Текст книги "Тайна Красного озера. Падение Тисима-Ретто"

Автор книги: Александр Грачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)

    – Скажите господину японскому офицеру, что в нашей шлюпке ни у кого оружия не было. По-видимому, господин офицер введен в заблуждение какими-то другими, неизвестными нам обстоятельствами насчет оружия в нашей шлюпке.

    Подполковник Кувахара, выслушав Грибанова, стал хмурым прежде, чем переводчик перевел ему слова Грибанова, и тем выдал свое знание русского языка. Вообще эта комедия с переводчиком сильно забавляла Грибанова. Оба собеседника отлично владели японским и русским языками и оба искусно притворялись. И главное – оба знали об этом!

    Кувахара было нелегко скрывать свое разочарование: он начинал понимать, что не эти русские обстреляли подводную лодку, а, значит, те, кто стрелял, скрылись.

    Некоторое время подполковник сидел молча, что-то обдумывая, потом попросил, чтобы „господин Чеботин“ рассказал все, что ему известно о китайцах, которые, по свидетельству русских, отправленных в Токио, были подобраны на море; что сообщили эти китайцы, сколько их было и кто были два японца, находившиеся вместе с китайцами.

    Если бы подполковник Кувахара мог догадаться, что сейчас он попал впростак перед русским разведчиком, он бы никогда не простил себе этой оплошности. В самом деле, он открыл противнику то, о чем прежде тот лишь догадывался! Основываясь на ложном убеждении, что „господин Чеботин“ верит в несуществующих русских, якобы уже отправленных в Токио, он прямо сказал об осведомленности японского командования относительно китайцев, подобранных советским пароходом. Далее он сообщил о том, чего не знал Грибанов, – о двух японцах, по-видимому присоединившихся к восставшим. Наконец он разъяснил то обстоятельство, что японское командование обеспокоено судьбой китайцев и двух японцев из соображений сохранения тайны укреплений. А все вместе взятое говорило о том, что японское командование больше всего интересуется вопросом: знают ли русские о существовании укреплений?

    – Да, я знаю о том, что пароход подобрал большую группу китайцев, – сказал Грибанов переводчику. – Но сколько их было, откуда они взялись, мне ничего не известно. Кажется, были среди них и два японца, – соврал на всякий случай Грибанов, – но кто они и откуда, я также не знаю, потому что слышал о них на пароходе, но не видел их в лицо.

    – По данным наших патрулей, – снова заговорил Кувахара, – а также по показаниям соотечественников господина Чеботина, их пароход потоплен американской подводной лодкой. Видел ли господин Чеботин эту подводную лодку? И сможет ли он подписать акт, составленный японскими властями? Это необходимо для того, чтобы предупредить возможное недоразумение в отношениях между Россией и Японией, так как американские разбойники совершили этот пиратский акт в наших территориальных водах. Чтобы предупредить нежелательный конфликт между нашими странами, мы должны действовать сообща. Поэтому я и прошу подписать акт о том, что советский пароход потоплен американской подводной лодкой.

    „Ага, боишься!“ – со злорадством подумал Грибанов. Выслушав очень длинный, но, как всегда, точный перевод, он склонил голову, развел руками, делая вид, что недоумевает.

    – Я думаю, – сказал он Хаттори, – что господину японскому офицеру должно быть понятно, как трудно узнать темной ночью подводную лодку, которая к тому же находится на большом расстоянии. Разумеется, я не знаю, чья это была подводная лодка. По этой же причине я не могу подписать и акта. А вдруг это английская, а может быть и немецкая бродячая подводная лодка?

    Подполковник Кувахара долго и внимательно смотрел на Грибанова. В темных проницательных глазах его советский разведчик видел скрытую и напряженную работу мысли и вместе с тем закипающую злость. Решительно положив руки на стол, он взял карандаш и быстро заговорил, постукивая карандашом по столу.

