Текст книги "Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой"

Автор книги: Александр Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

любви говорить не с кем, а раз думать не о любви, тогда о чем, как ни о славе. “Желаю

славы!” написано на каждой обложке тетрадей, в которых она вела свой дневник. Она

возвращается к мысли, что, наконец, пора становиться певицей или художницей. В ее

дневнике появляются восклицаниями:

“ Тщеславие! Тщеславие! Тщеславие!

Начало и конец всего, вечная и единственная причина всего.

Что не произведено тщеславием, произведено страстями.

Страсти и тщеславие – вот единственные владыки мира!

(Запись от 5 апреля 1876 года.)

Но слава славой, тщеславие тщеславием, однако гордость ее уязвлена совсем дру-гим.

Прошло восемь дней, но Пьетро не возвращается. Она в ужасе, кардинал отнял у нее

Пьетро, неужели его власть так велика? И почему сам Пьетро не сопротивляется, почему

не ломает все вокруг, почему не кричит, как кричит она, когда ей что-нибудь не нравится?

“Неужели он ничего не делает, чтобы вернуться?”

В груди у нее стеснение и она начинает кашлять. Она думает, что благословение папы Пия

IX и его портрет, который она держит у себя, принесли ей несчастье. Кто-то ей сказал об

этом, и она суеверно поверила. У нее начинаются истерики, нервные припадки.

“Я не могу кричать, и мои зубы стучат, а челюсти судорожно сжимаются, вероятно, я

отвратительна в таком виде, но какое это имеет значение! Я царапаю себе грудь и кусаю

пальцы, а Бог видит это и не сжалится надо мной!” (Неизданное, 10 апреля 1876 года.) Чтобы хоть как-то отвлечь ее, мать 12 апреля увозит Марию в Неаполь.

Уезжая из Рима, она записывает в дневнике:

“Я хотела бы жить, любить и умереть в Риме”.

Помните, что она записала, приехав в Рим?

“ О Ницца, Ницца! .. Жить только во Франции...”

Неаполь, разумеется, с первого взгляда ей тоже не нравится.

“В Риме дома черны и грязны, но зато это дворцы – по архитектуре и древности. В

Неаполе – так же грязно, да к тому же все дома – точно из картона на французский лад”.

(Запись от 16 апреля 1876 года.)

Они посещают Помпею. Осматривая мертвый город, они по очереди отдыхают на стуле,

который взяли напрокат вместе с носильщиком. Мусе нравится обслуживание тури-стов, она хвалит администрацию раскопок. Они осматривают остатки домов, стоят перед

скелетами людей, застывших в душераздирающих позах, но думает Муся все время о сво-

ем.

“Женщина до замужества – это Помпея до извержения, а женщина после замужест-ва -

Помпея после извержения”. (Запись от 18 апреля 1876 года.)

Красивые слова, претендующие на афористичность, а если вдуматься не более чем

юношеская чушь, благоглупость. Она все время думает о Пьетро и примеряет на себя за-

мужество, ей хочется уверить себя, что ей одежды брака совершенно не нужны.

В то же время она записывает в дневнике:

“У Пьетро и без меня есть кружок, свет, друзья, словом, – все, кроме меня, а у меня без

Пьетро – ничего нет”. (Запись от 19 апреля 1876 года).

Можно было бы поверить, если бы в неопубликованных записях дневника в это же самое

время не возник некий граф Александр Лардерель. Сын француза и итальянки из семьи

князей Сальвати, связанных родственными узами с Боргезе и Альдобрандини, звуч-ными

и известнейшими итальянскими фамилиями. Он близок к королевской семье, его сестра

приходится невесткой морганатической супруге короля Виктора-Эммануила II. Не

слишком высокий, сутуловатый, с кривыми ногами, он везде показывается со своей лю-

бовницей. Ему двадцать четыре года, он практически одного возраста с Пьетро, он посто-

янный герой светской хроники ведущих газет от Неаполя до Рима, он промотал состояние

и семья недовольна им и, наконец, что самое главное, он напоминает ей герцога Гамиль-

тона. Он полностью соответствует образу денди: ведь денди отличается тем, что у него

громкое имя, блестящая жизнь, любовь к конному спорту и мотовство, как двигатель всей

его жизни.

