Текст книги "Тайна Красного озера. Падение Тисима-Ретто"

Автор книги: Александр Грачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)

    Люди вернутся, как он думает, дня через три-четыре. Он спрашивает, можете ли подождать?

    – Поскольку такое положение, мы будем ждать, – посматривая на Мамыку, сказал Черемховский.

    После некоторого раздумья ороч снова заговорил с Пахомом Степановичем на родном языке. Старый таежник внимательно выслушал его, усмехнулся в бороду и перевел:

    – Он спрашивает, Федор Андреевич, узнало ли правительство, что Мамыка нашел в тайге дорогой камень. Он думает, что это само правительство прислало вас сюда.

    – Скажи ему, – ответил профессор, – что он правильно думает.

    Пахом Степанович перевел.

    – Надо тогда все стойбище ходи, – заявил Мамыка по-русски. – Ходи все баты и таскай дорогой камень Амур, пароход…

    К счастью, геологам недолго пришлось ждать. На другой день после этого разговора Черемховский, Дубенцов, Анюта и Пахом Степанович, склонившись над картой Центрального Сихотэ-Алиня, обсуждали маршрут похода. С улицы донесся непонятный шум: громкие голоса женщин, радостные возгласы и визг ребятишек, поднявшийся вдруг заливистый лай собак.

    – Что там случилось? – спросил Черемховский. Дубенцов вышел на улицу и вскоре вернулся.

    – Все бегут к берегу. По-видимому, охотники возвращаются с Амура.

    – Что ж, надобно и нам выйти встретить их, – предложил старый геолог.

    Они вышли на берег Хунгари в тот момент, когда здесь уже стояли два бата с охотниками, а из-за утеса одна за другой появлялись новые лодки. На виду толпы все батчики, по старинной традиции, стремились быстрее пристать к берегу – кто кого обгонит. Как будто позади и не было расстояния в двести пятьдесят километров против течения!

    Ловкие, разгоряченные состязанием, молодые и пожилые орочи с усердием налегали на шесты, опираясь о дно, стремительно посылали баты к берегу. Смех, восторженные вопли, громкий возбужденный говор – все сливалось в один общий шум, все радовались благополучному возвращению.

    Геологи зачарованно наблюдали за этой самобытной картиной, К батам, которые уже пристали к берегу, невозможно было протиснуться: весь берег занимала толпа встречающих.

    По мере того как приставали все новые баты, по рукам толпы пошли различные городские предметы – покупки, привезенные охотниками. Тут были отрезы разноцветной материи, пестрые женские шали, ботинки, кастрюли, сковородки, красочные плакаты, книги, коробки с печеньем и конфетами и много другого добра.

    Постепенно толпа стала стихать и, наконец, исторгнула из себя двух орочей – молодого, стройного, в хорошем костюме городского покроя и пожилого, коренастого, с веселыми, лукавыми глазами. Они подошли к геологам. поздоровались со всеми за руку. Молодой, назвавшийся председателем сельского Совета Мулинкой (второй был председатель колхоза), деловито сказал Черемховскому с едва заметным акцентом:

    – Мы узнали о вашей экспедиции в Комсомольске перед отправлением домой. Мне поручено оказывать вам. всяческую помощь. Прошу продумать все, что требуется от нас, и завтра сказать мне и товарищу Актынке, – и он указал на председателя колхоза.

    – Благодарю вас, – с подчеркнутой учтивостью ответил профессор. – Пока что требуется только одно: побыстрее освободить товарища Мамыку от обязанностей дояра.

    Мулинка расплылся в улыбке, оказал что-то по орочски Актынке. Тот усердно закачал головой и тоже рассмеялся.

    – Мамыка уже сейчас может быть свободным, – сказал Актынка, весело поблескивая лукавыми глазами. – Только он очень суеверный человек. Боюсь, как бы не испугался вести вас к Удом и…

    До глубокой ночи гомонило стойбище в этот день. Из открытых дверей и окон избы-читальни долго разносились мелодии вальсов и фокстротов, хоровых песен и скрипичных концертов: то проигрывали на патефоне новые пластинки, привезенные из Комсомольска-на-Амуре.