    – Переведите господину Чеботину, что я недоволен ни одним из его ответов. Я прошу его подумать об этом. Объясните ему, что такие нелояльные ответы приведут только к тому, что он долго не сможет попасть на родину. Во всяком случае до тех пор, пока японское командование не получит достаточно четких и ясных ответов на поставленные мной вопросы. И напомните господину Чеботину, что он и его друзья задержаны на японской территории, а это значит, что японские власти имеют все права обращаться с ними не как со спасенными, а как со шпионами, проникшими с враждебными целями на территорию суверенного государства.

    Когда Хаттори перевел это заявление Кувахара, тот встал и решительно стукнул по столу карандашом.

    – Я больше не имею вопросов.

    Грибанова увели, но не в здание офицерского собрания, а в жандармерию. Там его поместили в одиночном карцере и дверь закрыли на засов.

    Следующим вызвали на допрос Воронкова. Журналист забеспокоился, не встретив Грибанова ни по пути, ни в кабинете подполковника Кувахара. Он начинал нервничать.

    – Скажите, а куда делся наш товарищ Чеботин? – спросил он переводчика, когда его усадили против Кувахара.

    – Это мне неизвестно, – сухо и лаконично ответил Хаттори.

    Вопросы Воронкову задавались по сути те же, что и Грибанову, и ответы его были в основном такими же. Отличались они, может быть, лишь тем, что Воронков вел себя более беспокойно, чем Грибанов. А когда подполковник Кувахара пригрозил, что он будет квалифицировать русских как шпионов, „проникших с враждебными целями на территорию суверенного государства“, Воронков не сдержался, с негодованием посмотрел на Кувахара и с горячностью сказал переводчику:

    – Переведите этому господину: такого отношения лично я не ожидал. Что бы вы ни делали со мной, я никогда не подпишу акта о том, чего не видел и чего не знаю. Больше я ничего не имею прибавить.

    Воронкова увели обратно в здание офицерского собрания, но поместили не в прежнюю комнату, а напротив, через коридорчик, в котором находились два жандарма.

    Борилка, которого привели к подполковнику Кувахара после Воронкова, был немногословен и полностью безразличен ко всему, что происходило вокруг него. Боцман не скрывал ни фамилии своей, ни места работы, ни должности.

    – Поскольку этот господин был боцманом погибшего парохода, он должен знать все подробности о китайцах, – говорил Кувахара переводчику. – Скажите ему: я прошу описать подробно, кто как выглядел и как выглядели японцы.

    Выслушав перевод, Борилка в раздумье развел руками:

    – Ну как я могу их описать? Оборванные, худые, еле держались на ногах. А японцы сытые, хорошо одетые. Вот и все.

    Борилка отлично помнил, что ни одного японца среди китайцев не было, но, подумал он, тут, кажется, лучше сказать то, чего не было.

    Кувахара, видимо, это почувствовал и предложил переводчику:

    – Спросите: сколько было японцев?

    – Чего не знаю, того не знаю, не считал.

    – О каких он японцах говорит? – возмутился Кувахара.

    – А о каких спрашивает господин офицер? – вопросом на вопрос ответил Борилка.

    – Переведите: я накажу его, если он будет так мне отвечать.

    – Воля ваша, – безразлично сказал Борилка переводчику, выслушав угрозу.

    – Я еще раз спрашиваю: сколько было японцев и как они выглядели?

    – Ну, сколько же можно отвечать! – с удивлением посмотрел Борилка на Хаттори. – Сколько было – не считал, как выглядели – хорошо.

    – Сколько им на вид было лет?

    – Всякие были, но в темноте нельзя определить. Были вроде пожилые и вроде молодые…

    – Черт побери, да спросите его наконец, сколько их было?

    – Не считал, понимаете русское слово, не считал.

    Опасаясь, что эти шутки могут ему дорого обойтись, Борилка сказал переводчику:

    – Так думаю: человек пять было, а может восемь.

    – Спросите, почему же майор Грибанов говорил о двух японцах?

    – Я не понимаю, о каком майоре Грибанове говорит господин офицер, – в недоумении поднял брови Борилка.

    – Тот, кого я вызывал первым.

    – Господин офицер имеет в виду шкипера Чеботина?

