Текст книги "На суше и на море. 1962. Выпуск 3"
Автор книги: Александр Колпаков
Соавторы: Игорь Акимушкин,Сергей Соловьев,Александр Мееров,Александр Тараданкин,Семен Узин,Лев Василевский,Георгий Кубанский,Геннадий Фиш,В. Ковалевский,Гец Рихтер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 45 страниц)
Через несколько минут мы были у маленького домика, стоявшего на самом краю обрыва, над Хетой. Пройдя через небольшие сени, мы попали в кухню, отделенную сатиновой занавеской от жилого помещения. Илья Сергеевич познакомил нас со своей женой, миловидной черноглазой долганкой, уроженкой Волочанки. Увидев нас, она сразу засуетилась на кухне, и вскоре в комнату стали доноситься ароматы стряпни. «Почему вы не сделаете дверь из кухни в комнату вместо занавески?» – спросил Борис Осипович у Акопова. «Не могу, – ответил тот. – В домах у многих колхозников тоже висят занавески между комнатами. Прежде чем сделать дверь себе, я должен поставить такие же двери в домах всех колхозников, а на это в колхозе пока нет средств. Я твердо убежден, что председатель не имеет морального права жить лучше рядовых колхозников. О них он должен заботиться в первую очередь, а не о себе. Если он всегда будет так поступать, то колхозники сами позаботятся о нем».
Что это не громкая фраза, я имел случай убедиться несколько месяцев спустя, когда сидел в здании правления колхоза и прислушивался к беседе пастухов с Ильей Сергеевичем. Один из них попросил аванс на покупку телогрейки. Денег в колхозной кассе в это время не было. Тогда Акопов отдал пастуху свою телогрейку. Бросилось мне в глаза и то, что сапоги у председателя колхоза были хуже, чем у рядовых колхозников. Оказывается, на колхозном складе было мало сапог, а Илья Сергеевич считал, что новую обувь себе он может выписать только после того, как обеспечит ею пастухов и охотников, «которым, – как говорил он, – больше и дальше ходить», чем ему, председателю. Но, впрочем, все это я увидел гораздо позднее, пока же мы сидели у Акопова, ели пельмени и говорили о путях развития колхозного хозяйства на Крайнем Севере, об улучшении быта пастухов и охотников и о многих других, иногда частных, но существенных для колхоза вопросах.
Было поздно, когда мы попрощались с Ильей Сергеевичем и пошли в школьный интернат, где нам была отведена для ночлега свободная комната.
На следующее утро мы отправились в Усть-Боганиду на моторной лодке колхоза имени Шмидта. Моторные лодки – единственное средство сообщения по Хете летом. Река очень мелководна, и поэтому не только пароходы, но даже большие катера могут ходить по ней только весной и в начале лета, пока не спала высокая вода. Летом же на большей части реки можно проехать только на верткой местной лодочке-ветке да на плоскодонной мелкосидящей моторке. Моторные лодки на Хете совсем не похожи на те роскошные быстроходные суда, которые стремительно проносятся мимо вас на глубоких реках. На Хете – это обычная лодка, посредине которой на днище стоит неприкрытый никаким кожухом мотор в три или шесть лошадиных сил. Под винтом поставлена металлическая лыжа, которая предохраняет его от поломок, когда лодка царапается дном о камни, а это, как мы скоро смогли убедиться сами, случается нередко. Двигается такое суденышко со скоростью хорошего пешехода, а против течения и того медленнее. Никакого единого «флота» на Хете нет, у каждого ведомства своя лодка: у милиции – ярко-зеленая, у промкомбината – черная, густо просмоленная, у почты – синяя, цвета морской волны. Нас же повезет, как я уже сказал, лодка колхоза имени Шмидта. Итак, мы садимся в привязанный к ней плоскодонный баркас, который здесь называют неводником, и вот мы снова в пути.
У мотора сидит нганасанский юноша Тимофей Чунанчар. Зимой он учится в Дудинке в школе колхозных кадров на отделении механизации, а летом проходит практику в своем родном колхозе.
