Текст книги "Тайна Красного озера. Падение Тисима-Ретто"

Автор книги: Александр Грачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц)

    Дубенцов подбросил сушняка в костер и решил сходить в распадок осмотреть обнажение на осыпи. Пора было собираться в путь, и он хотел прихватить несколько образцов породы, – так он делал всюду, где приходилось ему бывать. В распадке еще держался мрак, но глаза постепенно привыкли к нему, и молодой геолог направился к тому месту, где вчера так удачно закончился его трудный и опасный поединок с тигром. Ему показалось, что он ошибся местом, потому что туши тигра нигде не было. Однако по спутанным и примятым зарослям багульника и сорванному с обрыва дерну он убедился, что именно здесь убил тигра. Опять перед ним была загадка, и он не знал, как ее разгадать. «Вот так охотник! – посмеялся он в душе. – Что рюкзак украли – ладно, но кто же мог утащить ободранного тигра?»

    В распадке было еще слишком темно, и Дубенцову пришлось дожидаться восхода солнца. Он вернулся к костру, а когда рассвело, пошел поохотиться. Рябчики не попадались, подстрелил пару кедровок. Птицы оказались не больше сороки. Он поджарил их на вертеле и с аппетитом съел. Затем, скатав шкуру тигра, отправился в распадок. И тут обратил внимание, что в папоротнике обозначалась дорожка – кто-то прошел здесь, примяв растения. Но на хвое нельзя было обнаружить следов. Внимательно изучая каждое примятое или неестественно повернутое растение, Дубенцов прошел несколько метров и в папоротнике увидел свой рюкзак. Порядочный кусок вареной сохатины, чайник, хлеб, сахар, чай, соль – все было на месте. Вернувшись к костру, Дубенцов немедленно вскипятил чай, разогрел сохатину и сытно позавтракал. Теперь он снова отправился в распадок, решив до конца выяснить, куда же исчезла туша тигра.

    Над тайгой разгорелось чудесное теплое утро. Солнце уже поднялось над грядой сопок, и лучи его пронизывали кроны кедров, наполняя лес розовым светом. В распадке, на том месте, где вчера закончилась последняя схватка, Дубенцов внимательно осмотрелся. Толстый слой трухлявого валежника оказался развороченным, словно здесь кто-то отчаянно боролся. В двух-трех метрах виднелись сгустки запекшейся крови: можно было предположить, что какойто силач взвалил на плечи всю тушу целиком и унес ее в тайгу. Но и силач должен был бы оставить хоть какиенибудь следы. А следов не было.

    Пахом Степанович увидел Дубенцова, как и при первой встрече, совершенно неожиданно. Молодой геолог отдыхал на валежнике у того места, где вчера карабкался по бурелому. Треск сушняка, когда Пахом Степанович был еще довольно далеко, привлек внимание Виктора. Он притаился и стал выжидать. Даже приблизившийся Орлан не мог заметить его. Но как только Пахом Степанович появился у бурелома, Дубенцов, как и вчера на поляне, неожиданно предстал перед ним.

    – Тьфу ты, нечистый дух! – добродушно воскликнул старый таежник. – И что ты, паря, за человек, скажи, как тень какая! Живой? Ну, хорошо. А то там, в стойбище, Федор Андреевич шибко о тебе забеспокоился…

    В словах и приветствиях бывалого таежника Дубенцов услышал дружеское расположение к себе. Пахом Степанович непритворно изумился, увидев шкуру тигра. Он развернул ее. Желто-белая, с рядами серовато-бурых полос, шкура в длину была около трех метров. Густая длинная шерсть местами оказалась выбитой, местами совсем стерлась.

    – Старик, видать… бродяга, – вымолвил Пахом Степанович. – Такой зверь – опасный, случается, и за человеком промышляет. Как же это ты его, а? Дубенцов рассказал.

    – Да ты, видать, паря, нашенский? Вижу, вижу! А все-таки сделал оплошность: опасного зверя надо стрелять в голову. Раньше-то доводилось охотиться на полосатого?

    – Первый раз.

    – И не убоялся? – с искренним изумлением спросил Пахом Степанович.

