Текст книги "Тайна Красного озера. Падение Тисима-Ретто"

Автор книги: Александр Грачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 35 страниц)

    Происшествие с Мамыкой еще долго было предметом разговоров в отряде.

    – Странно и непонятно одно, – говорила Анюта, – как могло случиться, что человек, проживший всю жизнь у реки и в тайге, где много речек, не научился плавать?

    – Удивлят ься нечему, – пояснил Дубенцов. – Вода для старых суеверных орочей, как и для старых нанайцев, живущих по берегам Амура, – обиталище злых духов, поэтому они и боятся воды.

    – Но на батах и лодках ведь плавают же?

    – И отлично! Я сам наблюдал, как нанайцы в лодках целыми семействами с малолетними ребятишками переезжали Амур, во время шторма. Между тем никто из них не умеет плавать. Я не знаю случая, когда бы лодка опрокинулась и кто-либо утонул. Отсутствие мастерства в одном восполняется совершенством в другом – в управлении батом…

    В ожидании, пока поправится Мамыка, отряд несколько дней стоял лагерем на берегу Удом и. Уже на следующий день Черемховский в сопровождении Дубенцова, Анюты и двух коллекторов,[2] отправился обследовать ближайшие обнажения. Они показывали, судя по найденным окаменелостям морской фауны, что сопки эти были сложены из осадочных пород третичного периода. Геологи, по совету Черемховского, искали отложения палеозоя, в частности породы каменноугольного возраста, но их встретить не удалось.

    – Мы пока все еще находимся в предгорьях СихотэАлиня, – говорил Черемховский, – в районе, который, судя по найденным сегодня окаменелостям, был в третичном периоде покрыт морем, некогда простиравшимся от Байкала и Монголии до нынешнего устья Амура и гор Сихотэ-Алиня. Поэтому, чем дальше на восток, тем внимательнее, я считаю, следует относиться к обнажениям, ибо там мы должны встретить интересующие нас более древние отложения.

    – Но не находите ли вы, Федор Андреевич, – опросил Дубенцов, – что уголь, найденный Мамыкой, относится не к каменноугольному периоду, а к более позднему времени, например, к третичному?

    – Я полагаю, что он образовался в каменноугольный период. Для третичного он слишком стар.

    – Мне кажется, Федор Андреевич, – продолжал молодой геолог, – что его «состарила» близость интрузий, которые должны быть развиты в осевой части Сихотэ-Алиня. Мне кажется, например, что под их воздействием произошла также необычная для третичных образований уплотненность пород, которая так резко бросилась нам в глаза при осмотре обнажений.

    – Ваши доводы я нахожу вполне доказательными, Виктор Иванович, – согласился старый геолог, – однако окончательного вывода мы с вами не можем сделать, не осмотрев месторождения, не изучив основательно его геологического строения и, возможно, не получив лабораторных анализов.

    Назавтра Черемховский отправил в маршрут Дубенцова и Анюту, а сам остался изучать прибрежные наносы Удоми и Хунгари.

    Анюта с радостью приняла это предложение отца. Для нее поход с Дубенцовым был серьезной школой работы в полевых условиях. Молодой геолог не оставлял необследованным ни один хоть сколько-нибудь подозрительный слой осадков. Он карабкался на обрывы, то и дело пуская в ход молоток и зубило, подолгу просиживал над породами, рассматривая их в лупу, применял соляную кислоту, хранившуюся у него в склянке, вложенной в эбонитовый футлярчик. Иногда он пробовал породы на вкус или делал на них царапины перочинным ножом. Страницы его полевого геологического дневника заполнялись все новыми записями и набросками схем залегания осадочных пород.

    Во второй половине дня, когда Дубенцов потянул Анюту на очень высокую и крутую осыпь, у вершины которой торчали скалы твердых коренных пород, девушка взмолилась:

    – Я больше не в состоянии двигаться. Присядемте, отдохнем, Виктор Иванович… А потом постараемся быстрее работать.

    Дубенцов, очень проворно и искусно действуя молотком, быстро сделал в осыпи порожек, и они присели. День был солнечный, жаркий, осыпь выходила на южную сторону, и солнечные лучи падали прямо на скалы, накаляя их. Воздух над осыпью был горячий.