Глава седьмая 

    Выход отряда. – Таежный орел. – Охота на глухарей. – Обиталище злых духов. – Примирение. – Последнее человеческое жилье осталось позади.

    Перед восходом солнца следующего дня отряд Черемховского покидал стойбище. Утро стояло прохладное, росистое, ясное. Звон боталов на шеях лошадей, людской говор далеко разносились в таежном воздухе и эхом отдавались в тишине леса. Несмотря на ранний час, почти все население вышло провожать изыскателей.

    Вытягиваясь длинной шумной вереницей, караван тронулся. Впереди отряда с достоинством и важностью выступал Мамыка. Он был одет легко и удобно: ситцевый короткий халат, перетянутый синим кушаком, пестро расшитая охотничья шапка-шлем с фартуком, спадающим на плечи, лосевые унты с головками из рыбьей кожи. За спиной – небольшая котомка, в руках – ружье.

    Дубенцов со своим карабином и непромокаемым рюкзаком выделялся среди всех легкой статной фигурой скорохода. Экипировка молодого геолога полностью соответствовала требованиям трудной поисковой работы в тайге.

    Поверх синего комбинезона накинут просторный прорезиненный плащ из легкой материи, на голове – шляпа с черной сеткой накомарника, на ногах – такие же, как у Мамыки, сохатиные бродни, не боящиеся ни воды, ни бездорожья. Под плащом, на поясе, перехватывающем комбинезон, виднелась кожаная сумочка с горным компасом, лупой, фарфоровой пластинкой и записной книжечкой, в специальных клапанах – геологические молотки: средний и маленький, два зубила, ремешок от перочинного ножа (у геологов они обычно снабжены большим набором мелкого инструмента: шилом, ножницами, подпилочком и другими принадлежностями, необходимыми в путешествии, особенно в поисковых геологических работах).

    Анюта старалась незаметно рассмотреть теперь Дубенцова в походном снаряжении. То, чему учили ее в институте по курсу «Методы полевых, геологических исследований», она впервые увидела воплощенным на практике.

    Девушке вновь показалось, что Дубенцов именно таков, каким он ей рисовался после первой встречи в тайге. Ей хотелось отбросить в эту минуту все условности (она давно забыла обиду) и поговорить с ним по душам перед началом трудного путешествия. Но чувство какой-то неловкости мешало этому.

    На вершине увала, за стойбищем провожающие отстали и повернули домой. Караван стал медленно втягиваться в сумрачный лес. Вот скрылась в зарослях и последняя лошадь. Только звон боталов продолжал доноситься оттуда, но скоро заглох и он.

    Сначала тропа вела геологов по густому смешанному лесу. Справа неподалеку шумела река. Затем отряд вышел на берег Хунгари и стал придерживаться его, двигаясь с увала на увал.

    В полдень караван спустился в ложбину, видимо затопляемую весной разливом Хунгари. Пойма реки изобиловала протоками с песчаными островками, с торчащим» на них там и тут замытыми корягами. Берег был усеян крупной отполированной галькой, заглушавшей всякую растительность. Более удобного места для отдыха трудно было подыскать, и отряд остановился здесь на обеденный привал.

    Люди уже обедали, когда неподалеку за лесом послышался многоголосый шум птиц, и вскоре из-за увала показалась большая стая галок, ворон и сорок, а среди них, расправив огромные крылья, летел бурый белохвостый орел. В своих когтях он держал гадюку, висевшую безжизненно, как плеть. Орел опустился среди поймы на одну из коряг и, не обращая внимания на ворон и сорок, спокойно принялся за свой скромный обед. Птицы роились вокруг, подлетали иногда совсем близко, намереваясь вырвать добычу. Но стоило орлу поднять голову с грозным клювом, как они разлетались в разные стороны. Покончив с добычей, орел принялся было чистить _клювом перья, но вдруг насторожился, только теперь, видимо, заметив людей, посмотрел вокруг, тяжело подпрыгнул и на мгновение повис в воздухе на широких крыльях. Покружив над рекой, он взмыл вверх и, сопровождаемый стаей пернатых, направился на восток, где синели хребты Сихотэ-Алиня.

