Текст книги "Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой"

Автор книги: Александр Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

ку на строительство православного храма, и благодаря ее стараниям сбор пожертвований

пошел довольно быстро. Была куплена земля под храм, но одним из условий при покупке

было не устраивать колокольню со звоном и кладбище. В 1858 году заложили храм во имя

Святителя и Чудотворца Николая и святой мученицы царицы Александры. Уже в 1859

году церковь была освящена в присутствии дочери Николая I и Александры Федоровны, великой княгини Марии Николаевны, герцогини Лейхтенбергской.

В парке Бермонд находилась мемориальная часовня. Здесь, на вилле Бермонд, про-вел

последние дни и умер 25 апреля 1865 года старший сын императора Александра II На-

следник Цесаревич Николай Александрович. Вилла вместе с парком принадлежала его

отцу. По распоряжению императора виллу снесли, а на ее месте построили часовню в ви-

зантийском стиле. Алтарь ее помещен там, где находилось смертное ложе Цесаревича, полукруглые стены обложены мрамором, в обрамлениях помещены иконы. Широкую

улицу, ведущую к часовне, городские власти назвали бульваром Цесаревича. Впоследст-

вии, уже в начале 20 века в парке была построена еще одна русская церковь Святителя

Николая Чудотворца

Естественно, что место, где так часто пребывает царская семья, становилось мод-ным у

русских путешественников, о чем свидетельствует даже наличие русского консуль-ства в

Ницце.

В сезон Башкирцевы живут, как и все, развлекаясь. Муся посещает скачки, стрель-бу по

голубям, что почему-то раздражает ее дедушку, он считает это неприличным. Осо-бым

развлечением в те времена была так называемая Bataille de fleurs, битва цветов. В Россию

эти праздники пришли только к началу следующего века, хотя в Ницце были мод-ны с 60-х

годов 19 века. Сохранились описания того, как это происходило в Москве.

Празднество начиналось на ипподроме проездом экипажей, украшенных цветами. Первым

ехал экипаж московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александ-ровича, богато украшенный ландышами и белыми лилиями. Во втором находилась его супруга,

великая княгиня Елизавета Федоровна. Он с редким изяществом был убран голу-быми

лентами, розами и незабудками, с козел поднимались чудные белые лилии. Следом за

ними ехали другие экипажи, совершавшие по ипподрому по два-три круга. Например, в

детском шарабанчике ехал маленький кадетик, управлявший парой маленьких пони, а ма-

ленькая девочка с корзиной цветов бросала букетики в публику. Некоторые экипажи были

украшены только белыми ромашками, другие – желтыми цветами, третьи – фиалками.

Многие экипажи были убраны сезонными цветами, ландышами и сиренью. Цветами ук-

рашали и самих лошадей. Лучшие экипажи получали премии из рук великой княгини Ели-

заветы Федоровны...

После первой части и премирования экипажей, трубачи давали сигнал к собственно битве

цветов. В описанной ниже битве начало было положено экипажами офицеров-

артиллеристов и Сумского драгунского полка. Вот как описывает эту битву корреспондент

“Московских ведомостей” 24 мая 1902 года:

“Целый дождь букетиков полетел с их платформы в публику, стеснившуюся у барьера. Им

отвечали. Мало-помалу все оживилось. Несколько удачно брошенных буке-тов вызвали

соревнование, и цветы посыпались неудержимым потоком. Раздались весе-лые

восклицания, смех. Продавцы не успевали подавать цветы. Многие из публики под-

нимались, ловили летящие букеты и в свою очередь кидали их. Это был целый круговорот

цветов. С круга цветочный бой постепенно перешел и в ложи. Из лож полетели цветы в

партер. Партер не остался в долгу, и скоро по всем трибунам грянул цветочный бой, дале-

ко оставивший за собой баталию прошлого года. Пробило половина шестого. Трубач про-

трубил сигнал к окончанию цветочного боя, но сигнал этот прошел незамеченным, и бата-

лии продолжались по всему фронту...”

