Текст книги "Тайна Красного озера. Падение Тисима-Ретто"

Автор книги: Александр Грачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 35 страниц)

    – Хай! Постараюсь, господин командующий – с каким-то ожесточением прохрипел поручик Гото, и все массивное, тяжелое лицо его сделалось красным, лоснящимся. При этом глаза его вдруг расширились, и в них сверкнул какой-то дьявольский огонек, не то лютости, не то звериного веселья.

    Этот фанатический блеск глаз вселил в генерала надежду.

    – Что касается пленных русских и американцев, – продолжал генерал, – то вы доставите их всех сейчас же в распоряжение моего штаба и сдадите под расписку коменданту штаба.

    Отпустив поручика Гото, генерал еще некоторое время оставался один, обдумывая свою идею, прежде чем пригласить Хаттори. Да, да, именно так и нужно поступить, русских и американцев окружить вниманием и заботой до тех пор, пока не будет пойман Грибанов. Если удастся сделать это, тогда останется только выяснять, сумел ли Грибанов передать куда-нибудь сведения, которыми он располагает. Если не сумел – всех немедленно уничтожить, если сведения все-таки выскользнули за пределы острова, тогда придерживаться другой тактики: создать условия комфорта пленникам и ждать развязки войны.

    Он пригласил подпоручика Хаттори. С переводчиком генерал обходился почти совсем любезно. Он ценил в нем ученость, университетское образование, интеллигентность и при всем том рабскую покорность.

    Генерал вежливо предложил Хаттори кресло.

    – Меня интересует состояние русских и американцев, находящихся в жандармерии, – сказал он. – Давно ли вы говорили с ними, подпоручик?

    – Русские и американцы в чрезвычайно плохом состоянии, господин командующий. В карцере жандармерии скончался от сердечного приступа русский ученый по фамилии Стульбицкий. Другой русский, по фамилии Борилка, боцман с погибшего парохода, во время допроса у господина подполковника Кувахара был сильно избит, и сейчас он находится в весьма тяжелом состоянии и содержится в одиночном карцере почти без пищи и медицинской помощи. Двое остальных русских – мужчина и женщина – содержатся в помещении офицерского собрания. Им все время дают подсоленную воду. Что касается американцев, то они заключены в одиночные карцеры и содержатся на голодном пайке.

    – Сейчас же вместе с командиром кемпейтай поручиком Гото отправляйтесь туда, приведите их в порядок и доставьте ко мне. Вместе с пленными вы будете находиться постоянно при штаб-квартире. Отправляйтесь.

* * *

    Пленники действительно находились в тяжелом состоянии, особенно Борилка. В темени, куда Кувахара нанес удар рукояткой пистолета, была проломлена черепная кость, левая скула рассечена почти до самого уха, разбиты губы, нос. Когда окровавленного Борилку принесли в карцер к Стульбицкому, географ пришел в такой ужас, что с ним сделался обморок. Но скоро сознание вернулось к нему, и он стал стучаться в окованную железом дверь, требовать воды и бинтов, вызывать врача. Ему никто даже не ответил. Он снял тогда с себя нижнюю сорочку и стал рвать ее на ленты, которыми намеревался сделать перевязку ран. Но когда он принялся за эту операцию и стал рассматривать рану в темени, то увидел там пролом в черепе, и ему снова стало плохо, начались невыносимые сердечные спазмы. В полуобморочном состоянии он подполз к двери, прильнул носом к щелке внизу и стал жадно вдыхать свежий воздух. Так он пролежал часа два, пока не загремел железный засов и не отворилась дверь – пришел санитар с чайником, йодом и бинтами.

    Борилка не приходил в себя, пока санитар смывал кровь намоченным тампоном. Но когда тот грубо стал ковыряться в ранах, боцман мучительно застонал и сделал слабое движение рукой, как бы пытаясь защититься. Санитар попросил жандармов подержать руки раненому, и двое прижали коленями каждый по руке. К разбитому темени прикоснулся тампон, смоченный йодом, и Борилка заскрежетал зубами, корчась от боли. Он окончательно пришел в себя, когда санитар почти закончил бинтовать ему голову.

