Текст книги "На суше и на море. 1962. Выпуск 3"
Автор книги: Александр Колпаков
Соавторы: Игорь Акимушкин,Сергей Соловьев,Александр Мееров,Александр Тараданкин,Семен Узин,Лев Василевский,Георгий Кубанский,Геннадий Фиш,В. Ковалевский,Гец Рихтер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 45 страниц)
– Поход «Ленина» в такие высокие широты, да еще зимой – случай исключительный, грешно его не использовать, – объясняет Владимир Георгиевич. – И что стоит такому кораблю сделать небольшой крюк по пути к дому.
Так мы и попали еще в одно море – Чукотское, пятое на нашем пути; ледокол пересек 180-й меридиан – условную границу, которая вместе с Гринвичским меридианом делит планету на два полушария. Здесь проходит незримая черта, на которой рождаются новые сутки. Разница с Москвой десять часов.
Беззаветно влюблен в свое дело Мороз. В этом я убедился еще на СП-10, где ставился первый ДАРМС. С какой нежностью океанолог распаковывал ящик, обильно снабженный предупреждениями: «не кантовать», «осторожно», «верх», «не бросать».
– Этот автомат – замечательный прибор, – сказал Владимир Георгиевич, освобождая из упаковки круглый серебристый предмет, похожий на кастрюлю «чудо», в которой домашние хозяйки пекут пироги. – Красавец, правда? Сейчас его проверим…
В домике метеоролога СП-10 Георгия Андреевича Хлопу-шина мы вместе поили ДАРМС незамерзающим рубинового цвета маслом. Потом Владимир Георгиевич доверил мне держать прибор и подключил электропитание. В наушнике зазвучала морзянка – голос ДАРМСа.
– Поет, – шепотом сказал Мороз, словно боясь перебить.
В тот день океанолог посвятил меня в тайны своей суровой и романтической профессии. Сколько противоречий. Мороз-человек восхищался красотой льдов. Мороз-океанолог ненавидел льды – их коварство, строптивость, изменчивость. Это так мешает кораблям ходить северными морями. Радиовехи и ДАРМСы – это верные лазутчики в тылу злого врага. Они дают возможность определить его силы, узнать, куда он собирается нанести удар. По сигналам ДАРМСов определяются температура воздуха, направление и сила ветра. Пеленгуя сигналы радиоавтоматов береговыми станциями, полярники определяют, куда и как движутся массивы льдов.
И летает неугомонный Мороз над советским Севером, плавает ледовыми морями, а с ним неразлучные и верные помощники: Евгений Юрьев, механик Семен Кабанов, ледоиспытатель Александр Листов. Их знают все арктические пилоты. Ведь самые сложные посадки на льду делаются именно из-за этих морозовских ребят. Называются эти операции «прыгающими». Знают Мороза и радисты всех полярных станций. Как же иначе! Они первыми слышат, когда языком радиотелеграфа начинают говорить льды. А в ту пору, когда Мороз покидает Арктику, его постоянно видят на заводе, где производятся автоматы. Замечания океанолога всегда представляют большую ценность.
День и ночь трудится группа Мороза. В вертолетном ангаре собирается очередной ДАРМС. В нужном месте ледокол останавливался, аппаратуру спускали на лед. В нем бурилось отверстие на всю толщину поля и затем ставилась двенадцатиметровая радиомачта и сам автомат. В собранном виде он уже не напоминает кастрюлю «чудо», а скорей похож на жар-птицу. По бокам ей прицепляют дюралевые крылышки, а сзади хвост.
Пробыв три-пять часов на морозе и ветру, группа по штормтрапу поднимается на борт атомохода. Брови и ресницы заиндевели, руки непослушные, пальцы не разожмешь. Большую часть работы приходится делать, скинув варежки.
– Ничего, в каюте оттаем, – шутил в этих случаях Семен Кабанов.
После стужи хорошо проглотить горяченького и поспать. А вечером посидеть, побеседовать, почитать стихи, спеть под гитару. И редко звучали тогда песни о северной стуже. Хотелось петь о ярком солнце, о садах в цвету, о колосящемся зо-лотр пшеницы.
