Текст книги "Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой"

Автор книги: Александр Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

притон. Вероятно, происхождение его от пастуха и дровосека было ничем иным, как позд-

нейшей легендой, а на самом деле он был сыном разбойника. После изгнания из родного

дома маленький Джиакомо отправился в Рим и поступил в семинарию, где своими

выдающимися способностями вскоре обратил на себя внимание папы Григория XVI, ко-

торый после рукоположения Антонелли во священство, приблизил его к себе и дал воз-

можность талантливому юноше начать политическую карьеру.

Рим в те времена был столицей Папской области, которая доживала свои последние годы.

Папская область, – государство в средней Италии со столицей в Риме, которое обра-

зовалось в 756 году и просуществовало более тысячи лет. Это была избираемая в лице па-

пы монархия. В последние годы существования папской монархии папа управлял своим

государством через посредничество назначаемого и смещаемого им кардинала статс-

секретаря, являвшегося для страны и для иностранных держав первым министром Пап-

ской области. Этот закон был проведен в жизнь, когда статс-секретарем уже был прибли-

женный к папе Пию XI кардинал Антонелли, так сказать, написан под него. В последние

годы монархия держалась только на штыках французского корпуса, который был выведен

из Рима в 1870 году после начала франко-прусской войны. В Рим тут же вступили войска

Итальянского королевства, в Папской области был проведен плебисцит, во время которо-го

народ высказался за присоединение к королевству и Папская область, как самостоя-

тельное государство, перестала существовать; папы навсегда утратили светскую власть. За

ними остался только Ватикан, который и до сих пор существует как государство.

В те времена, когда в Рим попала Мария Башкирцева, ни сам папа Пий IX, ни его кардинал

Джиакомо Антонелли уже не пользовались тем влиянием, которое у них было раньше.

Кроме того, кардинал Антонелли уже утратил и свое влияние на самого папу и не был

“пружиной, заставлявшей двигаться всю папскую машину”, как считала Башкирцева. Тем

не менее, отсвет той значительности, которая была у него в прежние годы, на Анто-нелли

еще падал.

Они попали к кардиналу в неудачное время – его преосвященство обедал и не смог их

принять. Их попросили оставить карточку и сказали, что, возможно, кардинал примет их

завтра утром.

Наверное, он их и принял, и довольно любезно, потому что уже через несколько дней они

удостоились аудиенции у самого папы Пия IX.

Ватикан потряс Марию, она записала в дневнике, “что не хотела бы уничтожения пап”.

Видимо, такие разговоры велись в обществе, как следствие ослабления папской вла-сти.

“Они велики уже тем, – писала Башкирцева, – что создали нечто столь величествен-ное, и

достойны уважения за то, что употребили свою жизнь, могущество и золото, чтобы

оставить потомству такой могучий колосс, называемый Ватиканом”. (Запись от 10 января

1876 года.)

В ватиканском дворце было много солдат и сторожей, одетых как карточные вале-ты.

Слуга, одетый в красное, провел Башкирцеву, ее мать и Дину через длинную галерею, украшенную великолепной живописью, с бронзовыми медальонами и камеями по стенам.

В комнате, где перед бюстом папы Пия IX стоял прекрасный золоченый трон, обитый

красным бархатом, они более часа дожидались святого отца.

Наконец портьера отдернулась и, сопровождаемый несколькими телохранителями,

офицерами в форме и окруженный несколькими кардиналами, появился сам папа, одетый

в белое, в красной мантии, опиравшийся на посох с набалдашником из слоновой кости.

Дальше предоставим слово самой Марии Башкирцевой, очень хорош портрет папы Пия

IX, набросанный несколькими словами:

“Я хорошо знала его по портретам, но в действительности он гораздо старше, так что

нижняя губа у него висит, как у старой собаки.

Все стали на колени. Папа подошел прежде всего к нам и спросил, кто мы; один из

кардиналов читал и докладывал ему имена допущенных к аудиенции.

– Русские? Значит, из Петербурга?

– Нет, святой отец, – сказала мама. – Из Малороссии.

– Это ваши барышни? – спросил он.

– Да, святой отец”.