    – Воды… Пить дайте, – пробасил он. Потом увидел чайник, сам схватил его и долго пил пресную воду.

    Японцы не удерживали его, но когда он протянул чайник Стульбицкому, тоже просившему пить, один жандарм ногой оттолкнул руку географа и сам взял чайник.

    – Еще не время давать воду, – процедил он сквозь зубы, потом улыбнулся, взглянув на санитара – К тому же эту воду ему вредно пить… Ха-ха!

    – С сердцем, с сердцем у меня плохо, – умолял Стульбицкий санитара, прижимая левую руку к груди. – Хоть глоток пресной воды.

    Но санитар лишь мельком, безразлично взглянул на него, собирая тампоны, йод, инструменты. Японцы вышли, и дверь со скрежетом закрылась, прогремел засов, и кругом стало тихо.

    – О ужас! – стонал Стульбицкий. – Я не выживу, товарищ Борилка! Что за изверги, что за изверги! Неужели человечество никогда не накажет их?

    Вечером им принесли вареного серого риса и по чашечке подсоленной воды. Стульбицкий не прикоснулся к еде и лишь с жадностью выпил воду. Скоро его, однако, вырвало, и он упал в обмороке. Через сутки он умер. Напрасно Борилка стучал в дверь и звал санитара, когда сердце Стульбицкого стало останавливаться, – за дверью слышались лишь ровные, спокойные и размеренные, как удары маятника, шаги часового. Стульбицкий умер поздно вечером, а дверь камеры открылась лишь утром, и только тогда был вынесен покойник.

    – Помните, злодеи, вам придется расплачиваться своими головами за его жизнь! – кричал Борилка вслед жандармам, уносившим тело Стульбицкого.

    Каждую минуту он ждал нового вызова на допрос и расправу к Кувахара. Он, конечно, не знал, что в мире происходят события, несущие освобождение из таких же карцеров сотням и тысячам таких же, как он, узников. Но он словно был услышан там, на родной, земле; через сутки с небольшим после смерти Стульбицкого на головы преступной японской военщины обрушились удары возмездия на всем протяжении маньчжурской границы.

    В ожидании нового допроса Борилка готовился к последнему сражению: у него было рассчитано все для того, чтобы убить Кувахара и этим отомстить за себя и за товарищей. Сделает он это просто: прикинется лояльным, согласится подписать акт и вообще будет соглашаться со всем, что ему предложит Кувахара. И когда ему развяжут руки, он будет знать, что делать: либо вырвет винтовку у жандарма, либо пистолет у самого Кувахара. Первая пуля будет для врага, вторая – для себя. Это легче, чем медленная мучительная смерть в застенке.

    И вот гремит засов, дверь со скрежетом открывается, яркий дневной свет из коридора врывается в камеру, „Так. Это на допрос, – четко работает мысль. – В такое время не приносят ни воду, ни рис“. По телу, как электрический ток, пробегает легкая знобящая дрожь, но Борилка усилием воли унимает ее и бодро встает на ноги. Итак, он готов. И хотя ему больно двигать мускулами лица, он отвечает чем-то вроде улыбки на улыбку Хаттори, появившегося в дверях.

    – Пожалуйста, собирайтесь, господин Борилка. – приветливо говорит Хаттори.

    – Есть собираться. Господин подполковник приглашает?

    – Нет, к господину генералу поедете.

    „Ого, – подумал Борилка, – если подполковник проломил голову, то уже генерал наверняка печенку отшибет. Но, пожалуй, и с ним можно сыграть трали-вали“.

    В голове кружилось, но он старался идти как можно бодрее и веселее. Он ожидал, когда его остановят, чтобы связать руки, но жандармы – один впереди, другой позади – провели его по всему коридору и через прихожую – на улицу. Неподалеку от крыльца стояла санитарная машина, позади нее – грузовик с вооруженными солдатами.