По приезде в Рим она тут же делится своим новым увлечением с Диной.

Дина поражается, как она может с таким постоянством влюбляться в подобных прожига-

телей жизни и распутников. Муся смеется:

“Что ты хочешь, я их обожаю, особенно Лардереля. Ах! Лардерель! Я опять в вос-торге от

одного воспоминания об этом чудном развратнике. Пьетро – очевидное для меня существо, а тот – только тень, которая вдохновляет меня”. (Неизданное, запись от 23 апре-ля 1876

года.)

Она ничего не скрывает от будущих читателей своего дневника, и это дает ей право

записать:

“ Все мемуары, все дневники, все опубликованные письма – только покрашенные

измышления, предназначенные к тому, чтобы вводить в заблуждение публику. Мне же нет

никакой выгоды лгать. Мне не надо ни прикрывать какого-нибудь политического акта, ни

утаивать какого-нибудь преступного деяния. Никто не заботится о том, люблю ли я или не

люблю, плачу или смеюсь. Моя величайшая забота состоит только в том, чтобы выра-

жаться как можно точнее”. (Запись от 19 апреля 1876 года.)

К сожалению, в контексте теперешнего текста дневника ее высказывание насквозь

фальшиво, жеманно и неискренно, но ее вины, в который раз уж повторяю, в том нет. Од-

нако если помнить, что наряду с графом Пьетро Антонелли, существует еще и развратник

граф Александр Лардерель, которого она вожделеет, может быть, не меньше, если не

больше, чем Пьетро, то этим словам веришь.

Но Лардереля нет рядом, а Пьетро появляется, как только они возвращаются в Рим. И тут

случается то, о чем опять дневник не повествует.

“А теперь, я прошу вас, не читайте то, что я сейчас напишу. До сих пор я думала, что эта

книга будет образцом морали и будет рекомендована для чтения в школах и пан-сионах.

Послушайте, я советую вам не читать дальше, потому что вы разочаруетесь во мне, вот и

всё!.. Он притянул меня к себе... не читайте, еще не поздно!.. он поцеловал меня в правую

щеку... и вместо того, чтобы оттолкнуть его, я отдалась в его власть и обняла обеими

руками за шею... Черт возьми!.. он положил мне голову на плечо, целуя мне шею слева и...

какой ужас! Первый раз я была в объятиях мужчины. Я собрала все мои силы, а так как

наши лица были чрезвычайно близки друг к другу, я приняла важное решение и

поцеловала его в губы; я, которая до сих пор даже не коснулась его губами. И этот первый

плечо”. (Неизданное, запись от 25 апреля 1876 года.)

Всего несколько дней они пребывают в Риме и все эти дни, вечерами, рядом с ней стонет

ослабевающий от страсти Пьетро: “Я вас люблю! Я вас люблю! Я вас люблю!!”

Мусе нужны веские доказательства его любви, она надеется, что он, наконец, пред-ставит

ее семье, но этого не происходит. Как же так? Она-то была готова на все, она все

поставила на карту, она не сделала только последнего шага, как она сама пишет в неиз-

данном дневнике: “Я дошла только до того момента, до которого хотела дойти, и ни шагу

больше”.

Она зовет его в Ниццу, требует, чтобы он приехал, он клянется у ее ног.

На вокзале во время прощания она признается Пьетро, что любит его. Они расста-ются, поезд трогается, бедный Пьетро остается на перроне. Уже в поезде, стоя у окна с Диной, она вдруг решает, что вернется в Рим с тетей через десять дней. А ее решения, как

известно, не обсуждаются. Видимо, она чувствует, что никуда сам Пьетро не приедет, и

она сама хочет его дожать.

В Ницце, когда она еще принадлежала Италии, был обычай встречать май, или по-

ворачивать май. На улице жители вертели огромное сооружение из листьев и цветов, ук-

рашенное венецианскими фонариками. Муся сетует, что с тех пор, как город отошел к

Франции, древний обычай забывается, во всем городе осталось три-четыре фонаря, под

которыми танцуют жители.

Она занимается устройством праздника, ей с удовольствием помогает слуга дедуш-ки

Трифон. Ему поручено устроить фейерверк и зажигать бенгальские огни.

