Текст книги "Ключ власти"

Автор книги: Александр Белаш

Соавторы: Людмила Белаш
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

– Да я ещё десять депеш передам, если нужно!

– Хватит, хватит, дайте сюда шлем.

– Это от бани, – пояснила Хайта, сидя на корточках рядом с патой. – Мы горячо мылись.

– Чепуху не говори, а?.. – одёрнула её Лара. – Вот, помехи почти стихли. Дочитаю, ладно? Вы что, не верите мне?

– Завтра, ан Ларита. – Карамо остался непреклонен. – А относительно доверия… применим эталон.

– М-м-м… может, лучше без настоек?..

– Эталон – это образцовая мера, нечто, всегда дающее точный результат. Хайта, открой вот тот баул и достань футляр тёмно-красной кожи с бронзовой застёжкой.

В первый миг Хайта не поверила, что господарь Карамо позволяет ей взять в руки драгоценность. Но жест господаря не оставлял сомнений, и она, трепеща, извлекла кожаный футляр, невольно поглаживая его пальцами.

– Гере… гере кавалер… а я… могу взглянуть?

– Посмотри, но не трогай.

Пепельно-золотистая гладь притягивала Хайту как магнит. Неудержимо хотелось лизнуть, проверить, сравнить вкус металла с тем, что отложился в памяти. Она с огромным трудом удержалась от касания.

– Итак, вы хотели услышать ключ, – напомнил Ларе Карамо. – Говорить вам не придётся, даже не пытайтесь. Просто слушайте.

С боязливым недоверием Лара взяла предмет обеими руками – у, какой он тяжёлый, холодный! – медленно поднесла ко лбу и плашмя приложила к коже.

В голове, внутри, раздался щелчок, будто какие-то косточки сдвинулись. Вслед за этим из предмета раздался голос.

Пугающе и поразительно было слышать слова из вещи. Наверно, так чувствует себя человек, впервые оказавшийся перед рупором граммофона или фонографа. Лара ясно понимала, что голос идёт ниоткуда, не со стороны, а прямо изнутри таинственного предмета, словно он был там запечатан, заклят колдуном, а теперь обрёл свободу.

Голос оказался молодым и женским, даже красивым, но звучал как-то ровно, бесчувственно, размеренно и гладко, будто у псаломщицы. Язык был совершенно незнаком Ларе, но смысл речи сам собой раскрывался в сознании:

– ОШИБКА. УСТРОЙСТВО СОБРАНО НЕ ПОЛНОСТЬЮ. СОЕДИНИТЕ ВСЕ СОСТАВНЫЕ ЧАСТИ УСТРОЙСТВА И ПОВТОРИТЕ ПОПЫТКУ. БЛИЖАЙШАЯ К ВАМ СОСТАВНАЯ ЧАСТЬ НАХОДИТСЯ В ПРЕДЕЛАХ ПРЯМОЙ ВИДИМОСТИ.

– Где? – вырвалось у Лары.

В темноте возник тонкий голубой луч, обозначил направление и угас.

– Что? – вскочив, Карамо невежливо схватил её за плечи. – Что вы слышали? Повторите мне!

– Ошибка, – забормотала Лара, отняв ото лба умолкший предмет. – Устройство собрано не полностью. Соедините все составные…

– Да, да, это знакомо. Но почему вы так спросили?

– …находится в пределах прямой видимости. Ну, я машинально…

– В пределах! о, дьяволы небесные! – забыв о лечении, о пате, о своих неприлично голых ногах, кавалер, прихрамывая, заметался вокруг ошеломлённо сидящей Лары. – И вспыхнул луч, так?!

– Да.

– Куда он указал?!

– Вон в ту сторону.

Кинувшись к карте, Карамо провёл пальцем по карандашной линии.

– Нет. Отклонение почти три румба… но в прямой видимости! то есть миль десять, не дальше… Господи, рукой подать… где же?

Придя в себя, смятённая Лара спросила:

– А… раньше ключ говорил что-то другое?

– Вот именно, другое. «Ближайшая к вам составная часть недосягаема». Десять миль… Что у нас в той стороне? – Он вытряхнул планшет с другими картами и принялся в них лихорадочно рыться.

– Посольство Фаранге, – сдавленно вымолвила Лара.

Замерев, кавалер выдохнул:

– Быть не может. Сыны крокодила и цапли… Ан Ларита, я настоятельно прошу вас молчать о том, что здесь происходило. Хайта, это и тебя касается!