    – Вот сюда, – указал Хаттори, показывая на заднюю дверцу санитарной машины.

    Дверцу открыл жандарм и подтолкнул к ней Борилку. Сунулся туда боцман – и ахнул: в машине сидели все: Андронникова, Воронков, Брич и Кэбот. Оба американца были пострижены и побриты, худы и измождены до неузнаваемости. Не лучше выглядели Андронникова и Воронков, но они держались бодрее.

    – Ну, что, расстреливать везут? – прошепелявил боцман побитыми и завязанными губами, залезая в машину.

    – Боже мой, что они с вами сделали?! – кинулась навстречу ему Андронникова, чтобы помочь взобраться в машину. – Вас пытали?

    – Ничего, мы еще повоюем, – глухо басил сквозь бинты Борилка. – Ну, живы пока? – он пожал каждому руку. – И даже не биты? Повезло вам. Только, наверно, ненадолго. Э-эх, молодец, Иннокентий Петрович! Как он, не слышно?

    – Слышно, слышно, милый Борилка, жив и в безопасности наш Иннокентий, – горячо шепнула ему на ухо Андронникова. При этом глаза ее сверкнули таким веселым, живым и затаенным огоньком, а голос был таким необычным для этой сдержанной девушки, что Борилке не нужно было особых доказательств насчет того, что Андронникова влюблена в отважного разведчика.

    В день посещения солдатом Комадзава партизанской базы Грибанов написал письма не только Кувахара и Цуцуми, но и небольшую записку своим друзьям, опасаясь, что в будущем он уже никогда не сможет подать им живую весточку о себе. Записка была передана Воронкову и Андронниковой подпоручиком Хаттори, который довольно часто бывал у них сначала по заданию Кувахара, потом по заданию Гото.

    Между прочим, в записке Грибанова было сказано:

    „Дорогие друзья! Вынужден был бежать, оставив вас. Иначе мне была бы крышка: Кувахара, стервец, узнал меня и стал принуждать перейти в японскую разведку. В случае отказа обещал вырвать мне язык, выколоть глаза, а потом четвертовать. Такая перспектива будет, вероятно, обещана и вам. Но вы держитесь. Я предупредил Кувахара и самого командующего об их ответственности за вашу судьбу. Сейчас изыскиваю средства подать весточку о нас на Родину. Думаю, что изыщу. На переводчика Хаттори можно положиться, – я имею на этот счет неопровержимые доказательства. Товарищи, с которыми я нахожусь и которые помогают мне, ручаются за него. Держитесь стойко!“

    Далее были подчеркнуты слова:

    „Только для Нади“.

    Ниже шел следующий текст:

    „Милая Наденька! Не знаю, доведется ли нам встретиться вновь. Чтобы Вы знали, – пусть, может быть, и не имеет это для Вас существенного значения, – я любил и люблю Вас. Эти слова слишком мало значат, чтобы выразить все, что делается в моей душе. Это чувство очень помогало мне все время и помогает сейчас. Крепись, милая! Я сделаю все, чтобы спасти вас всех. И. Грибанов“

    О том, сколько пережил подпоручик Хаттори с того момента, когда получил от Комадзава эту записку и пока передал ее адресатам, слишком долго было бы рассказывать. Он носил записку под стелькой сапога – так посоветовал Комадзава. И ему казалось, что подошва левой ноги горит, а нога почему-то отличается от правой, и Хаттори казалось, что все это замечают и с подозрением всматриваются в его левый сапог. Когда представилась возможность навестить русских пленников, он долго метался в поисках уголка, где бы можно было разуться и достать записку, так как считал опасным снимать сапог в комнате заключенных, боялся вызвать подозрение жандармов. А когда записка, наконец, была вручена по адресу, он почувствовал огромное облегчение. Он убедился в своих способностях не только размышлять, а и действовать!

    Сейчас он был рад, что поручик Гото сел не в санитарную машину, а в кабину грузовика, на котором заняла место вооруженная охрана. Хаттори оказался один среди русских и американцев. Здесь можно было свободно разговаривать.