Играют арфистки, флейтисты и скрипачи, вино льется в изобилии. Местные жители со

всего квартала собрались к их вилле. Муся с Диной и с сестрами Сапожниковыми, Марией

и Ольгой, царят на празднике. Они участвуют в хороводах и поют вместе со всеми народ-

ную песню жителей Ниццы “Лети, соловей”. Женщины стараются сказать мадемуазель

Башкирцевой доброе слово, она популярна среди жителей и это, как подчеркивает Муся, нравится ее матери. Мать не знает, что в это время кошки скребут у нее на сердце. После

праздника она записывает в дневнике:

“Если Пьетро забыл меня – это кровное оскорбление, и вот еще одно имя на моих

табличках ненависти и мщения...” (Запись от 7 мая 1876 года.)

Она хочет немедленно выехать в Рим, но выезжают они только 10 мая, ровно через сутки

они на месте. Она понимает, что ее поездка, не что иное, как ужасное доказательст-во

любви, которое она дает Пьетро. Но это ее не смущает. Вещи их еще не пришли и пря-мо в

дорожном костюме, вместе с тетей, она бросается искать по Риму своего возлюблен-ного.

Она прекрасно осведомлена, в каких местах он может быть, и первым делом едет на

Корсо, на бега, как будто бега – это первое, что должна увидеть ее тетя в Риме. Там его не

оказывается и она несется в клуб, где ей, вероятно, сообщают, что он находится на вилле

Боргезе, где проходит областная выставка земледелия. В те времена среди аристократов

было модно интересоваться земледелием, в Париже сельскохозяйственное общество было

также престижно, как Жокей-клуб.

Пьетро торчит на выставке со своими друзьями, золотой молодежью Рима, среди которых

и герцог Торлония. Пьетро сияет от счастья, увидев ее снова в Риме так скоро. Он

понимает, что означает ее приезд.

С этого дня каждый вечер Антонелли у них. Теперь нет матери, которая не спуска-ет с нее

глаз, громко читая газету в углу гостиной, нет доктора Валицкого, который тоже

присматривал, а в первый приход Пьетро тетя вообще уехала осматривать Рим и они были

одни. Мария зачитывала ему разные места из своего дневника, все больше, как она пишет, интрижные, на которые она постоянно натыкалась, листая тетради.

Влюбленные каждый день ссорятся и каждый день мирятся. Мария требует, чтобы он

посвятил родителей в их отношения и через несколько дней Пьетро, наконец, говорит о

ней своей матери, после чего, накануне их отъезда из Рима, делает Марии Башкирцевой

предложение. Муся его принимает. Казалось бы все, молодые начинают обсуждать возни-

кающие в связи с этим браком проблемы и, главную, это принадлежность к разным рели-

гиозным конфессиям. Они решают привлечь на свою сторону старого барона Висконти,

чтобы он улаживал все вопросы с их родителями, потому что Мария подозревает, что и ее

отец и дедушка будут против ее перехода в католичество.

Тети и, на сей раз, нет, но скоро она возвращается, осмотрев Пантеон. Тетя любез-ничает с

Пьетро, а Муся размышляет о том, как бы ее поскорее спровадить и остаться с

возлюбленным наедине. Она уж не так чиста в помыслах, раз ей это нужно. Каждый раз, когда они остаются наедине, они целуются и Пьетро даже раздвигает ей ноги, вставляя

между них свою коленку опуская руку, о чем она с ужасом вспоминает каждый раз, и каж-

дый раз снова позволяет ему это делать.

“...рот, потом нога... все происходит быстро, это правда, но я дохожу только до того

предела, до которого хочу дойти”. (Неизданное, запись от 14 мая 1876 года.)

“Я только хотела бы знать, что зашла так далеко действительно оттого, что люблю этого

мужчину, или же любой дурак, клянущийся мне в любви, может добиться от меня того же.

Я думаю, что последнее более вероятно”. (Неизданное, запись от 18 мая 1876 го-да.) Наконец в тот последний вечер в Риме ей удается выпроводить тетю, Марии удает-ся даже

запереть ее номере, под предлогом того, что тетя будет мешать ей писать. Пьетро ушел, распрощавшись с тетей и Марией, а на самом деле прячется внизу под лестницей. Во всем

нижнем этаже, где находится их номера, никого больше нет и можно не опасаться

свидетелей.