Наш неводник до бортов завален оконными рамами и стеклами к ним, свежевыструганными дверьми и другими частями для строящегося в Усть-Боганиде клуба. Слава едет в моторке вместе с Тимофеем, а мы с Борисом Осиповичем примостились на корме неводника. Борис Осипович правит кормовым веслом, а я вычерпываю жестянкой воду из лодки – она изрядно протекает, в перерывах смотрю по сторонам. Хета оказалась шире, чем я представлял, в некоторых местах от берега до берега явно не меньше километра, но плыть по ней трудно – уж очень она мелка. Многочисленные песчаные косы вдаются далеко в реку, а за ними синеет лес. На Енисее на этой же широте голая тундра, а здесь густые лиственничные леса простираются по обе стороны реки.
Пока я любуюсь окружающим видом, все вокруг внезапно темнеет и начинает дуть сильный встречный ветер. Лодка тяжело подпрыгивает на волнах, а затем плюхается вниз, поднимая фонтаны брызг. Вода перехлестывает через борт. Тимофей поспешно перекладывает руль, и мы приближаемся к берегу, почти ежеминутно задевая днищем о камни. Мы плывем у обрывистого, спускающегося к воде ступеньками берега, то и дело приходится объезжать кучи камней и земли, стволы деревьев, видимо, недавно упавших в воду. Другие деревья еще не упали, но судьба их решена. Они склоняются к самой воде, и часть корней уже обнажилась. При первом же оползне они разделят участь своих погибших товарищей. Оползни бывают чаще всего весной, когда потоки талой воды низвергаются с берегов в Хету, унося с собой куски почвы.
Из задумчивости меня выводит возглас Бориса Осиповича:
«Смотрите, как прибывает вода в лодке, вычерпывайте скорее!» Я принимаюсь усердно черпать, но уровень воды продолжает повышаться. Тяжело груженная лодка все глубже оседает в воде. Дальше плыть становится рискованно. Подходим к берегу, осмотрев лодку, обнаруживаем, что у нее сильная течь в левом борту. Приходится всем пересесть ближе к правому борту, и дальше мы плывем с сильным креном так, чтобы щель в левом борту оказалась над водой. В результате нас, конечно, еще сильнее захлестывает с правого борта. Вскоре брезентовые плащи промокают насквозь, и мы начинаем дрожать от холода. Но вот снова выглянуло солнце и осветило все вокруг радостным сиянием, ветер стихает, и мы быстро, то есть со скоростью не семь, а девять километров в час, двигаемся к нашей цели – Усть-Боганиде.
Теперь можно поговорить и с другими пассажирами неводника. Я до сих пор не сказал, что мы не единственные, кто едет в Усть-Боганиду. Туда же направляются две девушки Лина и Валя. Лина три года проработала фельдшером среди нганасан и теперь хочет попрощаться со своими друзьями перед отъездом домой в Красноярск, а на смену ей направили выпускницу Ачинского медицинского техникума Валю. «Ой, как трудно было мне сначала, – рассказывает Лина. – Местного языка я не знала, а русский многие нганасаны знают плохо. Говорят так, что с непривычки ничего понять не могу. Да и не доверяли мне сначала. Если где роды, ни за что не пустят помочь принять ребенка. Потом освоилась, стало лучше. Плохо, что нам ничего не объясняют, когда направляют сюда, на Север».
Да, это действительно плохо. Вот передо мной в лодке сидит Валя. Она только что кончила техникум, любит свою специальность, но ведь она ничего не знает ни о Севере, ни о народе, с которым ей по меньшей мере несколько лет (обычный срок договора три года) придется делить и радости и горести. Валя даже не знает, как сурова зима в центре Таймыра, и не взяла с собой ничего теплого. Но это еще полбеды, теплые вещи она и здесь купит. Гораздо хуже, что Валя не знает обычаев людей, которых она будет лечить. От многих ошибок, взаимных недоразумений и огорчений избавило бы ее хотя бы элементарное знакомство с культурой нганасан, с бытующими еще среди них религиозными пережитками и пережитками родового строя. А пока она со всем этим познакомится и нганасаны к ней привыкнут, пройдет три года, и пора будет уезжать. Может быть, она найдет здесь человека по сердцу и тогда останется, а не найдет, скорее всего уедет. Разве не лучше было бы посылать на Крайний Север не семнадцати-восемнадцатилетних девушек сразу после окончания учебы, а фельдшеров более взрослых, с опытом работы по своей специальности, которые сами захотели на продолжительный срок поехать на Север. Предварительно их следовало бы направлять на специальные курсы, хотя бы кратко знакомить с историей и культурой народа, к которому они поедут, а также со спецификой работы в условиях Крайнего Севера.