    – Куда нас везут? – спросил его Борилка, как только наглухо закрылась дверь.

    – Господин генерал приказал создать вам хорошие условия, вы будете жить при штаб-квартире, – с готовностью ответил Хаттори.

    – Как думаете, это правда? – недоверчиво спросил Борилка у Андронниковой и Воронкова.

    – Правда, правда, – горячо прошептала ему на ухо Андронникова. – Наши в Маньчжурии начали военные действия против Японии…

    – Да ну?! Когда?

    – Тише, – прошептала возле его уха Андронникова. – У вас кровь на губах, прижмите рукой. Хаттори сказал, что нынешним утром… Здорово, правда?

    Боцман молча пожал руки Андронниковой и Воронкова.

    Пока они доехали до распадка у южного подножия вулкана Туманов, где в глубине под тенью густого смешанного леса находилась штаб-квартира командующего, Борилка знал уже обо всем, что произошло на острове пока он сидел в одиночном карцере: о письмах Грибанова и антивоенных листовках, о походе Комадзава на партизанскую базу и о неудавшейся попытке совершить облаву на Грибанова, об отстранении Кувахара от должности и о военных приготовлениях в гарнизоне.

    – О це добре! – крякнул он, когда открылась дверь и поручик Гото приказал всем выходить.

    Окруженные двадцатью солдатами, державшими винтовки наперевес, они бодро двинулись по бетонированной тропе к распадку.

    – Посмотрим, что еще тут нам приготовили, – пробасил Борилка, косясь на жандарма, почти упиравшегося штыком ему в правый бок.

ГОТО НАЩУПЫВАЕТ СЛЕД 

    Уже пять дней шла война на полях Маньчжурии, а в гарнизоне острова Минами стояла беспокойная тишина – настороженная, чреватая опасностями. Так бывает на японских островах, когда из южных морей стремительно движется могучий тайфун и вся природа замирает в оцепенении перед неотвратимостью катастрофического бедствия. У амбразур дотов „лисьих нор“, что ведут от главных укреплении к прибрежным обрывам, на наблюдательных постах вулкана Туманов и Северного плато бдительно несли службу сотни людей. Траншеи и подземные казематы, опоясавшие все Северное плато, ни на одну минуту не оставались пустыми: днем и ночью в них дежурили сменные части гарнизона, готовые встретить и отразить первый удар.

    Каждый день из Маньчжоу-го поступали сообщения одно другого тревожнее. Как ни старались авторы этих сообщений затушевать факт поражения Квантунской армии, он становился все очевиднее даже для самого не сведущего в военном деле человека, а тем более для генерал-майора Цуцуми. Уж если войска день за днем отходят по тридцать-пятьдесят километров, почти не задерживаясь, да еще по всем основным направлениям, то военному специалисту не требуется объяснений того, что происходит. У Цуцуми было подозрение, что японских войск вообще уже нет на главных направлениях. Они либо истреблены, либо взяты в плен.

    Это была катастрофа. Цвет, гордость японских вооруженных сил – почти миллионная Квантунская армия, по-видимому, уже не существовала, и смешно было бы думать, что десятитысячный гарнизон острова Минами или даже вся стотысячная армия „архипелага тысячи островов“ могут спасти нацию. Национальная катастрофа становилась для генерала Цуцуми реальным фактом.

    И не удивительно поэтому, что, думая о своей личной судьбе, генерал возлагал теперь надежды не на Квантунскую армию и его величество императора Хирохито, а на взвод жандармерии и его командира поручика Гото, – нужно было думать о спасении собственной шкуры, а для этого изловить и уничтожить Грибанова. Каждое утро (потому что ищейки Гото действовали главным образом ночью) командующий вызывал к себе жандармского поручика Гото и требовал обстоятельного доклада, стараясь, между прочим, создать ему все условия для проявления полной инициативы и свободы действий. И когда на одном из докладов поручик попросил выделить ему дополнительный взвод солдат и десантную баржу, командующий немедленно выделил эти подкрепления.