    Анюта отдышалась и, поправляя косы, повернула к Дубенцову разгоряченное, розово-румяное, смеющееся лицо.

    На лбу и над темными блестящими глазами выступали росинки пота.

    – Знаете, о чем я сейчас подумала? Вы, наверное, решили сегодня меня проучить за мой капризный наскок на вас там, в стойбище?

    – Вы до сих пор помните об этом? – спросил Дубенцов точно таким тоном, каким спрашивала у него несколько дней назад Анюта.

    И они оба весело расхохотались. – Возможно, и на этот раз я допущу бестактность,– продолжал Дубенцов, – тем не менее, я должен снова высказать свое убеждение: здешние условия полевых работ не для вас, Анна Федоровна…

    – Ну, мы с вами снова можем поссориться, – сказала Анюта, становясь серьезной. – Неужели вам, Виктор Иванович, непонятно, что я совершенно не обязана, подобно вам, гоняться за тигром?

    – А если тигр будет гоняться за вами?

    – Вы преувеличиваете, – возразила Анюта. – Не так уж много в тайге тигров, чтобы они гонялись за геологами.

    И если папа решился взять меня в этот поход, то я не думаю, что он беспечнее вас. Ведь он не меньше вас знает, что ожидает геолога в тайге Сихотэ-Алиня.

    – Мне лично кажется, Анна Федоровна, – продолжал стоять на своем Дубенцов, – что вы долго убеждали его в этом, и он согласился взять вас просто под нажимом.

    – Положим…

    – Ну вот, видите, он не мог вам отказать из-за своей слабости – отцовской любви.

    Анюта обмахивалась шляпой, как веером.

    – Когда у вас будут дочери, Виктор Иванович, – с веселым лукавством сказала она, – тогда вы будете запрещать им ходить в тайгу, хорошо?

    И они снова рассмеялись. Отдохнув, распределили между собой участки осыпи и принялись за обследование.

    Дубенцов все время наблюдал за Анютой и скоро убедился, что она не так уж плохо держится на осыпи, довольно умело карабкается по склонам. Но скоро он нашел отпечатки третичных растений и так увлекся ими, что забыл об Анюте. Его оторвал от занятий голос девушки:

    – Виктор Иванович, вы там очень заняты? – А что у вас, Анна Федоровна?

    – Мне кажется, я нашла угольную сажу, – возбужденно сообщила девушка.

    Через минуту Дубенцов был возле Анюты. На обломках сланцев и песчаника, перемешанных с глиной, действительно оказался налет, напоминающий сажу. Дубенцов принялся расчищать это место молотком. По мере углубления щебень все сильнее пачкался сажей, и вот из-под молотка вылетел комок настоящей угольной сажи. В нем виднелись и целые крупинки каменного угля.

    – Вот он! – задыхаясь от напряженной работы и волнения, воскликнул молодой геолог.

    Он бережно держал комок в высоко поднятой руке любуясь, как искрятся под солнцем черные блески крупинок каменного угля.

    – Третичный? – спросила Анюта, стараясь быть как можно хладнокровней.

    – По всей вероятности! Вон там, видите, я нашел довольно много отпечатков секвойи и таксодиумов.[3] Есть, кажется, листья березы и ольхи…

    – При моей помощи вы, кажется, побили папу, – заметила с улыбкой девушка.

    – Это пока еще не доказано, Анна Федоровна.

    В темных глазах Анюты блеснул огонек веселого лукавства.

    – Зато, кажется, почти доказано, любезнейший Виктор Иванович, – озорно кланяясь, сказала она, – что ваш несовершенный коллега, то есть настоящая персона,– указала она на себя пальцем, – не является простым балластом…

    – Боже мой, да у меня и в мыслях не было подобного мнения!

    – Конечно, конечно, теперь вы будете уверять, – шутила Анюта. – Я, разумеется, не приписываю одной себе этой находки, она принадлежит и вам. Тем не менее…

    Но Дубенцов так был увлечен находкой, что не расслышал последней реплики Анюты.

