Текст книги "Тайна Красного озера. Падение Тисима-Ретто"

Автор книги: Александр Грачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)

    Солнце едва поравнялось с лысой макушкой вулкана Туманов, когда лучшая десантная баржа, которой командовал ефрейтор Кураока, нагруженная отрядом в пятьдесят вооруженных солдат, вышла из бухты Мисима и взяла курс к югу. Она все время шла возле самого берега, чтобы из-за обрывов нельзя было видеть ее с острова. Поручик Гото сидел возле рации. За нынешнее утро пост уже дважды передавал радиограммы. Первая – та, которую Гото получил, как только появился в жандармерии, вторая была принята перед посадкой солдат на баржу. В ней, сообщалось, что пост продолжает преследовать русского, который пробирается в прежнем направлении – в сторону бухты Трех Скал.

    Где-то на полпути до бухты, в которой поручик Гото намеревался укрыть баржу, была получена радиограмма. В ней говорилось, что местонахождение поста – примерно в семи километрах к северо-востоку от бухты Трех Скал, неподалеку от западного подножия самой, высокой в этом районе осыпи.

    Поручику Гото не терпелось поскорее приступить к живому делу. Прохаживаясь между рядами спящих вповалку солдат, он нервно теребил эфес сабли. Ему казалось, что баржа слишком медленно движется.

    Но вот около десяти часов утра показался и утес бухты Трех Скал. Бухта эта отличалась тем, что была на редкость удобной для стоянки судов, но так мала, что в ней едва смогли бы вместиться пять-шесть барж. К тому же берега ее были скалисты и почти неприступны, кроме двух участков, где к морю выходили небольшие распадки, образуя удобный пляж. К нему и пристала баржа.

    Как только суденышко ткнулось носом в галечник и была откинута на берег щитообразная сходня, Гото приказал унтер-офицерам выводить солдат на берег. Он намеревался пройти пять-шесть километров маршем, а затем развернуть отделения и начать окружение района, в котором находился русский беглец. На барже он оставил шкипера, моториста и одного матроса. На кормовой надстройке по приказанию Гото был установлен ручной пулемет.

    Нелегко было пробираться поручику Гото со своим отрядом сквозь дремучие заросли курильского бамбука сменяющиеся то мелким непролазным разнолесьем, то крутыми распадками с осыпями и завалами камней по дну. Около часа шел отряд, а до осыпи, названной в радиограмме, оставалась еще половина пути.

    Но вот радист снова принял радиограмму. На этот раз пост сообщал, что он слышал тарахтение дизеля баржи и что русский, вероятно, тоже услышал его: он покинул свое убежище и уходит к востоку, в глубь острова, огибая с юга названную раньше осыпь.

    Около полудня отряд обогнул осыпь, пересек небольшую долину, поросшую почти непроходимыми зарослями бамбука, шеломайника и кислицы, снова взобрался на невысокую горную гряду, а до русского все так же было далеко: он уходил теперь на северо-восток, в сторону вулкана Хатараку. Под вечер беглец опять сменил курс и пошел на юго-восток – все дальше в глубь острова.

    Сумерки застали отряд поручика Гото километрах в двадцати к востоку от берега и километрах в пятнадцати к югу от вулкана Хатараку, среди невообразимых дебрей. Поручик Гото не разрешал разводить костров, и смертельно усталые солдаты, как и он сам, после короткого ужина, состоявшего из консервов и сухих галет, повалились прямо в траву и моментально уснули. Бодрствовал лишь часовой, да поручик Гото то и дело просыпался. Он был охвачен нетерпением и все спрашивал у радиста, не было ли новых радиограмм. До утра ни одной радиограммы не поступило. Поручик Гото решительно не знал, что ему делать, в какую сторону направить дальнейшие поиски. До полудня отряд вертелся на одном месте, и Гото в бешенстве наседал на радиста, обвиняя его в том, что он невнимательно слушает. А когда он обнаружил, что солдат-радист, несмыкавший глаз вторые сутки, в полдень уснул, положив голову на аппарат, то с ожесточением стал избивать его кулаками.