    Получив свободу действий, с мечтами о капитанском звании, о награде и обещанных деньгах, поручик Гото развил поистине бурную деятельность. При этом он не давал пощады жандармам.

    Он начал с того, что на ночь установил секретную слежку за каждой тропинкой, уходящей куда бы то ни было с главной базы. Три секретных поста было установлено у главной дороги, что ведет в долину Туманов, один пост – на берегу моря, возле устья речки, и один – ночной и дневной – возле того места, где обычно удили рыбу Комадзава и Хаттори. Помимо этого, он выслал одно отделение жандармов в район расположения неохраняемых резервных складов – к югу от долины Туманов. Группа из трех человек, вооруженных биноклями, была послана на вулкан Хатараку. Задача обеих групп состояла в том, чтобы скрытно и внимательно изучить местность. Каждой группе была выделена полевая радиостанция.

    Эти мероприятия осуществлялись в глубокой тайне, и подпоручик Хаттори, разумеется, ничего не знал о них. А между тем он в это время был сильно обеспокоен: на партизанской базе не знают об отмене облавы охотников, о начале боевых действий Советской Армии в Маньчжурии и о поражениях Квантунской армии, а стало быть, о возможной высадке в скором времени десанта на Минами. Предчувствие скорой свободы окрыляло Хаттори, пробуждало в нем желание действовать.

    Он несколько раз делал попытки встретиться с Комадзава. Тот подсказал бы, как понимать новые события и что теперь необходимо делать. Но Комадзава все время был занят перевозкой боеприпасов с главной базы к Северному плато, и с ним невозможно было встретиться. И Хаттори решил действовать один.

    В воскресенье 12 августа он был свободен и отправился на рыбалку. Не застав Комадзава на обычном месте, он решил сам отправиться к вулкану Хатараку. Ведь смог же Комадзава сходить туда и встретиться с партизанами. Почему же он, Хаттори, не может сделать это? Из рассказов Комадзава он знал примерное расположение базы и примерный, маршрут до нее.

    Немаловажное значение в этом решении Хаттори имело и то, что в нем все больше пробуждалось чувство потребности совершить героическое. Он чувствовал себя способным на подвиг после того, как вошел в контакт с русскими пленниками и выполнил просьбу Грибанова.

    На рыбалке он даже не стал разматывать удочки! Проверив дупло и ничего не обнаружив там, Хаттори стал собираться в путь. Он запрятал удочки в зарослях, разделся, перебрел речку там, где переходил ее Комадзава, и углубился в лес. Стояла солнечная ветреная погода, но в лесу было душно, так как ветер пробегал лишь по макушкам деревьев. Хаттори снял китель, но и в рубашке было жарко, он скоро вспотел. Непривычный к длительной ходьбе, он быстро стал уставать и все чаще присаживался отдохнуть. Когда он добрался до плато, представлявшего собой высокоподнятую огромную террасу, изрытую оврагами, и увидел во всем величии вулкан Хатараку километрах в десяти к югу, то оробел. До вулкана было далеко, а Хаттори уже сильно устал. А главное, ему стало боязно: не кончится ли все это плохо? Но в конце концов он преодолел малодушие и продолжал путь к вулкану.

    Около полудня Хаттори подошел к теплому пруду, что рядом с нагромождением каменных глыб. Все приметы местности совпадали с тем, что говорил ему о них Комадзава. Однако он не обнаружил главного – людей, даже следов их. Как и Комадзава в свое время, он разулся и опустил ноги в теплую воду, пахнущую сероводородом. Напрасно он прислушивался и всматривался в склоны распадка, в заросли кустарников, вокруг не было никаких признаков присутствия человека.

    Прошло уже около полутора часов, как он находился здесь. Он просушил на камнях одежду, вдоволь належался, подставляя солнцу то спину, то живот, дважды выкупался в озерке и собрался уходить, как вдруг услышал голос, донесшийся откуда-то сверху, со стороны нагромождения каменных глыб:

    – Здравствуйте, господин переводчик!