– Ни слова, господарь, – мгновенно сменив позу, златовласка оказалась на коленях и склонилась, коснулась пола лбом и ладонями.

Ещё чего – делиться с кем-нибудь такими ценными вестями! Она всё запомнила, чтобы сохранить в себе.

– Было что-нибудь интересное? – полюбопытствовала Эри. Она, сидя у лампы в отведённой им комнате гостевого дома для господ, писала на листе почтовой бумаги.

– Работала телеграфным аппаратом. Сплошные тайны! – сняв шляпку, Лара перед зеркалом оправила волосы. Стоило причесаться покрасивей, как сразу всё под шлемом сбилось, будто причёска смешалась от эфирных волн. – Отсюда можно отправить письмо?

– Вот поэтому я и спешу. Рано утром почтмейстер заберёт письма и отвезёт в порт. Завтра уходит пароход в Гасторию, надо успеть.

– А он долго плывёт до материка?

– Говорят, при хорошей погоде – дней пять, иногда неделю.

– Хм. Наши, из Гагена, с попутным ветром управлялись и в четыре дня…

– Дирижаблем ещё быстрее, но «Морской Бык» назад не собирается. Смотри, здесь в бюваре бумага и конверты, а марки… я купила несколько; бери, пожалуйста.

– Почём? – доставая кошелёк, деловито осведомилась Лара.

– Просто бери.

– Всё-таки скажи. Мы, Динцы, не одалживаемся.

Эрита смутилась. Она привыкла, что люди из простонародья всегда нуждаются и ждут, когда им дадут. Те же нищие на паперти, сиротки из приюта… А тут такой отпор: «Подарков не беру».

– Но… тебе приходится экономить.

– Справлюсь, нам не привыкать. – Заметив недоумение принцессы, Лара добавила мягче: – Мы работящие, на жизнь хватает. Так сколько марки стоят?

– Десять лик.

– Тюуу! – Лара присвистнула. – А дома восемь!

– Тут надпечатка, – взяв марку, Эрита вчиталась в мелкий текст. – Акциз министерства заморских владений. Везде набавляют, что за пирожки, что за марки… а мне кажется – тем, кто служит за морем, надо делать скидки.

– О, придумала! покажу почтмейстеру свой воинский билет – возьмёт бесплатно. Я кадет!

– Как раз об этом я пишу в империю, о ценах, – негромко пояснила Эри. – По-моему, ты подала дельный совет… Я обдумала его и решила написать брату.

– Что, прямо самому Гиану Севастену? – Ларе было удивительно, что светлейшему красному принцу можно писать так запросто, сидя за обычным столом у лампы-керосинки. Она всегда считала, что у царей письма особенные, на лучшей шёлковой бумаге, золотыми чернилами, а возят такую почту конные фельдъегеря в аксельбантах и шлемах с драконовым гребнем на макушке. – А тебя не раскроют – твоё инкогнито?..

Эри тонко улыбнулась:

– У нас с братом всё продумано. Есть адрес, который никто не заподозрит…

– Хитро, вы молодцы. – Лишь вымолвив это, Лара спохватилась, что хвалит наследников, словно подруг по кварталу. – То есть я хотела сказать – замечательная идея.

Запасшись промокашкой – с чистописанием пока не ладилось, – Ларита села за письмо маме с батей.

Как славно и ласково, что где-то за морем, за волнами и бурями есть дом, куда можно послать весточку, и оттуда ответят, искренне о тебе заботясь, напишут, что молятся за тебя, надают кучу житейских советов и наставлений: «Ларинка, доченька, будь прилежной и старательной, ты из хорошей семьи, не урони себя»…

Но как поведать им о тайнах, в которые тебя, одинокую, втягивает помимо воли, с каждым новым сеансом эфирной связи? Говорящие ключи из древних священных текстов, беглые медиумы, которые прячутся в языческих посольствах… тут сама еле разберёшься. Не говоря уже об ушастых кадетах, которые на каждый свист в эфире обижаются и делают вид, будто ты им с каким-то тощим Юнкером изменила!

Огоньковы подарки Ларита не знала, куда положить. Пока спрятала в самый низ, под книги. Хотелось их перебрать, полюбоваться, но рядом была Эри, и… обида на глупое происшествие как-то отталкивала от украшений, мешала снова взять их в руки.