    Но все было напрасно, связь потерялась окончательно. Только во второй половине дня у поручика Гото возникла страшная догадка: не стал ли он жертвой провокации? Он приказал немедленно построить отряд и, сколько возможно быстро, двигаться обратно к бухте Трех Скал.

    Глубокой ночью солдаты во главе со своим незадачливым командиром, все в изодранной одежде и в ссадинах, достигли бухты. Худшие опасения поручика Гото сбылись: баржи не было. На запрос, сделанный по рации на базу – не приходила ли туда баржа, – последовал отрицательный, ответ.

ДЕСАНТ ВЫХОДИТ В МОРЕ 

    Накануне старший лейтенант Суздальцев проводил десантные учения со своей ротой: решалась задача захвата с моря плацдарма на берегу силами морской пехоты во взаимодействии с корабельной артиллерией. „Бой“ продолжался с полуночи до полудня. Мокрые, смертельно усталые, но, как всегда, шумные и остроязыкие, десантники поздно вечером вернулись в казарму. На вечерней, поверке они уже клевали носами и, как только добрались до коек, вмиг заснули. А их молодой командир еще долго не мог уснуть в эту ночь.

    Не столько беспокоили ошибки в действиях роты, – а их было немало, – сколько поведение некоторых десантников из числа „необстрелянных“, недавно переданных Суздальцеву из других подразделений. „Водобоязнь“ – трудная болезнь молодых десантников, а в бою – это гибель. Этой болезнью страдало, по грубым подсчетам, около тридцати человек. Прыгнет в воду такой „моряк“, а там глубина – с головой, вынырнет с ошалелыми глазами и кричит: „Тону!“ Его уже тащат к берегу, а он бросает оружие и стремится к кораблю. Именно такой эпизод произошел сегодня с рядовым Никитой Ступиковым.

    Только после того, как Суздальцев выписал себе фамилии всех страдающих „водобоязнью“ и составил план дополнительной их тренировки, он мог, наконец, уснуть.

    И вот будят: война! Война с Японией! И первая мысль, которая пришла в голову одевавшегося Суздальцева, – непременно найти и наказать тех, кто варварски уничтожил „Путятина“ и его пассажиров.

    В казарме – гул. „Старички“, – те, кто вместе со своим командиром прибыл с Запада, – в центре внимания роты. Это не митинг, нет, просто громкий разговор о том, как действовали десантники в Финляндии и Норвегии. Если вчера эпизоды из рассказов об этих действиях Никита Ступиков и Иван Твердохлебов пропускали мимо ушей, то теперь они ловят с открытым ртом каждое слово, а глазами едят рассказчика комсорга Федю Валькова.

    – Ну, а дальше-то, дальше-то как было?

    К Суздальцеву десятки вопросов. Что он может ответить? Пока нет приказа, будем заниматься боевой учебой. Лица бойцов потускнели.

    – Этак мы и харчи не отработаем? Четыре года казенный хлеб едим!

    Кто это? Суздальцев смотрит через головы и видит смеющееся лицо рядового Анисимова, вихрастого богатыря, очень ладного и красивого моряка, одного из самых исполнительных и дисциплинированных бойцов. Хотел ругнуть его Суздальцев, но уж больно чистосердечно прозвучал его голос.

    – Потерпите, товарищ Анисимов, немного осталось есть даровой хлеб.

    Приказал построить роту. Долго разбирал ошибки вчерашних учений, потом взялся за „водобоязливых“. Перечислил их фамилии и приказал им готовиться к занятиям.

    – Я сам буду тренировать вас, – объявил он, по привычке хмуря черные брови.

    И Суздальцев тренировал их по два, по три часа каждый день. В конце концов они перестали бояться воды, а Ступиков даже первым добирался до берега. Выявились двое, которые почти не умели плавать. Один – молодой, с румяным лицом девушки и красивыми глазами, Анатолий Козорезов, другой – Архип Гришко. Козорезов старался изо всех сил, но у него почему-то тонула голова и всплывал зад, а Гришко, похоже, симулировал. На воде он держится уверенно, а стоит нагрузить на него автомат и два диска с патронами, как он сразу же делает вид, что захлебывается. И вообще не нравился Суздальцеву рядовой Гришко. Узнал старший лейтенант этого крупного, похожего на битюга солдата недавно, а уже успел заметить, что тот ленив, лукав и жаден: табаку на закрутку никому не даст. Говорят, прежде он служил в хозяйственном взводе при какой-то армейской части и к боевым условиям не привык. Чувствовал Суздальцев, что трудно с ним будет в бою.