( Запись от 22 января 1876 года.)

Святому отцу было в то время 84 года. Он происходил из рода графов Мастаи-Феретти, приходился родственником Пию VII. Пий IX известен тем, что проводил в своем

государстве реформы в либеральном духе, что, впрочем, закончилось падением самого

государства. В 1854 году фактически единолично, без участия собора, провозгласил новый

догмат о беспорочном зачатии Девы Марии. В 1867 году он предложил на предваритель-

ное обсуждение кардиналов новое учение о папской непогрешимости. Несмотря на силь-

ную оппозицию новому учению, ему удалось в 1869 году на ватиканском соборе возвести

папскую, а значит и свою, непогрешимость в догмат. Пий IX протестовал против занятия

войсками Итальянского королевства Рима, объявил себя “ватиканским узником”, не при-

нимал короля Виктора-Эммануила II, но, несмотря на некоторое сочувствие к папе, в ос-

новном Франции, где сильно было влияние клерикалов, никто в Европе не встал на его

защиту. Папе было назначено ежегодное содержание, но он отказался от “иудиных” денег, святой отец еще долго ломался, то имитируя свою власть и значимость, то издавая жалоб-

ные стоны и называя себя “ватиканским узником”; свет в Риме разделился на “белый”, аристократию, двор короля Виктора-Эммануила II, и “черный” свет, двор папы Пия IX.

Французское военное судно постоянно крейсировало близ Рима, что помочь в случае чего

папе бежать из его так называемого “плена”. Король Виктор-Эммануил II поселился в

Квиринальском дворце. За папой были сохранены только Ватикан, Латеран и вилла Кас-

тель Гандольфо. С тех пор именами Квиринал и Ватикан обозначали правительство Ита-

лии и святой престол.

Папа сказал гостям маленькую речь на дурном французском языке, напомнил, что нужно

ежедневно, не откладывая до последнего дня своей жизни, приобретать себе отече-ство, которое не Лондон, не Петербург, не Париж, а Царствие Небесное, дал свое благо-

словение людям, четкам, образкам.

Кардиналы смотрели на Мусю так, как бывало при выходе из театра в Ницце, запи-сано у

нее в дневнике. Из этого сравнения вычеркнуто имя Жирофли, это он, Эмиль д’Одиффре, смотрел на нее так при выходе из Оперы в Ницце. Надо думать, кардиналам ничто

человеческое не было чуждо. Как, впрочем, и самому папе с висячей собачьей гу-бой. Из

дневника вычеркнуто, что увидев Мусю, святой отец, указывая на нее тощим пальцем, первым делом спросил: “Кто эта американка?”

Муся совсем было зачахла от тоски, скучая по тете, которая осталась в Ницце, и даже по

Люсьену Валицкому, тоже не поехавшему с ними, но тут судьба послала ей сле-дующее

приключение. Как-то, выходя из коляски у крыльца отеля, она заметила двух мо-лодых

римлян, смотревших на нее. Потом она заметила их на площади перед отелем – они явно

следили за их окнами. Посланная для выяснения служанка Леони донесла, что это

совершенно приличные молодые люди, а скоро, к безумной радости Муси, выяснилось,

что один из них, который наиболее ей заинтересован, племянник самого кардинала Анто-

нелли (В ее дневнике он обозначен буквой “А.”)

Муся торжествовала. Племянник кардинала! “Черт возьми, он и не мог быть никем

другим. Теперь я узнаю себя”.

Пьетро Антонелли был красив, напоминал неверного Одиффре. Матовый цвет ли-ца,

черные глаза, потом она уточняет, что карие, правильный римский нос, красивые уши, маленький рот, недурные зубы и усы двадцатитрехлетнего молодого человека – таков

портрет следующего претендента на ее руку.

Как им сказали, он очень весел, остроумен и хорош собой, но несколько ”passerello”, что

по-итальянски значит “разгильдяй”. Но это только придавало в глазах Марии ему веса и

пикантности. Ее же мать решила, что он похож на брата Марии, Поля.