“Надо думать, – отмечает в конце корреспондент, – что праздники цветов получат у нас

право гражданства, и этому можно только порадоваться. Мы так редко веселимся от души, что каждое начинание, направленное к такому общему веселью, можно только при-

ветствовать”.

Надо подчеркнуть, что сбор от праздника цветов, обычно использовался на благо-

творительные цели.

В дневнике Башкирцевой не раз встречаются упоминания о том, как она бросала букеты

цветов приглянувшимся ей мужчинам, кроме того, на этих празднествах, покупа-лось и

конфетти, которое тоже рассыпалось в больших количествах, как-то за один раз Мария

рассыпала около сорока килограммов конфетти.

Семья развлекается, как может, и основным развлечением остаются все-таки по-ездки в

Монте-Карло, куда ее мать может отправиться вдвоем, едва познакомившись с мужчиной.

“Я злилась на маму, потому что она несколько раз спрашивала у крупье: “Сколько

времени? Малышка боится, что мы опоздаем на поезд”. Я неприятно чувствовала себя в

зале, где были одни кокотки. Но нужно было ждать еще час, и я была вынуждена оста-

ваться там... Каждый был со своей дамой. Это действительно было не очень прилично. Но

что было самым скабрезным, так это их уход: эти дамы уводили этих господ с такими

криками, с такими песнями!.. Поезд уже трогался, а их песни еще были слышны, и как

мало эти песни гармонировали с красотой неба, луной и морем, выделяющемся на фоне

гор. Дома эта очаровательная история продолжается и длится долго. У-бо-жество! Неуже-

ли все мужчины живут так же, как те, которых я видела сегодня вечером? Все это произ-

водит неприятное и грустное впечатление. Эти мужчины, эти женщины, которые... Каж-

дая уводит свою добычу. .” (Неизданное, запись от 30 марта 1874 года.)

Мыслями она все время возвращается к герцогу Гамильтону, вспоминая все ма-лейшие

подробности, касающиеся его, все слова, сказанные им и случайно ею услышан-ные.

Однажды утром, в понедельник, 13 октября 1873 года ее гувернантка, малютка анг-

личанка Хедер, пока Муся отыскивала заданный урок, сообщает ей:

– Знаете, а герцог Гамильтон женится!

“Я приблизила книгу к лицу, почувствовав, что покраснела, как огонь. Я чувство-вала, как

будто острый нож вонзился мне в грудь. Я начала дрожать так сильно, что едва держала

книгу. Я боялась потерять сознание, но книга спасла меня. Чтобы успокоиться, я несколько

минут делала вид, что ищу. .” (Запись от 13 октября 1873 года.)

Потом она ушла к роялю, пробовала играть, но пальцы были холодны и непослуш-ны. Ее

позвали играть в крокет, она с видимым удовольствием откликнулась и побежала

одеваться. В зеленом платье, с золотистыми волосами, беленькая и розовая, – она казалась

себе хорошенькой, как ангел, а сама все время думала: он женится! Возможно ли?

Вечером она плакала! Ее волновала, бесила и убивала гнетущая зависть к счастли-вой

сопернице. Она была уже взрослой и понимала, что любовь проходит, она не вечна. Она

понимала, что не умрет от любви. Но она не хотела, не хотела видеть его с ней! Она

ненавидела герцога за предательство! Она в Бадене, ее соперница, в Бадене, который Муся

так любила! Она в Бадене вместе с Гамильтоном!

“Сегодня я изменила в моей молитве все, что относилось к нему: я более не буду просить у

Бога сделаться его женой!

Не молиться об этом кажется мне невозможным, смертельным! Я плачу как дура! Ну, ну, дитя мое, будем же более благоразумны!

Кончено! Ну и прекрасно – кончено! О, теперь я вижу, что не все делается, как хо-чется!

(Запись от 13 октября 1873 года.)

13 октября так для нее и останется роковым днем.

“Я чувствую ревность, любовь, зависть, обманутую надежду, оскорбленное само-любие, все, что есть самого ужасного в этом мире!.. Но больше всего я чувствую утрату его! Я

люблю его! Зачем я не могу выбросить из души моей все, что наполняет ее! Но я не

понимаю, что в ней происходит, я знаю только, что очень мучаюсь, что что-то гложет, душит меня, и все, что я говорю, не высказывает сотой доли того, что я чувствую. (Запись

от 29 ноября 1873 года.)