В голове – исчезающим, едва уловимым эхом – звучал гладкий женский голос ключа: «Соедините все составные части… повторите попытку». Голос без рта, бестелесный, немыслимый, но ясный и реальный, как живая речь. Как это возможно – вложить голос в литую вещь, заставить его повторяться для каждого медиума, приложившего ключ ко лбу?.. Порой память об этом загадочном голосе казалась сном наяву – перо в руке, чернильница и лист бумаги, яркий огонь за ламповым стеклом, запах керосина и душистого мыла паты, пение цикад, но голос звучит, звучит неслышно, на века спрятанный в металле – кем? зачем? От одной мысли об этой намертво закрытой тайне хотелось скулить, зажмурившись, сжав кулаки и зубы.

– Удачно подлечили кавалера? – спросила Лисси, когда Хайта с Анчуткой вернулись в гостевой дом.

– Одна нога уже готова. Господарь собрался завтра посетить ристалище, чтобы сражаться с воинами на клинках.

– Это называется – фехтовальный манеж. Запомнила?

– Фех-то-валь… – по слогам старательно повторяла пата, изогнувшись и почёсывая задней ногой за ухом. – Драться – дзинь! Не весь готов. Вторая лапа – хром, хром. Сустав скрип…

– Хай, она какая-то совсем говорящая стала. Пора учить её грамоте…

– Ня, – сердито отрезала златовласка. – Юница моя, не шути так! Патам нельзя много людского. Она смотрит, запоминает нас как… как эталон.

– Где ты подхватила это слово?

– У господаря кавалера, он жутко умный. Ходячая книга.

– Да, Карамо – живая энциклопедия. Я слышала, что он – кладезь науки, но оказалось ещё глубже. Разве что Картерет умнее, но насколько он старше!..

– Профессор? – Хайта с пренебрежением состроила гримаску. – Да какой он умнее?! даже не знает, где у микробов пол!

– Ну, хватит. Анчутка кормлена?

– Да, юница моя, она всё у кавалера скушала, что было съедобное.

– Жрать-жрать, – кивнула пата. – Колбаса, консерва.

– Наверное, с грамотой я поспешила. Карамо прав: надо внушать ей правильную речь, раз она такая говорливая.

Покончив с записями, Лисси довольно осмотрела своё новое этнографическое снаряжение – футляр с запором-кнопочкой, как офицерский планшет, внутри кармашки для карандашей, точилка, каучуковый ластик, блокнот для зарисовок, удобная книжица-дневник. Теперь всё, что попадётся на глаза, будет занесено сюда, а потом…

«Когда вернёмся в Гестель, покажу это батюшке. Пусть увидит – я дочь учёного, а не балованная барышня. Ничем не ниже тех, кто в брюках!»

– Давайте, подруги, ко сну собираться, – распорядилась она.

– Подруги! – Пата восхитилась, застучала хвостом. – Я в постель…

– Куда ты лезешь?! в бочке ты уже была, достаточно!.. Хайта! тащи её обратно, или обеих на привязь! Фу, кыш! Боже, вот наказание!.. А-а-а! молоко упадёт!

Ловкая Хайта поймала кувшинчик, когда, казалось бы, молоко было обречено разлиться по полу.

– Я его сберегла! меня можно похвалить?

– Ты умница, прелесть. Коровье молоко – большая редкость в Гуше, а буйволиное я даже нюхать опасаюсь…

– А я красивая?

– Очень, очень, – наглаживала её Лисси, и златовласка замурлыкала, изгибаясь под рукой юницы, а потом завела свою нежную кошачью песню «Вайя-я-я-а-а», всем видом подстрекая госпожу ещё и чмокнуть верную служанку.

Пока они нежились, пата передними лапами вполне уверенно поставила спасённую посудину на столик у кровати, покосилась на парочку и, тихонько высунув из пасти хоботки, налила в кувшинчик немного белесоватой жидкости.

Выпив своё вечернее молоко, как привыкла дома, Лисси заснула на удивление быстро и крепко, даже не поцеловав Хайту.

Выждав, Хайта слегка потрепала госпожу за плечо. Ни мур-мур, спит как убитая. Потом потрясла сильнее – тоже напрасно.

– Простите, юница моя, – прошептала она на языке шахт, бегло целуя бесчувственную Лис, – я не могу сделать иначе. Так нужно. Я должна… я вернусь!

Между тем Анчутка, шумно сопя и напрягая бока, выдавливала из себя тёмную желеобразную массу. Проворно раздевшись, Хайта принялась захватывать этот липкий студень ладонями, накладывать на тело и размазывать.

