Текст книги "На суше и на море. 1962. Выпуск 3"
Автор книги: Александр Колпаков
Соавторы: Игорь Акимушкин,Сергей Соловьев,Александр Мееров,Александр Тараданкин,Семен Узин,Лев Василевский,Георгий Кубанский,Геннадий Фиш,В. Ковалевский,Гец Рихтер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 45 страниц)
Волна заглянула в иллюминатор – словно мутно-зеленая, струящаяся штора закрыла его снаружи на две-три секунды. За первой волной – вторая, третья…
Качка заметно усилилась. С койки упала, покатилась по полу пустая бутылка из-под молока.
– Дает жару! Ох, и дает! – весело сказал парень с «норвежской» бородкой, поднимая бутылку и заботливо разглядывая ее – не побилась ли. – То ли еще будет, как к Опасному подойдем!
Снетков, поджав ноги, прилег на рундук под иллюминатором, положил под голову портфель, кепку. Устало закрыл глаза. И сразу слышнее стали звуки, наполнявшие маленький кораблик, отважно боровшийся с неспокойным океаном. Что-то скрипело, потрескивало, скрежетало. То и дело слышались сильные тупые удары волн, от которых катер вздрагивал и стонал, змеиное шипение воды, растекавшейся по бортам, когда суденышко сходу зарывалось носом в волну. И все время был слышен негромкий стук судового двигателя – биение стального сердца катера. Этот однообразный, ровный звук успокаивал, убаюкивал. Пусть сердится океан и задувает штормовой ветер! «Тук-тук-тук! Тук-тук-тук!» – Катер идет заданным курсом. Все в полном порядке!..
Качку Снетков переносил хорошо. Лежать было уютно. Он медленно погружался в теплый туман дремоты…
Дремал он не более получаса: разбудил плач ребенка.
Снетков приоткрыл глаза.
Молодая женщина сидела на койке. Светлые волосы ее растрепались. Пышными, мягкими прядями обрамляли они бледное, осунувшееся лицо. Должно быть, ей было очень плохо, но она крепилась и с какой-то особенной, трогательной нежностью баюкала жалобно, страдальчески плакавшего ребенка.
Ребенок вскоре затих, но она не легла – сидела, укачивая его, низко склонив светловолосую голову.
– Дура ты беспонятная! Ни разума в тебе, ни соображения! – злым, свистящим шепотом говорил ей муж, продолжая, как видно, разговор, начатый, пока Снетков спал. – Разве я плохого ищу? Я хорошего ищу, понимаешь ты это или нет?.. Поедем в бухту Лаврова или в Апуку подадимся. Там рабочие руки всегда на вес золота. А я – человек с ини-ци-а-тивой, не пень какой-нибудь!.. Знаешь, сколько умные люди при случае зашибить могут? То-то и оно, что ни шиша ты не знаешь!.. Чего молчишь, будто воды в рот набрала?
– Устала я, Павел, от поисков, – тихо проговорила она и, вздохнув, отвела волосы от лица.
– А мне, думаешь, легко? Не такой я, Катерина, человек, чтобы задарма ишачить! – Он взъерошил, распушил свою бородку, поднял кверху указательный палец. – Работы я никакой не боюсь, только дай ты мне такую работу, чтобы и мне интерес был! А за спасибочки, да за портретик на Доске почета спину гнуть я не согласен – не дурачок!
– Живут же другие люди – хорошо, спокойно живут…
– Мне другие не указ – свой котелок варит! Ты, может, скажешь еще, что нужно было здесь, на этой треклятой базе остаться да ждать, когда бог рыбку пошлет?
– Другие ж остались…
– Опять двадцать пять! С тобой говорить, что об стенку горох!..
Павел раздраженно махнул рукой, закурил папироску. Покосился в сторону корреспондента, тот лежал с закрытыми глазами, похоже, спал.
Все, что Снетков слышал, не было для него чем-то новым. Он знал и такую породу людей – людей, суетливо мечущихся из стороны в сторону в поисках «интересной» работы, «подходящих» условий, попросту говоря, в погоне за длинным рублем.
И какими же чужаками были они со своим жалким хищничеством, стремлением урвать побольше, а отдать поменьше, чужаками среди прочих людей, отдающих все, что у них есть, общему большому делу!..
Хлопнула дверь. На трапе загремели быстрые шаги. В каюту вошел, ловко балансируя, как цирковой канатоходец, молодой матрос, краснощекий Федька, с дымящейся кастрюлей в руках.