Молодые кидаются в объятья друг другу, Мария так страстна, что Пьетро приходит в

голову, что ее детская, как она подчеркивает, влюбленность в герцога Гамильтона была не

единственной. Он не далек от правды, хотя она и заверяет его в обратном, но все же

целоваться она начала только с ним.

“ – Ваши губы! – страстно шепчет он, – дайте мне ваши губы!

Мне даже в голову не пришло ослушаться, и я вытянула шею, чтобы встретиться с его

губами. Да, правду говорят, что поцелуй в губы... Откинув голову, закрыв глаза, опус-тив

руки, я не могла оторваться от него”. (Неизданное, 19 мая 1876 года.)

Все как в настоящем романе, жизнь, похожая на роман, или записанная, как роман, какое

это имеет значение. Через несколько лет она делает приписку к дневнику:

“Я никогда не любила его; все это только действие романтически настроенного

воображения, ищущего романа”.

Никогда не любила, а сколько переживаний, сколько нервов, бессонных ночей.

В тот последний вечер запертая тетя кричит ей, что уже четыре часа ночи. Муся

подчеркивает, что только десять минут третьего.

– Это ужасно! Ты умрешь, если будешь сидеть так поздно! – кричит тетя из-за две-ри.

Муся освобождается из объятий Пьетро, целует его в губы в последний раз и убега-ет. В

изданном дневнике даже эта сцена подкорректирована.

Но какой-то бес толкает Марию и она открывает дверь к тете, чтобы сообщить, что она не

писала, а сидела внизу с Пьетро. Тетя близка к обмороку, она так и знала, только что во сне

к ней явилась старшая Башкирцева и сказала: не оставляй Мари одну с Анто-нелли.

Теперь обе боятся, как бы не пустили печатной клеветы. Мария про себя сетует, что если

бы не несколько слов барона Висконти в разговоре с ее матерью, она бы никогда не зашла

так далеко. При этом она так и не решила для себя, любит она Антонелли или нет?

“У меня сложился такой взгляд на величие и богатство, что Пьетро кажется мне

ничтожным человеком.

А если бы я подождала? Но чего ждать? Какого-нибудь миллионера-князя, какого-нибудь

Г.? А если я ничего не дождусь?

Я стараюсь уверить себя, что А. очень шикарен, но когда я вижу его вблизи, он ка-жется

мне еще менее значительным, чем он, быть может, есть на самом деле.”

(Запись от 23 мая 1876 года.)

Это написано уже в Ницце, где она ждет известий от Пьетро, обещавшего приехать, но

известий пока нет. Она много читает: латинских классиков в подлиннике с параллель-ным

переводом на французский язык. На столе у нее постоянно Гораций и Тибулл; элегии

последнего в основном о любви, что, по ее признанию, ей сейчас подходит. Но она читает

и философов: Ларошфуко и Лабрюйера. Появляется у нее на столе и сочинение о Конфу-

ции.

Кроме того, она снова занялась живописью, пишет портрет своей гувернантки ма-

демуазель Колиньон на фоне голубого занавеса.

Она очень довольна собой и своей моделью, потому что мадемуазель Колиньон хорошо

позирует. Время сеанса они проводят в разговорах и спорах. Восторженная маде-муазель

Колиньон считает, что Мария чересчур цинична для своего возраста и это резуль-тат

чтения философов.

Философские книги действительно потрясают Марию Башкирцеву:

“Когда мною овладевает лихорадка чтения, я прихожу в какое-то бешенство, и мне

кажется, что никогда не прочту я всего, что нужно; я бы хотела все знать, голова моя гото-

ва лопнуть, я снова словно окутываюсь плащом пепла и хаоса”. (Запись от 8 июня 1876

года.)

У нее опять начинает идти горлом кровь.

Валицкий внушает ей:

– Если вы будете ложиться каждый день в три часа утра, у вас будут все болезни.

Но любой разговор, как и этот с Валицким, соскальзывает у нее на Пьетро Анто-нелли.