    Они собрали несколько образцов породы. Дубенцов сделал зарисовку в своем дневнике и отметку на топографической карте. Довольные найденным, молодые геологи поспешили в лагерь.

    Черемховского еще не было здесь, он вернулся только в сумерки. Его сопровождал коллектор, нагруженный образцами. Выслушав Дубенцова, профессор оживленно произнес:

    – Вне всякого сомнения, мы находимся в угленосном районе. Вот что удалось найти мне… – и он извлек из рюкзака несколько сильно разложившихся кусков каменного угля, уже потерявших блеск.

    – Мы их нашли на речной косе. Где-то размывается месторождение…

Глава девятая 

    Странное поведение Мамыки. – Секрет Пахома Степановича. Злые духи обмануты. – По маршруту ороча. – Дикие кабаны. – Путь через марь. – Дискуссия продолжается. – Отряд лишается одной лошади. – Ночлег на болоте.

    Мамыка окончательно поднялся на ноги через три дня после несчастного случая. Но он странно изменился: стал беспокойным, менее общительным, на лице его исчезла прежняя веселость. К реке он не подходил вовсе, поглядывая на нее лишь издали и искоса, и что-то бормотал про себя.

    Получив заключение фельдшера, что проводник совсем, здоров, Черемховский на завтра назначил выход отряда в район угольной сопки. Под вечер он пригласил ороча в свою палатку.

    – Завтра отправляемся дальше, товарищ Мамыка, – сказал профессор. – Как ваше самочувствие?

    Ороч не отвечал. Молча и с ВИДИМЫМ волнением посасывал он свою неизменную трубку с ДЛИННЫМ медным мундштуком. Геологи недоуменно переглянулись.

    – Вы, может быть, еще болеете? – допытывался Черемховский.

    – Моя болей нету, – ответил безразличным тоном старый ороч, ни на кого не глядя.

    – Ну, хорошо, – подумав, сказал Черемховский. – Идите отдыхайте.

    Но Мамыка продолжал сидеть, словно сказанное не имело к нему никакого отношения. После длительного молчания он, наконец, рассеянно проронил:

    – Моя нету сопка гляди. Сопка уходи другое место.

    – Как это? Я не понимаю, – недоуменно произнес Черемховский. – Повторите, пожалуйста, что вы сказали, товарищ Мамыка?

    – Моя тебе говори: сопка уходи другое место, нетерпеливо пояснил старый ороч. Как тебе нету понимай?

    – Я тоже ничего не пойму, Федор Андреевич, – заметил Дубенцов.

    – Надо искать эту сопку, товарищ Мамыка, – сказал профессор, начавший кое-что понимать в поведении старого ороча.

    – Моя не могу ходи, – решительно сказал Мамыка, – моя ходи своя изба.

    Попытка выяснять у Мамыки, почему он не желает идти дальше, ни к чему не привела. Пришлось пока отложить предполагаемый выход отряда.

    Вечером, после ужина, начальник отряда пригласил в свою палатку Пахома Степановича и Дубенцова.

    – Я позвал вас, друзья мои, – сказал он, – чтобы посоветоваться: что предпринять в связи с заявлением нашего проводника. Идти на поиски без него почти немыслимо. Он, как показалось мне, в большой обиде на нас за то, что не уберегли его. Может быть, нам втроем сходить к нему и попытаться уговорить?

    – Однако я думаю, что он на вас не обижается, Федор Андреевич, – возразил Пахом Степанович.

    – В чем же тогда дело?

    – А в том, что он шибко перепугался.

    – Но почему он отказывается повести нас к месторождению угля, когда, по его же словам, туда остался дневной переход? – спросил Черемховский.

    – Потому и отказывается, что страх завладел им, – спокойно ответил Пахом Степанович. – Позвольте мне, Федор Андреевич, одному потолковать с Мамыкой. Я так думаю, польза будет от этого.

    – Я был бы тебе премного благодарен, Пахом Степанович, – ухватился за мысль проводника профессор. – Побеседуй, дружище, ты лучше нас знаешь душу Мамыки, и тебе он, безусловно, скорее доверится.