– Между прочим, показания ДАРМСов помогают определять погоду и там, на Большой Земле, – сказал мне как-то Владимир Георгиевич и с аппетитным хрустом надкусил розовощекое яблоко…
В период расстановки ДАРМСов атомоходу пришлось пройти немало сложных испытаний.
Мы уже знаем, что главное искусство полярных капитанов – умение уходить от многолетних льдов. Но не всегда их избежишь. Порой встанет на пути массив, который не обойдешь, так он велик. И приходится «драться».
Для того чтобы ломать толстые льды, кораблю нужна инерция. Пробьет метров тридцать-пятьдесят – остановка. Руль прямо, и назад по каналу. Потом разбежится, вползет на поле, продавит его корпусом – еще метров пятьдесят. Утомительная и однообразная работа.
Однажды попался атомоходу такой «орешек», что грызть его пришлось долго. Стремительная атака закончилась неудачей. Лед попался настолько крепкий и толстый, что влез на него корабль форштевнем, да так и замер. Не поддалось, не раскололось белое поле. Тогда впервые познакомились мы с еще одной замечательной особенностью судна. Оно начало качаться из стороны в сторону – капитан включил креновое устройство. Минут через пятнадцать раздался треск, льдина лопнула. Двинулись дальше. За вахту атомоход ходил в атаку около тридцати раз и победил, вырвался на годовалый лед.
Чем дальше, тем труднее становилось кораблю. Бассейн Ледовитого океана покрывался сплошным панцирем, который крепчал с каждым днем. Правда, слово «день» почти вышло из употребления на судне. Полярная ночь надолго упрятала солнце за горизонт.
К юго-востоку от острова Новая Сибирь атомоход снова уперся в язык многолетнего пакового льда. Перед капитаном встал сложный вопрос: поворачивать ли снова к проливу Санникова или прорываться севернее островов Анжу. В эту пору самолеты ледовой разведки уже не летали – темно. Единственным помощником оставался малыш вертолет, который был на борту. Много раз выручал он экспедицию в походе. И сейчас о нем вспомнили снова.
Оделся в свои кожаные доспехи бородач Иван Иванович Гуринов, спокойный, рассудительный человек, в которого все на ледоколе были немножко влюблены.
Когда машина была готова к вылету, с неразлучной трубкой во рту и карабином за спиной вышел на вертолетную площадку Георгий Осипович Кононович. Б кабину загрузили аварийный запас продуктов.
– Ну, счастливо! – пожал разведчикам руку капитан Соколов. – Не отклоняйтесь от маршрута, будем следить.
Томительное ожидание. Сотни глаз, напряженно устремленных туда, где скрылся огонек винтокрылой машины. В штурманской рубке, поминутно поглядывая на часы, капитан следил по карте, рассчитывая, где вертолет.
– Этот маршрут мы составили заранее, – объяснил он, – чтобы по времени знать местонахождение разведчиков. Полет очень сложный. Видят они лишь под собой, в кружке от прожектора.
– А зачем Георгий Осипович взял с собой карабин?
Соколов улыбнулся.
– Арктика. Случись вынужденная посадка, придется им идти пешком к острову Новая Сибирь. Возможна тогда встреча с медведями.
Опять медведи…
– Впереди видим чистую воду, – прозвучал по радио спокойный бас Кононовича. – Попробуем пойти вдоль кромки льда.
– Хорошо, спасибо, товарищи, – ответил Соколов.
Я полюбопытствовал, почему капитан-наставник решил лететь вдоль кромки, ведь этак путь дольше.
– Над водой нельзя, машина сразу обледенеет, – объяснил капитан.
Через десять минут Георгий Осипович доложил:
– Все в порядке, Борис Макарович, это отличные разводья, идут далеко. Возвращаемся.
– Ждем!
Вскоре на небе рядом с повисшей над горизонтом луной появилась яркая, движущаяся звездочка. На миг вертолет закрыл светлые рожки.
– Словно рождественский черт из гоголевского рассказа, – заметил кто-то.
Только когда машина опустилась на палубу, все свободно вздохнули. Поднявшись в штурманскую рубку, Кононович взял карандаш и провел на карте черту.
– Здесь до чистой воды двадцать миль можно идти.