    В ротной канцелярии старший лейтенант получил от писаря телефонограмму: по возвращении с занятий немедленно явиться в штаб. Тайная надежда на то, что речь идет о настоящем деле, оправдалась: поступил приказ готовить десант на Курилы.

    Суздальцев поздно вернулся в роту. Хитрые улыбки десантников говорили о том, что солдаты догадываются о приказе. Морские пехотинцы сидели уже с вещевыми мешками.

    Посадка на корабли началась на следующий день поздно вечером. Роте Суздальцева было отведено небольшое десантное судно первого эшелона. Пока старший лейтенант ходил к командиру судна представляться и согласовывать порядок посадки, в роту прибыл командующий, десантными войсками. Сбегая по сходне на причал, Суздальцев узнал его по голосу. Командующий говорил кому-то:

    – Нет, нет, вам непременно нужно к врачу. Я знаю, что такое невыносимая зубная боль.

    – Боюсь, товарищ генерал, – Суздальцев узнал голос Твердохлебова. – Врач может оставить на берегу, а мне это никак нельзя… У меня к японским самураям свой счет: они убили моего отца в гражданскую войну!

    В темноте – было полное затемнение – белеет повязка на лице Ивана Твердохлебова, у него сильный флюс после вчерашних учений. Суздальцев уже предлагал Твердохлебову идти к врачу, но тот отказался. Сейчас солдат убеждал генерала:

    – Товарищ командующий, когда начнется десант – жарко будет, а зубы тепло любят… – В голосе улыбка.

    – Жарко, говорите? Будет и холодно. Захватить плацдарм – это еще не значит одержать победу. Плацдарм нужно удержать, а для этого придется посидеть в траншеях. Какие у кого жалобы, товарищи!

    Подошел, представившись, Суздальцев.

    – Вот твоих орлов прощупываю, – весело встретил его генерал. – Больного нужно оставить, – он указал на Твердохлебова. – Пусть посидит в тепле, во втором эшелоне.

    – Есть оставить, товарищ командующий!

    Только теперь понял Твердохлебов, что дело принимает серьезный оборот, – сначала он принял вопрос генерала за шутку.

    – Товарищ генерал, товарищ старший лейтенант, – взмолился солдат, поворачивая жалобное лицо то к одному, то к другому, – да как же это? – Он быстро сорвал со щеки повязку, – Это ребята меня сбили с толку: надень да надень, а я, дурак, и послушался. А ведь на самом-то деле это совершенный пустяк!

    Генерал щелкнул фонариком, и в лицо Твердохлебова брызнул луч света. На щеке флюс почти с кулак.

    – Пустяки, говорите? Продует – и воспаление надкостницы.

    Солдат заволновался еще больше.

    – Да товарищ командующий, да как же это? Столько ждали. – В голосе мольба. – Ну разрешите, пожалуйста, я хоть экипажу буду помогать, только бы от роты не отрываться…

    – Пойдете на транспорте с резервом, – голос генерала неумолим. – Адъютант, запишите этого солдата на транспорт до излечения.

    Иван Твердохлебов сник.

    – Какие еще вопросы, товарищи? – повторил свой вопрос генерал.

    – Вот тут вопрос, товарищ генерал… – и голос сорвался, умолк.

    Из задних рядов его поощрил другой голос:

    – Говори, Гришко, говори…

    Тот, кого назвали „Гришко“, кашлянул и уже смелее повторил:

    – Вот тут вопрос, товарищ генерал: многие солдаты пооставляли кое-какое личное имущество в казарме… Ну, а к примеру, ежели кто из нас того… Ну, это самое… Что с тем имуществом будет?

    – А вы адреса своих близких при этом имуществе оставили?

    – Так точно, оставили, товарищ генерал.

    – Тогда можете не беспокоиться. – Голос генерала хмурый.

    – А мы беспокоимся, товарищ генерал, – продолжал осмелевший Гришко. – У нас так бывает в хозвзводах: лучшее себе, а дерьмецо по адресу.