    – Это в конце концов не имеет значения, пусть будет Чеботин. Он говорил о двух японцах-офицерах. Его слова подтвердил господин Сухоруков.

    – Не знаю, может быть, офицеров и в самом деле было два, я на это не обратил внимания…

    И проницательный Кувахара понял, что снова попал впросак.

    – Спросите у этого дурака, – сказал он переводчику, – что он может сказать о подводной лодке, которая потопила их пароход?

    Выслушав вопрос, Борилка снова развел руками:

    – А что о ней сказать? Подводная лодка как подводная лодка. Ахнула нас – и пароход ко дну.

    – Чья она? – тихо спросил подполковник.

    – А черт ее батьку знает, – равнодушно ответил Борилка. – В темноте разве разглядишь?

    Выслушав разъяснение Кувахара, что подводная лодка была американской и что это подтверждено русскими уже отправленными в советское посольство в Токио, Борилка безразлично сказал:

    – Раз вам известно, что американская, стало быть американская. Я же не видал ее. Вам лучше знать.

    Но подписать акт решительно отказался.

    – Как же я могу? А вдруг она не американская? Мировой скандал!

    – Объясните ему, – с мягкой улыбкой проговорил подполковник, – что десять русских уже подписали акт и благодаря этому уже отправлены в Токио и, может быть, уже на родину выехали.

    – Ну что ж, – сказал Борилка, – значит, они видели. А я не видел. Да и то сказать: если десять человек подписали, удостоверили, зачем же мне подписывать человеку, который не видел лодку?

    Борилку отправили в то помещение, куда отвели Воронкова.

    – Не то дурак, не то хитрец, не поймешь, – отплевываясь, говорил Кувахара, когда за боцманом закрылась дверь.

    И вот в кабинете Стульбицкий. Красновато-бурая жесткая бороденка его заметно вздрагивает, тонкие жилистые пальцы трясутся, и он все время прячет их. На выпуклом широком лбу – легкая испарина.

    – Профессия? Ученый-географ. Да, из Москвы. Направлялся на Камчатку с заданием Академии наук. Ученые труды? Да, имею девять печатных работ. Две находятся в ведомствах. О чем? Могу охарактеризовать… Которые в ведомствах? Те являются государственной тайной. Нет, нет, о них я ничего вам не скажу, и не спрашивайте об этом, я дал подписку о неразглашении тайны.

    Подполковник Кувахара понимающе улыбался: дескать, уважаю, тайна есть тайна, и я не намерен ее у вас выпытывать.

    – Спросите этого господина, – обратился он к переводчику, – давно ли он знает майора Грибанова?

    Стульбицкий заметно вздрогнул.

    – Как, как вы сказали? Майора Грибанова? Что-то не припомню такой фамилии.

    – Спросите, как фамилия этого высокого блондина, которого я вызывал первым?

    Географ настороженно посмотрел на подполковника Кувахара, потом перевел взгляд на переводчика.

    – А-а-э, гм, – промычал он. – Тот высокий? Знаете ли, я плохо с ним знаком… О, вспомнил, Чеботин! Так он, по крайней мере, представлялся, когда знакомились в шлюпке. Да, да, Чеботин. Нет, зачем же говорить неправду, – Чеботин.

    – Спросите его, – с нескрываемым интересом попросил подполковник переводчика, – бывал ли он в Америке и говорит ли по-английски?

    – Нет, в Америке не бывал, английского языка не знаю. Немецким владею свободно.

    – Что он думает о том, кто потопил их пароход?

    – Э-э, гм, – промычал Стульбицкий, прикоснувшись пальцами к бородке. – Было темно, знаете… В этих условиях невозможно было разглядеть… Я полагал, что это ваша подводная лодка. Но может быть я ошибаюсь?

    – Объясните господину Стульбицкому, что японские вооруженные силы никогда бы не могли совершить такое злодеяние. Нами установлено, что это американская подводная лодка. Скажите ему, что этот факт нами установлен документально.

    Стульбицкий с напряженным вниманием выслушал переводчика.

