтенном собрании, я говорю в присутствии богов. Не подозревайте же меня в кознях, злобе или низких замыслах. Призываю богов в свидетели, с радостью я посадил бы на кол Андрона за ложный донос, за клевету на дворянина: «Тебе приходили в голову гнусные мысли, когда ты лежал у себя на постели, может быть, придут хорошие, когда ты будешь сидеть на колу!» Но сказанное им (увы!) совершенная правда. Лучшие из свидетелей видели лошадь крестьянина в табуне сэра Майкла фон-Бурга: мои глаза. И если бы было наоборот, если бы Андрон украл коня у сэра Майкла, я не задумался бы вынести приговор: «Андрон – вор». Отрубил бы ему правую руку, посадил бы его на кол, а на друзей его и родственников наложил бы штраф: «Вы сами должны быть плохими людьми, если среди вас водятся воры. Тухлая та вода, в которой лежит тухлая рыба». Но сказать это сэру Майклу фон-Бургу! Сказать это вам, почтенные дворяне, его друзьям, близким и знакомым! Не значило ли бы это оскорбить вас? А если даже судья, поставленный охранять уважение к власти, оскорбляет вас, что же будет делать простой народ?

Весь совет, потупившись, задумчиво гладил бороды.

– Наместник короля возмущён, – продолжал судья сэр Эдуард фон-Абрамс. – Чем? Тем, что в Зокране украли старую клячу? Но воруют даже племенных жеребцов! Тем, что вор пойман? Но этому надо только радоваться! Наместник возмущён до глубины своей праведной души тем, что вором оказался дворянин. Ричарда фон-Тривье возмущён, чего же ждать от простого народа? Если негодует свой, чего же ждать от чужих? Не скажут ли нам: «Вы – тухлая вода, если в вас лежала тухлая рыба?» Не уроним ли достоинства власти, назвав деяние сэра Майкла фон-Бурга «кражей»? Да свершится правосудие! Я судья, и первый говорю это. Но да не будет произнесено слово «кража», я стою на страже достоинства власти и первый этого требую. Мы не можем сказать: «сэр Майкл фон-Бург украл лошадь у нищего крестьянина Андрона».

Тяжёлое молчанье воцарилось после этих слов судьи в Собрании.

– После этого хоть не выезжай на улицу, – подал голос один из участников заседания, – если мы сами аристократов так честим!

Встал артист, игравший пожилого дворянина – в отличие от остальных, чьи маски были абсолютно гладкими, на его было множество морщин; он провёл рукой по седой бороде и весомо сказал:

– Судья сэр Эдуард фон-Абрамс совершенно прав. Следует сказать так: «сэр Майкл фон-Бург виновен в том, что взял без спроса лошадь у крестьянина Андрона». Так будет лучше!

– Позволь, уважаемый сэр Лютер фон-Ритс! – С живостью воскликнул другой дворянин. – Отпуская яд, надо взвешивать каждую крупинку. Слово – яд. И мы должны взвешивать каждое слово. Почему же непременно «у крестьянина Андрона»? Сэр Майкл мог и не знать, что лошадь принадлежит именно Андрону. Он взял просто чужого коня. Так и скажем: «Виновен в том, что взял без спроса неизвестно кому принадлежащего, чужого коня!»

Все согласились было, но тут подал голос ещё один член Собрания:

– Стойте, почтенное Собрание! «Неизвестно кому принадлежащего». Это уж меняет дело! Неизвестно кому принадлежащая вещь. Это находка! И сэр Майкл фон-Бург виновен «в утайке находки, неизвестно кому принадлежащей, чужой лошади»!

– Верно! Верно! – послышалось было среди сановников, но их остановил сэр Лютер фон-Ритс:

– Господа! Это уже несправедливо! Сэр Майкл фон-Бург взял не чужую лошадь. Если конь был находкой, половина принадлежала нашедшему. Значит, сэр Майкл взял не чужую лошадь, а только не совсем свою. Это разница! Он принял не совсем своего коня за своего. Это большая ошибка! Сэр Майкл фон-Бург должен лучше знать своих лошадей! И не ошибаться!

Судья сэр Эдуард фон-Абрамс вскочил даже с места:

– Вот, вот! Скажи, что ты ешь, почтенный сэр Лютер фон-Ритс, что ты такой умный? Скажи, чтобы и я поел этого блюда! Кражи, следовательно, совсем не было! Сэр Майкл виновен только в том, что он сам не знает своих лошадей.

И Дворянское Собрание единогласно постановило:

– Разобрав все подробности дела, признать сэр Майкла фон-Бурга виновным в том, что он не знает своих лошадей. Ввиду же того, что это незнание повело к тяжёлым последствиям для крестьянина Андрона, предать сэр Майкла верховному суду.