Глава пятая

ЖИЗНЬ БЕЗ ПРИКРАС, ИЛИ ГАЛОПОМ ПО ЕВРОПАМ

“Мой дневник – самое полезное и самое поучительное из всего, что было, есть и будет

написано! Тут вся женщина, со всеми своими мыслями и надеждами, разочарова-ниями, со всеми своими скверными и хорошими сторонами, с горестями и радостями. Я еще не

вполне женщина, но я буду ею. Можно будет проследить за мной с детства до са-мой

смерти. А жизнь человека, вся жизнь, как она есть, без всякой замаскировки и при-крас, -

всегда великая и интересная вещь.” (Запись от 14 июля 1874 года. На самом деле, запись

от 14 июля 1875 года.)

Если не считать гипертрофированного тщеславия первой фразы, все в этом отрывке

рассудительно и правильно. Более того, все сбылось, дневник действительно велся от дет-

ства до самой смерти, но вот, что касается “замаскировки и прикрас”, то они присутству-

ют в полной мере. Конечно, это не ее вина. Если взять начало дневника, годы 1873-75, то

опубликованные записи в них кратки, по ним трудно определить даже, где в настоящий

момент находится героиня, а надо сказать, что они в это время много путешествовали.

Многое про жизнь Башкирцевой и ее окружения выяснила Колетт Конье, изучая подлин-

ные тексты дневников, по ним она и составила маршруты их путешествий.

Здесь надо сделать маленькое отступление и рассказать, какие открытия можно сделать, читая фальсифицированный издателями текст дневника. Когда первый издатель

переставлял внутри дневника тексты, ему и в голову не приходило, что кто-нибудь когда-

нибудь станет с этим разбираться, поэтому числа в дневнике он оставлял те, которые ста-

вила Мария Башкирцева и дни недели тоже оставлял, что дало мне возможность не только

установить фальсификацию, не имея под рукой подлинников, но и доказать ее даже в тех

случаях, когда на нее не обратила внимания Колетт Конье.

Записей за 1874-1875 года очень мало. Год 1874 заканчивается по напечатанному дневнику

поездкой во Флоренцию на празднование четырехсотлетия великого флорен-тийца

Микеланджело Буонарроти, куда они якобы прибывают 12 сентября 1874 года. По крайней

мере, так можно было считать, если основывать свои выводы на напечатанном тексте

дневника. Колетт Конье, имея перед собой подлинный дневник, относит эту поезд-ку к

сентябрю 1875 года, считая, что запись в дневнике перенесена на год раньше и аргу-

ментируя тем, что торжества по случаю четырехсотлетия со дня рождения Микеланджело

Буонарроти должны были происходить в 1875 году, так как он родился в 1485 году. Но

поскольку он родился 6 марта 1475 года, мне сначала показалось, что глупо думать, будто

торжества начались с таким опозданием, скорее всего они и начались тогда, когда во

Флоренции прибыла Мария Башкирцева, в сентябре 1874 года. Также посчитал и коммен-

татор издания “Молодой гвардии”, если вообще можно считать комментарием десяток

сносок, в основном, такого содержания: “неустановленное лицо”.

(Там же, где он лица “устанавливает” по каким-то, одному ему ведомым законам, он до-

пускает чудовищные оплошности: например, записывая жену брата Поля, Нини, в кухарки

к Башкирцевым.) Единственный пространный комментарий он дает к факту поездки во

Флоренцию, посчитав, как и я в начале, что торжества начались заранее. Кроме того, я

выяснил, что по старинному флорентийскому счислению Микеланджело родился все-таки

в 1474 году. И вообще в этом вопросе у Конье было много путаницы: в ее книге пишется о

праздновании трехсотлетия со дня рождения Микеланджело, хотя праздновалось четы-

рехсотлетие. Но это, безусловно, была описка, не замеченная французским редактором

книги. Когда я сам окончательно запутался и не знал, какую же мне принять версию, а

быть точным мне всегда хотелось, я решил прибегнуть к последнему способу для провер-

ки истинной даты ее пребывания во Флоренции и таким образом истинной даты праздно-

вания четырехсотлетия великого художника. По записям 1874 года Мария с тетей приеха-

ла во Флоренцию 12 сентября, в первый день этих торжеств. Для нас же главное, что этот

день был воскресеньем, что отмечено в ее дневнике.