    – За это будем расстреливать, – еще более хмуро пообещал командующий. Выдержал паузу – жалоб и вопросов больше не было – и, повернувшись к Суздальцеву, приказал: – Начинайте посадку. Желаю успеха, надеюсь на вас! До встречи на острове! – Козырнул и быстро исчез в темноте.

    Посадка была скорой и четкой. Загудели дизельные машины десантного судна, прогремела команда „отдать швартовы!“, и в этот миг у кормы мелькнула фигура, перемахнувшая через борт на палубу. За ней еще одна и еще. Дзинь-дзинь – судно пошло на рейд. А на корме шепот:

    – Тут должна быть дверь…

    – Нужно спросить у матроса.

    – А не выдаст?

    – Да откуда он знает? – И громко: – Слушай, браток, как тут к своим пробраться? Чуть не отстали…

    – Смотрите правее трапа. Вот там.

    Открылась дверь в светлый коридор, забитый десантниками. Первым юркнул в нее Иван Твердохлебов. Он, конечно, без повязки. За ним солдат и младший сержант. В коридоре уже располагаются десантники с боевой амуницией. Раздались возгласы:

    – Твердохлебов!

    – Как же ты?!

    – Тсс!.. Не выдайте, братки!

    – Вот чертяка!

    – Тут еще со мной двое, такие же богом обиженные, как и я. Спрячьте нас.

    – Давайте вот сюда, вдоль стенки, под амуницию… В конце коридора голос Суздальцева:

    – Размещайтесь, товарищи, поудобнее, чтобы как следует отоспаться. Больше суток будем на судне.

    Пока командир роты подошел сюда, Твердохлебов уже „скрылся“. Как ни в чем не бывало, десантники дружно крутили козьи ножки. Разве разглядишь в полумраке плутовство в глазах!

    – А это что за солдаты? – спросил Суздальцев, указывая на армейцев.

    Солдаты вскочили, и один из них, откозыряв, доложил:

    – Отставшие, товарищ старший лейтенант. Наша часть уже совершила посадку, а мы в казарме задержались.

    – Куда же вы теперь? Почему взошли на это судно? Где ваше оружие?

    – Наша рота тоже в первом эшелоне, товарищ старший лейтенант, там оружие, на судне. Будем выбрасываться с вами, а там как прикажете.

    – Плавать умеете?

    – На Волге выросли, товарищ старший лейтенант! Проверив у солдат документы, Суздальцев засомневался:

    – Что-то не верится, что отстали. Уж не больны ли, как наш Твердохлебов?

    Некоторые из десантников прыснули в кулаки. Суздальцев заметил это.

    – Чего смеетесь?

    – Да вспомнили, как генерал нашего Ивана разоблачал…

    Старший лейтенант повернулся к армейцам:

    – Я запрошу ваше судно. Какой его номер? Солдаты поняли, что надо говорить правду.

    – Мы уж признаемся, товарищ старший лейтенант, мы того… Отчислили нас…

    – Как отчислили?

    – Ну, вроде по болезни… В оркестр нас списали.

    – Вот вы какие птицы!

    Десантники дружно захохотали, а Суздальцев сказал раздумчиво:

    – Ну что же мне с вами делать, с безоружными? Ладно, запрошу командование. Если разрешат, вооружу вас гранатами, а остальное добудете на берегу. Но смотрите у меня!

    – Благодарим, товарищ старший лейтенант! – гаркнули армейцы. – Будьте уверены, не подведем!

    Тревожен сон командира перед боем. Суздальцев долго сидел над картой острова Минами, на который предстояло высадиться, и уснул последним. А когда проснулся, было уже светло. Судно стояло на месте. Суздальцева кто-то теребил за рукав. Открыв глаза, командир роты сразу же вскочил на ноги.

    – В чем дело?

    Перед ним стоял радист.

    – Радиограмма от флагмана.

    Суздальцев схватил бумажку. „Вам приказано прибыть на флагманское судно к командующему в двенадцать ноль-ноль“. Посмотрел на часы.

    – За вами идет мотобот, – пояснил радист.