    – В таком случае, я беру свои слова обратно, – сказал он, приложив руку к груди. – Да, это такое злодеяние, которое не вмещается в сознании цивилизованного человека. И что же, простите, она безнаказанно ушла?

    – Да, она ушла в Тихий океан. Скажите ему, что я прошу его подписать акт о злодеянии американцев.

    Подполковник Кувахара на этот раз не сказал, что акт уже подписан десятью мнимыми русскими.

    – Видите ли, господин офицер, – начал Стульбицкий, – если бы я сам лично имел на руках достаточно убедительные доказательства этого, я бы охотно подписал, но я пока не вижу таких доказательств…

    – Хорошо, передайте господину Стульбицкому, – сказал довольный Кувахара, – что эти доказательства будут ему представлены в ближайшие дни. И тогда, я надеюсь, он подпишет акт?

    – Да, да, непременно, – с удовлетворением закивал головой Стульбицкий.

    Затем начался разговор о китайцах и мнимых японцах, подобранных „Путятиным“ незадолго до его гибели. Но Стульбицкий ничего не мог прибавить к тому, что уже сообщили Грибанов, Воронков и Борилка. Тем не менее подполковник Кувахара остался доволен разговором со Стульбицким. Он приказал поместить ученого-географа в ту же комнату, где все русские находились до этого. Но прежде оттуда увели на допрос Андронникову. При этом было сделано так, чтобы Андронникова не могла встретиться со Стульбицким.

    Андронникова вошла в кабинет подполковника Кувахара гордой и независимой походкой. На ней была офицерская шинель внакидку, пышной копной вились русые шелковистые волосы, левая рука на перевязке. Рослая, стройная, полнощекая, со слегка похудевшим смугло-розовым лицом, она выглядела красавицей. Кувахара отметил это про себя и с удивлением подумал о том, почему не обратил внимания на эту красавицу в комнате дежурного жандарма. Сейчас он встал и вышел из-за стола навстречу.

    – Переведите: мне приятно познакомиться с русской девушкой, офицером, отрекомендуйте меня и попросите, чтобы она тоже представилась.

    Говоря все это переводчику, Кувахара, маленький, почти по плечо девушке, подошел к ней, галантно протянул руку и держал ее продолговатую изящную ладонь до тех пор, пока Хаттори переводил сказанное.

    – Военврач капитан Андронникова, Надежда Ильинична, – холодно сказала девушка.

    Не выпуская ее руки, подполковник подвел Андронникову к креслу и усадил: он старался казаться приятным.

    – Переведите госпоже Андронниковой, что долг службы, понятный ей, как офицеру, вынуждает меня разговаривать с ней не о прелестных предметах, а о суровом военном деле. Я прошу поверить, что все мои вопросы продиктованы служебной необходимостью.

    Как ни блистал подполковник Кувахара своими изящными выражениями и знаками сочувствия к Андронниковой по поводу лишений и испытаний, выпавших на ее долю, девушка продолжала оставаться строгой, равнодушной и немногословной. На все вопросы она отвечала коротко и сухо, на подполковника почти не смотрела.

    Только после вопроса о том, оказывала ли она медицинскую помощь подобранным на море китайцам, Андронникова с негодованием заявила Хаттори:

    – Переведите этому господину, что вопрос его не относится к теме нашего разговора и он не имеет права запрещать или разрешать мои действия как советского врача. Да, оказывала помощь и считаю, что в этом мой долг. Я прошу, чтобы он сказал мне, зачем меня пригласили сюда? Я плохо чувствую себя и требую, чтобы меня оставили в покое и быстрее отправили нас на родину.

    На подполковника Кувахара эти слова подействовали отрезвляюще. Губы его нервно передернулись.

    – Скажите ей, – обратился он подчеркнуто высокомерным тоном к переводчику, – что я не советую ей вести себя так. Я хочу напомнить ей, что нам еще неизвестно, как они попали на территорию Японского государства. Не исключена возможность, что они оказались на нашей территории как советские шпионы. Мы сумеем это выяснить, и тогда пусть они пеняют на себя.