Все года делятся на семь типов и называются по дням недели: “Год понедельника”, “Год

вторника” и так далее. Название берется по первому дню марта каждого года, имен-но

марта потому, что бывают високосные года, где первые два месяца отличаются от об-

щепринятого не високосного порядка, а первый день марта всегда один и тот же.

Воскресенье 12 сентября оказывается было в следующем 1875 году, это был “год

понедельника”. Тогда мне пришло в голову проверить все записи 1874 года, и открылась

удивительная вещь: оказывается, что к 1874 году в напечатанном дневнике относится

только одна запись, от 9 января, все остальные сделаны в 1875 году и довольно подробно

описывают этот год с 24 июня по 28 декабря. По какой-то неясной причине, Колетт Конье

этого не заметила. (Кстати, проверяя и другие года, я пришел к выводу, что Башкирцева

никогда не ошибалась в днях недели, никакой рассеянности в этом вопросе у нее не было.) Кому-то, надо полагать ее матери, надо было выкинуть весь 1874 год, а чтобы про-пуск не

так бросался в глаза, его заполнили текстами 1875 года, благо, и в том году, и в другом

были поездки в Париж.

Но вернемся к последовательному рассказу.

Конец 1873 года и первую половину 1874 года семья проводит в Ницце.

Мария сильно изменилась. Если в прошлом году она ходила в “допотопном платьице, в

короткой юбочке и бархатном казаке”, то теперь, то теперь она может надеть тетино пла-

тье, и оно ей впору. Времена коротких юбочек ушли безвозвратно. Перед нами взрослая

женщина, пережившая свою первую несчастную любовь.

Она еще не знает на кого перейдет ее любовь, но уже знает, что перейдет. Она в поиске

объекта.

“Ничто не пропадает в этом мире. Когда перестают любить одного, привязанность

немедленно переносят на другого, даже не сознавая этого, а когда думают, что никого не

любят, – это просто ошибка” ( Запись от 6 июля 1874 года. На самом деле от 6 июля 1875

года.)

Она буквально заставляет своих родственников покинуть ненавистную ей летом Ниццу.

Как мы уже знаем, летом Ницца – пустыня. Общества нет, а значит, и нет никаких объектов

Сначала они едут в Париж и поселяются в отеле “Скриб”. Посещение магазинов,

модисток, примерка платьев, поездка в Версаль, театры... А по ночам русские дамы доса-

ждают всему отелю шумом в номере. Муся по ночам садится за рояль и принимается петь.

Их видят в открытом окне полураздетыми и принимают за кокоток или актрис, что в об-

щем одно и то же, и это возмущает Марию. Отношения в отеле становятся натянутыми и в

конце концов им приходится переехать в другой отель, “Британские острова”.

“Шум Парижа, этот громадный, как город, отель, со всем этим людом, вечно ходя-щим, говорящим, читающим, курящим, глазеющим, – голова идет кругом!”

Хотя эта перенесенная в 1874 год запись относится в следующему году, но впечат-ление от

Парижа думается и сейчас именно такое.

Они в поисках летнего пристанища, Виши не устраивает старшую Башкирцеву, Спа, куда

предлагают поехать, кажется провинциальной дырой, что, собственно, и соот-ветствует

действительности. Кстати, отношение к Бельгии, как к провинции, существует и до сих

пор. Одни мои знакомые, живущие в Париже, купили дом в Брюсселе, столице Бельгии, потому что там недвижимость дешевле, но, несмотря на все старания главы се-мьи, не

смогли жить там; их дочери считали Брюссель провинциальной дырой после Па-рижа, в

котором они родились и выросли.