    Пахом Степанович пришел в палатку к Мамыке на следующий день утром, когда старый ороч был один. При этом он предупредил всех, чтобы никто не заходил туда, пока он будет беседовать с Мамыкой. Ороч приветливо встретил старого таежника. Они посидели молча друг против друга. Пахом Степанович хотел, чтобы Мамыка первым начал разговор, но тот сидел молча, неподвижно, без конца посасывал свою трубку.

    Убедившись, что ему не дождаться от Мамыки первого слова, Пахом Степанович заговорил сам. Он обратился к орочу на ломаном русском языке, который показался старому таежнику наиболее подходящим в его хитроумном замысле.

    – Я слышал, что ты, Мамыка, хочешь вернуться домой, – молвил он, как бы безучастно. – Федор Андреевич – его хороший человек – говори мне, что без Мамыки все люди не находи сопка. Его шибко горюй. И Дубенцов тоже ходи и горюй, его говори: обижаюсь на Мамыку: сам тони, а Мамыку спасай. Теперь Мамыка нету помогай Дубенцову… Анюта тоже горюй: почему Мамыка уходи, такой хороший человек…

    Старый ороч помолчал, сердито сплюнул и вдруг сказал резко:

    – Моя нету обижай их, ему все хороший люди… Пахом Степанович быстро наклонился к уху Мамыки и шепотом спросил:

    – Твоя, однако, боюсь абмы?

    Мамыка прислушался, тревожно огляделся по сторонам и тоже шепотом спросил:

    – Тебе как могу узнавай?

    – Моя видел, как Мамыка смотри река и маленько проси амба уходи тайга, – шептал на ухо орочу Пахом Степанович. – Моя хочу помогай тебе прогоняй амба. Какой место его живи?

    – Ему живи глубокое место Удом и, – показал ороч в том направлении, где тонул. – Ему приходи сюда сопка, моя карауль. Ему хочу моя таскай – зачем моя води много люди тайга.

    – Можно прогоняй его, – тоном знатока сказал Пахом Степанович. – Он шибко боюсь русский люди. Все люди стреляй речка, его испугается и убежит.

    – Тебе хорошо говори – моя могу обмани его… Его надо пугай – стреляй бердана. Моя тебе скорей говори, куда ходи сопка. Тебе иди, моя оставайся.

    Пахом Степанович внимательно выслушал ороча, одобрительно кивая головой.

    Моя сейчас ходи попрошу люди, чтобы их стреляй в Удоми, – зашептал он, – а тебе тогда рассказывай мне, как находи сопка.

    Старый таежник вышел из палатки ороча и явился с докладом к Черемховскому. Через несколько минут пять человек с заряженными ружьями, сдерживая смех, стояли на берегу Удом и.

    Спустя некоторое время после того, как Пахом Степанович снова вошел в палатку ороча, загремели один за другим залпы. Лицо Мамыки посветлело; он оживился и скороговоркой стал объяснять старому таежнику, как найти заветное место.

    – Тебе хорошо понимай? – то и дело переспрашивал он.

    – Понимаю, понимаю, – утвердительно кивал головой Пахом Степанович, ловя каждое слово.

    – Моя больше нету говори сопка. Тебе никому нельзя говори, что моя тебе сказал, – решительно закончил Мамыка; довольный удачным выходом из затруднительного положения, он как ни в чем не бывало стал спокойно раскуривать трубку.

    Старого таежника с радостным возбуждением встретили в палатке Черемховского. Сам профессор долго тряс ему руку в знак благодарности.

    – Отлично, отлично придумано! – восклицал он – Кто мог додуматься, что так просто можно выманить у Мамыки его тайну? Скажите, дружище, как вы смогли додуматься до этого?

    – Мамыка шибко суеверный человек, – довольный объяснил Пахом Степанович, – он боится злых духов. Они якобы хотели украсть его и сначала утащили в реку, И я вспомнил тут про шаманов. Шаман, он придумывает заклинания и прогоняет злых духов то от больного, то от стойбища. А как он прогоняет? Бьет в бубен, кривляется – стало быть, злые духи боятся грохота, всяких гримас и страшных слов. Я и подумал: дай-ка предложу Мамыке прогнать их стрельбой, да еще из нескольких ружей. Мамыка хороший человек, но много в нем старой дури…

    – Что ж, может быть, мы так сможем убедить его и к сопке пойти? – спросил Черемховский.