    Однако и эти слова не возымели действия на Андронникову. О подводной лодке, потопившей пароход, она не стала и слушать.

    – Если неизвестно нам, чья это подводная лодка, – резко сказала она, – то тем более ничего не должны знать о ней вы. Все ваши доказательства – чепуха! Если говорить о моем личном мнении, то вот оно: ваша подводная лодка потопила советский пароход! У вас есть еще вопросы?

    – Увести! – взревел Кувахара.

    Андронникову увели в ту же комнату, в которой поместили Воронкова и Борилку. Подпоручик Хаттори был отправлен подслушивать разговор троих русских.

    Поздно вечером Кувахара снова вызвал к себе Грибанова. Переступив порог, тот сразу понял: разговор будет „откровенный“ – в кабинете не было переводчика, а рядом с единственным креслом стоят по команде „смирно“ два жандарма с винтовками. На стуле у стены выразительный моток веревки.

    – Садитесь, господин Грибанов, – сказал Кувахара по-японски и указал на кресло. – Давайте прекратим игру втемную.

    Грибанов продолжал стоять, непонимающе посматривая на японца.

    – Вы еще считаете себя Чеботиным? – с усмешкой спросил Кувахара. – Напрасно, друг мой. Вас выдали ваши товарищи.

    Он перелистал в папке бумаги и, показывая пальцем в одну из них, сказал, подняв глаза на Грибанова:

    – Вот заявление ученого-географа Стульбицкого. Надеюсь, вам знакома эта фамилия? Уточню: это давнишний наш агент. Да, да, не удивляйтесь, вы ведь неплохой разведчик и знаете, как это бывает. Стульбицкий прямо пишет, что вы недавно сменили свою фамилию.

    Грибанов продолжал стоять молча, ни единым движением не выдавая, что слова Кувахара что-нибудь значат для него.

    – Ах, вам недостаточно этих доказательств? В таком случае, прошу взглянуть вот на это. – Кувахара подал Грибанову две фотографические карточки. На одной, старой, Грибанов был в форме капитана, на другой, свежей, был нынешний Грибанов. Существенной разницы, разумеется, не было.

    – Бросайте вашу игру, – скривился подполковник Кувахара, продолжая говорить по-японски. – Мы с вами ведь уже встречались. Помните?

    – Помню, – спокойно подтвердил по-русски майор Грибанов. При этом он сел в кресло и тяжело вздохнул.

    – Помню, вы тогда были подпоручиком. – И другим тоном: – А здорово наши поколотили тогда ваших! Как вы находите?

    – Да как вам сказать, – по-русски начал подполковник Кувахара, – это было недоразумение.

    – Ну, не скажите! – подхватил Грибанов по-японски. – А Халхин-Гол? Почти вся ваша шестая армия была уничтожена! Впрочем, с вашей точки зрения, может быть, и разгром фашистской Германии недоразумение. Не то слово, господин подполковник. Вы ведь тоже неплохой разведчик и умеете смотреть фактам в лицо.

    – Не будем обсуждать этих вопросов, – живо проговорил Кувахара по-японски. Он говорил по-японски, а Грибанов – по-русски. Так они и продолжали, каждый на своем языке. – Оставим этот разговор. Скажите, вы давно из Владивостока?

    – Не очень. А почему вас это интересует?

    – Вас переводили на Камчатку? – не отвечая на вопрос, опросил опять Кувахара.

    – Этого я вам не скажу.

    – Хорошо. А как там у вас, прибывают уже войска с запада к границам Маньчжоу-го?

    – Этого тоже не скажу. Не будем тратить времени на пустые разговоры.

    – Право, вы напрасно скрываете, майор. Нам известно… Вы не выдадите ни военной, ни государственной тайны, если скажете свое личное мнение: будут выступать советские войска против нас или нет?

    – У меня на этот счет нет личного мнения. Будет отдан приказ – войска выступят, не будет – не выступят.

    – Силы у вас большие.

    – Да, не в пример вашим.