Однако Башкирцевы все же едут в Спа, маленький городок в Бельгии, где насчиты-вается

всего несколько тысяч жителей и где их ждет традиционный курортный набор из восьми

минеральных источников, казино, отелей и многочисленных променадов. В свое время для

русских путешественников открыл Спа еще Петр I, который лечился здесь от алкоголизма, вернее, от всех болезней, связанных с ним: почки, печень и пр. Вроде бы, в одном из

источников сохранился даже стол, за которым Петр I сиживал, выпивая по два-дцать

стаканов воды. Теперь же в 19 веке считается, что лучшие показания к назначению вод

целебных источников Спа – это малокровие и нервные болезни, судя по всему воды будут

полезны этому клубку женщин-истеричек, который представляют из себя эти близ-кие

родственницы. В Спа к ним присоединяется еще одна дама, княгиня Эристова, родная

сестра Константина Башкирцева, которая как раз сейчас ведет дело о разводе с мужем, веселясь за границей напропалую.

Впрочем, веселиться начинает и мать Марии Башкирцевой, ее перья, кружева, бриллианты

и черная испанская вуаль покоряют сердце бывшего торговца картинами. Госпожа

Башкирцева начинает появляться в его обществе, а за ее дочерью приударяет молодой

человек, барон Шарль Герик д’Эрвинен. Еще до знакомства с ним Мария от ску-ки ходила

в тир, в казино и даже приняла приглашение непредставленного ей мужчины посетить бал, из чего заключила, что тот принимает ее за не слишком добродетельную девушку. Но, как

говорится, наплевать, она предоставлена самой себе, сама за себя отвеча-ет и сумеет за

себя постоять. Она носит золотую повязку на волосах, и ее принимают за гречанку,

мужчины вокруг ей льстят и, если бы она была глупее, то это вскружило бы ей голову. Ей

такая жизнь нравится: во всяком случае, так она хотела бы жить.

Мать флиртует с бывшим торговцем картин, имени которого мы не знаем и которо-го за

богатство считают “королем Спа”, тетя день и ночь напролет проводит за зеленым сукном

казино. Единственная, с кем можно поделиться, это маркиза Вивьяни, которая приглашает

их на приемы.

“Меня забавляет общение с женщиной, которая обращается со мной, как с равной, говорит

со мной о мужчинах, а любви, спрашивает мое мнение, высказывает свое”. (Неиз-данное, 20 июня 1874 года.)

Кстати, по изданному тексту дневника, Башкирцева якобы находится в это время в Ницце, хотя на самом деле они живут в Бельгии.

Барон Герик на прогулках наглеет, видя, что мать Башкирцевой не обращает на них

внимания, занятая только собой. Вальсируя на балах, он крепко обнимает ее за талию и

нашептывает непристойности. Муся или делает вид, что не замечает их, или смеется в

ответ. Надо сказать, что само понятие непристойности очень сильно отличается в то вре-

мя, от того, что мы сейчас об этом думаем. Тогда даже намек на намек воспринимался, как

непристойность.

“Он только и стремится, что коснуться ноги или сжать руку, даже поцеловать ее,

посмотреть близко в глаза, и делает это профессионально! Он не испытывает никакого

уважения к моим пятнадцати годам. К счастью, я испытываю к ним уважение”. (Неиздан-

ное, 17 июля 1874 года.)

В отношении барона Герика нет и намека о влюбленности с ее стороны, она пони-мает, что

это самый пошлый светский флирт, и даже очень хорошо понимает, чего Герик от нее

добивается. Не зря она пишет, что он пытается поцеловать руку, современный чи-татель

может не знать, что руки в 19 веке можно было целовать только замужним дамам, а

поцелуй руки у девушки можно было расценить в некоторых случаях даже, как оскорбле-

ние. Тем не менее она посещает с ним балы в течении месяца, танцует там до упада, по

нескольку раз в день падает в обмороки от усталости. Наконец у нее начинает болеть сле-

ва грудь, и мать впадает в истерику. Доктор Валицкий, наблюдающий ее, как домашний

врач, Старается успокоить родственниц, говорит, что все это только болезнь нервов. Дру-

гой врач находит анемию. Про анемию, малокровие и бледную немочь обыкновенно гово-

рят в те времена, чтобы не называть вслух по имени страшную болезнь, бич 19 века, – ча-

хотку.