Тут же заброшена учеба: она только начала занятия с поляком Каторбинским, брала у него

уроки рисунка и живописи, посетила французских художников на вилле Медичи, серьезно

хотела заняться пением с итальянцем Фачьотти, который нашел у нее голос, ох-

ватывающий три октавы без двух нот, теперь же все брошено все псу под хвост, она едет в

маскарад, костюмированный бал в Капитолии, куда неприлично ездить семнадцатилетней

девушке, даже, если ее и сопровождает взрослая особа. Это прибывшая в Рим мать Дины, бывшая жена дяди Жоржа, Доминика. Начинаются ее римские каникулы.

На Мусе черное шелковое платье с длинным шлейфом, узкий корсаж, черный газо-вый

тюник, убранный серебряными кружевами, задрапированный спереди и подобранный

сзади в виде грандиознейшего в мире капюшона, черная бархатная маска с черным круже-

вом, светлые перчатки, роза и ландыши на корсаже.

От смущения, что ее тут же окружили мужчины, она начинает громко говорить по-

итальянски. Трое русских, голоса которых она услышала за своей спиной, решают, что она

итальянка, тогда как по началу приняли ее отчего-то за русскую, и уходят разочаро-

ванные.

Мужчины принимают ее за даму в белом, то есть угадывают, кто она на самом деле. Белое

платье на всю жизнь остается визитной карточкой Марии Башкирцевой. В белых платьях

она постоянно ходит и в Риме. На улице ее белое платье теперь оттеняет малень-кий

негритенок по прозвищу Шоколад, которого они наняли в услужение. Но сейчас, на

маскараде, она сама в черном и скрывается под черной маской, негритенок оставлен дома.

Белое-черное – это знак, она подсознательно хочет, чтобы ее узнали. Ей нужна публич-

ность, она совсем не хочет оставаться в тени. Она ищет среди гостей Пьетро Антонелли и, найдя его, открыто признается, что его искала. В маскараде можно вести себя вольно, ес-

тественно, отбросив светские условности, можно взять предмет своей страсти за руку и

увести в сторону, называя его фатом, притворщиком, беспутным, кокетничая и притворст-

вуя, в маскараде все можно, ибо ты скрыта под маской и это не ты, даже, если все догады-

ваются о твоем имени.

Пьетро понимает, кто перед ним. С места в карьер он признается, что любит до безумия

даму в белом, и Мария в дневнике подробно расписывает их диалог, что сразу создает

впечатление пробы пера начинающего литератора. Впоследствии диалоги стано-вится

слишком подробными, порой они топчутся на месте, как у неопытного драматурга, и,

читая, никак не можешь отделаться от впечатления, что она не записывает непосредст-

венно происходящее, а пишет в дневнике наброски будущего романа из своей жизни. Ро-

ман о семье Одиффре ей не удался, так, вероятно, в данной ситуации, она хочет использо-

вать свой творческий шанс.

Пьетро, герой ее романа, признается ей, что в девятнадцать лет бежал из дома, оку-нулся

по горло в жизнь и теперь ею пресыщен. Он пытается выяснить, сколько раз люби-ли она.

Муся врет, что только два раза, хотя на самом деле в неизданной части дневника есть

подсчет ее влюбленностей к этому времени – их шесть.

Но она тут же оговаривается, что может быть и больше.

Далее идут вполне в духе современных дамских романов любезности и намеки на

большое чувство. Но главное, он несколько раз за вечер целует ее руку и, как не пытается

Доминика увести ее с маскарада, молодые никак не хотят расстаться. Когда Доминике все-

таки удается это сделать, Пьетро крадет у Муси перчатку с левой руки, целуя на прощание

обнаженную руку.

– Ты знаешь, – говорит он, – я не скажу, что всегда буду носить эту перчатку на сердце, – что

было бы глупо, – но это будет приятное воспоминание.

Муся записывает в дневнике результат своих наблюдений на маскараде:

“Я видела мужчин только на бульваре, в театре и у нас. Боже, до чего они меняются на

маскированном бале! Такие величественные и сдержанные в своих каретах, такие уви-

вающиеся, плутовские и глупые здесь!” ( Запись 18 февраля 1876 года.)