    – Страшновато было, – признался Дубенцов. – На карабин надеялся.

    Потом Дубенцов рассказал о своей пропаже. Пахом Степанович лукаво ухмыльнулся.

    – Так и не догадался? Разве в книгах про это ничего не говорится?

    – Нечто подобное есть у Брэма, – ответил Дубенцов.

    – Этот ученый описывал жизнь животных. Там он приводит случай, когда росомахи дочиста съели за ночь тушу зверя, оставленную охотником в лесу.

    Пахом Степанович от души расхохотался.

    – Сущая правда! – воскликнул добродушный старик. – Она, она обокрала тебя!

    – Но ведь должны же остаться обглоданные кости.– возразил Дубенцов, – а тут ничего не осталось!

    – Видишь, этот твой ученый, должно быть, из других мест брал пример. А наша, тутошная росомаха, не так делает. Сам проверил. Она как найдет что-нибудь съедобное, то, конечно, старается сожрать все, а уж что не сожрет – тащит на другое место и зарывает в валежнике. Ежели не хватает силенки утянуть сразу, она отгрызает по куску и уносит. Закопает кусок, придет за следующим. И до тех пор, каналья, не успокоится, пока всю тушу не перетаскает.

    Припасливая!

    Он помолчал, усмехнулся в бороду и снова заговорил:

    – Иной раз зимой белкуешь где-нибудь в тайге, живешь в палатке – лень избушку поставить. Так вот бывало залезет, каналья, в палатку, когда никого нет, и все до нитки вытаскает. Случалось, даже чайник или пустой котелок уносила и зарывала в снег. Лет десять назад мы с напарником засобирались белковать на всю зиму в тайгу. С осени сходили туда, построили лабаз – избушку такую, на столбах. До снега по речке завезли продуктов на зиму, юколы для собак. Вернулись в село, мечтаем: вот по первому снежку пойдем на охоту! Пришли, и что же ты думаешь?

    Лежит он, паря, наш лабазик, на боку, и под ним пусто – ровно кто веником подмел! Росомахи видать, стаей пришли, перегрызли два столба, повалили лабаз, а запасы все сожрали. У-у, шкодливая паскуда!

    Солнце стало почти в зените. Горячие его лучи пронизывали тайгу, влажный воздух был до того нагрет, что затруднял дыхание. Вяло посвистывали в буреломе бурундуки.

    – Ну, что ж, пошагаем? – поднялся Пахом Степанович. – Там, поди, Федор Андреевич заждался. Шкуру-то давай мне, я понесу. Намаялся, верно, ты с ней…

    Перед закатом солнца они благополучно прибыли в стойбище.

Глава пятая 

    Знакомство Анюты с Дубенцовым. – Воспоминания старого геолога. – Рассказ Дубенцова. – Тайна местонахождения Красного озера. – План Черемховского.

    Вечером, вскоре после того, как Пахом Степанович и Дубенцов вернулись из тайги, Черемховский послал Анюту за молодым геологом. У избы, в которой остановился Дубенцов, собралась толпа орочей. Перед ними на земле была разостлана шкура тигра. Орочи о чем-то горячо спорили.

    Анюта тоже постояла, с любопытством рассматривая добычу геолога. «Какой страшный зверь был!» – подумала она.

    Вступая на порог избы, Анюта заметила, что сильно волнуется, и ей стало неудобно: Дубенцов мог заметить, а она не хотела этого. «Ты, что ж это, подружка, уж не влюбилась ли?» – с иронией подумала она о себе. Ей очень хотелось спросить Дубенцова, почему он пошел за тигром.

    Ведь это отчаянный риск! Разве не мог он дождаться, пока зверь уйдет от стойбища? «Я не пойму, – спросит она в заключение, – почему вы так поступили: из благоразумия, которого я не могу постичь, или из страсти к приключениям?»

    Она постучалась и, преодолев волнение, вошла в избу.