    – Вряд ли, – отрицательно покачал головой Пахом Степанович. – Он думает, что злые духи улетели на время, а все-таки будут следить за ним. Как только он пойдет, мол, к сотке, так они все равно утащат его где-нибудь.

    – Ну, прекрасно, – согласился Черемховский. – Я полагаю, мы теперь найдем месторождение и без Мамыки?

    – Местность мне понятная, – подтвердил старый таежник.

    Без промедления началась подготовка к завтрашнему Походу. Для этой цели была создана партия в составе девяти человек с пятью вьючными лошадьми. Ее возглавлял сам начальник отряда. В партию вошли Пахом Степанович, Дубенцов, Анюта, фельдшер, техник-геолог Стерлядников и трое рабочих. На берегу Уд ом и при Мамыке остались геолог Титлянов и трое рабочих с пятью лошадьми и основным и запасами провианта.

    Партия изыскателей вышла в поход с рассветом. Путь ее по маршруту Мамыки пролегал сначала вдоль берега Удоми, где-то у небольшого ключа должен был отвернуть в сторону, пересечь лесной массив, большую болотистую марь и подняться на невысокое плато. В районе этого плато и должно было находиться месторождение угля.

    Пробираться по пойме Удом и было крайне трудно. В половодье река затопляет эти места, и потому всюду на пути изыскателей вставали нагроможденные водой заломы из коряг и мусора. Во Множестве встречались протоки и рукава, которые переплетались сложными лабиринтами. Бесполезно было бы искать обход, поэтому караван преодолевал их вброд.

    К счастью, путь вдоль Удоми оказался не очень длинным, и к полудню партия достигла того ключа о котором говорил Мамыка. Это был неширокий, но бурный ручей, ленящийся меж замшелых зеленых камней и сгнивших стволов деревьев, покрытых толстым слоем мха. Еще легче стало идти, когда караван вступил под сень кедрового и пихтового бора, почти лишенного всякого подлеска.

    Вскоре начался легкий подъем, и по мере того, как изыскатели шли вперед, пейзаж стал меняться. Появились ильмы, бархатное дерево, потом пошел мелкий березняк с примесью низкорослого монгольского дуба. Дубки как-то по-новому украшали лес, придавая ему южную мягкость.

    Но вот лес стал редеть и неожиданно оборвался. Впереди открылась унылая равнина с чахлыми деревцами лиственницы – то была болотистая марь, о которой говорил Мамыка. Она простиралась километра на три и кончалась у подножия невысокого темно-зеленого увала. Каравану предстояло пересечь эту марь, чтобы выйти к увалу. За ним должно было находиться плато.

    – Кабаны! Кабаны! – внезапно крикнул Пахом Степанович и вскинул ружье. За ним сорвал с плеча карабин и Дубенцов.

    Не более чем в ста метрах от истока ручья, на грани между марью и лесом, паслось небольшое стадо невысоких, но коренастых светло-серых животных. Услышав крик, свиньи вскинули морды, раздался тревожный храп, и стадо бешено помчалось в тайгу. Одновременно прогремели два выстрела. Еще не умолкло эхо, а кабанов уже и след простыл. В лесу только слышался удаляющийся треск веток. Дубенцов бросился туда, где паслись кабаны, но ничего, кроме смятой и перемешанной с грязью осоки и множества следов острых небольших копыт, не нашел. В глазах его, как видение, продолжало стоять стадо диких свиней: их короткие сильные туши, высоко вскинутые остромордые головы с маленькими настороженными ушами и обрывки травы на клыках…

    Не находя себе успокоения Дубенцов зашел на несколько шагов в лес по следу стада и увидел на траве кровь. Капли ее тянулись цепочкой, идущей зигзагами, но дальше цепочка стала ровной, прыжки кабана становились длинными. Не оставалось сомнений, что раненый кабан ушел со стадом. Огорченный Дубенцов вернулся к каравану. Пахом Степанович, выслушав его, сказал:

    – Этот зверь сильный – уйдет раненый и обязательно выживет. Ошибку мы сделали: никогда не надо в тайге выходить сразу на поляну или на марь. Летом в таких местах завсегда пасется какой-нибудь зверь. Можно сказать, по глупости упустили свинину…

    Изыскатели решили до темноты выйти к подножию плато, поэтому отдых был недолгим.