Через сутки атомоход, отклонившись к еще более высоким широтам, мчался со скоростью четырнадцати узлов морем Лаптевых.
Все дальше и дальше на север поднимался корабль, шел местами, где даже летом не бывали корабли в свободном плавании. Веха за вехой оставались на паках.
– Уже скоро, – успокаивает нас похудевший от бессонных ночей Володя Мороз. – Вот поднимемся еще на два градуса. Всего три ДАРМСа осталось.
И наконец – последний, пятнадцатый…
Никогда еще Арктика не знала такого. В кромешной тьме полярной ночи горели сотни ярких электрических огней. Над белыми просторами Ледовитого океана разносились звуки оркестра. Словно кто-то взял и перенес сюда кусочек праздничной московской улицы.
Экипаж атомохода «Ленин» отмечал годовщину Великого-Октября в сердце арктического бассейна. Давным-давно закончилась навигация в северных морях, а он все еще был тут. Один-единственный корабль на тысячи миль вокруг. И как символичны сигналы радиостанций Большой Земли, которые мы слышим: «Ленин!» – «Ленин!» – «Ленин!»
Борт атомного ледокола «Ленин» – Москва. Октябрь – декабрь 1961 года
Александр Колпаков
ОКО ДАЛЕКОГО МИРА
Научно-фантастический рассказ
ЛЕОНИД медленно поднялся на плоский прибрежный холм, раздвигая рукой высокую душистую траву, доходившую ему до плеч, и остановился у подножия памятника На вершине мраморного тороса был изваян человек в полярной меховой одежде. В одной руке он держал планшет, а другую козырьком приложил к глазам, словно защищал их от блеска льдов. Леонид скользнул взглядом по надписи: «Исследователям Северной Земли» – и, взобравшись на уступ обелиска, сел, обхватив руками колено.
Это был худощавый, гибкий молодой человек лет тридцати, с мечтательными, немного грустными глазами и мягкими движениями. Он сидел неподвижно, слушая, как внизу шумит море, и думал о том, что преобразование биогеносферы[46]46
Биогеносфера («Сфера возникновения жизни») – часть планеты, образованная литосферой, атмосферой и гидросферой, в пределах которой возникает и развивается жизнь. – Прим. ред.
[Закрыть] Земли – дело целой исторической эпохи. Пожалуй, ему не увидеть конечного результата. Правда, кольцо Черенкова создается довольно быстро, но пока готова лишь его полярная секция…
Все вокруг было залито каким-то призрачным, но вместе с тем сильным светом. Бесчисленные звезды на небе почти тонули в нем. Высоко-высоко, простираясь как гигантское крыло, с севера на юг перекинулась по небосводу светящаяся дуга, подобная кольцам Сатурна, видимым с экватора планеты. То было кольцо Черенкова – вытянутое облако мельчайших частиц алюминия, вращавшееся по орбите на удалении полутора тысяч километров от Земли. Оно бросало на полярные области поток рассеянного солнечного излучения, навсегда изгнав ночь из бывшего Арктического бассейна. Было так светло, что Леонид различал секундные деления на циферблате своих наручных радиочасов.
Густой молочный туман лежал в низинах. Но мысль Леонида проникала сквозь него и улавливала процессы, понятные лишь биогнологу[47]47
Биогенолог – ученый, занимающийся изучением биогеносферы планеты. – Прим. ред.
[Закрыть]. Северная Земля, веками закованная в ледяную броню, ожила, чтобы через несколько лет превратиться в Арктическую Ривьеру, – таков был план Совета Знания, над осуществлением которого Леонид работал здесь последние годы. Вскоре туманы рассеются, уйдут, и глазам предстанет дышащая теплом земля. Обнажатся готовые к цветению ростки субтропических растений, высаженные сотрудниками Климатической Службы. Острова покроются разноцветным ковром цветов и трав, как это произошло на холме, где сидел Леонид.