    Дубенцов занимал маленькую угловую комнатку, лишенную какой бы то ни было обстановки, кроме стола и стула в углу. На полу была разостлана шкура дикого кабана, служившая геологу постелью. На подоконнике – образцы пород с наклеенными этикетками. Дубенцов уже привел себя в порядок. Чисто выбритый, с еще мокрыми, зачесанными назад соломенными волосами, одетый в светлую сорочку и хорошо выглаженный костюм, он был теперь свеж, весь сиял и выглядел почти франтом. Лишь красные царапины и ссадины на руках и темном от загара лице напоминали охотника за тигром.

    – Простите, пожалуйста, – заговорила Анюта, входя в комнату – вы, кажется, геолог Дубенцов?

    – К вашим услугам, – с приятным удивлением обернулся к ней юноша. Как ей показалось, он с каким-то особым вниманием в упор посмотрел ей в лицо.

    – Вас просит к себе профессор Черемховский, – почему-то улыбаясь, сказала Анюта.

    – Благодарю. Иду сию же минуту. – И он стал торопливо перебирать бумаги на столе. Заметив, что девушка хочет уйти или, во всяком случае, делает вид, что хочет уйти, он задержал ее. – Простите за нескромность, с кем имею честь разговаривать?

    – Черемховская, – полуобернувшись, тихо ответила Анюта.

    – Вы родственница Федора Андреевича?

    – Дочь.

    – Вот как! Очень рад познакомиться! – Дубенцов не подошел, а подбежал к девушке и с чувством пожал ее маленькую руку. При этом Анюта ощутила, что ладонь у него черствая, загрубелая. – Не одобряю только одного, – говорил меж тем Дубенцов: – зачем профессор решился взять вас в такой нелегкий маршрут? Извините, пожалуйста, но здешняя тайга мало приспособлена для приятных прогулок таких хрупких девушек, как вы.

    Он смотрел ей прямо в глаза и иронически улыбался.

    Эта улыбка была так не похожа на ту широкую, веселую и бесшабашную, что на фотографии у Вали…

    Анюта моментально изменилась в лице, глаза ее стали даже гневными. Дубенцов почувствовал, что задел больное место ее самолюбия, но отступать было поздно.

    – Я геолог, – холодно сказала девушка.

    – Вы, кажется, обиделись? – спросил он, не меняя тона, но с покрасневшими ушами. И, выждав паузу, примирительно добавил: – Простите за неосведомленность, Половину слов беру обратно. Но все же сознайтесь, даже при том условии, что вы геолог, в тайге вам трудновато приходится?

    – Вас ждет Черемховский, – сухо сказала девушка я вышла. Она едва сдерживала слезы. Столько хорошего передумала о нем, так возвеличила его образ – и вот, пожалуйста! Ей казалось, он оценит ее поход в тайгу, как подвиг, а он…

    Дубенцов вышел за нею вслед. Он чувствовал себя неловко, но предпринять что-нибудь было уже поздно.

    На всем пути до школы они не обменялись ни одним словом. Только на ступеньках крыльца, когда Дубенцов попытался помочь девушке, слегка дотронувшись до ее локтя, она резко сказала:

    – Не беспокойтесь.

    Черемховский встретил Дубенцова у порога комнаты, и они долго трясли друг другу руки. Только теперь молодой геолог мог ясно рассмотреть ученого. Остроплечий и сгорбившийся, с длинным прямым носом, он был похож на старого нахохлившегося пеликана. Под сумрачно нависшими бровями светились добрые, с ясным взглядом глаза.

    – Очень рад, очень рад видеть вас, друг мой, – взволнованно говорил Черемховский, в свою очередь оглядывая Дубенцова. – От души поздравляю с успешной охотой. Должен извиниться, что вчера не помогли вам в столь нужном деле – хищник действительно стоял на вашем и нашем пути. Вы блестяще расчистили этот путь.

    Прошу, прошу садиться.

    С этими словами профессор, обняв Дубенцова за талию, повел к табурету и усадил. Сам он сел напротив у – стола, продолжая рассматривать молодого человека.

    К Дубенцову, в первую минуту растерявшемуся, начинало возвращаться самообладание. Но мысли в голове еще путались, и он не знал, с чего начать.

    – Прежде всего я хочу узнать у вас, Федор Андреевич, – заговорил, наконец, он, – что вам известно об исчезновении моего отца?

    Черемховский встал и принялся ходить по комнате, сцепив руки за спиной.