Тем временем близится конец пути. Вдали на обрывистом мысу, образуемом слиянием Боганиды с Хетой, постепенно вырисовывается несколько домиков. Когда мы подъезжаем поближе, слышится лай собак. Одна за другой они мчатся к берегу. За ними спешат люди. А еще через несколько минут лодка тыкается носом в берег, и мы сразу оказываемся среди группы радостно оживленных мужчин. Многие из них знают Бориса Осиповича, по не видели его много лет. Живописное впечатление производят эти люди с темными прямыми волосами и смуглыми, скуластыми лицами, в гимнастерках и темных брюках, заправленных в резиновые сапоги. Особенно бросаются в глаза женщины, стоящие кучкой немного поодаль от мужчин и с молчаливым любопытством смотрящие на нас. Несмотря на теплый летний день, они в меховых парках и бакарях[63]63
Бакари – высокая меховая обувь.
[Закрыть], а на груди висят начищенные до блеска серповидные медные украшения.
Енисей – острова-«кораблики»
Тундра в районе поселка Волочанка
Девочки-нганасанки
В оленеводческую бригаду прибыла почта
Ловля оленя маутом (арканом)
Вид на Енисей («Щеки»)
Семья охотника-нганасанина
Река Хета у поселка Усть-Боганида
В то время как Борис Осипович разговаривает со своими старыми друзьями, я отвечаю на вопросы своих новых знакомых, а они хлопают по плечу и задают один вопрос за другим: «Зачем нашу землю приехал? Что делать будешь? Долго ехал?» А над нами тучей вьется мошкара, радуясь нежданной поживе. Борис Осипович стоически переносит этих кровопийц, я же непрерывно верчусь, хлопаю себя по лицу и шее, без видимого ущерба для мошки, но зато причиняю изрядную боль себе. Наконец, не выдержав, распаковываю рюкзак и достаю накомарник. Одев его, я снова могу стоять спокойно.
К Борису Осиповичу подходит заместитель председателя колхоза имени Шмидта Иван Порфирьевнч Аксенов. Он предлагает нам устроиться в доме правления колхоза. В нем только что прошел ремонт, и он пока еще пустует. Нганасаны помогают внести вещи вверх на косогор и складывают их около нашего будущего жилья. А затем нас все оставляют, чтобы мы могли спокойно устроиться. Это не заняло много времени, и вскоре мы со Славой выходим на улицу, чтобы хоть немного осмотреться.
Вечереет. Красноватое солнце висит над лесом, начинающимся метрах в пятидесяти за домами. А между ними и лесом стоят островерхие чумы нганасан. Немного правее под косогором виднеется небольшое озеро. Диск солнца, отражаясь в тихой воде, будто плавает в ней. Еще правее узкой водной дорожкой тянется Боганида. Через несколько десятков метров она кончит свой путь, слившись с матерью-Хетой.
Весь пейзаж дышит миром и покоем. Один за другим гаснут костры в чумах. Пора спать. Завтра первый день полевой работы. Надо хорошо отдохнуть перед ним. Но мы еще долго не можем уснуть.
Борис Осипович заметно волнуется: «Тридцать лет прошло с тех пор, как я впервые поехал в экспедицию, – говорит он, – и все-таки каждый раз нервничаю, когда приступаю к полевой работе. Ничего не могу с собой поделать. Все время сверлит голову мысль, удачным ли будет полевой сезон, всели выполню, что наметил. Вдруг ошибусь в выборе информаторов, да мало ли что еще может быть. А ведь сделать нам надо много. Во-первых, необходимо выполнить пашу основную задачу – изучение современной жизни нганасан. Мы должны подсказать местным работникам, как устранить те недостатки, какие еще есть в жизни нганасан, как помочь им быстрее двигаться по пути социализма.