Но Мария ничего не желает слышать о своей болезни, и они покидают Спа, едут через всю

Бельгию в порт Остенде, находящийся на берегу Ла-Манша. Проезжая через Брюссель,

покупают туфельки и чулки достойные прелестных маленьких ножек Марии, которыми

она так гордится. Из Остенде пароходы ходят до Дувра, порта на другом берегу Ла-

Манша, в Англии. Мария стремится туда, она хочет увидеть Англию, как землю обето-

ванную, Лондон притягивает ее именем герцога Гамильтона. Видимо, она еще не до конца

смирилась с утратой своего возлюбленного, хотя смеется в своем дневнике над тем, что

мать и тетя думают, будто она до сих пор влюблена в герцога. Но она грезит уже о других.

“У меня гигантское воображение; я мечтаю о романтических приключениях про-шедших

веков, не сомневаясь, притом, что я самая романтическая из женщин и что это очень

вредно! Я очень легко прощаю себе мое обожание герцога, потому что нахожу его

достойным меня во всех отношениях.” ( Запись от 2 августа 1874 года. На самом деле, за-

пись от 2 августа 1875 года.)

В Остенде ее брат Поль попадает, подобно дяде Жоржу, в какую-то скандальную историю, но мы никогда не узнаем, что произошло, потому что почти все страницы, по-священные

пребыванию в этом портовом городе, вырваны из ее дневника. Зная, что собой

представляет к этому времени четырнадцатилетний Поль, можно предположить, что скан-

дал связан с портовыми шлюхами.

Семья садится на пароход и убывает в Дувр, через некоторое время они уже в Лон-доне, где, по признанию Марии, она чувствует себя, как дома. Улицы великолепны, анг-лийских

мужчин она находит очень красивыми. Но денег катастрофически не хватает, нельзя

скупить, как они привыкли, все магазины, поэтому Мария ограничивается только

несколькими шляпками, амазонкой и плащем-дождевиком.

Они наносят визит мадам Говард, знакомой по Ницце, с дочерью которой Еленой Муся

переписывается. В Лондоне они проводят всего несколько дней и уже в сентябре

возвращаются в Париж.

В Париже они, вероятно, получают деньги или кредиты. Для новой виллы, которые Надин

Романова приобрела в Ницце, они закупают мебель. Мария сама обращается для

консультации к парижским декораторам, но окончательные решения по отделке виллы

принимает она одна, все делается по ее рисункам. Ее комната будет стоить пятьдесят ты-

сяч франков, для любимой племянницы тетя готова на все: кровать для Муси сделана в

виде перламутровой раковины, поставленной на четыре золоченых лапы. Вокруг кровати

будут занавеси, прикрепленные к золоченым раковинам, украшенным перьями. Стоять

кровать будет на постаменте, затянутом голубым велюром, комната будет обита голубым

шелком, чередующимся с деревянными панелями, отлакированными белым лаком с золо-

тыми прожилками. Кругом севрские вазы. Обстановка довольно пошлая, по вкусу напо-

минающая жилище высокооплачиваемой шлюхи.

Эдмон Гонкур описывает нечто подобное в своем дневнике и это жилище Ги де

Мопассана, с которым через несколько лет Мария Башкирцева будет вести переписку.

“Неправдоподобная и странная меблировка! Черт возьми, меблировка прямо как у

потаскухи! Я говорю о квартире Ги де Мопассана. Нет, нет, я еще ничего подобного не

видел. Вообразите себе, у мужчины – деревянные панели, голубые, как небо, с каштановой

каемкой; каминное зеркало, наполовину скрытое за плюшевой занавесью; прибор на ка-

мине из бирюзового севрского фарфора в медной оправе, какой можно увидеть в магази-

нах случайной мебели, а над дверями – раскрашенные деревянные головки ангелов из ста-

ринной церкви в Этрета, – крылатые головки, улетающие на волнах алжирских тканей!

Право, со стороны Бога несправедливо наделять талантливого человека таким омерзи-

тельным вкусом!” (Запись от 14 декабря 1884 года.)