    – Господин Грибанов, я хочу, чтобы вы правильно меня поняли. – Кувахара меланхолично откинулся на спинку кресла и закинул ногу на ногу. – Вы в моих руках. Я волен делать с вами все, что мне захочется: пытать, казнить или сделать богатым и счастливым человеком. Я предлагаю вам перейти в нашу разведку на самых выгодных условиях, то есть на таких, какие вы назовете сами. И мы отправим вас всех пятерых на родину. Хоть завтра, если сегодня вы дадите согласие.

    – Я знаю вас, как…

    – Прошу прошения, я не все сказал, – поднял ладонь Кувахара. – Но прежде вы должны нам помочь кое в чем. Во-первых, сказать правду, что вы знаете о китайцах и японцах, подобранных на море вашим пароходом, – вы ведь наверняка разговаривали с ними; во-вторых, что они рассказывали вам о пребывании в японском плену; в-третьих, кто были те двое японцев, была ли у них карта острова, добровольно ли они ушли с китайцами или их увезли насильно; в-четвертых, подписать акт о потоплении вашего парохода американской подводной лодкой. В конце концов я не требую, чтобы вы сию минуту высказали свое отношение к моему предложению, я могу дать вам трое суток на размышление.

    Подполковник Кувахара умолк и беззаботно побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Грибанов тоже молчал.

    – Есть и другой путь, – вкрадчиво, с улыбкой заговорил Кувахара. – Это одиночный карцер, кандалы, десять или пятнадцать дней пыток и вырывание языка, выкалывание глаз и – четвертование. Примерно то же будет и с вашими товарищами. Подумайте. А для содействия вашим раздумьям я прикажу, чтобы уже сейчас вас посадили в одиночный карцер и заковали в кандалы. Все эти три дня вы будете сидеть на соленой пище и соленой воде.

    Грибанов поднял голову.

    – Вы кончили, господин Кувахара?

    – Вы можете сказать только одно слово: „согласен“, другого я не разрешу вам говорить.

    – Но…

    Кувахара проворно схватил со стола пистолет и направил на Грибанова. Жандармы вскинули винтовки.

    – Связать на моих глазах – и в карцер! – приказал Кувахара. – В пути оружие держать наготове. Это опаснейший преступник!

    Грибанова связали: локти свели за спиной и туго их стянули. Конец веревки от локтей тянулся к шее и охватывал ее петлей, другой конец – к ногам. Этим концом были подвязаны сухожилия выше колен так, что можно было лишь едва-едва передвигать ноги.

    В таком положении Грибанова увели, после чего подполковник Кувахара поднялся с кресла и стал ходить по кабинету, разминая ноги. Он только теперь почувствовал, как чертовски устал за этот день. Ни одно из мероприятий, намеченных командующим, не удалось осуществить. Единственная надежда оставалась на ученого географа. „Он, кажется, немного дурак, как и всякий ученый, и к тому же трус, – размышлял Кувахара. Нужно Попробовать подкупить его хорошим отношением А если будет упорствовать – припугнуть. Слегка. И сделать агентом, а потом отправить в Токио для передачи советскому посольству“.

    Что касается Воронцова, Борилки и Андронниковой, то Кувахара решил не вызывать их дня два и держать на соленой воде. А там видно будет.

    Мысли его прервал выстрел, донесшийся с плаца, потом еще выстрел и еще. Крики. Кувахара бросило в жар от страшной догадки, и он опрометью метнулся в коридор, на бегу выхватывая пистолет из кобуры. За ним – дежурный по штабу. На плацу темно и тихо. Из дверей жандармерии выскочил дежурный.

    – Что случилось? – крикнул Кувахара, бегом направляясь к жандарму, и споткнулся о что-то мягкое, выхватив карманный фонарик, осветил и отшатнулся: на песке лежал жандарм с раскроенным черепом. Винтовки возле него не было. Кувахара обвел фонариком вокруг, и у него мурашки побежали по спине: он увидел второго жандарма, лежащего вниз лицом с вытянутыми вперед руками, намертво зажавшими винтовку. Это были те самые жандармы, которые уводили Грибанова. В бешеной ярости Кувахара наскочил на дежурного и, рыча, скрежеща зубами, стал бить его кулаком по лицу Потом заорал:

    – Кемпейтай! Тревога!