На севере, по ту сторону широкого плато, поднимались горы, вершины которых серебрила только что взошедшая луна. Стояла торжественная тишина, лишь временами ее нарушал отдаленный гул работавших у подножия хребта киберомашин. Леонид прислушивался к голосам природы, к журчанию воды в горах от тающих ледников и вечных снегов, к немолчному рокоту прибоя и шелесту травы у своих ног, и его мысли незаметно приняли другое направление. Да, ему не повезло… Он всегда жаждал необычного, героического, а незаметная работа биогенолога не давала пищи для этого. Все будни, будни… Прикрыв веки, он грезил о путешествиях к планетам иных солнц, о подвигах, о биосферах других миров, ждущих своих исследователей. Только там достойное поле приложения сил, скрытых в человеке. Но он навсегда прикован к Земле. Беспощадная космомедицина вынесла ему свой приговор еще в те годы, когда он мечтал о космосе и пытался поступить в Академию Звездоплавания. Его организм плохо переносил ускорения, и этого было достаточно… Леонид был лишен возможности посещать даже эфирные поселения, опоясавшие Землю по круговой стационарной орбите. С грустью следил он, как его товарищи, космобиологи и космогеографы, устремлялись в заатмосферные выси, в царство невесомости и света, чтобы познавать и изменять другие планеты. Они возвращались оттуда переполненные впечатлениями, духовно преображенные.
И Леонид, ощущавший в себе непрерывный порыв к действию, метался по всей Земле, сжигаемый неудовлетворенностью. За последние несколько лет он успел побывать и в Антарктике, и в Полинезии; на какое-то время его увлекли работы по отеплению Арктического бассейна. Но теперь и здесь основные трудности позади…
Спускаясь с холма, Леонид мысленно повторял слова Еврипида:
Нам оттого земная жизнь любезна,
Что жизни мы не ведаем иной…
Он пересек еще одну холмистую гряду и оказался на прибрежной равнине. Вдали раскинулся Североград; россыпь его огней, казалось, тихо плыла в пространстве. Справа виднелись серые массы киберомеханизмов, оттуда доносился неясный гул, вспыхивали сиреневые искры ядерной сварки. Два ряда тонких, как карандаш, опорных колонн из бездислокационного металла уходили от Северной Земли через пролив на материк. Они шагали прямо по океану, неся на себе легкие конструкции будущего моста. Леонид знал, что скоро по этому мосту, на километровой высоте от поверхности океана, помчатся атомовозы и ВЧ-мобили. Стройка была в полном разгаре, несмотря на то, что операторы давно уже спали: киберомеханизмы работали самостоятельно по заданной программе.
Впереди себя Леонид услышал какой-то странный шорох и остановился. В белесом свете, льющемся от кольца Черепкова, он увидел прозрачную грибовидную массу, медленно ползущую в траве. Величиной она превосходила гигантскую морскую черепаху. Сначала он решил, что это заблудившийся киберомеханизм из мостостроительной группы. «Вероятно, у него отказала программная катушка, – подумал Леонид. – Надо проверить». Он шагнул вперед. Масса издала нежный звон, который неуловимо растаял в воздухе, и отпрыгнула в сторону. Заинтересованный, Леонид остановился. Предмет изменил свои очертания: вытянулся в длину, стал выше. На его «сппне» образовался большой нарост и с легким треском лопнул, точно набухшая почка. Леонид тихо вскрикнул от изумления, потому что в следующий миг «почка» выросла до размеров огромной, совершенно прозрачной чаши, усеянной по внутренней поверхности множеством красных овалов, тоже прозрачных. Сквозь чашу, висевшую теперь над головой Леонида, просвечивали звезды. Постепенно в его сознание проникла мысль, что это не строительный киберомеханизм. Но тогда что?..
Он снова приблизился к предмету и вдруг упал, защищая глаза от розового света, хлынувшего из глубины чаши. Леонид не успел еще опомниться, как предмет, глухо звеня, двинулся на него. Пальцы Леонида встретили что-то упругое и увязли в губчатой, покалывающей острыми иголочками массе. Он инстинктивно отдернул руки. Свечение погасло, а «гриб», ставший почти невидимым, стремительно поднялся в воздух, направляясь к югу, в сторону Большой Земли.
Некоторое время Леонид сидел не шевелясь. Постепенно он осознал, что столкнулся с необыкновенным открытием. Не менее важным, может быть, чем открытия космонавтов на других мирах.