Она записывает в дневнике, но эта запись не опубликована:

“Антонелли мне совсем не нравится, но он разрушил во мне “Удивительного”. (Не-

изданное, запись от 18 февраля 1876 года.)

Она с нетерпением ждет следующей пятницы, когда на бегах она снова увидит Пьетро. “Я

в нетерпении, я чувствую, что меня влечет неизвестно к кому, неизвестно куда. Начинается

та же лихорадка, как прошлой весной в Ницце”. (Неизданное, запись от 20 февраля 1876

года.)

Как прошлой весной в Ницце, это, когда она была влюблена в Одиффре. Значит, сейчас то

же самое, хотя она еще не хочет себе в этом признаться.

И вот они, наконец, эти бега. Но сначала проезды по ипподрому экипажей, укра-шенных

цветами, в Мусю и Дину летят букеты с поля. Дина краснеет от стеснения. Идет “битва

цветов” и они ее участники. Ударяет пушечный выстрел, извещающий о начале бегов, но

Пьетро все еще нет, он держит паузу, как опытный актер, хотя она и считает его за

неопытного мальчишку.

А пока на соседнем балконе в Корсо появляется “очень юный, очень светловоло-сый и

очень толстый” молодой человек, с которым она уже второй день заговаривает. Это граф

Виченцо Брюскетти, обозначенный в напечатанном дневнике буквой “Б.” Граф по-корен

ею, она бросает ему камелию, он дарит ей букет цветов, на следующий день бон-боньерку

с цветами, а еще через день делает предложение руки и сердца, но Муся ему от-казывает.

По ее мнению, он глуп и безвкусен.

“У меня есть великолепная привычка смотреть на мужские манжеты и заглядывать за

отворот рубашек, которые иногда раскрываются на груди, когда мужчина наклоняется. А у

Брюскетти я видела – гром небесный! – белье в клетку!!!” ( Неизданное, 2 марта 1876 года.) Иное дело Пьетро Антонелли. Странная смесь томности и силы. Его акцент и том-ный вид

раздражают ее, а сила покоряет. Вот он внизу, под их трибуной, Дина кидает ему букет

цветов, несколько негодяев (как называет их Мария) пытаются перехватить букет, одному

это удается. Но тут же Антонелли хватает его за горло своими нервными руками и душит.

“Как он прекрасен в эти минуты!” – восклицает Башкирцева. Она в восторге и спускает

ему вниз камелию на ниточке. Спрятав камелию в карман, он многозначительно исчезает.

Ей ничего не остается, как перебрасываться фразами с Брускетти и думать о Пьетро, который стоит перед ее глазами похожий на льва, тигра, уверенный в своей силе, но в силе

его нет брутальности, он сохраняет в силе томность и изящество.

– Не правда ли, он был очарователен, когда держал мертвой хваткой за горло этого

бездельника? – говорят вокруг нее на балконе. Это тема для разговоров, может быть, и не

на один день.

Через пару дней она снова на балконе на Корсо, но не видит его внизу. Она взвол-нована, однако тут же Пьетро появляется на их балконе. Отдав дань вежливости маме, он садится

рядом с дочерью.

– Я каждый день ходил к Аполлону, но оставался там всего пять минут.

– Почему? – не понимает она. Может быть, она не знает, что это за Аполлон. Место у

статуи Аполлона, это традиционное место свиданий влюбленных.

– Почему? Да потому, что я ходил туда ради вас, а вас там не было.

Он закатывает глаза, беснуется и тем забавляет Марию.

В самый неподходящий момент на соседнем балконе, рядом с которым они сидят,

появляется Брускетти с корзиной цветов, предназначенных Мусе. Краснея и кусая губы, он

подносит цветы Башкирцевой. Муся делает вид, что не понимает, что с ним, продолжая

беседу с Антонелли.

Потом Дина, наблюдающая ее романы, советует ей помучить Антонелли, для чего надо

быть повнимательней к Брускетти. Для Марии это вульгарно и низко, она хочет есте-

ственности в чувствах. Можно мучить невольно, но делать это нарочно, фи!