    Но на плацу никого не было, и крика его никто, кроме дежурного, не слышал. В ярости Кувахара схватил за шиворот дежурного и изо всех сил толкнул его в коридор жандармерии.

    – Поднимай тревогу, мерзавец!

    Жандармы прибежали минут через десять. Но было уже поздно. Никто не мог сказать, в каком направлении нужно производить поиски. Обезумевший от страха перед всемогущим Кувахара, начальник жандармерии поручик Гото поспешно разослал несколько групп жандармов по дорогам и на берег. А подполковник Кувахара уже сидел у себя в кабинете и докладывал по телефону командующему, просил разрешения поднять в ружье весь гарнизон.

    – Нужно успеть отрезать ему путь в южную часть острова, – захлебываясь словами, говорил Кувахара, необходимо выставить цепь по всему северному склону долины Туманов…

    Командующий пришел в неистовство и кричал на Кувахара, как на мальчишку. Но поднимать весь гарнизон из-за одного человека не разрешил. Был поднят только батальон, расположенный на тихоокеанском побережье.

В ДЕБРЯХ МИНАМИ 

    Грибанов смутно помнил, как все произошло, Окончательное решение бежать сложилось у него еще в кабинете Кувахара, когда тот предложил ему работать в японской разведке и нарисовал перспективу на случай отказа. Когда и как бежать, он еще не представлял себе, но решение это захватило его. И вот под черным дулом пистолета жандармы вяжут его…

    Японский прием связывать человека Грибанов знал хорошо и делал все чтобы концы веревок имели хоть небольшой запас слабины. С этой целью он не дал свести близко локти за спиной, заявив, что из-за перенесенного ревматизма суставов локти не загибаются далеко назад. И сколько ни пытались жандармы загнуть их сильнее, они ничего не могли сделать против богатырской силы Грибанова: руки и плечи у него стали словно каменными.

    В таком положении его и вывели из штаба. В темноте Грибанов свел локти за спиной и почувствовал, что веревка сползает. Когда вышли на плац, он, как бы споткнувшись, упал. Жандармы бросились поднимать его, так как со связанными руками и ногами он не мог бы встать. Тут он вскочил и наотмашь нанес освободившимися руками два удара по головам жандармов. Один сразу же упал, а другой хоть и зашатался, но устоял. Разведчик выхватил у него винтовку и сильным ударом приклада скосил его. Второй жандарм в это время приподнялся и дважды выстрелил в сторону Грибанова, но, видимо, руки у него тряслись и он промахнулся. Грибанов в упор пристрелил его, потом ножевым штыком перерезал веревки на ногах и шее и кинулся бежать.

    Куда бежать, Грибанов не сразу сообразил. Сначала он бросился на пустырь между штабом и жандармерией к подножию вулкана Туманов, но сейчас же вспомнил, что утром видел там обрыв, и, обогнув по пустырю здание жандармерии, бросился по кустам и камням к складам, за которыми начиналась низина, ведущая в долину Туманов. В темноте он бежал с выставленной вперед винтовкой, готовый сразить штыком любого, кто попытается остановить его. Но его никто не останавливал и даже не окликнул ни в пролете, между двумя складами, ни у дороги, на которую он неожиданно выбежал.

    Не раздумывая, он помчался по дороге, высматривая на бегу подходящий лесок, куда бы можно было свернуть. Вскоре он очутился в поселке интендантства. Шум грузовой машины, донесшийся справа, заставил его на минуту остановиться. Машина выезжала со двора интендантства на дорогу. Выбравшись на насыпь, машина повернула в сторону долины Туманов. Пока грузовик, громко фырча, набирал скорость, Грибанов нагнал его, увидел, что в кузове никого нет, и ловко вскарабкался в него. Там были ящики, по-видимому со снарядами. Грибанов лег плашмя на ящики и так застыл.