– А я ведь его упустил, – сказал он вслух. И, усмехнувшись, покачал головой. – Вот незадача, черт возьми…
Спустя несколько минут он уже был далеко. Задыхаясь, большими прыжками Леонид бежал по равнине к городу. Упругие ветви вечнозеленых насаждений, окружавших Североград, больно хлестали его по лицу. Потом он мчался мимо струившихся лунным светом зданий, где спали его товарищи – климатологи и почвоведы, киберооператоры и метеорологи, агрономы и океанографы, все те, кто создавал Арктическую Ривьеру, и все время в его голове билась одна мысль: «Я его упустил…» Догнать, узнать, что за странная машина – это желание вытеснило все остальные. Наконец он достиг стоянки гравипланов и прыгнул в первый попавшийся аппарат. Через несколько минут Леонид уже кружил над равниной, где ему встретился прозрачный «гриб». Но тот словно в воду канул. Потом Леонид увидел его в виде серо-розового пятна далеко на юге. С огромной скоростью пятно перемещалось у самой земли. Леонид устремился в погоню. Перелетел через пролив и долго гнался за все уменьшавшимся пятном. Вскоре оно превратилось в точку и исчезло. Леонид понял, что его затея безуспешна – слишком велика была скорость «гриба». И повернул назад.
Уже достигнув окраины Северограда, Леонид вдруг подумал: «А чего я, собственно говоря, мечусь?.. Этот гриб и вправду необычен. Ну и что из этого?.. Скорее всего, новая конструкция – вероятно, радиоуправляемая, – запущенная из Северного Научного Центра».
Несколько времени спустя он лежал в гамаке, под сенью тамариндов, росших на крыше здания, где он жил. Рядом на столике светились радиочасы. На узорчатой панели Аппарата Всеобщей связи дрожали блики лунного света. Леонид не мог уснуть: его не покидала мысль об этом предмете. Не выдержав, он встал, вызвал по Аппарату связи Северный Научный Центр и рассказал о встрече с «грибом».
– Нет, мы не запускали такой конструкции, – ответил ему дежурный, – может быть, она из Города Знания?..
Он радировал в Кибернетический Центр Города Знания: там тоже ничего не знали, но заинтересовались сообщением. Поскольку Леонид не мог ясно описать аппарат, ему предложили собрать более точные данные. Насмешливый женский голос даже выразил сомнение в реальности «гриба». Леонид рассердился, выключил планетофон и снова лег в гамак. Наступило утро, а он все думал о проклятом «грибе», слушая, как пробуждается город, сразу наполнившийся мелодичным жужжанием аэротакси, говором тысяч людей, чистыми гудками атомоходов, швартовавшихся в порту. Его злило вынужденное бездействие, но он не знал, что предпринять.
Прерывистый сигнал Аппарата Всеобщей связи нарушил тишину. «Кто бы это мог быть?» – подумал Леонид. На зеленоватом экране долго трепетали полосы ряби. Потом экран посветлел, появилась курчавая голова и бронзовое лицо молодого человека, обнаженного до пояса, мускулистого, словно римский гладиатор.
Глаза Леонида расширились от радости.
– Теранги?!
– Это я, – просто ответил тот, показывая в улыбке белые зубы. Они смотрели друг на друга и молчали от избытка переполнявших их чувств. Им было, что вспомнить. Их дружба началась три года назад, когда Леонид изучал океанские глубины к востоку от Маркизских островов. Теранги руководил на Нукухиве базой исследовательских роботов-океанологов, помогавших экспедиции. Тогда они и встретились. Леонид искрение полюбил веселого островитянина, причудливо сочетавшего в себе непосредственную натуру сына южных морей и высокую культуру людей эпохи Всемирного Братства. В противоположность Леониду глубоко земное, конкретное мышление Теранги вполне удовлетворялось миром прикладной кибернетики, которая давала пытливому уму безграничные возможности для творчества.
Леонид смотрел на друга и как будто вновь дышал целительным воздухом Нукухивы… С чистого лазурного неба струился благодатный солнечный свет, волны с шипением набегали на берег. В солнечных бликах, далеко в море, мелькали черные «головы» роботов-исследователей, а над ними, словно заботливые няньки, парили вертолеты радиотелеуправления… Потом всплыло самое дорогое: он видел грациозную головку Уны, сестры Теранги, ее глаза, в глубине которых мерцал ночной океан…
– Теранги… Как я рад… как рад, – повторял Леонид.