    На море туман – густой, белесоватый, спокойный. Палуба отсырела, стала скользкой. Но тепло. За бортом – глянцевитая гладь воды. В тумане, невидимый, тарахтит мотобот. Приближается сюда. Вот он высунулся из тумана и прилип боком к судну.

    Суздальцев спрыгнул прямо на среднее сиденье мотобота.

    – Пошли!

    Долго полз мотобот в тумане, обходя то одно, то другое судно. Наконец в беловатом месиве выпятился корпус подводной, лодки. За ней – флагманский корабль. Ткнулись прямо к штормтрапу.

    Суздальцева провели к командующему. В салоне человек пять армейских старших офицеров и два морских Старший лейтенант доложил о прибытии, генерал поздоровался с ним за руку.

    – Я вас вызвал вот зачем. Помнится, вы хорошо знаете в лицо майора Грибанова. Сейчас вы нам скажете: он это или не он.

    Заметив на лице Суздальцева радость и недоумение, генерал пояснил:

    – Наши подводники захватили в Охотском море какую-то скорлупку с людьми. Один называет себя Грибановым. Хотим удостовериться. Приведите его! – приказал генерал адъютанту.

    В салоне стало тихо. Все взоры обратились на дверь.

    – Разрешите, товарищ генерал?

    – Входите.

    Впереди адъютант, за ним – высокий обросший белобрысый мужчина в помятом кителе без пуговиц, в полосатой тельняшке.

    – Он, товарищ генерал! – тотчас выкрикнул Суздальцев. – Это он, майор Грибанов! Разрешите обратиться?

    Генерал кивнул, и Суздальцев с Грибановым бросились друг другу навстречу, стиснули один другого в объятьях.

    – Выжили, Иннокентий Петрович! А говорят, чудес на свете не бывает! – На глазах Суздальцева дрожат росинки. – В японских лапах были?

    – Я был уверен, что вы ушли, – не отвечая на вопросы, смеясь, заговорил майор Грибанов. – Мы по вашим автоматам определили, что вы ушли.

    Из-за стола вышел генерал, протянул Грибанову руку.

    – Вы уж извините, майор, что маленько потомили тут вас. Ошибиться в рядовом плохо, а ошибиться в старшем офицере – вдесятеро хуже. Ну, рад, рад! Вы нам очень, очень нужны. А сейчас – в ванную и к парикмахеру. Обмундирование вам приготовлено. Оденетесь – и обедать с нами.

    События, приведшие Грибанова сюда, сложились так.

    В свое посещение партизанской базы Комадзава, как известно, принес весть о предстоящей „охоте“ на Грибанова и о том, что на побережье выйдут десантные баржи, чтобы развезти, а потом собрать „охотников“. Это и натолкнуло Ли Фан-гу на мысль захватить одну баржу и устроить побег Грибанова с острова.

    Нужно было во что бы то ни стало поставить в известность советское командование и о томящихся в застенке на Минами советских гражданах, и о злодеяниях японцев, и об укреплениях на острове.

    Захват баржи был возложен на Тиба, сопровождать Грибанова на барже было поручено Кэ Сун-ю и Гао Цзиню.

    Вскоре после ухода Комадзава, – а это было под вечер 6 августа, в воскресенье, – Грибанов вместе с Тиба, Кэ Сун-ю и Гао Цзинем, распрощавшись с товарищами, покинули базу. В поздние сумерки они достигли бухты Трех Скал и устроили тут хорошо укрытое убежище на уступе одной из скал. Место было великолепное. Скала господствовала не только над бухтой, но и над всеми прибрежными возвышенностями. К западу расстилался темный простор Охотского моря, к востоку – одна за другой серые и зеленые трассы острова, а прямо у подножия скалы как на ладони лежала небольшая бухточка.

    Каждую минуту на скале кто-нибудь дежурил. Однако напрасно дежурный вслушивался в звуки, доносящиеся с моря, – десантные баржи не появлялись. Так прошли первые, вторые, а потом и третьи сутки. У Грибанова и Тиба стало закрадываться сомнение: придут ли баржи вообще? И только на четвертые сутки, 10 августа, около полудня, в бухте появилась баржа. Обстоятельства ее появления здесь не полностью известны читателю, хотя, безусловно, представляют интерес. Главная роль в этом принадлежала Хаттори и Ли Фан-гу.