Обливка, накладная кожа – лучшая одежда кани джику рузи, созданных мудрецами для разведки. Миг – обливка дала стебель, он втянулся в брюшную сумку, соединился с «воротами паты», и как по команде вторая кожа сгладилась в единый ровный слой.

– Ре-воль-вер, – напомнила Анчутка, когда «мама» кошкой вспрыгнула на подоконник и пристально оглядела безлюдный ночной двор.

– Ня. Мне нельзя оружие. Обойдусь без него. За мной!

Посольство Фаранге – остров иной жизни посреди шумного, пахучего Панака. Замкнутый в глухих стенах желтоватого песчаника, как устрица в раковине, этот молчаливый мирок вырос в теле чужой страны, и ничто извне не могло нарушить тысячелетних порядков, которые фаранцы привезли с собой на парусных кораблях, в ларцах, в трубках-футлярах с папирусными свитками, в надменных сердцах и высокомерных умах. Они оградились снаружи знаками Солнечного Орла и Божьего Глаза – сюда нет хода законам и обычаям гушитов, здесь только фаранская речь, только фаранская пища, как всегда было в Чёрной Земле, благословлённой крокодилом и цаплей.

– Значит, красный дворянин привёз вещунов, – задумчиво говорил Мосех, шествуя по прохладному коридору к спальне. В свете редких масляных ламп его высокая фигура в ниспадавшем до пят белом льняном одеянии напоминала Юнкеру великого диакона или даже патриарха.

– Без медиума ему трудно обойтись. Связь с материком… При кавалере – двое, я говорил с ними – они очень молоды.

– Он серьёзно подготовился.

Протокольный визит к Лалу Боголюбу мог истощить даже железное терпение Мосеха. Уж на что сложны и долги ритуалы в храмах фаранских богов, но правители Гуша ухитрились выдумать нечто более изощрённое. Поклоны, стояния, дары, подношения идолу Бахлы, хвалы царю, длинные витиеватые беседы через толмача…

Благо сыны крокодила и цапли уважали всех богов. Спящий божок или Незримый, Громовержец или медный змий – каждому своя земля, свой народ. И лишь посвящённые в таинства знают, что Миром правит Владыка Неба в священной Чёрной Земле, он и есть истинный Царь-Бог.

А церемонии царя Лала – не больше чем игры слепых варваров.

После их утомительных обрядов Мосех совершил большое омовение, умастился благовониями и решил завершить день посещением Жемчужины.

Эта девица из павшей Сарцины забавляла и утешала его в морском путешествии, а здесь, в душном Панаке, дарила отдохновение после трудных дел.

И сколько их впереди, этих дел…

– Наблюдай за Селищем, Юнкер. Следи в эфире.

– Вряд ли они станут вещать вкруговую. Граф Бертон и штабс-генерал Купол хорошо их учат, в том числе таиться.

– Всё-таки будь внимателен. Завтра постарайся выведать у кавалера побольше. Обещай хоть звёзды с неба, но – я должен знать его планы.

– Постараюсь. Сегодня я наблюдал… – Юнкер замялся, – странное явление. Нечто вроде эфирных волн, исходящих из одного центра. Издали. Звука или вида не было, только ритмичный гул и… мощь, большая мощь.

Лицо Мосеха не изменилось, но сердце его дрогнуло.

– Вот как, занятно. А направление? дистанция?

– С юго-запада. Я наложил луч на карту… расстояние неясно. Если бы удалось принимать волну с двух разных точек, с разбросом миль в триста…

«Жаль, что у Лала мне пришлось снять обруч. Дикарский обычай – стоять перед царём с непокрытой головой. Уж я бы ни с чем не спутал…»

– Осторожно расспроси у кавалера и об этом. Скажи, что ты окажешь помощь… Ну, не мне тебя учить, как кривят душой.

– Надеюсь, все наши хитрости когда-то принесут плоды, – молвил Юнкер с оттенком досады и нетерпения в голосе.

– В Сарцине мы взяли хороший улов и стали на шаг ближе к цели. А красный кавалер – да пребудет с нами Танга, святая кошка-лазутчица! – поможет стать ещё ближе.

– Я больше рассчитывал на твой дар прорицания, чем на холодные куски металла, – сказал бледный парень, дерзко глянув на невозмутимого Мосеха. – Это мёртвое золото бормочет одно и то же, словно грампластинка, а ты… можешь больше.