– Ты совсем забыл меня, – будто извиняясь, сказал Теранги. – Я с трудом отыскал тебя. – Он помолчал и добавил: – Мы должны встретиться и как можно скорей.
– Что-нибудь случилось?! – забеспокоился Леонид.
– Трудно объяснить словами. Это надо видеть… Где ожидать тебя?
Теранги был явно взволнован, и его рассказ был сбивчив. Леонид понял только, что Теранги наблюдал какое-то поразительное, необъяснимое явление, что-то вроде миража. Он сообщил, что радировал об этом в Город Знания.
– Мне предложили связаться с тобой, – закончил Теранги с удивленным видом. – Но при чем здесь ты?!
– Ага… – протянул Леонид задумчиво. – Кажется, догадываюсь. Срочно вылетай в Чукотск! Жди меня через несколько часов на эспланаде, против радиомаяка. Обо всем поговорим на месте.
Экран погас. Леонид быстро оделся, спустился в свою комнату и собрал необходимые вещи.
Вскоре он перелетел на вертолете Климатической Службы через пролив, отделяющий Северную Землю от Таймыра, приземлился у станции Северной электромагнитной автострады и пересел в один из ВЧ-мобилей, косяками стоявших меж поясов вечнозеленых насаждений.
– Берингов пролив! Эспланада! – бросил он в небольшую мембрану – приемное устройство автомата, управляющего машиной. ВЧ-мобиль бесшумно тронулся с места и, набирая скорость, понесся на восток.
Спустя несколько часов Леонид катил по широкой тенистой аллее, образованной стволами и кронами тянь-шаньских елей.
Был поздний вечер. Нежный туман стлался в кустах роз, всюду сверкали капли росы. Аллея кончилась, и ВЧ-мобиль оказался на необъятной эспланаде Дежнева, огражденной со стороны пролива гранитным парапетом, вдоль которого тянулись мраморные скамьи, беседки, павильоны. Еще издали Леонид увидел Теранги, приветливо машущего ему рукой из беседки, увитой плющам.
Они обнялись.
– Рассказывай, – попросил Леонид.
Вместо ответа Теранги постучал согнутым пальцем по крышке телеаппарата, висевшего у него на боку:
– Рассказывать будет он. Пойдем на станцию Всемирной Телесвязи.
В одном из залов станции он разыскал свободный проектор и вложил в аппарат ленту, привезенную с Нукухивы. Погасив свет, сказал:
– Мой телеаппарат, к счастью, был включен. Вот что произошло…
На экране проектора возникло цветное объемное изображение участка побережья Нукухивы, сопровождаемое звукозаписью. Гремела песнь ночного прибоя, слабо фосфоресцировал океан; на краю неба, усыпанного яркими звездами, темнела гряда лесистых гор. Слева, на мысу, горели огни базы, где работал Теранги. Внезапно окрестность залил ослепительный розоватый свет. Померкли звезды, свечение океана, огни базы. Вслед за тем откуда-то пришла мелодия, подобная звездной музыке. В небосклон вонзился прямой, как луч света, розовый столб.
– Он вырос как будто из-под земли, в сотне метров от меня, – прошептал Теранги.
…Столб увеличился, внутри него, начиная от основания, побежали вверх яркие спирали.
Незнакомая музыка усилилась, спирали побледнели, и неожиданно Леонид увидел бегущие в колонне этого странного света как бы кадры замедленной киносъемки. Промелькнула перевернутая панорама города Таиохаэ – крупнейшего научного центра Маркизских островов. Потом операторская базы – огромный зал, уставленный большими и малыми телеэкранами, электронными машинами, инфразвуковыми приемниками.
Плыли бесконечные пляжи Всемирного Курортно-Санаторного Центра, разбросанные по всем архипелагам, островам и атоллам Полинезии… Наконец крупным планом обрисовался один из океанологических танков.
– Он находился в это время на дне океана, в ста милях от берега, – пояснил Теранги. В его глазах вспыхнуло волнение, как будто он заново перешивал события. – Но как попал гидротанк в этот столб света?!