Кардиналино, так они называют Пьетро, то есть маленький кардинал, все больше и

больше занимает ее мысли. Засыпая, она думает о том, что во сне быстрее пробежит время

до завтра, когда они снова придут на балкон. Она думает о любви к Пьетро.

“У него чудные глаза, особенно когда он не слишком открывает их. Его веки, на четверть

закрывающие зрачки, дают ему какое-то особенное выражение, которое ударяет мне в

голову и заставляет биться сердце” (Запись от 28 февраля 1876 года.)

И через несколько дней она записывает, анализируя свое состояние:

“ Мой возраст – это возраст любви, поэтому не удивляйтесь, что я все время говорю о ней, позже я буду говорить о другом; и если сейчас мне трудно избежать этого слова, то позже

мне будет трудно найти его”. (Неизданное, запись от 6 марта 1876 года.)

Она готова к любви, нужна только искра, чтобы запалить невиданный костер стра-сти, но

карнавал завершен: что ждет их дальше?

Пьетро приглашает ее на конную прогулку. Она надевает амазонку от Лафферьера, садится

с матерью и Диной в карету. За воротами Рима их ждет Антонелли с двумя ло-шадьми.

Приличия соблюдены: мать с Диной следуют за ними в экипаже на некотором рас-стоянии.

Всадники едут тихо и беседуют. Разговор, разумеется, идет о них самих, ибо влюб-ленным

ничто на свете, кроме их самих, не интересно. Он признается в любви, она хочет поверить

ему, но не позволяет себе так быстро увлечься. Любовная игра не допускает та-кой

быстрой сдачи позиций. Он напирает, кусает губы, приходит в бешенство и вновь

становится нежен и заботлив. Она кокетничает и издевается над ним. Идет обыкновенная

игра влюбленных. Его восклицания типа: “У вас нет сердца!” “Вы – балованное дитя!”, и

ее ответы: “ У меня прекрасное сердце!”, “Я добра, только я вспыльчива”.

Вся эта болтовня, любовный лепет мог бы бесконечно переливаться из пустого в

порожнее, если бы не Его Величество Случай. То, что случается ними дальше, настолько

напоминает романный штамп, что трудно поверить, что это действительно случилось в

жизни, а не придумано для дневника, для будущего романа.

Ее лошадь понесла. Муся пустила лошадь рысью, а та вдруг перешла на галоп и понесла в

карьер. Муся испугалась, шляпу с ее головы сорвало, волосы рассыпались по плечам, лошадь все несла и несла, всадница устала бороться, она слабела и думала, что вот-вот

сорвется на землю

Следом мчался Пьетро, но никак не мог догнать ее. Еще минута и она потеряла бы

сознание, но ее спаситель подскакал совсем близко и ударил хлыстом по голове ее лоша-

ди. Лошадь присмирела и перешла на шаг, а девушка оперлась на руку своего бледного

спасителя.

– Господи, – повторял он, – как вы испугали меня!

До ворот они едут шагом. И слово “любовь” уже не сходит с их уст.

– Вы не любите меня!

– Я так мало знаю вас...

– Но когда вы побольше узнаете меня...

– Может быть...

Она готова сдаться, ведь он ее спаситель, он вырвал ее из рук смерти.

И дома, раздевшись, в пеньюаре, она лежит на постели и восстанавливает в голове каждую

минуту их разговора.

– Я вас люблю!

– Это неправда!

– Вы мне не верите?

И так бесконечно, по сто раз. Она записывает, что если бы полностью погрузилась в

воспоминания этого дня, то никогда бы не кончила писать, так много было сказано!

“Господи! Я расцеловала бы в обе щеки того, кто сказал бы мне, что он тоже взвол-нован, лежит где-нибудь, как и я, на постели или на земле, и как и я, думает обо мне, и что он – я

скажу сейчас “тоже” – любит меня.”, – эти слова вычеркнуты из записи от 8 марта 1876

года. Странная все-таки редактура. Почему именно это вычеркивается? Вполне не-винные

мысли героини романа, который они решили в дневнике оставить.