    Случилось так, что с первого появления жандармского поста на вулкане Хатараку он был замечен и выслежен партизанами. Когда жандармы устроили себе убежище, – а оно находилось буквально в сотне шагов от партизанской базы, – Ли Фан-гу решил, что нужно выведать, кто это такие и зачем они пришли. Как только стемнело, он с Вэнь Тянем подползли почти вплотную к расположению поста. Ли Фан-гу слышал каждое слово жандармов. Они как раз составляли очередную радиограмму. Обладавший феноменальной памятью, Ли Фангу запомнил радиограмму дословно. При этом он обратил внимание на то, что первое и последнее слова, внешне обычные, никак с текстом не связаны. „Это пароль“, – догадался Ли Фан-гу. Знакомый с японской азбукой Морзе со времен партизанской войны в Маньчжурии, он мгновенно сообразил, как воспользоваться узнанным паролем.

    Из подслушанных разговоров старый партизан знал, как и почему появились здесь жандармы.

    Утром, перед восходом солнца, двое из них уснули. Третий жандарм стоял на посту, но и он клевал носом.

    Партизаны навалились на него и смяли, не дав крикнуть. Потом прикончили спящих.

    Это произошло утром 10 августа, в пятницу. Пользуясь паролем и рацией жандармского поста, Ли Фан-гу несколько раз радировал Гото 11 и дважды 12 августа о том, что русский беглец пока не обнаружен. В тот же день, в воскресенье, 12 августа, на партизанской базе появился Хаттори. Узнав от него о том, что облава „охотников“ отменена, а стало быть, не придет и баржа в бухту Трех Скал, Ли Фан-гу и придумал ту инсценировку, о которой было рассказано выше, относительно якобы выслеженного жандармами русского беглеца. Когда затребованная им „для поимки русского“ самоходная баржа приблизилась к бухте Трех Скал, Ли Фан-гу, чтобы дать возможность Тиба и Грибанову захватить ее, очередной радиограммой отвлек отряд поручика Гото подальше от берега.

    Тиба, Грибанов и Кэ Сун-ю, разумеется, не знали, что баржа вызвана Ли Фан-гу. Они считали, что это „охотники“ прибыли для облавы. Но так как баржа проходила под скалой, на которой было убежище партизан, Тиба и Грибанов хорошо слышали разговор жандармов и поняли, что это не „охотники“, а специальный отряд, имеющий какое-то особое назначение. Но самое главное состояло в том, что Кэ Сун-ю угадал в шкипере ефрейтора Кураока, а в мотористе все узнали Комадзава… И как только отряд сошел на берег и вместе с поручиком Гото углубился в лес, партизаны стали готовиться к захвату баржи.

    Комадзава достал удочки и закинул их прямо с баржи в бухту. Скоро он стал выхватывать бычков и камбал. Кураока растянулся на брезенте рядом с моторным отделением и по-видимому уснул, потому что за все время ни разу не поднял головы. Третий член экипажа – солдат – расположился у пулемета.

    Так прошло часа два. Солдата у пулемета сменил Комадзава, и солдат растянулся на брезенте рядом с Кураока, вероятно, тоже уснул.

    Выждав еще с полчаса, Тиба решил, что наступила пора действовать. Партизаны спустились со скалы, по зарослям подобрались к распадку, выходящему к бухте. До баржи оставалось метров тридцать. Решено было, что Тиба выйдет один, а тем временем все остальные возьмут на прицел Кураока и солдата.

    Тиба вышел из зарослей спокойно, неторопливо. Комадзава, лежа рядом с пулеметом, не прекращал удить рыбу. Когда он увидел, что к барже идет человек, то не обернулся к пулемету. Он сразу узнал Тиба и приветственно помахал ему рукой. Потом показал на пулемет и на лежащих Кураока и солдата: дескать, может быть, направить огонь на них?

    Тиба на цыпочках поднялся на баржу. Но как ни был он осторожен, чуткий Кураока проснулся, вскочил на ноги и, глупо тараща глаза на офицера, вытянулся по команде „смирно“: Тиба ведь был в форме капитана.

    – Как с запасом горючего, господин ефрейтор? – спросил Тиба.