    – Его много живи там! – воскликнул Мамыка, провожая орла восхищенным взглядом. – Его не могу доставай, – шибко крутой сопки живи!

    После обеда отряд двигался по низине вдоль берега реки. Тропа вилась то по галечным и песчаным косам, то среди густых зарослей тальника. В одной из зарослей все услышали лай Орлана, доносившийся спереди. Лай был необычным. Собака то сердито и отрывисто тявкала, то начинала скулить, удивительно меняя тона.

    – Глухари… – промолвил Пахом Степанович. Он остановился и прислушался. – Так и есть… Орлан глухарей забавляет… Федор Андреевич, позволь-ка нам с Виктором Ивановичем попромышлять, хороший ужин принесем.

    Черемховский остановил караван. Старый таежник позвал Дубенцова, шедшего позади с техником Стерлядниковым. Охотники быстро скрылись за тальником. Дубенцов едва успевал за Пахомом Степановичем Казавшийся неуклюжим, старый таежник теперь преобразился: движения его стали осторожными, мягкими, грузная фигура ловко и неслышно протискивалась между густыми лозами тальника.

    Вот и Орлан показался. Собака вела себя до смешного странно: то прыгала, словно козел, на одном месте, громко тявкая, то опрокидывалась на спину, каталась по корневищам и забавно скулила.

    Пахом Степанович молча тронул Дубенцова за плечо и указал вверх. В густой листве геолог разглядел несколько серовато-бурых больших птиц, с интересом наблюдавших за проделками собаки. Это были действительно глухари.

    На макушке одного деревца, выше остальных птиц, сидела матка. Она выделялась более светлым, чем у молодых, желто-буроватым оперением, заметным гребешком на голове и резкими красными дужками бровей.

    – Хорошо сидят, шепнул Пахом Степанович. – Примащивайся тут, а я зайду стороной. Когда надо будет стрелять, свистну два раза по-глухариному.

    Пахом Степанович неслышно скрылся в чаще. Ожидав свистка, Дубенцов устроился так, что на линии выстрела у него оказались две птицы, и с нетерпением ожидал сигнала. Наконец справа послышался легкий свист. Ему в тон ответил один из глухарей, вызвав у Дубенцова улыбку.

    Почти одновременно прогремели два выстрела. Оглушительное хлопанье крыльев наполнило тальник – грузные птицы взмыли в воздух и стремглав понеслись в разные стороны.

    Три глухаря упали на землю. Пока Дубенцов пробрался к добыче, там уже стоял Пахом Степанович с сияющим лицом, держа за шею большую подстреленную птицу. Орлан весело вертелся у ног хозяина.

    – Однако, паря, они далеко не ушли! – возбужденно говорил Пахом Степанович, – надо побегать, весь выводок можно собрать.

    Он сложил убитых птиц, оставив возле них Орлана, Охотники направились в разные стороны, и снова выстрелы загремели в чаще.

    Через полчаса Дубенцов и Пахом Степанович, разгоряченные и возбужденные, вернулись к отряду. На поясе таежника висело пять глухарей, у Дубенцова – три. Пажом Степанович мастерски приторочил добычу к вьюкам лошадей, и караван продолжал свой путь.

    Под вечер, когда отряд пробирался сквозь густой березовый лес, растущий по террасе вдоль берега, Мамыка повернулся к Черемховскому и Пахому Степановичу, которые шли следом, и как-то многозначительно и вместе с тем таинственно сказал вполголоса:

    – Скоро смотри маленький стойбище. Худо-худо старика живи… – и он опасливо стал озираться вокруг.

    – Разве здесь еще стойбище есть? – не понял Черемховский.

    – Есть, маленький-маленький, – пояснил проводник.

    Действительно, незадолго до заката солнца отряд спустился с террасы на более низкий уступ и очутился на большой поляне, выходящей к берегу реки. Поляну, заросшую высоким чернобылом, со следами бывшего здесь когда-то поселения, обступал плотной стеной сумрачный лес. В самом дальнем конце поляны, возле стены леса, виднелись за чернобылом три невысокие мазанки. У тропы, ведущей от мазанок к реке, стоял черный высокий столб, покрытый крупной и глубокой резьбой. Напротив шумела ветвями одинокая старая береза. Среди ее листвы белели продолговатые черепа каких-то животных.