Гораздо понятней, почему вылетает из дневника приятель Пьетро Антонелли гер-цог

Клемен Торлония, персонаж из ряда герцога Гамильтона или Альфреда Борееля, пле-

мянник герцога Алессандро Торлония, князя Чивитта-Чези, герцога Чери, как всегда “фат, наглец, баловень, щеголь, настоящий парижанин и знатный господин”, при этом еще и

выпивоха, что в ее устах звучит как высшая похвала. Семья его из выскочек, но очень

богата. Основатель династии был банкир Джованни Торлония (1754 – 1829), родом из

Франции, в 1809 году он купил герцогство Браччано и получил герцогский титул. Его тре-

тий сын, Алессандро, взял в аренду сбор налогов на соль и табак в Риме и в Неаполитан-

ском королевстве и на этом сказочно разбогател. Кстати, его единственная дочь вышла

замуж за князя Джулио Боргезе, который принял имя Торлония. Богаты были и все ос-

тальные Торлония. Вот что писал о них в начале двадцатого века П.П. Муратов в своей

замечательной книге “Образы Италии”: В Риме часто слышишь имя этой новой аристо-

кратической династии. В руки наследников финансового героя, служившего такой отлич-

ной мишенью для саркастических стрел Стендаля, успели попасть палаццо Жиро, вилла

Альдобрандини, вилла Альбани и вилла Конти во Фраскати”.

По сравнению с герцогом Торлония кардиналино Пьетро, конечно же, пресен. Пьетро

глядит на нее как на божество, герцог Торлония оценивает ее как лошадь, при ней

обсуждая ее тонкую талию, круп и корсет. Он обращается с ней, как пресыщенный прожи-

гатель жизни. Кто она для него? Дама полусвета? Но уж во всяком случае, не девушка, на

которой женятся. Приличная девушка не станет осушать в ресторане бокал вина за его

здоровье. А кто сопровождает ее мать в поездке? Супруг, не супруг, любовник, не любов-

ник, Общество гадает на этот счет. Это прибыл в Рим доктор Люсьен Валицкий, с кото-

рым начинается в Риме гульба, заканчивающаяся тем, что Люсьен падает пьяным в фон-

тан Треви на глазах у всей почтенной публики. Поэтому доктора Валицкого в опублико-

ванном дневнике в Риме тоже нет, как нет и русских актеров, которых они встретили в

траттории и пригласили к себе в номер; на сцене, по замыслу публикаторов, должны ос-

таться только Мария и Пьетро, две бесплотные поэтические фигуры, не оттененные ника-

кой плотью в виде подгулявшего доктора с разбитными актрисками или циничного герцо-

га, любителя лошадей.

Все-таки жаль, что всяческая плоть изгоняется публикаторами из дневника, сколь-ко

интереснейших фигур осталось за его пределами, сколько дорогих черточек эпохи, сколько

удивительных характеров было принесено в жертву ложно понятым, даже для того

времени, приличиям. Сущность этого оскопления текста была в том, что мать ее была

провинциалкой с дурным художественным вкусом, к тому же к старости, как многие погу-

лявшие дамочки, превратившаяся в пресную и горделивую ханжу, превозносившую культ

своей рано усопшей дочери, ангела во плоти, солнца, на котором не должно было быть

никаких пятен.

“Единственное из всех наших произведений, которое имеет хоть какую-то надежду

пережить нас, несомненно, то, которым мы дорожим меньше всего. И, тем не менее, все

очень просто; наши стихи... есть не что иное, как мы сами; наши пересуды... это вы, ваша

эпоха, такая великая, кто бы что ни говорил, такая необычная, такая чудесная, что самые

ничтожные рассказы о ней, самые незначительные воспоминания приобретут в один пре-

красный день огромный интерес, величайшую ценность”, – это написала поэтесса Дель-

фина де Жирарден в 1853 году, публиковавшая под псевдонимом виконт де Лоне свою

“Парижскую хронику” в течение многих лет в газете “Пресса” и издавшая ее потом в двух

томах. Слова Дельфины де Жирарден верны для всякой эпохи; все эпохи, в которые нам

доводится жить, носят на себе отпечаток величия, величия самой жизни.