Опять смена декораций; пред зрителями предстал верховный суд – грозный, как всегда. На сцене установили плаху. Около неё стоял палач с остро наточенной секирой. Его помощники держали наготове заострённые и обитые железом колья. Но сэр Майкл фон-Бург вошёл в это грозное судилище с гордо поднятой головой, с презрительной улыбкой на маске, как человек, у которого в карманах нет ничего чужого. Старейший из судей сказал:

– Сэр Майкл фон-Бург, сын Грегори фон-Бурга, ты обвиняешься в том, что не знаешь своих лошадей. Это причинило тяжёлое несчастье крестьянину Андрону, который, благодаря твоему незнанию, должен умирать с голода. Так обвиняют тебя люди. Обвиняет ли тебя твоя совесть?

Сэр Майкл фон-Бург с достоинством поклонился судьям и ответил:

– Нет! В том, что крестьянин Андрон, когда у него взяли лошадь, помирает с голода, я не виноват: не моя вина, что у него, кроме старой клячи, ничего не было. В том же, что я не знаю своих лошадей, я виноват не больше, чем вы. Сделаем опыт. Прикажите смешать вместе все ваши табуны. И пусть каждый из вас отберёт своих. Всякий, который чужого коня примет за своего, платит большой штраф. А все лошади, которые не будут опознаны их хозяином, идут в пользу короля. Желаете?

В верховном суде все переглянулись. Сэр Майкл улыбнулся:

– Почему же, в таком случае, вы судите меня, а не я – вас?

Старший из судей спросил его:

– А сколько у тебя лошадей?

Сэр Майкл фон-Бург ответил:

– Сто пятьдесят.

Верховный суд вынес приговор:

– Принимая во внимание, что невозможно знать в лицо сто пятьдесят коней, признать сэра Майкла фон-Бурга оправданным.

Сэр Майкл отправился к королевскому наместнику, поклонился ему и сказал:

– Правосудие изрекло своё слово. И всё ли должно пред ним преклониться?

– Всё! – твёрдо отвечал наместник.

– Даже клевета?

– Как низкая гадина, она должна ползти по земле, пока её не раздавят пяткой.

– Почему же я не вижу ползущего у моих ног Андрона? – воскликнул сэр Майкл. – И почему же твоя пятка не раздавит его? Он обвинил невинного – это доказал суд, оправдавши меня. Ты справедлив. Ты не отказал в правосудии крестьянину Андрону. Надеюсь, ты не откажешь в справедливости сэру Майклу фон-Бургу.

– Ты прав! – воскликнул наместник. – Я требовал правосудия, но и сумею заставить его уважать, когда оно пришло.

Он приказал немедленно привести Андрона. Но крестьянин, оказалось, скрылся.

– Он бежал в тот же самый день, как ты приказал отдать под суд Майкла фон-Бург! – донёс посланный.

– И о нём нет ни слуха, ни духа? – спросил королевский наместник.

– Убегая, он оставил письмо домашним.

Наместник развернул свиток, а из-за кулис раздался голос крестьянина, читавшего послание:

«Дорогие мои, завтра, с рассветом, увидев, что меня нет, вы спросите с горем и недоумением, почему же Андрон бросил свой бедный, милый дом, близких, которых он любил, деревню, в которой родился, страну, населённую его народом? И когда же? В тот день, когда его злодей, когда сэр Майкл фон-Бург отдан под суд? На это я вам отвечу старой сказкой.

Лисица встретила на опушке леса зайца. Заяц летел сломя голову из родного леса.

– Что случилось? – спросила лисица.

– И не говори! – ответил заяц. – Большое горе: пришли люди, убили волка!

– Тебе-то что? Разве ты так любил волка?

– Любил! Тоже скажешь! Первый лиходей! Деда, прадеда, пра-пра-пра-прадеда разорвал. Всех моих близких!

– Чего ж тебе так волноваться?

– Не понимаешь! Раз уж волка – и того убили, чего же, значит, зайцу-то ожидать?

Вот почему я бегу из моей страны, мои близкие. Раз самого сэра Майкла отдали под суд, чего же Андрону ждать?»

Королевский наместник сложил письмо. Долго молчал и, наконец, сказал:

– Да! Дворян не надо отдавать под суд. Это пугает простой народ.

Занавес.

Площадь взорвалась громом аплодисментов. Среди толпы, как по волшебству, возникли молоденькие девушки, в фривольных нарядах, которые абсолютно не оставляли места для мужской фантазии, но, тем не менее, в масках, скрывающих лица. Они держали большие блюда, куда местные жители охотно сыпали свои деньги.

А на сцену уже поднимались жонглёры – праздник продолжался.

Обратного Свитка Портала у нас не было и в Риницу мы возвращались своим ходом. Дневной марш-бросок утомил меня не столько физически, сколько морально – ничегонеделанье, когда остаётся тупо переставлять ноги, обозревая унылые однообразные пейзажи, действовало угнетающе. Хатальтуль уже прибыл в епископство и надо было переговорить с ним, моего внимания требовали хозяйственные дела ордена, но, вместо того чтобы заняться ими, я бездумно шел.