    – Ха! – воскликнул Хаттори, запрокинув голову кверху. – Кто там?

    – Это я, Ли Фан-гу. Помните меня?

    – О, господин Ли Фан-гу, конечно помню! Я пришел к вам, чтобы сообщить очень важное.

    – Вы одни?

    – Да. Господин Комадзава не может прийти. Спускайтесь, пожалуйста, у меня очень мало времени. О, да вы в японской форме! – воскликнул Хаттори, когда Ли Фангу, прихрамывая, спустился вниз и подошел к нему.

    Они долго жали друг другу руки. Хаттори сильно волновался. Он спешил сообщить обо всем важном как можно скорее. Когда он кончил свой доклад. Ли Фан-гу спросил:

    – А скажите, кто назначен на место Кувахара?

    – Его функции поделены между самим командующим и поручиком Гото.

    – А вы уверены, что поиски сбежавшего русского товарища не ведутся?

    – Мне ничего не известно о них. После отмены облавы, кажется, ничего нового не предпринималось.

    – Хорошо, господин переводчик, – Ли Фан-гу внимательно, пристально посмотрел ему в глаза. – Спасибо за сообщение. Все вами сказанное мы учтем.

    – Какое задание можете дать мне и что требуется от меня на случай десанта на остров? – спросил Хаттори.

    – Ваша главная задача – сделать все, чтобы остались в живых русские и американские пленные. И еще одно: вы сможете писать и разбрасывать листовки в гарнизоне?

    – Это очень опасно, но я постараюсь. Скажите, о чем следует писать в листовках?

    – Призывайте солдат бороться против войны, а когда начнет высаживаться десант, призывайте сдаваться в плен советским войскам, чтобы избежать лишнего кровопролития, чтобы ускорить конец войны… А теперь отправляйтесь обратно и больше не приходите сюда. Мы сами свяжемся с вами, когда нужно. То же передайте и Комадзава.

    Они попрощались. Ли Фан-гу, поднявшись к товарищам, лежащим в засаде на каменных глыбах, долго смотрел из-за камней вслед уходящему Хаттори.

    Подпоручик еще никогда не испытывал такого прилива энергии, как сейчас. Сознавая, как рискованно и опасно все то, что ему предстояло делать, он вместе с тем чувствовал, как его все больше захватывает бунтарский азарт. Он острее стал воспринимать все окружающее, зорче смотреть кругом. У него даже походка стала уверенней.

    Солнце клонилось уже к закату, когда Хаттори, усталый, голодный, перешел речку. На закате солнца он вытащил свои удочки и, превозмогая ломоту в ногах и во всем теле, двинулся на главную базу, в офицерскую столовую. С жадностью проглотив свой обед, он вышел на плац, чтобы поискать попутную машину в сторону Генеральского распадка. Но машины не оказалось, и он двинулся пешком.

    В сумерках он присел отдохнуть на камне возле интендантских складов, как вдруг возле остановилась санитарная машина, ослепив его ярким светом фар. Решив, что шофер остановил машину, чтобы забрать по пути его, Хаттори, обрадованный вскочил на ноги, но тут же почувствовал неладное: прямо к нему от машины шли два вооруженных жандарма, а впереди них сам поручик Гото с пистолетом в руке.

    В груди Хаттори сразу стало холодно, будто вместо сердца там был кусок льда. Винтовки в руках жандармов были направлены штыками на него. Его заставили поднять руки и тут же обыскали, забрав все документы и бумаги.

    – Не вздумай убегать, подпоручик, будешь убит на месте, – со злорадством прохрипел поручик Гото. – Ты арестован. Шагай к машине, да поживее. Ничего, что прошел много, я не посылал тебя туда.

    Ноги подпоручика Хаттори заплетались и едва держали его тело, кисти рук, поднятых над головой, свисали.

    – Я буду жаловаться господину командующему. – лепетал он дрожащими губами, – вы не имеете права так обращаться с офицером…

    – Ха, господин командующий сам приказал арестовать тебя и посадить в карцер!