Юнкер сознавал, что кощунствует. За такие слова о святыне кавалер сурово отчитал бы его…

«А что скажет он при встрече? – Невольная дрожь охватила Юнкера. Он и жаждал, и страшился встречи лицом к лицу с Турманом Карамо. Стыд и злость, тоска и томление терзали его одновременно. – Да, я перешёл на службу к иноверцам. Я – подручный у волхва-язычника. Измена? Но кто в этом виноват? разве я?»

– Мой дар – ничто перед могуществом ключа, – веско произнёс Мосех. – Когда мы завершим работу, ключ ответит на все твои вопросы.

– Предпочёл бы ответ человека. Говорящему золоту трудно довериться – это нечеловеческая вещь…

– Люди лгут. Ключ – нет. Суди сам – если бы я хотел обмануть тебя, то сочинил бы убедительную небылицу, морочил бы тебе голову сказками об отце и матери. Но я сразу сказал: ответ – в ключе. Найди его – и обретёшь великое знание. Даже больше. Узнать правду о своих родителях – не самое важное…

«Половину этой правды я и так знаю», – горько усмехнулся про себя Юнкер.

– …ты узришь Царя-Бога, поклонишься ему и будешь награждён.

«…если выдержишь это, бастард!»

– Я верен Грому и Молоту. Мне инобожие воспрещено.

– А истина? – почти шёпотом спросил Мосех с улыбкой. – А клятва познать тайны неба до последней?

– Теперь нет смысла говорить об орденской присяге, – сдавленно проговорил Юнкер, отводя взгляд.

– Тогда пусть сердце ведёт тебя. Если клятвы сняты, а присяги перечёркнуты, остаётся воля человека. Ступай и займись слежением.

N. Крылья во тьме

Карнавальный пират Алый Шарф дал своей Жемчужине всё, что обещал, и даже более того. Серебряные браслеты на щиколотки, ожерелье, серьги – всё из собственных ларцов, работы лучших мастеров Фаранге. Невесомое льняное платье с шитыми золотом лямками. Полный стол яств каждый день. Лекарь? женщины для купания и умащения? музыкантши? Только позови: «Сюда!» – они тотчас являются.

Взамен Алый Шарф обрил девице голову и тело, по обычаям сынов Свирепого и Быстрой, оставив только брови и ресницы. «Гладкая как богиня» – высшая похвала для женщины. Даже черноголовые жёны селян стремятся к этому.

И, конечно, глазурные сладкие шарики. Без снадобья варакиян нелегко пережить ужасы, которые она видела. Полусон среди неясных грёз лучше яви. Он даёт смириться с тем, что было запретным – даже пристраститься.

Сколько «листвы пророка» вложить в конфеты, Мосех определял сам. С каждым днём всё меньше, ибо во сне жить нельзя. И капля паучьей вытяжки, обостряющей чувства. Нежность – тоже способ забыться.

С нею обращались как с живой драгоценностью – когда прибыли в Панак, восемь сильных рабов несли девушку от порта до посольства в большом деревянном ларе, наглухо закрытом от солнца, продев кедровые шесты в бронзовые кольца на боках ларя.

В посольском доме она жила на втором этаже, в будуаре, где расписные колонны с капителями в форме лотоса высились по сторонам, как стволы заповедного леса. Кругом пышные ковры, за занавесями по тенистым углам – ящики с одеждами, ларцы с благовониями. На светлой середине – журчащий фонтанчик, кадки с раскидистыми пальмами, столики с металлическими зеркалами и резными сосудами, в которых – цветочные настои, сладко пахнущие масла, мирра, ладан. Самая великолепная занавесь – вышитая любовными картинами, раскинутая подобно шатру, – скрывала альков с ложем слоновой кости, плакированным серебром и золотом. За изголовьем – тончайшего плетения циновка из папируса. Мосех позаботился, чтобы вокруг Жемчужины всё было чарующим своей новизной, смягчающим сердце и волнующим девичьи грёзы. Пусть погрузится в иной мир, как в воду омовения, которая навсегда смоет былое – платье, волосы, стыд – и оставит полностью очищенное тело с новым именем Лули, Жемчужина, с новым сознанием.