    Черемховский, несмотря на робкие возражения Мамыки, распорядился остановиться здесь на ночлег.

    У тропы, ведущей от мазанок к тропе, стоял черный высокий столб. От основания до вершины он был испещрен фантастическими резными рисунками.

    Пока ставили палатки и натягивали коновязь, Анюта и Карамушкин не отходили от черного столба. Туда же подошел и Дубенцов. Высокий полусгнивший столб от основания до вершины был испещрен фантастическими резными рисунками: чудовищные птицы с черными ногами и огромными толстоклювыми головами, а вокруг них извивающиеся драконы с коротконогими человечками в зубах.

    Столб венчала черная фигура идола – широкоскулого, с глубокими глазницами, полуоткрытым ртом до ушей.

    Анюта, стоявшая рядом с фельдшером, через плечо взглянула на Дубенцова, затем повернулась к нему и с деланной холодноватостью сказала:

    – Простите, пожалуйста, не можете ли вы объяснять нам смысл и назначение этого столба с такими ужасными рисунками? Мы с Игнатом Харитоновичем никак не можем объяснить, зачем все это здесь?

    – Это пристанище летающих в тайге злых духов, – равнодушно ответил Дубенцов. – По верованиям старых орочей, духи отдыхают на этом столбе. Когда-то прежде все орочи приходили к столбу и просили злых духов не делать им зла. не обижать, не посылать никаких болезней, помогать на охоте. Предполагалось, что злые духи должны быть благодарны людям за устроенное им пристанище и в порядке взаимности оказывать услугу людям,

    – Не правда ли, рациональный культ? – с заметным оживлением спросила Анюта.

    – Ничего не скажешь, придумано хорошо.

    – А что означает вот это? – уже смелее спросил»

    Анюта, показав на березу с черепами.

    – Я думаю, что это медвежьи черепа, – заметил Карамушкин.

    – Да, это медвежьи черепа, – повернулся туда же и стал объяснять Дубенцов, заложив руки за спину. – Каждый из этих черепов – результат «медвежьего праздника»… Жители тайги изредка еще и теперь справляют такие праздники, отмечая ими конец зимней охоты. Некоторые народности, как, например, сахалинские нивха, выращивают для этой цели пойманного в тайге медвежонка. Праздник у них начинается с того, что они с церемониями убивают медведя копьем. А орочи и нанайцы е этой целью охотятся на медведя перед тем, как ему выйти из берлоги. Берлогу отыскивают заранее. В один из весенних дней охотники отправляются к берлоге и начинают разрушать ее. Медведь, естественно, с негодованием вылезает оттуда и бросается на своих преследователей. Тут его колют копьями. Сняв шкуру, вырезают часть мяса и тут же варят и едят. Остальное везут в стойбище и устраивают пир. Череп медведя, вываренный и очищенный от мяса, коптится в дыму над костром и вывешивается на жертвенной березе.

    – Для чего?

    – Для того чтобы дух этого медведя, витая над землей, мог навестить свои останки в виде черепа и там найти приют при необходимости.

    – Вы хорошо объясняете, – заметила Анюта. – Как заправский экскурсовод в музее.

    – Да, да, очень хорошо, – подтвердил Карамушкин.

    – Благодарю за комплимент, – улыбнулся Дубенцов и долгим взглядом посмотрел на девушку. Потом сказал: – Послушайте, Анна Федоровна, вы сильно обиделись на меня в тот раз в стойбище? Помните?

    – А вы не забыли?

    Такое трудно забывается. Знаете, я сгорел тогда от стыда. Я прошу вас: извините…

    – Хорошо, извиню, если вы сделаете для нас еще одну… любезность…

    – Покупать извинение? – с деланным негодованием спросил Дубенцов.

    Анюта посмотрела на него, лукаво улыбнулась, о чемто подумала, и лицо ее сделалось вдруг румяным.