    Его посадили в глубину машины, к кабине шофера, а у дверцы уселись два жандарма, сбоку – сам Гото, не выпускавший из руки пистолета.

    Скоро он был доставлен в штаб-квартиру командующего и заключен в тесную каморку одиночного карцера.

    До сих пор Хаттори не знал о существовании этого карцера, видимо приспособленного для пыток и истязаний: пол был цементирован и прикрыт лишь тонкой циновкой, вдоль стены стояла широкая дубовая скамья, в углу виднелась цепь с ручными и ножными кандалами. Одним концом цепь была прикована к стене. Жандармы быстро и ловко надели на руки и на ноги Хаттори кандалы, и дверь захлопнулась. Стало темно, как в подземелье.

    Несмотря на страшную усталость во всем теле, Хаттори не смог не только уснуть, но даже хоть на минуту забыться. Нервы были напряжены до крайности; от ужаса предстоящих пыток шевелились волосы на голове. Чего только не передумал подпоручик Хаттори в те часы, пока ожидал допроса! Иногда он уже полностью решался на то, чтобы во всем чистосердечно признаться и раскаяться, только чтобы его не пытали. Но потом думал о Комадзава, которого, если он выдаст, замучают в страшных пытках, о партизанах, которых из-за него изловят и тоже уничтожат вместе с русскими и американцами. Это было невыносимо. Думал он и о том, чтобы найти средство покончить жизнь самоубийством. Но как это сделать, когда у него даже руки закованы? Он когда-то слышал, что если перетянуть туго палец и прекратить туда доступ крови, то в пальце образуется трупный, яд, и если затем снять нитку или веревку, то произойдет заражение крови и человек умрет. На этом способе и остановил свой выбор Хаттори, оставив его на тот случай, когда положение окажется безвыходным.

    Хаттори не помнил даже примерно, сколько прошло времени, пока за ним пришли, – ему казалось, что он просидел вечность. Кандалы с него сняли, руки связали назад, ноги подвязали. В кабинете генерал-майора Цуцуми, куда его привели жандармы, кроме командующего, находился поручик Гото. Хаттори приказали сесть на стул за столик напротив Гото, развязали ему руки. Этого столика раньше не было в кабинете командующего.

    – Я опечален, подпоручик, что мне приходится объясняться с вами при таких обстоятельствах, – заговорил генерал-майор Цуцуми. – Я обращаюсь к вашим патриотическим чувствам японского офицера и к благоразумию: расскажите честно обо всем, что у вас произошло сегодня и что за миссия, с которой вы ходили к вулкану Хатараку.

    – Я ходил туда лечить ноги, господин командующий, – слабым голосом отвечал Хаттори. – Я слышал, что там есть хороший сернистый источник, и решил воспользоваться им.

    – Но такие источники имеются совсем рядом, неподалеку от этого места, у подножия вулкана Туманов. Разве вы не знали о них?

    – Знал, но мне говорили, что источники вулкана Хатараку обладают более сильными целебными свойствами.

    – Назовите человека, который вам говорил об этом.

    – Я уже не помню, господин командующий, от кого слышал, это было давно…

    – Поручик Гото, продолжайте допрос.

    Поручик Гото цепко схватил левую руку Хаттори и так дернул его к себе, что тот охнул и грудью навалился на столик, разделявший их. Таким же бесцеремонным и быстрым движением Гото поставил кисть Хаттори на ребро, вложил между безымянным и средним пальцами карандаш и сжал все пальцы.

    – О, а-ах! – вырвалось из груди Хаттори. Потом длинный почти животный крик: – О-о-а-а-у…

    – Отвечай правду господину командующему, – прохрипел надсадно Гото.

    – Не мучайте! Может быть, я вспомню… – простонал Хаттори.

    – Хорошо, отпустите, – кивнул генерал. – Теперь прошу ответить на второй вопрос: кто был человек, с которым вы встретились там?