    – Ваш отец был одним из тех русских геологов, которые верой и правдой служили отечественной науке. К сожалению, нам раньше приходилось больше копаться в обывательских колодцах, чем совершать серьезные геологические маршруты: казна не находила для них денег. Ваш отец всегда мечтал о такой геологии, какую нам дала теперь советская власть. Мне горько и обидно, что Иван Филиппович не дожил до этих дней. Это был талантливейший геолог! Пусть вас всегда вдохновляет память о нем, дорогой мой Виктор Иванович…

    Помолчав, профессор продолжал:

    – В свое время я делал попытки выяснить судьбу Ивана Филипповича. Я писал письмо вашей матери…

    – Оно у меня, Федор Андреевич. Вот оно… Дубенцов протянул Черемховскому пожелтевший от времени конверт. Старый геолог с любопытством развернул лист, пробежал содержание.

    – Благодарю вас, – промолвил он. – Да. Так, вот, я выяснил, что летом 1919 года Иван Филиппович с геологом Чумариным и молодым топографом-практикантом, не помню фамилии, уходя от интервентов, отправился из Императорской, ныне Советской, гавани через Сихотэ-Алинь, на запад, чтобы выйти к Амуру. Были слухи, что летом следующего года их задержали на Амуре и арестовали японцы. Заподозрили в них партизан…

    – А в том, что именно они вышли на Амур, вы уверены?

    – Фамилии арестованных названы не были, но, судя по описаниям, это были именно они.

    – А не было ли найдено, Федор Андреевич, чегонибудь из работ этой партии? Какие-нибудь материалы, документы там, на Амуре?

    – Нет, я ничего не мог найти. Не скрою, меня такие материалы весьма интересуют. Вам что-нибудь удалось выяснить?

    – Материалов, к сожалению, нет, но есть интересные устные сведения. Именно из-за них я и спешил встретиться с вами.

    И Дубенцов рассказал о том, как он напал на след отца и как приехал в это стойбище.

    – Здесь я без особого труда выяснил, – продолжал он, – что, во-первых, отец мой действительно проходил вниз по Хунгари – его опознал по фотографии охотник, у которого отец прожил неделю; во-вторых, партия, как говорит ороч со слов моего отца, нашла большое месторождение железа, выходящее на поверхность; в-третьих, отец действительно выходил на Амур, но вся его партия была схвачена японцами и увезена неизвестно куда. И последнее: японцы посылали свой геотопографический отряд к верховьям Хунгари. Следовательно, они получили материалы или устные сведения, представляющие серьезный интерес. Однако как будто они не достигли цели из-за недостатка времени…

    – Черт возьми] Поистине, вы пришли ко мне не с пустыми руками! – воскликнул Черемховский. – Продолжайте, продолжайте!..

    – Ороч сказал мне, – продолжал Дубенцов, – что отец будто бы говорил: возле месторождения железа есть озеро, и вода в нем красная. А что особенно удивительно: я здесь услышал легенду об орочском герое Джагмане, и в этой легенде упоминается Сыгдзы-му, что значит Красная вода.

    Дубенцов вкратце пересказал содержание легенды о Джагмане и Красном озере.

    – Местонахождения Красного озера никто из здешних орочей не знает. Но в существование его верят и указывают даже примерное направление – на восток.

    Дубенцов умолк. Разгоряченное беседой лицо его с дугами выцветших бровей, под которыми сияли проницательные глаза, стало кирпично-бронзовым. Он мельком взглянул на Анюту, сидевшую у этажерки с открытой книгой в руках. Не изменила ли она своего отношения к нему хоть теперь? Но девушка; следившая все время за молодым геологом, вмиг перевела взгляд на книгу. От Дубенцова не ускользнуло это движение, и он в душе радостно улыбнулся.