    – Вы, пожалуй, правы, – сказала она. – Отбросим это. Объясните, пожалуйста: вот стоят халупы, из них никто не вышел, несмотря на то, что прошло уже полчаса, как мы здесь. Между тем там есть кто-то, видите – дымок над трубами? Давайте войдем туда?

    – У вас какое-нибудь дело там? – спросил Дубенцов Анюту.

    – Никакого, только посмотреть.

    – А мне нужно знать это для работы, – многозначительно сказал Карамушкин.

    – Я с удовольствием пойду сопровождать вас, но хочу предупредить, что нас там не ждут. Здесь доживают свой век несколько фанатических стариков и старух, которые не любят, когда к ним заходят посторонние. Вы обратили внимание, что Мамыка ведь тоже не зашел к ним?

    – О, тем интереснее! Мы только взглянем и сейчас же уйдем. Хорошо?

    – Да, да, только взглянуть, – подхватил фельдшер.

    Не доходя до мазанок, Анюта остановилась, указала на деревья, которыми начиналась стена мрачного леса. На некоторых березах в развилках ветвей лежали небольшие свертки из бересты, привязанные высохшими лыками. Одни свертки уже почернели от времени, сильно покоробились, другие выглядели более сохранившимися, а один был и совсем свежим. Солнце готовилось уйти за темную стену леса, и последние его лучи, пронизывая кроны деревьев, золотили листья, свертки, стволы берез.

    – Здесь детское кладбище, – объяснил. Дубенцов, стоя рядом с Анютой. – Некоторые орочи еще соблюдают старые обычаи. Умершего ребенка; они завертывают в березовую кору и везут из стойбища сюда, чтобы укрепить на дереве, возле этой обители. Если умирает юноша, то его хоронят подальше от жилья; при этом не на дереве, а в земле. Пожилого покойника уносят в тайгу еще дальше, старика же уносят совсем далеко и зарывают глубоко в землю.

    – Эта дифференциация, очевидно, с чем-нибудь связана? – спросила Анюта.

    – Разумеется, – ответил Дубенцов и стал объяснять:

    – Ребенку нельзя ходить далеко в тайгу. Юноша смелее, ему не страшно удаляться от жилья. А старик насквозь знает тайгу и не боится уходить куда угодно. Так объясняют старые орочи…

    Они подошли к средней мазанке, и Дубенцов постучал в дверь. Никто не ответил. Он открыл дверь и заглянул в помещение. Там стоял глухой полумрак. В нос ударил запах тухлой рыбы и прокисших шкур животных. Войдя туда, Анюта и Дубенцов разглядели людей. Посреди избы, на полу, застланном циновками из травы, сидели две косматые полуслепые старухи и совсем дряхлый старик – распухший, видимо больной водянкой. Все трое медленно, с какой-то торжественностью, доставали руками рыбу из большого медного котла и молча ели.

    – Батькафу, – приветствовал их Дубенцов.

    Но ни старик, ни старухи даже не взглянули на вошедших. Постояв с минуту в неловкой тишине, Анюта и Дубенцов поспешили на свежий воздух.

    – Какие антисанитарные условия! – сердито плюнул Карамушкин.

    – Это ужасно, такая страшная жизнь! – взволнованно говорила Анюта, когда они узкой тропой возвращались к бивуаку. – И как же далеко ушли от этой жизни орочи в большом стойбище! Сравните мир Вачи и мир этих фанатиков. Поистине, неизмеримая дистанция! Благодарю вас, Виктор Иванович, за эту весьма полезную экскурсию.

    При этих словах она с доверчивой улыбкой взглянула на молодого геолога, стараясь уловить его настроение.

    Анюте показалось, что он безразличен к ней, и это немножко смутило ее. Они молча разошлись по своим палаткам.

    Едва заметной тропой, известной лишь старому орочу, отряд назавтра продолжал свой путь, оставив позади последнее человеческое жилье. Тропа, как и накануне, вилась вдоль берега Хунгари, только изредка отклоняясь в глубь тайги.