Ясно, что его молчание, единственная вещь, которая по-настоящему ее сейчас вол-нует.

Хотя все ее приключение в Риме и напоминает ей сцены из романа, который она когда-то

где-то читала, она не знает, каков будет финал. Она предвидит скандал как ре-зультат этого

приключения.

А так хотелось выезжать в свет, блистать в нем, быть богатой, жить во дворце, где стены

увешаны картинами, носить бриллианты, так хотелось быть центром какого-нибудь

блестящего кружка, политического, литературного, благотворительного, фривольного.

Мечты, мечты! На самом деле все это могло случиться, если бы на месте Пьетро Антонел-

ли был герцог Гамильтон. Она снова думает о нем:

“Никогда я не увижу ничего подобного герцогу Г.; он высок, силен, с приятными

рыжеватыми волосами, такими же усами, небольшими, проницательными, серыми глаза-

ми, с губами, точно скопированными с губ Аполлона Бельведерского.

И во всей его личности было столько величия, даже высокомерия, и так ему все были

безразличны!..

Итак, я не люблю никого, кроме герцога! ( Запись от 26 мая 1876 года.)

Она отсылает Пьетро подаренную им розу, но и на розу ответа нет.

Долгожданное письмо приходит только 24 июня, больше чем через месяц после того, как

они расстались. И то, как выясняется, оно адресовано Люсьену Валицкому, как ответ на

его послание. Доктор по собственной инициативе предпринял этот шаг, видя, как

переживает Мария. Он послал Пьетро телеграмму из Монако, якобы ему нужен был его

срочный совет, касающийся игры. Ответ пришел, но, как записывает Муся: ”это не ответ

на телеграмму его друга из Монако. Это ответ мне, это признание. И это мне! Мне, кото-

рая вознеслась на воображаемую высоту!.. Это мне он говорит все это!”

“Я употребил все это время, – писал он, – на то, чтобы упросить моих родителей отпустить

меня сюда, но они положительно не хотят слышать об этом”. Так что ему не-возможно

приехать и ничего не остается, кроме надежды в будущем...”

(Запись от 24 июня 1876 года.)

Вслед за прочтением письма следует истерика Марии, она убегает в сад, кричит, чтобы все

сдохли. Башкирцева хочет отдать ей все свое состояние, чтобы она жила, как хочет, тетя

Надин собирается выделить три четверти своего, лишь бы дитя не плакало.

На следующий день приходит коротенькое письмо от Пьетро, адресованное уже самой

Марии; его обнаружила Колетт Конье приколотым к тетрадке дневника:

“ Я прибываю сейчас в одном из тех фатальных для меня периодов, когда не могу

преодолеть самого себя, и вынужден сказать Вам: я люблю вас и мне необходимо хотя бы

одно слово утешения от Вас, пусть на бумаге.

Пьетро.

Простите ли Вы мне такую вольность? Я надеюсь”.

Таким образом, все кончено. Оказывается, это ему нужно утешение, а не ей. Неу-жели это

мужчина?

– Хочешь ехать к сомнамбуле? – кричит ей мать из сада.

– Сию минуту.

“Сомнамбула оказалась уехавшей. Эта поездка по жаре не дала мне никакой поль-зы. Я

взяла горсть папирос и мой дневник – с намерением отравить себе легкие и написать

зажигательные страницы”. (Запись от 24 июня 1876 года.)

Дневник – единственное, что ей остается. Римские каникулы бесславно закончи-лись.

Глава восьмая

ПАРИЖ. ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С ПОЛЕМ ДЕ КАССАНЬЯКОМ

Мария Башкирцева уехала из России, когда ей было всего одиннадцать лет, и не была там

шесть лет. Теперь, когда на ее замужестве поставлен жирный крест, она поедет в Россию.

Она едет одна, до границы ее провожает тетя, а мать остается в Ницце, не может же она

поехать к отцу, с которым в разводе.