Мария в отличие от Дельфины очень ценит свой дневник, видимо, предчувствуя, что

именно он станет главным делом ее жизни, и тем более жаль, что всякие подробности

частной жизни эпохи упорно изгоняются из него ее доброжелателями.

Тем более любой намек на плотское изгоняется из взаимоотношений наших героев.

“Я не могу сказать, что люблю его, но с уверенностью могу сказать, что желаю его. -

Безумная и развратная, – скажите вы. – В твоем возрасте! – скажите вы также. Эх, что вы

хотите, я просто поверяю это, и думайте, что хотите... Я хотела бы быть в объятьях Пьет-

ро... с закрытыми глазами; я до такой степени поддаюсь иллюзии, что мне кажется, будто

он здесь, а потом... потом... я злюсь”. (Неизданное, 10 марта 1876 года.)

Это написано всего через два дня после прогулки на лошадях, когда он спас ее от падения

или, как ей кажется, от неминуемой смерти. Она действительно предельно откро-венна, так и видишь ее на кровати в сексуальной истоме, занимающейся мастурбацией, и можно

только пожалеть, что ее действительный образ доходит до нас с таким опозданием, на сто

с лишним лет. Она действительно, как и обещала, старается писать предельно от-

кровенно, настолько откровенно это было возможно в те времена, и даже насколько не-

возможно.

Она пишет о том, как Пьетро поцеловал ее в щеку, и щека горела, а сама она по-краснела

от гнева. Как же, ведь она была осквернена, поскольку поцеловал ее не муж. Ведь вполне

может быть, что они не поженятся, даже, скорее всего, а значит, поцеловал ее посторонний

мужчина. Совсем недавно она с уверенностью писала в дневнике, что не даст поцелуя

никому, кроме мужа, и вот, случилось, с ее точки зрения, падение. Она не расска-зала о

поцелуе в щеку матери и мать вычеркнула упоминание об этом из дневника, вписав фразу, что Мария рассказывает матери все. Искажая ее мысли, факты, меняя психологиче-ские

акценты, мать опять думает только о себе и своем реноме. Дочь умерла, а ей жить с ее

образом и вещать публике о своей значительной роли в воспитании гения.

Вычеркнута фраза о том, что Муся колеблется между двумя мужчинами. Надо ду-мать,

кроме Пьетро, она все же думает о распутном герцоге Клемене Торлония.

“ Бедный Пьетро – не то чтоб я ничего не чувствовала к нему, напротив, но я не мо-гу

согласиться быть его женой.

Богатства, виллы, музеи всех этих Рисполи, Дориа, Торлония (Одно из двух упо-минаний в

напечатанном тексте дневника фамилии герцога – авт.), Боргезе, Чиара посто-янно давили

бы на меня. Я, прежде всего, честолюбива и тщеславна. Приходится сказать, что такое

создание любят только потому, что хорошенько не знают его! Если бы его зна-ли, это

создание... О, полно! Его все-таки любили бы.

Честолюбие – благородная страсть.

И почему это именно А. вместо кого-нибудь другого?”

Это записано 16 марта 1876 года, после того, как Пьетро поцеловал ее, чего никто не

заметил. Пьетро у них каждый день, но следующая запись оставлена за 18 марта, так как

она начинается со слов: “Мне никогда не удается ни на минуту остаться наедине с А., и это

меня сердит”. Мол, мама следит за соблюдением приличий, дочь маме все рассказы-вает.

Поцелуй был, она его допустила и Пьетро настойчиво требует, чтобы она призна-лась в

любви к нему. Сам он говорит о своей любви непрестанно. Когда же она говорит ему, что

не будет любить его, он в гневе рвет салфетки и ломает щипцы для сахара. Муся

издевается над ним и подзадоривает:

– Сделайте гримасу!

Ей нравится наблюдать, как сердится “сын священника”.

А он изо дня в день талдычит:

– Значит, вы меня не любите?

– Нет.

– Я не должен надеяться?

И через неделю:

– Вы холодны, как снег, а я вас люблю.

– Вы меня любите?

Она дразнит его, что и к ней любовь может прийти. И называет примерную дату ее

прихода: через шесть месяцев.

– Я вас люблю, я с ума схожу, а вы надо мной смеетесь.