Башкирцева постоянно думает о свете, в котором видит свою жизнь и в который надеется

триумфально вступить. Ей начинает казаться, что ее уже знают многие, что дет-ские

мечты начинают сбываться и скоро она будет знаменитой. Пока, правда неясно, в какой

области, но это не важно, важно, что она хорошенькая, чего еще нужно! “Разве я не могу

сделать все, обладая этим?”

Родные ей ни в чем не отказывают, так как она больна. Обмороки продолжаются. Муся

начинает принимать по совету врачей железо. Они выезжают на прогулки в Булон-ский

лес в карете, и там на нее вдруг находит тоска по Ницце.

“В Булонском лесу встречается столько жителей Ниццы, что на один момент мне

показалось, что я Ницце. Ницца так прекрасна в сентябре... Я люблю Ниццу; Ницца – моя

родина, в Ницце я выросла, Ницца дала мне здоровье, свежие краски. Там так хорошо!

Просыпаешься с зарей и видишь, как восходит солнце, там, налево, из-за гор, которые

резко выделяются на голубом серебристом небе, туманном и кротком, – и задыхаешься от

радости! К полдню солнце против меня. Становится жарко, но воздух не раскален, тихий

береговой ветерок всегда приносит прохладу. Все, кажется, заснуло. На бульваре ни души, разве какие-нибудь два-три жителя Ниццы, задремавшие на скамейке. Тогда я дышу сво-

бодно и наслаждаюсь. Вечером опять небо, море, горы. Но вечером все кажется черным

или темно-синим. А когда светит луна, по морю бежит точно громадная дорога или рыба с

алмазной чешуей; я остаюсь в своей комнате у окна, с зеркалом и двумя свечами, – спо-

койна, одна, ничего мне не нужно, я благодарю Бога!” ( Запись от 5 сентября 1874 года.) И хотя эта запись на самом деле относится к следующему году, мы можем предпо-ложить, что она и в этот раз затосковала по Ницце, ибо Ницца, несмотря на всю ее посты-лость, была для нее родным домом.

Глава шестая

ФРУ-ФРУ, ИЛИ ОПЯТЬ ПОСТЫЛАЯ НИЦЦА

Далее, как мы выяснили, за 1874 год опубликована только одна запись, за 9 января, а

записи 1875 начинаются только с 24 июня. Полтора года, куда вошло их большое путе-

шествие и почти год жизни в Ницце, безжалостны выкинуты. Вероятно, это было такое

время, всякое упоминание о котором надо было изъять из дневника для соблюдения при-

личий, как будто этого времени и не было. А между тем, это был очень важный год в жиз-

ни Марии Башкирцевой, она чуть было не вышла замуж, и расстройство ее замужества

расценивалось в ее семье, как тяжелое жизненное поражение.

Итак, в сентябре 1874 года они вернулись после путешествия по Европе в Ниццу, где их

ждала купленная Романовой вилла, развороченная ремонтными работами, и при-бывшая

из Парижа не распакованная мебель, беспорядок, отсутствие денег, крики, гвалт, семейные

ссоры, а также пьяный в дым дядя Жорж, который скрывается у них от своей любовницы, подавшей на него жалобу в полицию за избиение.

Когда распределяли комнаты виллы, то павильон, который Мария планировала для себя, отчего-то отдали дедушке, а столовую сделали в ее классной комнате. Она рыдает, но

находит в себе силы, сама ищет и нанимает себе преподавателей, покупает нужные книги, разрабатывает план занятий.

Жорж постоянно торчит в доме, куролесит по ночам.

“Когда они ушли в театр, я нашла Жоржа совершенно пьяным после того, как он дал

пощечину Проджерсу в Монте-Карло. Я одна умею себя вести с этим пьяницей, и со мной

он спокоен и приличен. Мама и другие нашли нас сидящими друг против друга за

сервированным столом и поющими, что их сильно позабавило. Вместо того, чтобы отчи-

тывать его, я даю ему выпить и говорю с ним в зависимости от его состояния. Если не дать

ему выпить, он становится жестоким, и это нисколько не способствует отрезвлению,

потому что тогда он отправляется в кабаре и устраивает там дебош. В полночь мне уда-

лось его уложить. Его невозможно выносить, ведь он совершенно никого не уважает.