Но вот столб из розового стал бледно-желтым, мелодия превратилась в еле уловимое дуновение звуков. Где-то в бесконечности, куда, казалось, уходила вершина миража, с немыслимой, непонятной четкостью возникли белые, как жасмин, колонны, здания, легче облаков, кристально прозрачное зеленоватое небо..
Столб угас, мелодия умерла. Снова рокотал ночной океан, темнели вдали горы.
Щелкнул выключатель.
– Что скажешь, брат?..
Леонид молчал. Он понял, что этот мираж создается тем самым аппаратом, который он спугнул на Северной Земле. Только сейчас он убедился в величии явления. И с еще большей силой охватило его желание узнать, что это такое. Видение это было как отзвук его собственной мысли, ответ его памяти, вспышка мечты, эскиз Неведомого, точно молния, внезапно осветившая мрак ущелья.
– Но это не все… – опять заговорил Теранги, так и не дождавшись ответа. – Я бросился к тому месту, откуда только что исходил свет. Там было пусто!.. Вдруг какой-то прозрачный, словно невесомый шар, или сфероид, взметнулся вверх. Меня обдало жарким ветром. Я задел рукой что-то осязаемое, упругое… Раздался звон, тьму прочертила слабосветящаяся полоса и упала к моим ногам.
Теранги извлек из кармана предмет, напоминающий плоскую чашу, зеленую изнутри. Она тускло блеснула своими розовато-серыми гранями. Леонид почти вырвал ее из рук полинезийца и стал рассматривать с таким видом, словно в чаше скрывалась загадка бытия.
– Деталь совершенно неизвестного назначения, – разочарованно произнес он наконец, вертя чашу в руках. – Но я ее уже видел раньше.
– Где?! Когда?!
Леонид коротко рассказал о событии прошедшей ночи, о параболоиде, усеянном красными овалами, вероятно этими чашами.
– Мне тоже удалось дотронуться до аппарата, – сказал Леонид. – Но он мгновенно взлетел вверх, как бесшумная птица…
– Но что это?! Что?! – взволнованно спрашивал Терапгп.
Леонид пожал плечами.
– Пока не знаю… Уверен, чувствую… Ты был у порога необычайного открытия. Теперь скорей в Город Знания! У нас есть факты!
Камилл подошел к раскрытому окну и некоторое время молчал, словно созерцая ажурные громады Города Знания, раскинувшегося на берегах Енисея. Леонид и Теранги сидели в глубине комнаты в пластмассовых шезлонгах и ждали, когда ученый заговорит снова. Их беседа началась несколько минут назад.
Камилл, один из новых членов Совета Знания, был строен, белокур и плечист. У него было тонкое длинное лицо и взгляд, неподвижно устремленный в одну точку, словно ученый навсегда застыл над решением некоей мучительной задачи, однажды пришедшей ему в голову. Леонид и Теранги знали, что Камилл один из крупнейших теоретиков в области тяготения и света и долгие годы работает над повой проблемой, лежащей где-то у последних пределов современного знания.
– Мы запросили все научные центры планеты, – повернувшись к друзьям, сказал Камилл. – Они непричастны к явлению, которое вы условно называете миражем… Деталь, равно как и изображения, представленные Теранги, тщательно изучены…
– И что же?! – весь подавшись вперед, спросил Леонид.
Камилл медленно подошел к столу, взял в руки серо-розовую чашу и задумчиво продолжал:
– Все это не более понятно, чем пуническая грамота… Назначение чаши не установлено. По одним изображениям нельзя сделать каких-либо выводов о сущности открытого вами явления.
– Неужели оно так и останется игнорабимус[48]48
Ignorabimus (лат.) – абсолютно непознаваемое.
[Закрыть]?! – возмутился Леонид. – Примириться с этим?! Никогда!
– Подожди, – с улыбкой возразил Камилл. – Разве я примирился?.. Факты – вот что мы должны накопить. Факты – воздух ученого… Я ощущаю ритм неведомой песни, но еще не знаю ее слов.
– Тогда что ты предлагаешь?