    Профессор подошел к Дубенцову, ласково положил свою сухую ладонь на его плечо:

    – Словно сам Иван Филиппович прислал вас ко мне, дорогой Виктор Иванович, – растроганно заговорил он. – То, ради чего я тщетно затратил многие годы, вы принесли мне сразу. Большая половина моей жизни связана с изучением недр Сихотэ-Алиня. Я давно был убежден, что Сихотэ-Алиньские горы, в значительной части остающиеся пока «белым пятном» на геологической карте, не могут быть лишены рудных месторождений. Все указывало на это: и сложное геологическое строение хребта и разнообразие участвующих в его строении осадочных и изверженных пород. От полиметаллов, магнитного железняка до апатитов и коксующихся углей – таков, мне кажется, минимальный перечень полезных ископаемых, которые следует здесь искать и которые так сейчас необходимы дальневосточной промышленности.

    Постороннему разговор геологов показался бы скучным и даже непонятным, но они говорили о своем родном, чему посвятили жизнь. Обилие специальных слов не усложняло, а, наоборот, облегчало их взаимное понимание.

    – Месторождения полиметаллов и магнитного железняка в районе бухты и знаменитое Сучанское каменноугольное месторождение, – продолжал Черемховский, – наглядно убеждают в том, что я прав. Для меня не будет неожиданностью, если где-нибудь среди диких мест в горах и в самом деле обнаружатся огромные залежи железных руд. Могу лишь заметить…

    Анюта оторвалась от книги:

    – Папа, ты целую лекцию читаешь!

    – Ты слушай, как это важно, дочка… Считаю нужным заметить, что искать их надо в осевой части центрального хребта, там, где на поверхность выходят докембрийские и сильно метаморфизованные палеозойские породы и где должны быть развиты металлоносные интрузии.[1] Иначе говоря, искать надо в пока еще мало доступных для человека районах. Это нелегкое дело. Но время работает на геологов, дорогой мой! Могу обрадовать вас: в плане освоения Дальнего Востока на ближайшие годы намечена постройка железной дороги и через Сихотэ-Алинь.

    Старый геолог, сутулясь, энергично зашагал по комнате, думая о чем-то своем. Дубенцов, выждав минуту, спросил:

    – Что еще требуется от меня, Федор Андреевич, чтобы приступить к поискам предполагаемого месторождения железа? Может, нужны еще данные, чтобы повод к организации поисковых работ был признан официально?

    – Голубчик вы мой! – воскликнул Черемховский. – Вы должны знать, что я тридцать лет собирал и изучал многочисленные материалы о Сихотэ-Алине, об этой громадной и так мало исследованной стране! Сообщение, которое вы принесли, является венцом моих теоретических исследований. Теперь будем искать! Пойдем в горы и будем искать! Я беру на себя всю ответственность перед Геологическим управлением за ваш поход со мной.

    – Я буду рад пойти с вами.

    – Завтра же мы начнем подготовку к большому маршруту. Мы договоримся с орочем Мамыкой, который нашел уголь в тайге. Пусть ведет нас. После того как будет найдено и осмотрено месторождение угля, я оставлю там половину отряда, а с наиболее крепкими людьми отправлюсь на батах вверх по Хунгари. Мы обследуем весь район, прилегающий к ее истокам, и, если потребуется, пересечем хребет и дойдем до Татарского пролива… Завтра же я отправлю письмо в Геологоуправление, чтобы через месяц нам дополнительно забросили самолетами продукты. Мы будем работать до глубокой осени, может быть останемся на зиму! Вас устраивает такой план действий?

    Последние слова профессор уже выкрикивал – до того он увлекся своими рассуждениями. Дубенцов и Анюта невзначай встретились глазами, оба почему-то улыбнулись и тотчас же стали смотреть на Черемховского.

    – Ничего лучшего я не хотел бы, Федор Андреевич, – взволнованно ответил Дубенцов, выслушав профессора; лицо его горело от того, что он услышал, и от того, что улыбнулась Анюта. – Не хватает слов для благодарности… – запинаясь, добавил он. – Мое высшее желание – довести до конца открытие, сделанное отцом.

    – Мы доведем его до конца, мой юный коллега, чего бы нам это ни стоило! – энергично сказал Черемховский.

    Потом они пили чай. Анюта весьма сдержанно ухаживала за гостем. Но Дубенцов едва ли замечал теперь это.

    Он весь был захвачен мыслями, только что высказанными старым геологом, радостью, вызванной предстоящим походом в большой маршрут, где с ним рядом будут эти люди, становившиеся ему почти родными, – профессор Черемховский и его дочь.