В поздний час, когда от холмов потянулись пурпурные тени, пред нами предстали стены Риницы. Часовые на башнях заметили армию, подали сигнал и в городе зазвучал радостный колокольный перезвон. Я поднял руку, останавливая полки, и обратился к солдатам:

– Бойцы, вы одержали победу! Вы герои! И горожане с нетерпением ждут встречи с вами. Они будут с восхищением смотреть на своих защитников, а вечером, после роспуска, постараются затянуть вас в трактиры, где будут слушать ваши истории и угощать выпивкой. Но кого они увидят? Уставших голодранцев?! Нет! Десять минут, чтобы привести обмундирование в порядок! По моему сигналу, запоёте песню.

Солдаты и послушники спешно вычистили одежду, проверили оружие, подтянули ремни и выстроились в походную колонну. Даже выражения лиц бойцов изменились – вместо усталых людей я видел лихих рубак, которым не страшен любой враг, хоть сам повелитель бездны.

– Бой! Бой! Бой!

Слышен колокольный звон – пора на войну,

Бери меч, вставай в строй.

Наточи свой клинок и в подвале старик,

Ты запри свой покой, вспомни молодость,

Пой!

Если столкнуться мечи, то узнаешь ты,

Если столкнуться мечи, то узнаешь ты,

О воинах храбростью полных, идущих на смерть без оглядки.

О полководце, который выполет вас, как сорные грядки.

И о том, как выглядит страх,

Когда солнце в глазах,

Тебе выклюют вороны.

Так мы и шли по улицам Риницы. Несмотря на поздний час, город не спал: жители высыпали из домов, чтобы встретить победителей, наиболее догадливые, залезли на крыши, в попытке хоть что-то рассмотреть; трактирщики выкатывали огромные бочки с алкоголем из дверей заведений и многозначительно поглядывали на солдат.

– Можешь дрожать, ведь идём за тобой и оставлен покой,

Не спасут тебя маги и высокие своды,

Бурый огонь путеводной звездой,

В сердце воина особой породы!

Если столкнуться мечи, то узнаешь ты,

Если столкнуться мечи, то узнаешь ты,

О воинах храбростью полных, идущих на смерть без оглядки.

О полководце, который выполет вас, как сорные грядки.

И о том, как выглядит страх,

Когда солнце в глазах,

Тебе выклюют вороны.

Песня смолкла, когда мы вышли на площадь перед княжеской резиденцией. Катаржина, в окружении пышной свиты, стояла на верхних ступенях дворца, встречая нас.

Я направился прямо к жене и поклонился; хотя поклон и не был глубоким, эта дань правилам приличия удивила Катаржину.

– Жена моя, мы вернулись с победой.

– Я счастлива, муж мой. Я так счастлива!

Меня, в свою очередь, поразила сердечность её ответа. Вглядевшись в неё внимательнее, я заметил, что вид у неё нездоровый, а глаза лихорадочно блестят.

«Черт! – мысленно выругался я. – Опять накалдырилась. Запереть бы её в башне... так и сделаю, пусть только родит». Откуда мне было знать, что наши с Катаржиной мысли, в тот момент, полностью совпадали.

– Это были ублюдки Шиманского и Богдана Дримко, вырядившиеся, как серые воины. Они вздумали тайно пройти по нашим землям. Собирались напасть на город перед рассветом, когда все спят.

– Серьезное обвинение, – несмотря на опьянение, Катаржина продолжала мыслить трезво. – Чем ты можешь доказать свои слова?

– Несколько сотен захватчиков были ранены и попали к нам в плен. Воины Риницы и послушники Ордена опознали в некоторых из них людей, ушедших на службу к Шиманскому и Дримко.

– Можно на них взглянуть? – Из княжеской свиты вперёд вышел воевода Риницы, Василий Гикан.

Я вопросительно посмотрел на Катаржину, девушка утвердительно кивнула головой, давая соизволение. Не нравился мне этот напыщенный хлыщ, но он – человек Бреговича и, если я хочу привлечь князя к решению проблем епископства, придётся сотрудничать с воеводой. По моей команде, солдаты вывели на площадь пятёрку пленных, со связанными за спиной руками.

Воевода подошёл к пленным и требовательно спросил одного из них:

– Ты служишь Шиманскому?

Пленник не пожелал отвечать. Забыв о присутствии княжны, солдат и горожан Василий Гикан ударил его ногой в голову. При всей моей ненависти к барону Ксаверию я вздрогнул. Сапог с твёрдыми подковками снова врезалась в лицо пленника, и тот покатился по земле, оставляя за собой кровавый след.

– Ты служишь Шиманскому? – повторил воевода вопрос.

Солдат ни в чем не признавался. Воин оставался верен своему господину, а мне стало жаль. Жаль не избиваемого пленника, а своих планов: теперь барды не сочинят песнь о великой победе и не будут её исполнять в трактирах по всему королевству, теперь каждый будет вспоминать, как в Ринице избивали пленных... Этот урод, воевода, украл у меня победу.

Связанный солдат корчился на земле, под ударами воеводы, но продолжал хранить молчание – ведь этого и следовало ожидать. Шиманский не стал бы посылать слабых духом людей в столь рискованную вылазку: он мог сохранить и положение в обществе, и честь только при условии, что на него не возложат вину за предательское нападение. Гикан ещё раз пнул ногой человека, распростертого на земле, но не добился ничего, кроме взгляда, исполненного ненависти.