Как хозяин, опытный в приручении своенравных существ, Мосех бережно и твёрдо вёл её по ступеням подчинения. Сперва смятение и ужас, утрата надежд, потом покровительство и ласка. У Лули должна быть опора в беспомощной жизни – и только одна. Только он, для которого она открыта до сокровенных глубин сердца. Остаётся наполнить её, опустошённую горем, собой и своим миром Чёрной Земли, где ей предстоит жить.

Но прошлое – ещё такое близкое, животрепещущее – бежит за Лули по пятам, кричит ей вслед, зовёт обратно. Оно прорывается даже в закрытый будуар, у него есть свои гонцы и вестники. Пользуясь отсутствием господина, – прыткий Юнкер приносит дочке торговца то, к чему грамотная девушка привыкла дома. Свежие газеты с дирижабля. Не поленился послать скорохода в Селище. Он, больше некому.

«Удружил единоверке. Или мне помог?..» – размышлял жрец, неспешно раздеваясь за пологом алькова и осматриваясь. В нишах – высокие тонкие вазы, статуэтки кривоногих божков – покровителей женской страсти и супружеского наслаждения. Шкатулки из чёрного дерева инкрустированы бирюзой и малахитом, табуреты с ножками-копытами, ножки ложа – в виде львиных лап, а столбики изголовья – обнажённые фигуры женщин с резными улыбками, в коронах, подобных голове кобры.

И среди такого великолепия – пошлая республиканская газетёнка!..

– Ну-ка, позволь взглянуть, – Мосех взял газету из рук пленницы.

Столичная «Солнце Делинги», от 25 хлебника. Фотогравюры сделаны с быстроходного катера, рискнувшего подойти близко к порту Сарцины.

Руины, руины… каменный пустырь. Среди развалин – свежие валы укреплений. Кроты стана Дакая окопались, их лучемёты держат делинскую армию на почтительном расстоянии, а та гвоздит по городу из ракетных установок с кораблей и дальнобойных орудий. «Скоро штурм! Мы выжжем подземную сволочь!»

На три полосы – фамилии погибших и пропавших без вести. «Продолжение следует».

«Люди шахт захотели размяться, давно не воевали. Что ж, их затея удалась! Славно потешились».

Всего полоса – список выживших беженцев, затем извещения о банкротстве и густые строки платных объявлений: «Найдись!», «Отзовись!», «Мы в обители Ордена милосердия, по адресу…»

– Отрада моя, почему глаза твои полны слёз?

– Их нет… Ни среди живых, нигде… А я там есть! – Она закрыла лицо, зарыдала.

Мосех с интересом поискал глазами по скорбным колонкам.

«Ах, вот – „Даяна гау Харбен“. Без вести… Видишь, как всё сложилось? Начался отсчёт исчезновения… Одно имя погибло, другое возникло. А ты просила: „Отпусти меня, отец заплатит, сколько скажешь“. Чем заплатит? щебнем, оставшимся от дома? своими долгами?.. Смешно».

– Меня запишут в покойницы… – всхлипывала Жемчужина.

«Ты думала, твой плен – карнавальная шутка? В каждой шутке, как под маской, скрывается нечто серьёзное, порой – ужасное. Тебе казалось, это игра? то была перемена участи, по воле святой Быстрой Цапли. В другой раз шути осторожнее, милая… Неловкое слово, игривый поступок – и шаг в пропасть».

– Скорблю с тобой вместе, нега моя… Увы, боги бросили жребий не в твою пользу. Тебе некуда вернуться и не на кого опереться… кроме меня.

Присев на ложе, могучий Мосех бережно гладил девицу по вздрагивающим плечам и почти сочувствовал ей. Лишиться всего, остаться одной на чужбине – так печально!..

«Но что есть люди? самая малая ставка, когда боги мечут игральные кости. Утри слёзы и погляди на меня. Кем я был? Жалким мальцом из пропащего стана. Бывают неудачные посадки, а потом дикари в юбках вопят, загонной цепью пробираясь через тростники: „Бей копьями! Рубите всех! Спустить собак!“ Падает стрела, но остановиться нельзя, даже в слезах. Беги, спасайся, ныряй, плыви. Если велит Быстрая Цапля, тебя подберут и пригреют. Красивый мальчик со светлыми волосами… или красавица, белокожая и гладкая как богиня. Выжить можно, главное – понравиться».

– Не хочу жить… Не хочу… – прижималась она к нему, словно, обессиленная горем, прислонялась к надёжной и крепкой стене.

– Лули, твоё прошлое развеял ветер. На ладье сна ты проплыла сквозь ночь и вышла к солнцу.