    В тот же вечер он писал письмо матери, намереваясь – отослать его с почтой, которую готовил Черемховский в Геологическое управление. «У меня такое чувство, мама, – писал он, между прочим, – будто я нашел здесь отца живым – образ отца и образ Федора Андреевича как-то странно объединились в одном человеке. Кажется, я еще никогда не испытывал такого неукротимого желания во что бы то ни стало достичь намеченной цели, как сейчас. Эта цель – найти папино месторождение. И ты, милая мамочка, пожалуйста, не беспокойся обо мне. Геологическое управление безусловно разрешит мой поход. Посылаю доверенность на получение моей зарплаты. Итак, вперед на Сихотэ-Алинь!»

Глава шестая 

    Канчунга Мамыка и его находка. – Пережитки орочей. – В шалаше старого ороча. – Разговор с Мамыкой.

    Наутро Черемховский, Дубенцов и Пахом Степанович отправились на переговоры к Мамыке. Старому орочу, как известно, принадлежала честь открытия месторождения каменного угля.

    Ежегодно весной, как только сойдет лед с Хунгари, орочи на батах – длинных, выдолбленных из целого тополя или ясеня лодках – отправлялись вниз по течению реки в ближайший пункт «Союзпушнины» – в село Вознесенское-на-Амуре. Здесь они с гордостью извлекали из мешков связки шкурок дымчатой белки, желтого хорькаколонка, шоколадной ворсистой выдры, красной и чернобурой лисицы, шкуры крапчатой рыси, лохматой росомахи, бурого и черного медведя, дикого кабана, сохатого, изюбря, кабарги, козули, барсука. Горы «мягкой рухляди» всяких цветов и оттенков заполняли прилавок магазина, и приемщик едва успевал за день произвести расчет с охотниками.

    Продав пушнину, орочи обычно отправлялись на пароходе в Комсомольск-на-Амуре. В городе они иногда жили целую неделю: навещали знакомых горожан, ходили в кино, в парки, а нагостившись, закупали годичный запас продуктов и принадлежностей охотничьего промысла, обнов и подарков близким и пароходом возвращались в Вознесенское. Отсюда их путь лежал вверх по течению Ху нгари на батах в родное стойбище.

    Старый Канчунга Мамыка пользовался особой популярностью среди жителей Вознесенского. Общительный и веселый, он был желанным гостем в любом доме. Подвыпив, он обычно находил гармониста и просил, чтобы тот играл на гармошке. А сам по-медвежьи топтался, слегка приседал, монотонно припевая:

    – Анара-нара-на-на! Анара-нара-на-на-на! Мамыка во многом еще придерживался старого. Он, например, строго соблюдал дедовский обычай – никогда не стрелять в медведя. Выследив зверя и выманив его из берлоги, он отбрасывал ружье в сторону и шел на зверя с копьем. Медведицу с детенышами никогда не трогал.

    – Его не могу убивай, – объяснял он русским, – его мамка…

    Внимание посторонних привлекала продолговатая, в виде челнока, берестяная шкатулка, которую Мамыка всюду носил с собой и, по-видимому, никогда с ней не расставался. Он держал в ней различные камешки, по одному из каждой породы: горошки кальцита, кусочки кварца, мрамора, кремня, зеленые и синие осколки медного колчедана, крохи красивейшей яшмы, куски порфира, малахита, ноздреватого туфа и многих других пород. Богатство свое старый ороч никому не доверял, разрешая посмотреть на него только из своих рук, и очень сердился, если кто-нибудь пытался в шутку стащить у него хотя бы один камешек.

    Однажды весной Мамыка привез в Вознесенское, кроме шкатулки, еще и увесистый кубический камень, завернутый в тряпицу. Как только баты пристали к берегу, Мамыка поспешил к председателю местного колхоза, своему большому приятелю. Поздоровавшись, он развернул тряпицу, спросил:

    – Его какой камень?

    Председатель долго и с интересом рассматривал черную тусклую глыбу.