    – Это был незнакомый мне японский солдат. Он вышел ко мне и спрашивал, что я здесь делаю. Я подумал, что это был патруль.

    – Он был вооружен?

    – Нет, винтовки у него не было.

    – О чем вы говорили с ним?

    – О погоде, о войне.

    – Он называл вам свое имя?

    – Называл, но я забыл его.

    – Ну, хорошо, прошу вас, подпоручик, до завтрашнего утра вспомнить имя того, кто вам говорил о целебных источниках вулкана Хатараку, а также имя солдата, с которым вы разговаривали, и подробное содержание этого разговора.

    Генерал-майор Цуцуми приказал Гото остаться в кабинете, а Хаттори отвести снова в карцер.

    – В течение ночи, в крайнем случае первой половины завтрашнего дня, – сказал он жандармскому поручику, – свяжитесь по рации с вашим постом на вулкане Хатараку. Не исключена возможность, что это был действительно один из трех ваших солдат, поскольку ваш агент не сумел точно разглядеть его.

    – Господин командующий, мои солдаты проинструктированы так, что они должны сообщать о каждом человеке, которого встретят в лесу. Для меня непонятно, почему они молчат со вчерашнего полдня, когда передали последнее сообщение с вершины вулкана о том, что пока ничего не обнаружено. Может быть, что-нибудь случилось с радиостанцией?

    – Завтра утром, поручик, отправьте туда группу солдат с унтер-офицером во главе и точно выясните, что знают на посту о появлении там подпоручика Хаттори.

    Однако прежде чем успел поручик Гото отправить на вулкан Хатараку отделение жандармов, произошли события, которые внесли существенные поправки в намерения командующего и жандармского поручика.

    Рано утром радист принес поручику Гото только что принятую радиограмму с поста на вулкане Хатараку. В ней сообщалось, что пост обнаружил сбежавшего русского к юго-западу от вулкана Хатараку и теперь преследует его. Беглец пробирается в сторону охотского побережья, в направлении бухты Трех Скал. По мнению поста, он будет там к вечеру, и было бы неплохо к этому времени выслать в бухту десантную баржу с подкреплением. Пост сделает все, чтобы не упустить русского из виду, и будет через каждый час сообщать о своем местонахождении.

    Прочитав радиограмму, поручик Гото едва не подпрыгнул в кресле.

    – О, ха! – воскликнул он. – Молодцы!

    Он не чуял под собой ног, направляясь по тропе распадка на очередной утренний доклад к командующему. Массивная тяжелая его физиономия была красной от радости и расплывалась в широкой улыбке, когда он протягивал генерал-майору Цуцуми радиограмму.

    – Вы уверены, поручик, что эта радиограмма передана именно вашим постом? – спросил командующий, держа перед собой бумажку. – Не провокация ли это?

    – Уверен, господин командующий, – одним дыханием выпалил Гото. – Первое и последнее слова – пароль.

    – Вот как! Значит, мне правильно говорили о вас, как о хорошем офицере. Завтра, надеюсь, я буду иметь счастье представить вас к награде и капитанскому званию.

    От этих слов лицо Гото еще больше покраснело и расплылось в улыбке.

    – Что же вы предлагаете сейчас?

    – Я прошу разрешения взять одну десантную баржу и дополнительно к моему неполному взводу, так как люди находятся на постах, выделить взвод солдат, чтобы этими силами я мог окружить со всех сторон ту территорию, на которой находится русский. Кроме того, я захвачу с собой полевую радиостанцию, чтобы непрерывно поддерживать связь с постом и на протяжении всей операции точно знать о местонахождении моего поста и скрывающегося русского. Всей операцией до конца я буду руководить лично.

    – Превосходно, поручик. Отправляйтесь и начинайте действовать. Пока вы доедете до базы, вас уже будет ожидать взвод солдат и лучшая десантная баржа.

    „Кажется, я не ошибся, – с удовлетворением подумал генерал, выпроводив жандармского поручика, и облегченно вздохнул. – О Аматэрасу-Оомиками, помоги!“