– Я – Даяна!..

– Уже нет. Улыбнись. Смотри, что я даю. – Он протянул глазурную пилюлю. – Эта колесница умчит тебя от горя.

Да, и поскорей. Хоть в омут! Даяна приняла и запила, стуча зубами о край чаши.

– Ляг. Думай обо мне, коснись меня. – Низким бархатным голосом заговорил Мосех, долгим движением широкой ладони побуждая её простереться на ложе. – Я буду твоим возничим.

В свете масляной лампы инкрустация шкатулок поблёскивала слабо и таинственно. Блики вздрагивали и мерцали в зеркальной бронзе, сладостные ароматы курений разливались в воздухе, проникали в жарко дышащие ноздри Лули, гаснущими искрами оседали на её влажной коже, щекотали – и таяли.

– Твои слёзы – сладкие, – утешал Мосех, гладя горячее лицо Жемчужины. – Со мной – твоя новая жизнь.

– Да, да, – шептала она и целовала его пальцы. – Ты меня не оставишь? не бросишь?

– Могу ли я оставить то, что обожаю?

– Правда?.. Хочешь, я стану тебе женой.

– Я жрец высокого посвящения. Мне позволена только любовница.

– Одна я – и больше никто, хорошо? обещай мне…

– Кольцо для твоего носа уже готово. – Мосех заботливо потрогал её колумеллу – кожаную перемычку между ноздрями. Как рачительный хозяин, он беспокоился о красоте невольницы. – С рубином, как ты просила. Его сработал личный ювелир царя Лала.

– Я шутила…

– Шутки кончились. Теперь всё по-настоящему.

– Но кольцо…

– Оно будет знаком, что ты моя. Я занесу тебя в список храма Свирепого.

– А если… – она приподнялась на ложе, – …у нас будут дети?

– Я усмотрю, куда их записать. От доброй матери – добрые дети, от злой – дурной приплод на рабский двор. Хотя… если пожелаешь, отпущу тебя. Но мои заботы о тебе закончатся. Иди в имперское посольство и просись на родину.

Даяна глубоко задумалась. Сладкий яд таял в крови, сознание всё больше прояснялось. Где карнавальный наряд? кажется, его выбросили в море… Пойти к имперцам такой, какая есть?.. а в Сарцине – пепелище…

Ни цепей, ни пут, дверь открыта, но положение такое, что явиться на глаза громовникам позорно. Даже гадать не стоит, как посмотрят на тебя и что подумают. Наверное, дадут одеться, и проезд оплатят – третьим классом, в трюме, – а дальше? На материке встретит чёрная церковная полиция: «Почему вы обрились? Добровольно перешли в инобожие? Измена святой вере. В покаянный дом!» Нищета и бесчестие.

Или кольцо с рубином.

Как быть?

– А что там… у тебя в Фаранге?

– Чёрная Земля – лучшее царство Мира, край изобилия, – вольно разлёгся Мосех, позволив Лули прильнуть обритой головой к его плечу и обняв девушку левой рукой. Её перси согревали ему бок, она доверчиво закинула полусогнутую ногу на бедро жреца и украдкой поглаживала его. – Там я – доверенный и близкий человек Царя-Бога, язык его уст и указующий перст его десницы. В моей власти даровать золото, дворцы, пруды и пашни – или отнять их. Поистине, ты верно угадала, кому сдаться в плен.

– Ваш царь-бог…

– Теперь он твой.

– …правда, что он женится на своих сёстрах? – договорила она опасливым шёпотом.

Мосех тихо рассмеялся, взяв Лули за ухо и легонько теребя:

– Ты глупышка. Больше не спрашивай так, это запретно. У него нет ни братьев, ни сестёр, он выше людского родства. Он…

Мысленному взору Мосеха предстал сиятельный лик Владыки Неба, ужасающий в своём нечеловеческом величии. Его тяжкая поступь, его голос, подобный рокоту грома… Зачем это знать непосвящённым? Иное знание хуже казни. Пусть молятся и поклоняются, им проще видеть статуи в храмах или царя-блюстителя в высоком паланкине, когда сорок вельмож несут его на празднестве, окружённого гвардейцами, жрецами и танцующими музыкантами. Царь есть бог, а бог есть царь – вот закон Чёрной Земли! Поколения и поколения черноголовых верны ему и счастливы, а истина… истина – всегда тайна.