    – А знаешь, Канчунга, – сказал он наконец, – помоему, это каменный уголь. Где ты нашел его? Ведь такой камень для любого дома нужен. Он даже пароходы и машины двигает.

    Мамыка просиял:

    – Вот правильно тебе говори! Моя тоже гляди: пароход такой камень печка гори. Моя на Удом и находи такой камень. Моя тогда думай: его, однако, шибко дорогой камень!

    – И много там этого камня?

    – Кругом сопка такой камень, шибко много! – Мамыка сделал руками широкий охватывающий жест.

    А через две недели этот камень попал в руки Черемховского и послужил поводом для организации поискового геологического отряда.

    Черемховский, Дубенцов и Пахом Степанович вышли на пригорок к Хунгари. Внизу, в галечных берегах, шумели быстрые струи прозрачной воды. Сверкая под лучами солнца, река выбегала слева из лесистой поймы, стремительно неслась вдоль стойбища и уходила за обрывистый утес. За рекой на юг простирался сумрачный бескрайний океан тайги.

    На берегу там и сям стояли и ходили женщины с удочками, бегали ребятишки, таская ведра с уловом. Некоторые женщины были с грудными детьми. Время от времени то одна, то другая женщина дергала удилище, и в воздухе сверкала серебристая рыба.

    Среди рыбачек Черемховский увидел и свою дочь и фельдшера Карамушкина. Рядом с ними стояла учительница. Анюта удила. Но дело у нее, как видно, не клеилось.

    – Ой, Анюточка, опять не так! – смеялась Вача. – Поглубже леску надо опускать. Давай еще раз покажу. Посмотри-ка…

    Учительница взяла удилище и забросила леску в самую стремнину. Не прошло и минуты, как возле крючка всплеснулась вода, и в тот же миг в воздухе сверкнула серебристая рыбка.

    – Не могу смириться, что орочи едят сырую рыбу, – с огорчением сказал Дубенцов профессору, когда они проходили по берегу. – Если вы, Федор Андреевич, поинтересуетесь и заглянете в ведра рыболовов, то ни у одного хариуса не найдете глаз – рыбачки съедают их немедленно.

    – Нет особой причины огорчаться, Виктор Иванович, – ответил профессор. – Привычки, воспитанные веками, не исчезают скоро. И что же, – спросил он, переменив тон, – такая ловля рыбы идет у них каждый день?

    – Да, ловят на завтрак, обед и ужин.

    – Стало быть, все-таки варят рыбу?

    – Конечно.

    – Вот это уже наша победа! – сказал Черемховский.

    – Далее, я видел здесь коров. Очевидно, и к молоку орочи привыкли? – спросил он.

    – Пока не все. Дети – те очень любят молоко. А вот овощи едят все с удовольствием.

    – Вот оно как! А мне, Виктор Иванович, довелось бывать среди орочей, когда быт их был ужасным, – говорил Черемховский. – Они тогда по преимуществу питались сырой рыбой. А теперь, я вижу, произошли большие перемены в их жизни. Разумеется, пережитки старого долго еще будут оставаться, но начало новому положено, и недалеко время, когда старое исчезнет совсем.

    На краю стойбища особняком стояла новенькая изба Мамыки. Плотно прикрытая дверь и чисто вымытый порожек указывали на то, что хозяева не живут тут. Так и оказалось: избе они предпочли берестяной шалаш, который виднелся поодаль, рядом с амбарчиком-лабазом, поднятым на четыре столба в рост человека. К шалашу были прислонены обструганные шесты, которыми пользуются орочи при езде на батах; рядом валялись весла. В тени амбарчика вверх дном лежала маленькая лодка – оморочка, искусно сделанная из березовой коры. Возле шалаша дымился костер. Пожилая орочка в заношенном халате суетилась с посудой у костра, тут же играли ребятишки.

    Пахом Степанович, кое-что знавший по-орочски, чтото спросил у женщины; та молча кивнула на шалаш. Вход в него был так низок, что надо было входить чуть ли не на четвереньках. У входа лежал коврик из березовой коры, украшенный резным орнаментом. В шалаше земляной пол устлан кабаньими шкурами, в углу – швейная машинка, рядом тикает будильник; на стенах – заготовки рыбьей кожи для обуви, дратва из жил сохатого, пучки каких-то трав. В темном углу – деревянная фигура идола с раскрытым ртом. Сам хозяин, сидя на корточках, обрабатывал какую-то шкурку.