Приходить и напиваться здесь, вместо того, чтобы делать это там, где положено, у своей

любовницы! Все это возмущает и огорчает меня, ведь я так люблю, чтобы все было хоро-

шо и прилично, а этот человек устраивает из нашего дома кабаре!” (Неизданное, запись от

19 октября 1874 года).

Несмотря на то, что Муся ненавидит Жоржа, она проявляет чудеса терпения и доб-

рожелательности, на которые не способны любящие его родственницы. Но иногда Муся

срывается, был случай, когда она к ужасу матери и дочери дяди Жоржа, Дины, она приме-

нила к взрослому мужчине хлыст.

Атмосфера в доме накаляется. Павла выгнали из всех школ, куда его пробовали записать.

Он уже гуляет с актрисами и кокотками. Ему еще далеко до дяди Жоржа, в от-ношении

которого иностранная колония обратилась к префекту с просьбой о высылке, но он уже

получил от того же префекта первое предупреждение. Он семимильными шагами идет по

стопам своего дяди.

Мадам Говард вдруг прерывает всякие отношение с Башкирцевыми, узнав, что де-вушки

из этой семьи посещают игорные заведения. Ее дочь, Елена Говард, отказывается на одном

из благотворительных праздников играть с Марией в четыре руки на рояле, и свет

закрывается для них окончательно.

Башкирцева понимает, что для нее единственный выход – это бежать из семьи, не-сущий

позор, выгодно выйти замуж. Она готова даже продаться, пожертвовать всем, толь-ко бы

вырваться. Она не собирается сидеть, сложа руки, как Дина, ожидая неизвестно чего от

судьбы. Она собирается бороться, она ищет объект, жениха, который помог бы ей вой-ти в

общество.

“Я как Цезарь, который плакал, глядя на статую Александра, потому что в его воз-расте

тот уже был великим, а он им еще не был...

Я умру или достигну цели.

У меня красивое тело, приятное лицо и достаточно знаний, чтобы знать, что мне надо. Я

вся соткана из честолюбия. Этого достаточно, чтобы скатиться в небытие и чтобы

подняться к небесам. У меня не будет ни того, ни другого, меня ждет нечто посредствен-

ное. Я люблю свою мать и, как мне кажется, люблю мужчину. Но любовь для меня только

дополнение, каприз, времяпрепровождение, и я пожертвую всем ради честолюбия.” (Не-

изданное, запись от 22 марта 1875 года.)

Тетя собирается подарить ей виллу на променад дез Англе, в которой они живут. Мария

начинает подсчитывать, сколько у нее будет приданого. Она узнает, какие цены на землю в

России и каков курс рубля. Но все-таки ей кажется, что финансовое положение ее

недостаточно высокое: полтора миллиона франков приданого, вилла, столовое серебро и

драгоценности, подаренные тетушкой, земли в России, принадлежащие матери. Вопрос в

том, кому вручить свое приданое? Ясно только одно, что избранник должен быть богат и

знатен, поскольку ее состояния не достаточно для той жизни, которую она намеревается

вести, став замужней женщиной.

Она буквально вырывает для себя короткую поездку в Париж в январе 1875 года, чтобы

пошить у парижских портных несколько новых длинных платьев, поскольку испы-тывает

в них недостаток, а носить обноски с тетиного плеча ей претит, она уже взрослая девушка.

Когда она возвращается в Ниццу, на горизонте, наконец, появляется тот, кто ее привлекает

ее внимание. Его зовут Эмиль д’Одиффре, его дядя разбогател на торговле драпом и

Эмиль имеет возможность вести рассеянную жизнь богатого наследника. Он принадлежит

к кружку золотой молодежи Ниццы, является членом комитета по организа-ции карнавала, прекрасно танцует и совершает непредсказуемые поступки.

Она хочет влюбиться в Одиффре, своей эксцентричностью он напоминает ей гер-цога