    Анюта и Дубенцов теперь все чаще шли вместе. Девушка внимательно присматривалась к молодому геологу, старалась и не могла разобраться в его характере. Иногда он казался ей замкнутым и даже недобрым, – и это огорчало ее, иногда, наоборот, очень общительным, внимательным и отзывчивым, – и тогда Анюта начинала верить, что он не только «отчаянная голова», но и добрый, отзывчивый человек. В такие минуты она почему-то радовалась, делалась веселой и с увлечением говорила с Дубенцовым на самые различные темы. Во всяком случае она уже понимал, что это не только деятельный и энергичный человек, но и сложная натура. Но чего в нем больше – хорошего или плохого?..

    Вот и на этот раз они оказались вместе в голове каравана; позади на некотором расстоянии от них ехал верхом профессор Черемховский.

    – Ну как, Анна Федоровна, не снились вам прошлой ночью злые духи? – весело спросил Дубенцов Анюту.

    Видно было, что у него хорошее, мальчишеское настроение. Таким словоохотливым Анюта редко видела его.

    – Я так крепко сплю после переходов, что не вижу никаких снов, – усмехаясь, ответила девушка. – Хотя должна сознаться: одну ночь меня преследовал тигр…

    – То есть?

    – Когда вы не вернулись ночью с охоты…

    Анюте очень хотелось услышать, что же ответит Дубенцов на этот знак проявленного к нему доброго внимания. Но он никак не ответил, попросту перемолчал. Девушка почувствовала себя неловко, поняла, что сделала необдуманное, ненужное признание, и тотчас поспешила переменить тему разговора.

    – Виктор Иванович, объясните, пожалуйста, – попросила она, – что подразумевается под злыми духами? В каком образе живут эти мифические существа?

    – А вы спросите Мамыку, он лучше меня знает.

    – Давайте вместе спросим его. Я не умею с ним разговаривать.

    Они догнали ороча. Мамыка с напряженным вниманием выслушал вопрос Дубенцова.

    – Его, однако, всяко-разно есть, – задумчиво ответил ороч. – Есть птица летай, есть рыба, Хунгари живи, есть зверь – тайга смотри, охотник. Ему хитрый-хитрый, все смотри! – Недобрый огонек блеснул в глазах ороча. – Много люди ему убегай, мало люди, один ходи – ему смотри, мешай охота.

    – А как он мешает охотиться? – спросила Анюта.

    Мамыка не сразу ответил. Перекинув ружье с одного плеча на другое, он стал рассказывать:

    – Моя был когда молодой, ходи далеко вершина Удоми, соболь промышлять. Много день ходи! Смотри моя след соболь, давай ходи ему, ищи. Потом слушай: девочка маленький плакать тайга. Моя смотри-смотри кругом – нет девочка! Моя опять ходи, девочка опять плакать. Моя думай-думай: где девочка? Ходи искать. Долге моя искал, уходи далеко сопка, девочка нет! След соболь тоже нет.

    Моя хочу ходи обратно – начинался пурга. Три дня пурга у-у-у, – загудел Мамыка, подражая злому вою ветра. – Снег много падай, совсем моя хорони. Кушай совсем нет – такой лимонник весь день, – показал он ладонь, согнутую в горсть. – Моя думай, совсем могу помирай. Когда пурга уходи, моя бросай охота, быстро-быстро побежал домой.

    – Как же можно бороться с ним? – спросила Анюта, с огромным интересом выслушав старого ороча.

    Мамыка, по-видимому, не понял вопроса; он в недоумении посмотрел на девушку и ничего не ответил.

    – Виктор Иванович, спросите вы, пожалуйста, Мамыку: можно ли бороться со злым духом и как? – Анюта при этих словах взяла Дубенцова за руку.

    Всеми доступными средствами геолог объяснил орочу вопрос девушки.

    – Много люди ходи, ему тогда убегай – объяснил ороч. – Один люди ходи, надо проси его: «Уходи дальше, моя худо делай тебе нет». Крупа клади, табак. Ему забирай, тогда уходи.

    – Выходит, они порядочные взяточники! – рассмеялась Анюта.

    Тропа в это время пошла по крутому, довольно высокому склону. Спускаясь вниз, Дубенцов предложил Анюте помощь. Они взялись за руки, да так и шли потом…

    – Я удивляюсь, – говорила Анюта, поправляя съехавшую на затылок шляпу с накомарником – как при всем этом орочи в тайгу ходят? Они должны бояться ее.