– У нас много запретов, помни это. Я научу тебя – что можно, что нельзя. Царь-Бог свят, его воля непререкаема. Заповедные долины, царская земля, царские звери и святилища – ограждены смертью. Мы, его люди – тоже, поэтому у нас свои законы. Кое-что я покажу тебе… ты увидишь моего… брата, когда будешь готова.

– Он тоже жрец?

– Он – дух во плоти, – странно ответил Мосех, лаская её талию, и Лули, вздохнув, обвила рукой его мощный торс. – Если ты полюбишься ему, твои объятия должны быть для него открыты.

– О, нет!.. – Она пугливо встрепенулась. – Ты же не отдашь меня…

– Мы с ним – одно. Всё, что мы хотим – закон. И твоё счастье, если это суждено.

Хмурясь и покусывая губы – как это можно? принадлежать двоим? даже братьям… – Даяна мало-помалу склонилась к дремоте, и вскоре её дыхание стало ровным, тихим, а тело обмякло в сонной слабости.

Высвободившись из вялых объятий девушки, Мосех выждал некоторое время, затем бесшумно встал и прошёл к стене, закрытой полосатой занавесью. Отслонив ткань и заколов её бронзовой фибулой, нажал каменную пластину, незаметную чужому глазу. Часть стены сдвинулась, открывая узкий тёмный ход.

– Эй!.. – позвал Мосех одними губами.

Из темноты послышались шаги по ступеням – мягкие, с едва заметным скрипом, словно от прикосновения когтей к камню. Затем приглушенное осторожное дыхание.

– Входи, входи. Сюда, – манил жрец, отступая к ложу. Вслепую взяв чашу, он накрыл ею лампу – огонёк погас, тьма заполнила альков. Во тьме возникла новая живая тень – необычных очертаний, согбенная, но гибкая и быстрая, – приблизилась к ложу.

– Смотри. – Мосех откинул тонкое льняное покрывало, открывая глазам гостя красу спящей Лули. От повеявшей на тело прохлады девушка поёжилась и сжалась. – Нравится?

– Свежая, – ответил сиплый голос, мало похожий не человеческий. – Нежная. – Фигура нависла над Жемчужиной, принюхиваясь.

– Хочешь её?

– Н-н-н-н… Она… Зелья в ней.

– Они выйдут.

– Что-то… несчастливое. – В сомнении фигура поводила низкой вытянутой головой. – Горе внутри.

– Исцелю.

– Н-н-н-н… Долго. Эту не хочу.

– А поесть?

Склонившись, тень приникла к Лули. Язык скользнул по коже, заставив девушку вздрогнуть во сне.

– Не знаю. Пусть время пройдёт.

– Хорошо. Иди спать.

На прощание Мосех погладил гостя по голове – тот издал короткое довольное урчание – и поцеловал его. Тень скрылась, проход в стене сомкнулся.

Для лазутчицы город на поверхности – всё равно, что скалы на Ураге.

Запомнить дорогу – плёвое дело. Но двигаться по улицам опасно, ты слишком заметна. Хотя город спит, там-сям бродят миряне. Царские воины, ночные сторожа, гуляки, «девы-сновидения», воры в тряпочных масках – надо избегать встреч с ними.

Значит, иди по дворам, по задам, через заборы.

И цокай языком, одёргивая пату. Свинью вечно тянет на съестное. Её чуткий носище за полпоприща угадывает все помойки, падаль и кладовки с провизией.

Но когда вышли на берег речки-вонючки, стиснутой кривыми оградами и покосившимися стенами домов, пата дала себе волю и напилась по уши, заодно прихватывая пастью всякие отбросы, которыми даже гушиты побрезговали.

А бродячих собак – их тут стаи! – она поставила на место мигом. Два выстрела языком, две злющих псины захлебнулись своей кровью, третью Анчутка – пастью хвать! – швырнула об стену, а кинувшейся сзади сломала шею ударом хвоста. Всё! кто хозяин в ночном городе?

Над речушкой пронёсся низкий грозный рык, невероятным пассажем перешедший в истошный вой, от которого собаки приседали, скуля, и пятились с поджатыми хвостами. В домах заворочались люди: «О, Бахла, избавь от злого сна!» Трусливый лай грязных шавок провожал чудище, а дворовые псы ярились, рвались с привязи.

Путь вдоль речушки свободен. Хайта легла животом на спину паты, обняла чудо-свинку руками и ногами, пришпорила пятками – вперёд!