    С первых же шагов по мари всем стало понятно, что партия вступила на самый трудный участок пути. Внешне марь имела вид ровного зеленого ковра осоки, растущей красивыми отдельными веерообразными ручками. Создавалось впечатление, будто на огромном пространстве расставлено множество сосудов, в которые вставлено по букету осоки. Однако красота эта оказалась предательски обманчивой. «Сосуды» были не чем иным, как довольно высокими, в полметра от земли, кочками из туго переплетенных корневищ осоки и торфа. Под лесом кочек почти везде стояла вода, образуя скрытое зеленым ковром болото.

    Грунт под кочками состоял из плотной глины, которая настолько была утрамбованной, что в ней не тонуло даже копыто лошади. Но часто встречались колдобины – ямы со следами сгнивших корневищ некогда стоявшего на этом месте дерева. Теперь тут образовались залитые водой углубления, подчас скрытые нависшей с кочек осокой.

    У человека, много путешествовавшего по тайге, где часто встречаются мари, вырабатывается искусство ходьбы по таким кочкам. Вооружившись палкой, он опирается ею между кочками и ставит ногу в середину веера осоки – в центр кочки. При этом каждый шаг делается осмотрительно, с точным расчетом. Понятно, такая ходьба требует много времени и энергии, а главное – неусыпного внимания.

    Таким умением владели Пахом Степанович, Дубенцов и отчасти профессор Черемховский. Для всех остальных, и особенно для животных, поход через марь вскоре превратился в сплошную пытку.

    Вооруженные палками люди то и дело срывались с кочек, вылезали с мокрыми по колено ногами, пытались идти и вновь срывались и опять вылезали. Некоторые пробовали брести по воде, но и такой способ мало облегчал ходьбу – иногда невозможно было протиснуть ноги между кочками.

    Особенно же страдали животные. Нагруженные тяжелыми вьюками, они медленно двигались, с трудом поднимая ноги, чтобы перешагивать через высокие кочки. Со стороны казалось, что они на брюхе ползут по зеленому ковру осоки и что у них вовсе нет ног. Иногда какая-нибудь лошадь падала. Для того чтобы поднять ее, приходилось снимать вьюки, а это еще больше задерживало караван.

    Геологи продвигались вперед медленно, часто останавливались, чтобы передохнуть, и снова шли молча, стиснув зубы, изнемогая и обливаясь потом.

    Анюта мужественно переносила трудности перехода через марь. Она не умела ходить по кочкам, поэтому Дубенцов счел своим долгом помогать девушке. Сначала он поддерживал ее под локоть, потом они взялись за руки.

    Шагая с кочки, на кочку, Дубенцов своей палкой указывал девушке место, куда ставить ногу. Анюта оказалась сообразительной ученицей и все реже и реже срывалась с кочек.

    Но уже через километр пути по мари она так выбилась из сил, что стала часто оступаться. Пятиминутные передышки уже не восстанавливали ее сил, а от длительных она отказалась, так как они уже много отстали от каравана. Да и солнце клонилось к закату, а пройдена была лишь треть пути.

    Дубенцов, нагруженный рюкзаком и карабином, тоже сильно устал и; заглядевшись вперед, не заметил, как Анюта провалилась в колдобину, предательски скрытую высокой и густой осокой… Он помог ей вылезти, но,она всетаки изрядно выкупалась. Больше девушка уже не могла идти, не отдохнув как следует, и они присели на кочки.