– Искать! – ответил Камилл. – Искать этот мираж! Даже если придется исколесить всю Землю… Совет Знания предоставляет нам чрезвычайные полномочия. Мы должны выяснить природу явления! Повсюду предупреждены о нем. Станции Всемирной Телесвязи уже ведут непрерывное наблюдение. Чае назад я получил сообщение из Чукотска. Мираж появился там! Я должен видеть его собственными глазами. Вылетаем немедленно!
…У восточной окраины Города Знания на фоне вечереющего неба рисовались секции электромагнитной катапульты, с которой выбрасывались стратопланы. Теранги, Камилл и Леонид едва успели занять места в пассажирском салоне, как на легкой стенке, отделяющей салон от кабины пилота, вспыхнула неоновая надпись: «Старт!». Низко загудели включенные соленоиды катапульты. В мерцании голубых искр стратоплан начал разгон. Со скоростью, вдвое превышающей звуковую, он вырвался из выходной арки катапульты. По тайге прокатился пушечный гром. Наземные генераторы послали вдогонку стратоплану высокочастотный энерголуч, чтобы тот мог продолжать полет.
Словно в калейдоскопе, внизу пронеслись сооружения энергетической централи, леса, горы, долины, потом все заволокло» облачным покрывалом. И вот уже открылась феерическая картина заатмосферного неба. Солнце, полыхавшее в черно-фиолетовой дали, с огромной скоростью покатилось на запад и скрылось за выпуклостью земного шара. Стратоплан летел теперь по инерции, описывая в пространстве параболу, упирающуюся в Берингов пролив. Камилл и Теранги спали, убаюканные мерным гулом двигателя. Но Леонид упорно думал. Он в сотый раз возвращался к видению, так поразившему его воображение. Что это было?.. Особенно пейзаж, который на мгновение возник в вершине столба света?.. Его нельзя было отождествить с каким-нибудь уголком земного. Но может быть, это-просто игра световых лучей в атмосфере? Или флюктуации[49]49
Флюктуация (от лат. fluctuatio – колебание, волнообразное движение) – в широком смысле беспорядочные отклонения случайных величин в обе стороны от их средних значений. – Прим. ред.
[Закрыть]частот? Потом его охватило огромное нетерпение. Он хотел бы сейчас, сию минуту быть в проливе.
Его размышления прервал рев тормозного двигателя. Перегрузка вдавила Леонида в кресло, он страдальчески морщился. Послышался характерный звук рассекаемого воздуха: выпустив крылья планера, стратоплан вошел в плотные слои атмосферы. В глубочайшей пропасти разлилось зарево огней Чукотска, города с двухмиллионным населением. Робот-пилот безукоризненно посадил стратоплан на рельсовую тележку, которая окончательно и затормозила его. Шесть тысяч километров аппарат покрыл за двадцать пять минут, молнией промчавшись над большей частью Азии.
…У входа в аэровокзал Чукотска ученых нетерпеливо поджидал общественный Инспектор.
– Наконец-то!.. У нас тут настоящее столпотворение, – возбужденно говорил он, пожимая Камиллу руку. – Да сейчас сами убедитесь… Вот мой гравиплан. Прошу.
Но в машине Инспектора смогли поместиться еще только двое. Поэтому Леониду предоставили одноместный гравиплан общего пользования.
– Смотрите! – воскликнул Инспектор, когда гравипланы повисли над проливом, недалеко от эспланады Дежнева.
Соленый океанский ветер, насыщенный благоуханными ароматами южных морей, ударил Леониду в лицо. Исполинский световой столб, гораздо более мощный, чем тот, который был на побережье Нукухивы, озарял громадное пространство. Тысячи людей, привлеченных диковинным зрелищем, усеяли эспланаду, трапецеидальное тело плотины Шумилина, перегородившей Берингов пролив, облепили циклопические дуги молов в гавани Чукотска. Повсюду замер пульс кипучей жизни: на плотине остановились тяжелые составы грузовых атомных поездов и даже экспресс Москва – Нью-Йорк, пробегающий за сутки семь тысяч километров. Нескончаемый поток легковых и транспортных ВЧ-мобилей прервал свой бег, выплеснувшись по обе стороны автострады, проложенной рядом с ширококолейной яшлезной дорогой. Лишь с аэродрома на американском конце плотины то и дело взлетали аэротакси и вертолеты, набитые зрителями, жаждавшими поближе рассмотреть чудо.