    Тут он смог немного отдышаться и осмыслить все, что произошло. Пот градом катил с него, щипал глаза, стекал с губ в рот. Дважды он вытирал лицо рукавом, а пот лил и лил. Грибанов с удовольствием подставил лицо под встречный ветер. Ветер охладил его. По хорошему шоссе машина мчалась на большой скорости, унося его прочь от страшного места.

    Напряженно всматриваясь в темноту долины, разведчик старался определить, что за местность окружает его. Он понял, что дорога тянется по северной стороне долины, что внизу бежит какая-то речка и что за ней начинаются горы и леса. Напрягая память, Грибанов старался воспроизвести перед глазами карту острова Минами. Сопоставлял ориентиры. „База, северная оконечность – плато, долина, долина… Да ведь это долина Туманов! А слева – вулкан Туманов. Долина перерезает весь остров. Ее длина – десять-двенадцать километров. К югу от нее основной массив острова, он горист и не приспособлен для жилья. Туда, туда нужно!“

    Когда, по его соображению, машина пробежала пять или шесть километров, Грибанов стал готовиться к прыжку. „И сразу вправо, в долину Туманов через речку“.

    Вот справа показался пологий уклон, ведущий к речке. Кажется, по нему темнеют заросли. Грибанов закинул ремень винтовки за плечо и стал подаваться к заднему борту грузовика. Со всеми предосторожностями бесшумно свесил ноги, нащупал убегающую землю и – будь что будет! – оторвался. Ударился, упал, покатился, но, кажется, без повреждений. Встал, отряхнулся. Машина была уже далеко. С минуту вслушивался в звуки ночи. Внизу шумела на перекатах речка, на дороге замирал шум грузовика. Больше никаких звуков. И темнота. Ни единого огонька кругом, никаких признаков, что здесь могут быть люди.

    Грибанов спустился в кювет и стал протискиваться через заросли бамбука. Он спешил. Кончились заросли, и вот речка – шумливая, со звенящим потоком. Грибанов прилег на галечник и с жадностью напился, потом пригоршнями холодной воды ополоснул голову и шею и смело побрел по воде, мягко ступая по камням ногами, обмотанными парусиной.

    За речкой снова заросли. Здесь больше лопухов, колючих кустарников, шиповника. А дальше уже настоящий лес. Грибанов шел напрямик, стараясь придерживаться одного направления – южного. Часто останавливался, вслушивался в звуки ночного леса и снова шел. Шел долго, потерял счет времени, смертельно устал. Взбираясь по какому-то распадку вверх, неожиданно уперся в какое-то сооружение и в испуге остановился, стал слушать. Кругом все так же тихо. Только по верхушкам деревьев нет-нет да пробежит ветерок, да еле слышно где-то перезванивает ручеек. Грибанов стал ощупывать непонятное сооружение. Брезент. Веревка. Под ними что-то твердое. Ящики. Прощупал донизу – настил, под ним – пустота, между толстыми бревнами проросла трава. Осторожно обошел вокруг сооружения и только тогда понял, что наткнулся на резервный неохраняемый склад, о каких он знал по данным разведки. Такие склады были лишь там, где не было гражданского населения. На некоторых островах таких складов были сотни.

    Приподняв полог брезента, Грибанов ощупал ящик, потом снял штык с винтовки и просунул лезвие в щель между досками. Штык уперся во что-то металлическое: банки. Отодрал штыком одну из дощечек у торца ящика, засунул туда руку. Банка не пролезала. Пришлось оторвать вторую дощечку. Вытащив банку, покачал – булькает. Проколол штыком, поднес ко рту – мандариновый компот. Грибанов шире располосовал жесть и с жадностью выпил содержимое. Потом стал доставать вкусные мандариновые дольки. Покончив с компотом, Грибанов сунул банку обратно в ящик и долго стоял и слушал. Наверно, скоро уже рассвет. Мысль работала вяло, полусонно. Вспомнил пустоту под досками между бревен. А не устроить ли там временное убежище? Так и решил.