Во-вторых, нельзя нам забывать и об изучении старой культуры нганасан. – Тут Борис Осипович на минуту замолкает, приподнимается на локте и задумчиво смотрит куда-то вдаль, будто видит то, что я уже не смогу увидеть: старое нганасанское стойбище начала двадцатых годов, когда Советская власть еще не стала прочной ногой в глубине таймырских тундр, шамана, бьющего в бубен, и безграмотных темных нганасан, внимающих ему. Затем, будто очнувшись, он продолжает: – Старая культура нганасан быстро уходит в прошлое.
То, что мы не опишем сейчас, через десять лет уже будет поздно описывать. А в старой культуре много интересного. Возьмем, например, исторические предания нганасан. Разве, не зная их, можно понять, как создалась эта народность. А ведь каждый парод, пробуждающийся к новой жизни, обязательно спрашивает, откуда он произошел. И ответить на этот законный вопрос должны мы, этнографы.
А сколько других интересных тем ждут еще своего исследователя. Например, очень важно досконально изучить пописать все приемы охоты и оленеводства нганасан, вырабатывавшиеся веками. Надо сохранить ценные навыки и знания, которые накопили нганасаны за время их жизни в Заполярье. Это не только покажет всем, какой вклад внесли и продолжают вносить нганасаны в освоение Енисейского Севера, но и поможет самим нганасанам в строительстве новой жизни, и было бы очень хорошо, если бы студенты зоотехнических факультетов, специализирующиеся по оленеводству, изучали бы не только научные книги по своей специальности, но и книги, обобщающие практические знания и опыт северных народностей – нганасан, долган, ненцев, чукчей, коряков и других. Да, это было бы очень полезно», – повторяет Борис Осипович и замолкает. Комната погружается в тишину. Она будто наплывает на меня, и я быстро засыпаю.
А с утра к нам приходит Иван Порфирьевич, и мы договариваемся с ним, что он будет освобождать от работы нужных нам колхозников. Сам Иван Порфирьевич соглашается рассказать о создании колхоза имени Шмидта и его хозяйстве.
«Наш колхоз, – говорит он, – был создан в 1936 году. Вскоре на среднем течении реки Боганиды был построен хозяйственный центр. Здесь разместились правление колхоза, магазин, склад, хлебопекарня. Но выбранное для хозяйственного центра место оказалось очень неудобным, и на реке Ду-дыпте, у впадения в нее Пайтурмы, был создан новый колхозный поселок. Но и его местоположение оставляло желать много лучшего. Леса поблизости не было, так что приходилось возить его издалека, да и связь с Волочанкой была очень плохой. Поэтому пришлось нам снова перебираться, и на этот раз мы построили поселок прямо на берегу Хеты у впадения в нее Боганиды. Здесь очень удобно: и лесу вокруг много – взгляните в окно, сами увидите – и с районным центром связь хорошая, и завозить товары к нам теперь гораздо проще, чем раньше, и вывозить колхозную продукцию стало легче.
Колхоз наш занимается в основном оленеводством и охотой. В стадах колхоза около трех с половиной тысяч оленей. Они дают нам и мясо, и шкуры, ну и как транспорт олени, конечно, тоже незаменимы. Не будь у нас оленей, трудно было бы охотиться на песца. Территория-то ведь у нашего колхоза огромная. К северу она тянется километров четыреста, да и в ширину около восьмидесяти. Пешком ее не обойдешь. На песца мы охотимся при помощи пастей[64]64
Пасть – ловушка давящего типа: тяжелое бревно падает на песца, когда он заденет насторожку.
[Закрыть] и капканов. От сдачи государству пушнины колхоз получает хорошие доходы. Например, даже в 1956 году, когда песца было довольно мало, пушнина дала колхозу около пятидесяти тысяч рублей. Но главная отрасль колхозного хозяйства все же не охота, а оленеводство, оно в последнее время дает нам до полумиллиона рублей в год. Рыболовством колхоз тоже занимается, но в небольших размерах и больше для внутреннего потребления. Рыбы в реках и озерах, правда, немало, но уж больно сложно и дорого ее вывозить. А кроме того, и сами колхозники предпочитают свои исконные занятия – оленеводство, охоту на диких оленей и песцов – рыболовству».