Мария записывает в дневник следующую логическую цепочку, доказывающую, почему ей

необходимо ехать в Россию:

“Почему я не “урожденная...”? Безусловно, это не имеет значения, ведь истинный гений

проявляется всегда и везде. Будь я личностью необыкновенной, я бы стала знамени-той, но

благодаря чему? Пению и живописи! Ведь этого достаточно, не правда ли? Первое – это

успех сегодня, второе – вечная слава. И для одного, и для другого нужно ехать в Рим

учиться, а чтобы учиться, нужно иметь покой в сердце, а чтобы иметь покой в сердце, нужно жить более прилично, а чтобы жить более прилично, нужно ехать в Россию.

Тогда я еду в Россию, Господи!”

(Неизданное, запись от 3 июля 1876 года.)

Понятно, почему выкинуты из дневника эти ее слова, семья не хочет, чтобы дума-ли, будто

они жили за границей неприлично, но ничего не попишешь – жили они именно так.

Марии приходится оставить за границей свой дневник, чтобы его не отобрали на границе с

Россией при досмотре. Все говорят, что полиция в России строга. А она так привыкла его

листать и перечитывать вечерами.

“Оставить здесь мой дневник, вот истинное горе! Этот бедный дневник, содержа-щий в

себе все эти порывы к свету – порывы, к которым отнесутся с уважением, как к по-рывам

гения, если конец будет увенчан успехом, и которые назовут тщеславным бредом

заурядного существа, если я буду вечно коснеть.

Выйти замуж и иметь детей? Но это может сделать каждая прачка!

Но чего же я хочу? О! Вы отлично знаете. Я хочу славы!”

(Запись от 3 июля 1876 года.)

Запись, как говорится, без комментариев. Все это мы уже знаем про нее, каждая новая

подобная запись ничего не добавляет к образу.

Путь в Россию русского путешественника лежит, разумеется, через Париж.

“ Вчера, в два часа я уехала из Ниццы с тетей и Амалией (моей горничной); Шоко-лада, у

которого болят ноги, пришлют нам только через два дня.

Мама уже три дня оплакивает мое будущее отсутствие, поэтому я очень нежна и кротка с

ней...

...Мать – единственное существо, которому можно довериться вполне, любовь ко-торого

бескорыстна, преданна и вечна. И как мне кажется смешна любовь к Г., Л. и А.! И как они

все кажутся мне ничтожны! (Запись от 5 июля 1876 года.)

Под буквами скрываются соответственно герцог Гамильтон, граф Лардерель и граф

Пьетро Антонелли. Она еще не знает, что с одним из них, графом Александром Лардере-

лем ей еще предстоит встретиться и напрасно она так рано вычеркивает его из своей жиз-

ни.

В Париже они с тетей пробудут с 5 по 27 июля, почти все время проводя со старой

приятельницей семьи графиней Музэй, скрывающейся в дневнике под литерой “М”. По-

сещает их и беспутный Жорж Бабанин, не без надежды разжиться франками у сердоболь-

ной сестры.

С графиней Музэй Мария откровенна, она рассказывает ей о романе с Пьетро Ан-тонелли, та приходит в полный восторг и предрекает девушке, что выйдя замуж, она смо-жет влиять

на политику Ватикана. Мария и сама прежде об этом думала, но теперь она не заносится в

мечтах так высоко. Она признается графине, что уже не любит Антонелли. Она хочет

учиться пению, а для этого надо отвести ее к лучшему в Париже профессору. По ее плану, ее должны будут представить, как бедную итальянскую девушку, в судьбе которой графиня

принимает участие.

На следующий день после разговора графиня и тетя едут с ней к первой парижской

величине, профессору Вартелю. Мария надела старенькое платьице, подходящее к этому

случаю. По стенам профессорской гостиной развешаны портреты известнейших артистов, с самыми сердечными посвящениями.

Старому профессору ее пение понравилось, он даже подпевал, когда она пела арию

Миньоны. Хотя она считала, что у нее контральто, Вартель определил у нее меццо-

сопрано, голос, который со временем будет увеличиваться. Под конец женщины призна-

лись, кто она есть на самом деле, и объяснили, что весь маскарад был нужен, чтобы узнать

его откровенное мнение. Профессор на это только повторил то, что он уже сказал “бедной

итальяночке”:

– Я уже сказал вам, сударыня! Голос есть; нужно только, чтобы был талант.