    – Полный комплект, господин капитан.

    – Неприкосновенный запас в сохранности?

    – Так точно.

    – Личное оружие у команды есть?

    – Винтовки, господин капитан. В боекомплекте – ручной пулемет с запасом патронов.

    Тиба достал из кармана пистолет и скомандовал Кураока:

    – Оружие сложить вот здесь, – он показал на надстройку моторного отделения.

    Только тут ефрейтор и солдат поняли, что творится неладное, но, уже ничего не могли сделать. Сложив оружие в указанном месте, они отошли в сторону и стали ждать, что будет дальше.

    Тиба повернулся к берегу и сделал знак рукой, приглашая на баржу своих товарищей. Минуты через три – четыре те уже были здесь, и Тиба, показывая на Грибанова, приказал ефрейтору Кураока:

    – Доставить этого товарища туда, куда он скажет. Малейшее неповиновение, порча мотора или другие формы противодействия будут стоить вам жизни: этому товарищу дано право расстреливать на месте за неповиновение. Повторите приказание, ефрейтор!

    Шкипер в ужасе таращил глаза на Тиба. С готовностью он приложил руку к козырьку и в точности повторил приказание.

    – Отправляйтесь, – приказал инженер-капитан. Тиба подошел к Грибанову, подал ему руку.

    – Желаю вам благополучно достичь своих берегов Буду надеяться, что мы еще встретимся.

    Они обнялись.

    Потом Тиба распрощался с Кэ Сун-ю и Гао Цзинем не подав никакого знака Комадзава.

    Баржа отошла. С мыса Тиба несколько раз махнул на прощанье рукой и скрылся в лесу. Долгим грустным взглядом провожал его Грибанов. Потом он подошел к сложенным на палубе винтовкам, у которых стояли китайцы, поснимал штыки и побросал их в море, вынул затворы и положил себе в карманы.

    Смеркалось. Грибанов протиснулся в рубку шкипера, взглянул на светящуюся изнутри картушку компаса и сказал строго Кураока:

    – Вот этого градуса будете все время держаться.

    Из рубки он не ушел и все время строго следил за курсом. Около полуночи ефрейтор стал клевать носом, сбиваясь с курса.

    – Идите спать, – приказал Грибанов – Если вздумаете устроить подвох – застрелю без предупреждения.

    Шкипер, видимо, был трусоват. Он с готовностью повторял за каждым словом Грибанова:

    – Хай!

    Но, на всякий случай, Грибанов приказал китайцам следить за каждым движением ефрейтора и солдата. Кз Сун-ю и Гао Цзинь спали по очереди.

    На рассвете стало штормить – дул ровный восточный ветер. На всклокоченной поверхности моря заходили зловещие беляки. Но баржа в руках Грибанова хорошо отыгрывалась на волне.

    Утро наступило прозрачное, без единого облачка на небе. На востоке, позади баржи, далеко над морем проступал на фоне сияющего неба изломанный контур острова Минами. Из-за него уже выбросился золотой веер первых лучей солнца. Грибанов позвал шкипера и передал ему руль, а сам снял бинокль со стенки, вышел из рубки на кормовую палубу и долго пристально осматривал горизонт.

    Не обнаружив ничего подозрительного на востоке, он перевел бинокль на юг и долго осматривал всклокоченную бескрайнюю ширь моря. Там он ясно увидел, как из воды выпрыгнула огромная, как бревно, рыбина, блеснув белым брюхом, перевернулась в воздухе, с маху шлепнулась на воду, а через минуту снова подпрыгнула и так повторила несколько раз.

    – Акула резвится, – проговорил Грибанов. – К плохой погоде.

    Тем временем из-за острова взошло солнце, утопив в своем сиянии темный силуэт гор. Грибанов перевел бинокль на север и вдруг сразу увидел белую бегущую полосу.

    – Перископ!

    Да, это был перископ подводной лодки. Грибанов почувствовал, как по спине побежали мурашки. Перископ шел параллельным курсом, чуть позади баржи. Видимо, подводная лодка старалась обойти баржу и отрезать ей путь на запад. Но нет, она продолжает держать ту же дистанцию.