    – Вы правы, они действительно ее боятся, – подтвердил Дубенцов. – Больше того, по их поверьям, существуют места, где человеку вообще нельзя появляться.

    О таких местах я слышал неоднократно, а в последний раз – легенду о Сыгдзы-му – мы с вами слышали вместе.

    Думается, что это связано с действительными опасностями. В особенности страшат орочей тигры. Они, правда, редко заходят сюда, но, по рассказам, на юге и юговостоке в верховьях Хунгари тигры водятся постоянно.

    Знаете, я очень завидую вашей осведомленности, Виктор Иванович, – сказала Анюта, когда Дубенцов умолк. – Вы хорошо знаете быт народностей своего края.

    – Я всегда увлекался геологией, Анна Федоровна, – ответил Дубенцов, – а эту так называемую осведомленность считаю необходимым условием для человека, работа которого связана с природой. Я убедился, что в народном творчестве иногда проскальзывают такие сведения об окружающей природе, каких в литературе не сыщешь. И я уверен, что в той части легенды о Джагмане, где речь идёт о крушений скал – помните: «Гора, гора, обрушь на меня скалы»? – что-нибудь есть от действительной катастрофы в горах, происшедшей на памяти орочей.

    Отряд миновал заросли развесистой ветлы и вышел на чистый низменный берег Хунгари.

    Все сразу увидели на противоположном берегу реки, на расстоянии не более ста метров, медведицу с тремя крохотными медвежатами. Это было так неожиданно, что Анюта схватила Дубенцова за локоть. Геолог остановился, любуясь редким зрелищем. Кое-кто защелкал затворами ружей, вкладывая патроны. Звери бродили по песку возле самой реки. Крупная бурая самка лапами раскапывала песок; вокруг нее неуклюже бегали медвежата.

    Почуяв зверя лошади вскинули головы, насторожили уши. Заскулил Орлан. Медведица подняла острую морду с широкими бакенбардами и черным пятачком носа и стала принюхиваться.

    – Улю-лю-ю-у! – пронзительным фальцетом закричал Мамыка. – Ата-та-та-та-а-а!

    Медвежата сорвались с места и кубарем покатились» тальниковую чащу, за ними легкой рысцой неторопливо подалась и сама медведица.

    – Его шибко боюсь! – торжествующе кричал Мамыка» потрясая в воздухе ружьем. Он был сильно возбужден» старался казаться веселым, но за всем этим можно было различить излишнюю нервозность.

    Анюта подметила все это и, когда отряд двинулся дальше, сказала Дубенцову:

    – Мне кажется, что в голосе Мамыки звучали какието беспокойные нотки. Что это – страх?

    – В данном случае это скорее не страх перед медведицей, а страх за медведицу с детенышами. Мамыка боялся, как бы кто из нас не выстрелил в нее. Сам он никогда этого не сделает.

    Был уже полдень, и отряд остановился на песчаной косе, чтобы пообедать и дать отдых лошадям.

Глава восьмая 

    Переправа через реку Удоми. – Случай с Мамыкой. – Отвага Дубенцова. – Вынужденная остановка. – Первые геологические маршруты и находки.

    На четвертые сутки в полдень отряд подошел к устью реки Удом и, впадающей в Хунгари. Приток преградил путь, и отряду предстояло форсировать его, чтобы двигаться дальше. По словам Мамыки, до месторождения угля оставался дневной переход. Уд ом и была неширокой, метров пятнадцать-двадцать, но очень быстрой рекой.. Множество глубоких промоин то под одним, то под другим берегом делали ее опасной для переправы. По старой памяти Мамыка быстро отыскал перекат глубиной не более метра между ямами, и изыскатели стали готовиться к переправе.

    Переправляться было решено на лошадях, верхом, чтобы не купаться без надобности в холодной воде. Но на лошадях были тяжелые вьюки, поэтому Черемховский распорядился прежде переправить груз, а затем уже и людей.

    Впереди пустили старую, наиболее спокойную лошадь.