Муся довольна собой, а графиня Музэй не оставляет планов относительно ее заму-жества, она хочет представить ей тридцатидвухлетнего депутата Поля де Кассаньяка. Он

бонапартист и Мария уже слышала о нем от дяди Жоржа. Он знает Поля де Кассаньяка, и

тоже хотел представить его Марии.

Однако Марии хочется сначала доиграть историю с Пьетро, и она посещает извест-ного

сомнамбулиста Alexis. Сомнабулист подробно рассказывает ей о ее римских похож-

дениях, о кардинале Антонелли, который против брака своего племянника с Марией, рас-

сказывает столь подробно, что это можно посчитать за шарлатанство. “Но если это и шар-

латанство, то оно дает удивительные результаты!” – записывает она в свою тетрадь. Кста-

ти, сомнабулист сообщает ей, что кардинал очень болен и скоро умрет, что и случится в

конце этого года.

Теперь после встречи с сомнабулистом, она окончательно решает, что не любит Пьетро.

Теперь она внутренне свободна и может переключиться на другой объект. Она всегда

мечтала о собственном политическом салоне, а быть бонапартистом, как Поль де

Кассаньяк, о котором теперь только и ведутся разговоры в их доме, когда сейчас респуб-

лика – это так поэтично, она уже согласна познакомиться с ним, более того, она мечтает об

этом и строит планы на будущее, в которых Кассаньяк занимает далеко не последнее ме-

сто:

“Я хочу познакомиться с ним, жить в Париже и собирать у нас бонапартистов. Нужно

только сообщить о моей идее Кассаньяку. Я вся горю этой идеей, это моя жизнь! Я -

легитимистка, я – за Генриха V, но у Генриха V нет наследников, значит, после него трон

перейдет к Орлеанским, а они – это всё, что было и есть самого низкого во Франции после

Гамбетты. Следовательно, для честных и разумных людей возможна только Империя”.

(Неизданное, запись от 21 июля 1876 года.)

Политические взгляды меняются сообразно моменту, подвернулся известный поли-тик,

возможно, будущий глава партии Императора, и она уже не легитимистка, а бонапар-

тистка. Обратите внимание и на то, что Гамбетта – низок; пройдет время и она, бывшая

легитимистка, потом бонапартистка, отвергнутая бонапартистом Кассаньяком, тут же ста-

нет республиканкой, и будет превозносить республиканца Леона Гамбетту.

Но вернемся к месье Кассаньяку. Вот что пишет о нем в своей книге Колетт Конье:

“Поль Гранье де Кассаньяк – заметная фигура своего времени. Он родился

2 декабря 1844 года, в годовщину Империи и победы под Аустерлицем, и был увенчан

славой бонапартиста. Будучи депутатом от Жера с февраля 1876 года, он отличался ядови-

тостью своих выступлений по отношению к левым и неподчинением приказам президента

национальной Ассамблеи. Его репутация дуэлянта заставляла противников выбирать сло-

ва. Развязанная и поддерживаемая им полемика в журнале “Лё Пэи”, в котором он был

сначала хроникером, потом главным редактором, а с 1872 года – директором, обеспечила

ему большое количество противников и около пятнадцати дуэлей, одна из которых со-

стоялась против Орельена Шолля, а другая – против Анри Рошфора из-за Жанны д’Арк.

Неизменный сторонник Второй Империи, он в двадцать шесть лет получил орден Почет-

ного легиона и поздравления императрицы, дрался под Седаном и попал в плен в Силе-

зии”.

Политической карьере Поля не мало способствовал и его известный отец, историк и

журналист Адольф Гранье де Кассаньяк, бывший до сына главным редактором офици-

озного при Империи журнала “Лё Пэи” (“Родина”), а с 1852 до 1870 года также предста-

вителем Жерского департамента в законодательном корпусе. В 1876 году, вместе с сыном, он был снова избран депутатом от Жера. Так что и журнал, и политическую карьеру сын

унаследовал от отца. Поль де Кассаньяк в какой-то степени был похож на нашего депутата

Владимира Вольфовича Жириновского, он первым усвоил себе систему прерывания ора-

торов и оскорбительных личных нападок. Поль Гранье де Кассаньяк, как и его отец, не

гнушался никакими средствами для достижения поставленной цели, благодаря чему при-

обрел популярность в самых низких слоях французского общества. Провозглашенный им

девиз был: “ Мы пройдем через сточные канавы, а ванну можно принять и потом”.