    – Вероятно, вы сейчас думаете, Виктор Иванович, отдышавшись, заговорила Анюта: – вот, мол, теперь убедилась, девонька, что тайга мало приспособлена для прогулок московских барышень. Но вы ошибаетесь даже теперь: у меня нет раскаяния. Вы улыбаетесь? Даю вам честное слово, я только сейчас шла и думала: трудно, ужасно трудно! И вдруг, допустим, мне скажут: хватит, дорогая, изнурять себя, вот тебе ковер-самолет, он доставит тебя прямо в Москву, на квартиру. Там ждет тебя горячая ванна, сухая, чистая одежда, вкусный обед. И отдых… И что же вы думаете! Меня это совсем не прельстило. И никакого другого желания у меня нет, кроме как идти и идти, чтобы достичь вон той темно-зеленой гряды. Вы мне верите?

    – Конечно. Я сам часто испытываю подобное. Однако же остаюсь при своем убеждении, потому что считаю: вам гораздо труднее, чем мне, и для нас гораздо благоразумнее сидеть в лаборатории или, например, в палеонтологическом кабинете. Это ведь тоже работа геолога! Так нет же, вы обязательно рветесь туда, где впору только выносливому мужчине. И почему?

    – Видимо, потому же, почему вы погнались за тигром, – улыбаясь, ответила Анюта – Кстати, я давно хотела вас спросить – Анюта почти в точности сформулировала тот вопрос, с которым шла к Дубенцову в памятный вечер их знакомства,

    – И вот я тоже не пойму, – продолжала она, – из чего это рождается у вас: из благоразумия, настолько высокого, что я не способна постичь его, или из страсти к подвигу во имя самого подвига?

    – Конечно же, из благоразумия, – живо и убежденно ответил Дубенцов, – из самого элементарного благоразумия, которое настолько понятно, что о нем и говорить нечего. Мне и в голову не приходило поступить иначе.

    – Вот и прекрасно! Я точно так же не могла поступить иначе, как только так, как поступаю, – подхватила Анюта. – И когда вы осуждаете меня за это, я обижалось.

    – Напрасно, возразил Дубенцов. – Я далек от мыслей, чтобы вам ничего не знать, кроме домашнего очага, упаси и помилуй! Но тайга есть тайга. Вы сами прекрасно теперь видите ее…

    – Вижу – и нисколько не страшусь. Я гораздо сильнее, чем вы думаете.

    Завидую вашему упорству, – примирительно улыбаясь, сказал Дубенцов. – Ну что ж, может быть, двинемся?

    После отдыха они пошли быстрее. Сказывался опыт Анюты, накопленный после километрового пути по мари.

    После очередного пятиминутного отдыха они нагнали караван.

    Впереди еще оставалась добрая треть расстояния до зеленой гряды – около километра, а солнце неудержимо катилось к горизонту. На востоке начинал сгущаться темно-сиреневый сумрак вечера, побагровело над головой высокое небо. Над марью подымался холодный вечерний воздух. В эту минуту, когда изыскатели особенно спешили, чтобы засветло выйти из мари, между кочек упала одна из лошадей. Попытки поднять ее, не развьючивая, успеха не имели. Лошадь лишь тяжело кряхтела, а когда попробовали тащить ее, жалобно заржала. С нее быстро сняли вьюки, но и после этого она не могла подняться.

    – Что случилось? – спрашивал Черемховский рабочих.

    Уст ало положив голову на кочку, животное тяжело дышало и не двигалось. Пахом Степанович что-то соображал, осматривая лошадь, осторожно протиснул руку под ее. грудь.

    – Так и есть! – с огорчением сказал он. – Сломала ногу, животина. Пропала теперь…

    Пока занимались лошадью, солнце совсем скрылась за горизонтом, стали сгущаться сумерки, скрадывающие очертания дальних сопок. Все выжидающе смотрели на Черемховского.

    – Развьючивайте лошадей, – распорядился он решительным голосом. – Будем здесь ночевать – А спать как же? – почти непроизвольно вырвалось у Анюты.

    – Что будем делать с лошадью, Федор Андреевич? – одновременно задал вопрос Пахом Степанович.

    – Спать будем на кочках, на другое не можем рассчитывать, – подумав, ответил Черемховский. А лошадь…

    Что ж, дружище Пахом Степанович, животное придется пристрелить. Разумеется, решение варварское, но ничего иного придумать нельзя.