    На ней неуклюже восседал Мамыка. Замыкал кавалькаду Пахом Степанович. У середины реки вода достала лошадям до брюха, затем стала подбираться и к вьюкам. Кони с большим усилием преодолевали стремительное течение.

    До противоположного берега оставалось два или три метра, когда лошадь, на которой сидел Мамыка, желая быстрее преодолеть оставшееся расстояние, сделала вдруг сильный рывок, и Мамыка, не ожидавший такого оборота, опрокинулся на спину и через круп лошади вверх ногами слетел в воду. Бешеное течение закрутило его, понесло, и он исчез под водой. Потом вынырнул и снова скрылся. В том месте, где он упал с лошади, было не глубоко – по грудь, но течение стремительное и какое-то крутящееся, а не умевший плавать Мамыка настолько перепугался, что не догадался попытаться стать на ноги. А ниже брода было глубокое место.

    – Спасайте Мамыку! – закричал Пахом Степанович.

    – Он не умеет плавать!

    Дубенцов вмиг освободился от одежды и кинулся в реку. Мамыку быстро несло. Голова его то показывалась, то вновь исчезала под водой.

    Дубенцов саженками, вприпрыжку погнался за мелькавшей над водой фигурой, потом выбросил вперед руки и нырнул наперерез орочу. Для людей, находившихся на берегу, минута, пока Дубенцов находился под водой, показалась вечностью.

    – Боже мой, он тоже, кажется, утонул… – дрогнувшим голосом сказала Анюта, хватаясь за руку отца.

    Черемховский стоял неподвижно, лицо его было каменным.

    Вода всплеснулась далеко от места, где нырнул Дубенцов. Сначала мелькнули руки Мамыки, потом показался его пестрый, расшитый шлем, потом спина Дубенцова, потом взлетела вверх его рука, и уж вслед за тем вынырнула голова с побагровевшим от напряжения лицом. Одной рукой поддерживая и толкая снизу Мамыку, другой Дубенцов греб, отчаянно отфыркиваясь.

    – Они оба тонут!.. – закричали на берегу, и все кинулись к тому месту, куда с таким трудом выгребал геолог.

    Наконец Дубенцов выбрался на мель, качаясь, встал на ноги и, преодолевая быстрое течение, поволок за собой безжизненное тело ороча. Подбежал Пахом Степанович, подхватил в беремя бесчувственного Мамыку и, хлюпая по мелководью, пошел к берегу. Дубенцов, как пьяный, шел следом.

    Подоспел Карамушкин. Осмотрев и ослушав ороча, он обнаружил слабое сердцебиение. Вместе с Дубенцовым Карамушкин усердно принялся откачивать утопленника.

    Через четверть часа ороч пришел в себя. Дикими глазами он осмотрелся по сторонам и зашептал что-то непонятное; среди орочских слов можно было разобрать лишь одно:

    «амба». Его лихорадило. Фельдшер поднес к его губам мензурку с валерьянкой и заставил выпить лекарство. Несколько успокоившись, Мамыка снова оглядел собравшихся. Лицо его непрестанно менялось: то его покрывала тень испуга, то появлялась виноватая улыбка.

    – Как чувствуете себя, товарищ Мамыка? – спросил, склонившись над ним, Черемховский.

    – Моя понимай нету… Река моя хватай, амба!., хрипло и сбивчиво говорил ороч.

    Черемховский, показывая на Дубенцова, сказал Мамыке:

    – Вы тонули, а вот он спас вас от гибели…

    – Ему… шибко сильный люди… Его совсем нету боюсь амба… – с трудом проговорил ороч.

    На Дубенцова в эту минуту все смотрели с восхищением. А он стоял голый по пояс, неловко переминаясь с ноги на ногу, – некрупный, но стройный, сильный, с ясно проступающими мышцами на груди и руках. Черемховский подошел к нему, в полной тишине пожал руку и глухо, взволнованно сказал:

    – Благодарю от всего сердца, мой юный коллега.

    Мамыку подняли на ноги. Покачиваясь, он попытался идти, но ноги подкосились. Его поддержали. До бивуака донесли на руках, там переодели, и фельдшер уложил его в постель.