Между 23 и 27 июля никаких записей в изданном дневнике нет, а между тем в это время

состоялась завязка ее будущего романа с Полем.

24 июля графиня Музэй представляет Марии Башкирцевой известного депутата Поля де

Кассаньяка (Полное его имя было Поль-Адольф-Мария-Проспер Гранье де Кас-саньяк).

Муся в восторге от “высокого, сильного, с вздернутым носом и закрученными кверху

усами, очень черными и очень густыми волосами, со смуглой кожей, живым взгля-дом, истинного гасконца по жестам, акценту и храбрости”, прозванного “д’Артаньяном пера”.

Он также честолюбив, как и Мария, только он уже достиг высот, а у нее пока все впереди, в мечтах. Графиня Музэй говорит даже его другу Блану, постоянному секунданту на его

дуэлях, что нет в мире двух людей более похожих, чем Мария и Поль. В первый же день

Муся рассказывает Кассаньяку о своем дневнике. Он вспоминает, как в девятнадцать лет

поклялся себе, что станет знаменитым и что при одном упоминании его имени люди будут

приходить в неописуемое волнение.

Он в восторге от Марии, от ее ума.

“ – Позвольте сказать, что вы очаровательны!

– Это меня очень удивляет, месье, потому что с новыми знакомыми я чувствую се-бя, как с

новыми преподавателями пения. Я всегда боюсь, что они подумают, будто у меня нет

голоса!” (Неизданное, запись от 24 июля 1876 года.)

На следующий день они вместе завтракают у графини Музэй. Мария, как всегда, вся в

белом и в туфельках из красного шелка. Графиня Музэй намекает ей после завтрака, что

Кассаньяк навряд ли полюбит Мусю, потому что он человек для всех, но флирт, отме-чает

графиня, флирт, скорее всего, будет.

Что можно успеть за два дня знакомства? Скоропостижному роману Марии Баш-кирцевой

с Полем де Кассаньяком, на сей раз, помешал только их отъезд в Россию, куда они отбыли

через Берлин 26 июля.

Глава девятая.

ПОЛТАВСКИЕ ГИППОПОТАМЫ.

ГРИЦ, БЕДНЫЙ ПАША И КНЯЗЬ ЭРИСТОВ

В Берлине она ходит по музеям, таская за собой тетю, которой в музеях скучно. Она

десятками покупает себе книги, а тетя в ужасе хватается за голову:

– Как! И здесь уже библиотека!

Куда бы она ни приехала, первым делом у нее в комнате образуется библиотека, без книг

она просто не может. Чтение, пока она серьезно не предалась живописи, остается главным

ее занятием.

Сам же Берлин, разумеется, ей не нравится;

“ Ничего не может быть печальнее этого Берлина! Город носит печать простоты, но

простоты безобразной, неуклюжей. Все эти бесчисленные памятники, загромождающие

улицы, мосты и сады скверно расположены и имеют какой-то глупый вид”. (Запись от 30

июля 1876 года.)

На границе с Россией они расстаются с тетей, обе плача навзрыд, тетя боится из-за

процесса ехать на родину и остается на чужбине. На другой стороне ее встречает дядя

Степан, брат ее матери и тети Надин. Опасения на счет таможни были напрасны, ее при-

няли как принцессу, даже не досматривали. Чиновники, вопреки ожиданию, изящны и

замечательны вежливы. Как-то странно теперь об этом читать. “Здесь простой жандарм

лучше офицера во Франции, – записывает она. – И потом, все так хорошо устроено, все так

вежливы, в самой манере держать себя у каждого русского столько сердечности, доброты, искренности, что сердце радуется”.

Останавливаются они в знаменитом отеле “Демут”, где любил живать еще Пушкин. Здесь

в Петербурге живут их знакомые по Ницце, Сапожниковы, и несколько дней она проведет

с Ниной и ее двумя дочерьми, Ольгой и Марией. Разъезжая в карете, они поют, веселятся и

представляют себе, что они в Ницце.

Увидев портрет великого князя Владимира, она вдруг понимает, что герцог Га-мильтон это