    Кто знает, сколько времени шла подлодка параллельно барже, не приближаясь к ней и не удаляясь! Грибанову это время показалось вечностью. „Что за чертовщина! – подумал он наконец. – Или они боятся вступить в открытый бой? А может быть, вызвали эсминец с острова? Ну, я живым не сдамся!“

    Во второй половине дня он услышал гул в небе. Так вот в чем дело, подлодка вызвала самолеты! Их два, с красными кругами на плоскостях – японские истребители.

    Грибанов приказал Кэ Сун-ю приготовить пулемет и патроны, а сам, закрыв дверь шкиперской рубки на крючок, стал наблюдать за самолетами. Когда пулемет был установлен сбоку рубки, Грибанов крикнул шкиперу, чтобы тот вел баржу зигзагами, и стал приспосабливаться к стрельбе из пулемета. Самолеты прошли над баржей к западу, развернулись и стали снижаться. Вот они зашли по курсу баржи, и тотчас заработали пулеметы. Струи трассирующих пуль хлестнули по морю впереди баржи, и в ответ такие же потянулись к переднему истребителю. Самолет резко взмыл кверху и, сделав там боевой разворот, видимо готовился пикировать. Но и Грибанов не дремал. Он быстро сменил магазин и снова изготовился к стрельбе. О подлодке он забыл и делал все с завидным хладнокровием.

    Самолет и в самом деле пошел в пике на баржу, осыпая ее короткими очередями трассирующих пуль. Трудно сказать, был ли самурайский пилот отчаянным асом или отнесся к своему противнику слишком беспечно, но он пикировал почти до бреющего полета. Все это время, как казалось Грибанову, самолет сидел на мушке его пулемета. Грибанов жал на гашетку и удивлялся: почему же его пули не поражают стервятника? В ушах у него звенело от пулеметного треска. Когда самолет, взмыв кверху, соскочил с мушки, Грибанов разглядел позади его струйку дыма… Она становилась все длиннее и гуще! Самолет уже больше не разворачивался. Он уходил на восток. Шлейф дыма делался все чернее и шире и вдруг, переломился, смешался. Самолет вспыхнул и упал в море. Дым еще долго таял над тем местом, где нашел свой бесславный конец самурай. Второй самолет, покружившись над местом гибели, улетел и потерялся из виду.

    Увлекшись боем, Грибанов не видел, что делалось у него за спиной на барже, а когда посмотрел, то отшатнулся. У стенки баржи лежал в луже крови солдат-японец, а рядом с ним Кэ Сун-ю перевязывал плечо Гао Цзиню. Грибанов подошел. Солдат был мертв, у Гао Цзи-ня тяжелое ранение: четыре пули прострочили ему левое плечо, раздробив лопатку.

    Не успел Грибанов узнать, что тут произошло, как услышал крик Комадзава. Тот показывал рукой на север. Грибанов посмотрел туда и обомлел: подводная лодка всплыла и идет наперерез курсу баржи. Что делать? Майор снова кинулся к пулемету. „Бить каждого, кто высунется из боевой рубки“, – думал при этом Грибанов.

    Удобно, примостившись, он зарядил пулемет и стал рассматривать подводную лодку в бинокль. Сначала ему показалось, что у него рябит в глазах: иероглиф на носу подлодки похож почему-то на русскую букву „щ“. Протер глаза, поглядел снова. Черт побери, так оно и есть! Буква „щ“ теперь ясно видна. „Щука“! Наша, советская! И номер рядом. У Грибанова закружилась голова. Он внимательно осматривал каждую линию силуэта подлодки. Да, да, советская. Из боевой рубки высовываются головы в кожаных шлемах.

    – Братки, родные! – зашептал ослабевший от счастья разведчик.

    А подводная лодка быстро шла наперерез барже.

    – Заглушить мотор! – крикнул Грибанов шкиперу. Баржа остановилась. Грибанов снял китель и начал размахивать им над головой. Подводная лодка тоже остановилась. Там появился над боевой рубкой сигнальщик и стал махать флажками. „Кто такие? – прочел Грибанов. – Что за судно?“ Грибанов в мгновение ока сбросил с ног японские дзикатаби, и они замелькали в воздухе, выписывая знаками: „Майор Грибанов, бегу из японского плена, прошу помощи“.