Он поставил кастрюлю на маленький, привинченный к полу столик, и из нее тотчас выплеснулась, потекла по голубой клеенке мутноватая жидкость. Придерживая кастрюлю рукой, матрос весело спросил:
– А ну, граждане пассажиры, кому ушицы? Только попроворней, – добавил он, – а то с полу собирать придется!
– Хочешь, Катерина? – спросил Павел жену.
– Ох, что ты! Глаза бы не глядели!..
– Это вы, гражданочка, напрасно! – сказал Федька. – Горяченькая ушица очень даже полезная, если кто от качки болеет!
– Попробую-ка я вашей ушицы! – Павел палил полную кружку, достал из мешка хлеб.
Налил себе кружку и Снетков. Есть ему не хотелось – боялся обидеть радушных хозяев.
То, что матрос ласково называл «ушицей», оказалось крепко посоленной и наперченной похлебкой из морских птиц – топорка и селезня баклана. Их моряки подстрелили при выходе из бухты и ловко выловили черпаком.
Федька разбудил геодезиста, все это время похрапывавшего на койке, накрывшись видавшей виды грязной, прожженной искрами костров штормовкой. Тот живо, по-солдатски, вскочил, провел ладонями по лицу, сгоняя сон, пригладил черные, всклокоченные волосы.
– Похлебочка? – спросил он, вставая с койки. – Это хорошо и даже отлично!
Катер качнуло, кастрюля поехала по столу, Федька вовремя ухватил ее.
– Ого, покачивает!.. Чуть я без ужина не остался! – геодезист поставил кастрюлю на колени и попросил ложку.
Необыкновенно быстро расправился он с «ушицей» и половиной буханки черного хлеба, которую дал ему матрос. Потом долго, старательно обгладывал косточки, с трудом отдирая от них крепкими зубами жесткое лиловатое мясо морской дичи.
– Ну, молодец! – восхищенно сказал Федька, когда геодезист покончил с едой и вытер руки грязным носовым платком. – Видать, отощал в сопках-то!
– Отощать не отощал, а покушал с удовольствием, – признался геодезист. – По чести сказать, до чертиков надоела пригорелая пшенная каша!
Федька вытер тряпкой стол и ушел, прихватив пустую кастрюлю. Снетков с интересом присматривался к геодезисту.
Загорелое лицо молодого человека казалось еще темнее от многодневной щетины. Пестрая ковбойка клочьями висела на его плечах, на торчащих лопатках. Думая о чем-то, щурясь от папиросного дыма, он машинально растягивал пальцами дыры, сквозь которые были видны сиреневая майка и смуглое тело.
– От лямок рюкзака, – пробормотал он, поймав взгляд корреспондента. – Прямо горит материя! – Смущенно улыбнулся.
Получаса не прошло, как Снетков все знал о нем.
Восемь дней провел этот молодой, нескладно высокий парень в полном одиночестве на склонах Вилючинского вулкана. «Небольшая рекогносцировочка!» – коротко сказал он, не вдаваясь в подробности. Восемь ночей спал у костра в крохотной палатке. Высоко в горах она за ночь покрывалась таким плотным налетом инея, так задубевала, что по утрам трудно было сложить ее. Восемь дней блуждал он по лесам, продирался сквозь заросли кедрового стланика, карабкался по скалам. Трудно было подобраться к главной вершине – сбивали ложные конусы…
Оружие? Никакого оружия у него не было. Лишний груз, да и зачем оно? Медведи сейчас не опасны – сытые. Видел ли медведей? Ну, как же! А вот сколько – не помнит. Штук десять, может двенадцать. Чего их считать?
Тут Павел, тоже слушавший его, фыркнул, покрутил головой. Геодезист удивленно взглянул на него.
– Вот когда шел обратно, малость сбился с дороги. Хотел выйти к бухте Сарана, да не угадал. Пришлось спускаться к океану, идти берегом на Вилючинскую. А берегом идти нелегко: много «непропусков» – океан вплотную подходит к скалам. Хочешь не хочешь – лезь на них!.. Переходил вброд реку у самого устья. Снаряжение тяжелое, вода по шею. Стало было в океан сносить. Ничего, все в общем было хорошо!..
«Ничего, все было хорошо! – повторил про себя Снетков. – Что это – привычка? Сила бездумной молодости? Мужественная верность долгу?.. Наверное, всего понемножку!» – думал он, и рука сама тянулась к карману за записной книжкой. Этот парень, видно, из таких!..