    Он посмотрел на измученные лица окруживших его людей, глаза его подобрели, усы добродушно топорщились в усмешке.

    – Эге-е, друзья мои, да я смотрю, вы совсем приуныли! – весело воскликнул он. – Не вешать голов, не нам унывать! Хуже бывает, и то русские люди выстаивают. Эка трудность – одну ночь провести без удобной постели.

    Слова начальника отряда действительно вселили бодрость в людей. Закипела работа. Дубенцов с техником Стерлядниковым отправились к ближайшим чахлым лиственницам, чтобы принести веток, рабочие снимали вьюки с лошадей. Не успело стемнеть окончательно, как на мари уже возник бивуак. Рабочие принесли два целиком срубленных деревца, устроили достаточно удобный настил для ночлега. Задымил костер, и пламя его скоро осветило большой круг на мари.

    – Однако, Федор Андреевич, я перевяжу ногу животине, – сказал Пахом Степанович, когда все собрались к костру в ожидании ужина. – Авось выходится, бедняга, корм и питье под ногами. …Утром, когда солнце поднялось над туманной грядой дальних сопок, караван снялся с ночлега. Лошади и люди, отдохнувшие за ночь, шли довольно быстро. В тишине утреннего воздуха сиротливо и жалобно ржала оставленная в кочках лошадь Одинокая, она стояла среди мари и, высоко вскинув голову, непонимающе глядела вслед уходящему каравану. Вот она попыталась идти на трех ногах. Сделает два-три прыжка и остановится, снова попрыгает и опять отдыхает…

    – Эта выберется, истинное слово выберется, – радостно говорил Пахом Степанович, то и дело оглядываясь К десяти часам утра караван достиг подножия лесистой гряды. Все сразу вздохнули свободно, отовсюду посыпались шутки и смех.

    А на мари продолжала прыгать оставленная людьми лошадь. Она медленно, но уверенно приближалась к лесу…

Глава десятая 

    Временный лагерь. – Поисковые маршруты, – Сборы. – Геологи уходят в сопки. – Находка группы Стерлядникова. – Где Дубенцов и Анюта?

    Во второй половине дня геологи закончили подъем на вершину гряды, за которой оказалось плато. Взору людей открылась широкая панорама. Впереди во все стороны уходила равнина, поросшая редколесьем – березами и дубками. На востоке, километрах в десяти, грудились синие сопки. Они в несколько ярусов поднимались кверху, смешиваясь в хаотическое нагромождение камня и леса.

    Караван шел вдоль плато и под вечер остановился километрах в пяти от подножия гор возле ручья. Черемховский принял решение разбить здесь временный лагерь, чтобы отсюда завтра начать поиски сопки, у которой уже однажды побывал Мамыка.

    Пока партия устраивала лагерь, наступил вечер. Тем временем Черемховский разработал план геологического обследования района, раскинувшегося к востоку. Начальник отряда разделил партию геологов на три группы. Каждая группа должна была обследовать отведенный ей участок. В первую группу входил он сам и Пахом Степанович, во вторую – Дубенцов и Анюта, в третью – техникгеолог Стерлядников с коллектором.

    – Я полагаю, дорогая, – сказал он Анюте, – что поход с Виктором Ивановичем, который так хорошо разбирается в геологии Сихотэ-Алиня, будет для тебя очень полезным. Больше прислушивайся к его замечаниям, они всегда дельны. К тому же, – улыбнулся профессор, – такая расстановка сил избавит тебя от излишней опеки отца, против которой ты так восстаешь!..

    – Благодарю, папа, – ответила Анюта, – постараюсь выполнить твой совет.

    Перед закатом солнца Черемховский пригласил геологов взглянуть на район предстоящих поискав. Взойдя на возвышенность, все замерли в восхищении. На востоке лежали красочные, ясно видимые высокие горы, сливавшиеся в непрерывную зубчатую цепь. Освещенные лучами заходящего солнца, верхушки сопок дальнего верхнего яруса казались сложенными из оранжевого хрусталя, одетого матовой прозрачной пеленой едва уловимой дымки.