Когда Иван Порфирьевич закончил свой рассказ о колхозе и ушел, мы решили пойти посмотреть жилища нганасан. Все нганасаны, за исключением двух-трех семей, живут в чумах, и многие пока что не хотят переселяться в постоянные дома. Сказывается сила вековой привычки, да и трудно сразу отказаться от чума. У него, конечно, немало недостатков, но зато чум можно возить с собой, а без передвижного жилища коренному оленеводу нганасану не обойтись, даже если у него есть постоянный дом в поселке.
Нганасанский чум представляет собой эллипсоид с конической вершиной. Остов чума кроется выделанными и сшитыми между собой оленьими шкурами – шоками. Чтобы войти в чум, нам пришлось нагнуться и приподнять край одного из шоков. Внутри было полутемно и дымно. Над костром, горевшим посередине, висели на горизонтальном шесте котел с варившимися в нем рыбным супом и большой медный чайник, потемневший от копоти. Дым ел глаза, драл горло, и неудержимо хотелось кашлять, а еще лучше выскочить на свежий воздух. И чем больше становилось дыма, тем стремительнее уменьшалась моя симпатия к чуму, как к почти незаменимому передвижному жилищу оленеводов. Лишь отвернув край шока, прикрывавшего вход, и впустив в чум свежего воздуха, я смог немного оглядеться.
Напротив входа за костром лежали дрова, там же хранилась домашняя утварь. Около входа стоял низенький столик. Пространство по обе стороны от костра вправо и влево от входа было покрыто сплетенными из травы циновками, на которых лежали подстриженные оленьи шкуры. На одной из них мы и сидели, скрестив ноги, что, честно говоря, довольно утомительно без привычки. Были в чуме и некоторые приметы нового: несколько книжек, местные газеты, будильник, зеркало, но в основном обстановка была старой, традиционной. Очень трудно превратить чум в современное культурное жилище; по своему типу он не приспособлен к такой метаморфозе; даже встать во весь рост в чуме невозможно из-за наклонных стен. Потому-то уже много лет, и особенно интенсивно в последние годы, ведется большая работа по созданию для пастухов современных типов передвижного жилища и по переводу нганасан и других малых народов Севера на оседлость.
Теперь нганасаны живут зимой не в чумах, а в балках. Балок – это своего рода домик на полозьях, крытый оленьими шкурами. Его тянут четыре-шесть оленей.
Выйдя из чума, мы пошли посмотреть, как нганасаны строят здание колхозного клуба. Колхозная плотничья бригада работала старательно, но неумело, и строительство шло медленно. «Юре! – окликнул Борис Осипович высокого худого нганасана, – нравится тебе быть строителем?» – «Однако, шибко тяжело работать, – ответил Юре. – Лучше тундру ходить, колхозных оленей пасти, диких стрелять». Потом мы говорили и с другими строителями на ту же тему. Все они предпочитают пасти оленей, ловить рыбу, ремонтировать пасти для песца, а не обтесывать бревна и строить дома. И дела тут не только в природных склонностях, а и в том, что непривычные к обращению с топором и фуганком нгапасаны работают очень медленно. Оплачивается же труд по тем же нормам и расценкам, что и в других колхозах нашей страны. Не удивительно поэтому, что нганасаны на стройке зарабатывают меньше, чем на охоте, а колхозу строительство обходится дорого, потому что оно растягивается на длительный срок. Разве не лучше было бы организовать районную строительную бригаду из плотников – мастеров своего дела. И строительство бы пошло быстрее, и колхозников не надо было бы отвлекать от решающих участков колхозного производства – оленеводства и охоты.
Вечером к нам пришел знаток нганасанского фольклора и религии, племянник одного из «великих» нганасанских шаманов Атакай Турдагин. Засветилась на столе маленькая керосиновая лампа, разогнав сумрак вокруг него, но оставив темными углы комнаты, и Атакай начал свой первый рассказ о великанах людоедах – сигие, матери-земле – моу-нямы и злых подземных стариках – сырада-нгуо.
Много старых легенд и преданий мы услышали от Атакая за время пребывания в Усть-Боганиде. Часто к нам заходил и Нумаку Чунанчар, симпатичный старик с добрыми глазами и неизменной трубкой в зубах. В отличие от Атакая он неважно разбирался в фольклоре, но зато мог досконально рассказать об организации колхоза у нганасан, первым председателем которого он когда-то был. Нумаку и теперь трудится в строительной бригаде. Тимофей Чунанчар, первый нганасанский моторист, – это его сын. Кроме сына у Нумаку есть еще две дочери, которые учатся в школе.