– Может, я не понял чего, – послышался вкрадчивый голос Павла, – но, сделай милость, скажи мне, по доброй воле скитался ты восемь ден в сопках или заставляют вас?
– Что значит заставляют? Это ж моя работа! Получил задание – иди, выполняй!
– Н-да… И по душе тебе такая работенка?
– Очень даже по душе! Ни на какую другую не променяю!
– Понятно!.. Есть, конечно, такие отчаянные, вот, к примеру, геологи эти. Видал я их: идут замученные, грязные, оборванные. Неужто такое кому по душе? Не то ты говоришь, друг! Условия, видно, подходящие! И получаете вы прилично – побольше нашего брата, рабочего. И ни тебе начальства, ни тебе надзора! Хочешь – полеживай целый день в палатке, кушай кашу, консервы!
Геодезист громко, от души расхохотался.
– Ну и чудило ты, братец!.. Полеживай, говоришь, в палатке и консервы кушай?
Смех его начисто смыл то колючее и недоброе, что прозвучало в притворно простодушных словах Павла. Невольно усмехнулся и Снетков. Велика сила смеха – порою сильнее всякого слова.
Но что это?..
Геодезист сидел на койке, словно вслушиваясь во что-то, и смеха уже не было в его глазах. Насторожился, вытянул шею и Павел.
Что-то случилось. Но что именно – пока еще до сознания не дошло…
Первое впечатление было таким, что внезапно наступила тишина – неожиданная, тревожная.
Нет, какая же тишина? По-прежнему слышны и скрип, и треск, и скрежет. Плещет растекающаяся по палубе вода. По-прежнему глухие удары волн сотрясают катер… И все-таки в хаосе звуков не было главного – того, что до этой минуты было таким же обязательным и таким же почти неприметным, как свое дыхание, как биение сердца, – не было слышно стука двигателя. Привычный, успокаивающий звук, наполнявший катер ритмической дрожью, внезапно оборвался.
Все молчали. И ждали, ждали – вот сейчас снова послышится стук двигателя, снова будет ощутимо легкое дрожание переборок…
На палубе, над головами сидевших в каюте, протопали тяжелые шаги.
– Ну, чего там у них? – недовольно хмурясь, проговорил Павел.
– Бывает, – спокойно сказал геодезист. – Так ты, чудило, думаешь, что жизнь у нас легкая, вольготная? – спросил он, возвращаясь к прерванному разговору.
– Что мне до вашей жизни! – сердито ответил Павел.
Снетков приподнялся с рундука, посмотрел в иллюминатор. Ничего не видно – мутная темень. Порою она становилась скользящей, летучей, когда иллюминатор захлестывала волна.
Катер сильно мотало, клало с бока на бок, с носа на корму, подкидывало вверх, бросало вниз. И Снетков с колючим холодком в сердце подумал: «Остановился двигатель, выключилась механическая сила, тянувшая судно в нужном направлении. Теперь катер стал игрушкой волн, они могут поступить с ним по своей прихоти: унести в океан, разбить о прибрежные скалы…»
Дверь наверху распахнулась. По трапу загремели шаги. В каюту вошли три человека: радист, матрос Федька и черноволосый, с круглым монгольским лицом механик – его Снетков видел впервые.
Со всех стекала вода – видно, крепко приласкала их волна, пока они добирались из машинного отделения сюда, в каюту.
Кисть правой руки механика была залита кровью. Пятна свежей крови виднелись на его зеленой брезентовой куртке, на брюках, заправленных в сапоги. Лицо его было землисто-бледным. Пытаясь улыбнуться дрожащими губами, он подул на руку, с которой капала кровь.
– Открывай аптечку, Федя, – сказал радист матросу. – Бинта давай побольше, ваты. Йод был у нас в шкафчике…
– Вот ведь беда какая! – с досадой сказал механик.
– Палец не сломал? – спросил радист.
– Вроде как нет. – Морщась от боли, механик согнул и разогнул пальцы раненой руки. – Кожу сорвало… Поживей, Федор, давай бинт! Недосуг…
– Чего там у вас? – спросил Павел, исподлобья глядя на вошедших.
– Не видишь – человек покалечился! – ответил Федька, раскладывая на столе бинты, вату.