– Вы удивительно догадливы.

Любовная игра продолжается, в итоге, запутавшись, она записывает в дневник, что

совершенно ничего не понимает: “Я люблю – и не люблю”.

Отношения топчутся на месте, чего-то не хватает для взрыва или для разрыва. И тот, и

другой вариант вполне возможны. Она уже готова отказаться от мысли стать женой Пьетро

Антонелли, но тут в их семье появляется барон Висконти и уединяется с ее мате-рью.

Потом мать пересказывает их разговор. Не секрет, что Висконти близок к семье Антонелли

и выполняет их поручение. Вероятно, догадавшись, что сын серьезно влюблен, ведь он

столько времени проводит у этих русских, родители решили прощупать обстанов-ку, хотя

сам Пьетро ничего родителям не говорил. Визит барона ни к чему не обязывает, разговоры

его не носят конкретного характера, хотя обе стороны прекрасно понимают, о чем идет

речь. Он выясняет, где мадам Башкирцева хочет выдать свою дочь замуж, здесь или в

России. Мадам Башкирцева предпочитает выдать ее замуж за границей, поскольку Мария

выросла и воспитана здесь, а значит и будет здесь счастливей.

Барон Висконти прямо говорит, что в таком случае, ее дочери придется принять

католичество.

Ватикан строго следит, чтобы в случае смешанных браков, когда родители остают-ся

каждый в своей вере, дети воспитывались только в католичестве, в противном случае, если

это условие не соблюдено, папа мог даже не признать законность подобного брака.

Впрочем, Петербург предусматривал и обратную меру, обязательное воспитание детей от

такого брака в православии. Этот вопрос обсуждался даже на государственном уровне ме-

жду министром иностранных дел России А.М. Горчаковым и статс-секретарем папы

Джиакомо Антонелли в 1856 году. Поэтому-то, чтобы избежать этого противостояния, и

требовался переход в другую веру.

Мать, разумеется, согласна на такой шаг, но тут же оговаривается, что не собирает-ся пока

выдавать замуж свою дочь. Она, безусловно, любит этого молодого человека, Пьетро

Антонелли, но не как зятя.

Они расстаются, довольные друг другом, потому что барон Висконти хорошо зна-ет, что

кардинал Антонелли будет противиться этому браку, для “красного папы”, так на-зывают

кардинала Антонелли за политический вес и красную кардинальскую мантию, брак с

девушкой-иностранкой, родители которой к тому же разъехались и не живут в бра-ке, наверняка невозможен ни при каких условиях. Он понимает, что ответ старшей Баш-

кирцевой не более чем поза, что на самом деле она только и думает, как о браке своей до-

чери с Пьетро Антонелли. Но только эти экзальтированные бездумные провинциалки

Башкирцевы могут надеяться на другой, положительный исход этого романа. Семья столь

близкая к папскому престолу не может бросить на себя ни малейшей тени и браку этому

не бывать никогда.

К тому же бедный кардиналино к своим двадцати трем годам уже весь в долгах (будучи

солдатом, он наделал долгов на тридцать четыре тысячи франков) и без помощи семьи ему

не выпутаться. Ему ставят условие, что он должен провести неделю в монасты-ре на

покаянии, тогда его отец согласится его простить и оплатит его долги. Пьетро вы-нужден

принять эти условия, и покидает Марию.

Она в бешенстве от всего случившегося. Теперь понятно, что и визит Висконти, и

заключение Пьетро в монастырь – звенья одной цепочки, родственники хотят разлучить ее

с Антонелли, и тут из чувства противоречия она решает окончательно и бесповоротно, что

любит молодого человека. Вероятно, если бы наоборот, они получили согласие на брак, то

любовь Марии улетучилась бы в одну секунду. Впрочем, чего гадать, что случилось, то

случилось.

“Бедный Пьетро – в рясе, запертый в своей келье, четыре проповеди в день, обедня, всенощная, заутреня – просто не верится – так это странно”. ( Запись от 31 марта 1876 го-

да.)

Она осталась в Риме одна, без ежедневных визитов своего ухажера. Рим для нее опустел, о