Навещали нас и другие нганасаны. За исключением ночи, мы почти никогда не бывали одни. Или у нас были гости, пли мы шли в гости к нганасанам. Незаметно за беседами с колхозниками, за изучением их быта и культуры летело время. Так прошли полтора месяца. И однажды, выйдя утром на улицу, мы увидели, что идет снег. Было это в конце августа. Длинными стали вечера. Холодный ветер заставлял зябко поеживаться. Через несколько дней нам предстояло покинуть полюбившихся нам нганасан и поехать в волочанский колхоз для изучения другого народа Таймыра – долган. Но прежде чем уехать, надо было продумать наши предложения руководителям района и округа по улучшению работы среди нганасан.
Нганасан очень мало, всего около семисот человек, в том числе в колхозе, где мы побывали, более двухсот. Кроме колхоза имени Шмидта, нганасаны, как мы уже говорили, живут и работают еще в двух колхозах Таймыра – имени Калинина и «Путь к коммунизму». В конечном счете нганасаны, вероятно, сольются с соседними народностями, но пока что они не проявляют такой тенденции и, очевидно, долго еще сохранятся как самостоятельная этническая группа. Поэтому мы предложили объединить всех нганасан в пределах одного колхоза и сельсовета и открыть в поселке объединенного колхоза специальную школу для нганасанских детой. Это создало бы наиболее благоприятные условия для дальнейшего культурного расцвета нганасанской народности. Ну, а для подъема уровня жизни колхозников нганасан, по нашему мнению, надо было бы выдавать им не менее половины заработка натурой – оленьим мясом, шкурами и рыбой. Конечно, это как раз обратное тому, что делается сейчас почти во всех колхозах нашей страны, где совершается переход к исключительно денежной оплате. Но ведь и условия у нганасан совершенно особые. До революции они были одним из самых отсталых и изолированных от внешнего мира народов Сибири, и следы этого прошлого, несмотря на огромные успехи, достигнутые ими за годы Советской власти, полностью еще не изгладились.
Зачастую нганасаны не умеют правильно распределять полученные за работу в колхозе деньги, вот и получается в их собственном личном хозяйстве, как говорится, разом пусто, разом густо. Поэтому сейчас нганасанам еще рано переходить на чисто денежную оплату трудодня.
Не вдаваясь в научные подробности, скажу еще об одном из того нового, что удалось узнать. При детальном знакомстве со старой культурой нганасан и ее сравнении с культурой других народов Севера Борису Осиповичу Долгих, а потом и мне бросилось в глаза несомненное сходство в старых приемах охоты, покрое одежды, играх и многих других чертах культуры между нганасанами и живущими за много тысяч километров к востоку от Таймыра эскимосами Аляски и Канады, и это не случайное совпадение. Видимо, в далеком прошлом у нганасан и эскимосов были какие-то общие предки. Скорее всего ими были древнейшие обитатели Северной Азии – охотники за дикими северными оленями, совершавшие вслед за стадами этих животных далекие перекочевки.
Так, мы в беседах и спорах подводили первые итоги своей работы, а за окном все шел снег. Белой нежной пеленой он скрыл еще недавно ярко-зеленую траву и темный мох, маленькие кристаллики засверкали на огненно-красных листьях карликовой березы, у берегов озер образовалась ледяная кромка, а посередине рябили воду утки, готовясь к отлету. Стаи птиц потянулись к югу, солнце все быстрее стало совершать свой привычный круг и исчезать за высокой стеной нахмуренного, насторожившегося в преддверии холодов леса. Нганасаны стали перебираться из чумов в балки, кончалась быстротечная северная осень, наступала долгая полярная зима. Настало утро, когда мы попрощались с милым Нумаку, со сказочником Атакаем и с другими друзьями, спустились к берегу Хеты и сели в поджидавшую нас моторную лодку. На воде было очень холодно, лодка обледенела, сильный встречный ветер вздымал фонтаны брызг, и они сосульками замерзали на лице и одежде. Впереди были новые люди, новые проблемы, новые споры и раздумья.