    – Батькафу, – приветствовал его Пахом Степанович,

    – Батькафу, – весело и живо отозвался хозяин. Старый таежник о чем-то заговорил на нанайском языке, ороч отвечал ему; потом они, нагнувшись, вышли из шалаша.

    Черемховский с интересом рассматривал Мамыку. Старый ороч был невысок ростом, щупловат. Длинные редкие волосы с проседью зачесаны кверху и гривой спадали на затылок. Узкая длинная роба, подпоясанная ремешком, узкие же парусиновые штаны, обтягивающие сильные короткие ноги, – таким было одеяние старого ороча.

    Профессор протянул ему руку и назвал себя.

    – Здравствуй, – с готовностью заговорил Мамыка, переступая с ноги на ногу. – Тебе ходи моя гости? Однако, надо пойти изба…

    Плоское лицо ороча с приплюснутым носом и острым, сильно выдвинутым вперед подбородком казалось всегда улыбающимся. Это выражение создавалось не только весело прищуренными, сильно скошенными глазами, но и приподнятыми кверху уголками плотно сжатых, как бы вытянутых в улыбке губ.

    Мамыка провел Черемховского и его спутников в избу.

    Здесь остро чувствовалась затхлая сырость необжитости.

    На стенах висели пучки спрессованных табачных листьев, в углу виднелась просыхающая шкурка кабарги. Все уселись вокруг стола, накрытого свежей клеенкой, и Черемховский сказал, обращаясь к Мамыке:

    – Мы пришли просить вас, чтобы вы провели наш отряд к тем сопкам, где вы нашли вот этот уголь.

    Профессор развернул пергамент и показал Мамыке небольшой кусок угля. Ороч еще более оживился, лицо его просияло. Он долго вертел в руках уголь, весело поблескивая глазами. На этот раз он отвечал на своём родном языке, обращаясь то к Пахому Степановичу то к Черемховскому.

    – Ему, вишь, трудно все сказать по-русски, – мало знает слов, – объяснил Черемховскому Пахом Степанович. – Он говорит, что идти нужно далеко, что там трудные и опасные места, и спрашивает, есть ли у вас ружья и достаточно ли боеприпасов.

    Черемховский рассказал о составе экспедиции, ее оснащенности, спросил, какую плату хотел бы получить Мамыка и когда он будет готов вести отряд к месторождению.

    Переводя ответ Мамыки, Пахом Степанович сказал:

    – Он говорит, что ему никакой платы не нужно, только чтобы дали боеприпасов на дорогу. И еще сказал, что раз Дубенцов тоже будет с отрядом, – то ему не страшно идти хоть к Сыгдзы-му.

    – Что это за Сыгдзы-му? – поинтересовался Черемховский.

    – Сыгдзы-му, по их понятию, Красная вода,

    – Спросите-ка, спросите, Пахом Степанович, где находятся это место? – обратился к таежнику Дубенцов, Многозначительно взглянув на Черемховского.

    – Его шибко-шибко далеко, – ответил все время следивший за разговором ороч по-русски и заметно заволновался. – Там много живи амба…

    – Видимо, в их понятии это место также связано с обитанием тигров, – предположил вслух Дубенцов, вопросительно посмотрев на старого геолога.

    – Когда же он все-таки будет готов вести нас, спроси его, Пахом Степанович, – обратился профессор к проводнику.

    Мамыка в ответ долго объяснял что-то.

    – Он говорит, что хотел бы хоть сейчас идти в тайгу, – стал переводить Пахом Степанович, – но тут без него за коровами некому будет смотреть. Колхозный животновод и доярка уехали вместе с председателем колхоза и председателем сельсовета на Амур, а ему, стало быть Мамыке, доверили сохранять мэтэфэ. Она только в позапрошлом году организована, и люди еще не умеют как следует ухаживать за скотом. Большинство женщин боится даже подходить к коровам. Вот и приходится Мамыке доить коров – его научил животновод перед отъездом на Амур.