– Сунулся было к форсунке, а тут как качнет, на ногах не устоял! – виновато проговорил механик и опять подул на руку.
– Вижу, что покалечился… Я не про то.
Что с мотором-то?
– А ты что – механик? – спросил радист. – Иди подсоби – спасибо скажем!
– Механик или не механик, роли не играет! А как пассажир я в полном праве спросить…
– Ха! Пас-са-жир!..
Боишься, не доплывешь? – насмешливо спросил Федька.
– Помолчи, Федор! – строго сказал радист.
– Не беспокойся, полный порядок будет! – проговорил механик. – Захочешь – до самой Москвы довезем!
– Нашли время шутки шутить! – зло сказал Павел. – У меня жена, ребенок… У самого Опасного у них, видишь, мотор забарахлил, а они шутки шутят! Каждая минута дорога…
– Тебе одному она дорога? – тихо спросил механик, в упор глядя на Павла.
– Помолчи ты, Христа ради! – страдальчески проговорила Катерина, обращаясь к мужу. – Что они – дела своего не знают?
– Ты помолчи! Спрашивают тебя? – огрызнулся тот.
Молодая женщина поднялась, поправила растрепавшиеся волосы, застегнула на груди вязаную кофточку.
– Давайте перевяжу, я умею, – сказала она. – Нужно промыть рану. Крови-то сколько!..
Снетков сидел на рундуке, смотрел на людей, сгрудившихся возле стола. Они с трудом удерживались на ногах – казалось, они танцуют какой-то нелепый танец, топчась на одном месте. Мелькание алебастрово-белого бинта. Светлые женские волосы в летучих золотых бликах. На койке захныкал ребенок. И тотчас голос Катерины: «Сейчас, миленький, сейчас!.. Паша, возьми Толика, покачай». – «Ну да, буду я еще!»
И все это казалось Снеткову каким-то странным, почти нереальным. Потому, должно быть, странным, что происходило все это на суденышке, безвольно, бессильно мотающемся на волнах ночного штормующего океана.
…Мыс Опасный, мыс Опасный!.. Ничего не скажешь – сильно звучит это географическое название громадной голой скалы, каменным выступом врезавшейся в океан. Особенно сильно звучит оно теперь, ночью, на катере с заглохшим двигателем! Место и вправду рисковое – гряда камней тянулась от берега далеко в океан; она часто меняла свои очертания – достаточно для этого небольшого подземного толчка…
Мыс Опасный!..
– Ну вот, прямо как в амбулатории! – сказал повеселевший механик. – Спасибо, гражданочка!
Левой, здоровой рукой он отер лоб. Помахал кистью правой, превратившейся в толстую снежно-белую культяпку, из которой выглядывали кончики пальцев с посиневшими ногтями.
– Пошли, друзья, пошли живенько! – проговорил он.
– Ты что – сдурел? – спросил радист.
– Ладно, ладно, пошли!
– Я тебя спрашиваю: сдурел ты или нет? С такой-то рукой!
– Левая-то цела!..
– И я с вами! – сказал геодезист, торопливо надевая штормовку. – В моторах я разбираюсь.
– Вот и хорошо! – охотно согласился механик. – Вот и помощь пришла!.. А ты, Коля, останься, – негромко сказал он радисту, – аппаратуру свою проверишь…
– Чего это ее проверять?
– Останься, Коля, я говорю! – и совсем тихо добавил: – Пассажиры тут…
Секунду, не больше, смотрели они друг другу в глаза. Радист молча пожал плечами.
– Ну, пошли! – еще раз сказал механик. – Только, друг, на палубе держись – знаешь, как бьет, как поливает?
– Не бойся! – весело отозвался геодезист.
И они ушли. Радист постоял минутку, словно прислушиваясь к чему-то, – большой, спокойный, – и скрылся в радиорубке.
Катерина, как только кончила бинтовать механику руку, вернулась к койке. И ребенок вскоре затих, она перепеленала, убаюкала его.
– Дела-делишки! – громко сказал Павел. Он сидел, вцепившись руками в край койки, жевал мундштук потухшей папиросы. Видно, он искал сочувствия у Снеткова, но тот молчал.
Не раз за свою скитальческую жизнь, – не говоря уж о фронтовых годах, – он побывал в разных, порою сложных переделках. Особой храбростью не отличался, но и трусом себя не считал. Испытывая временами естественный для каждого человека страх, он умел не показывать его. По опыту знал: самое тягостное в подобного рода случаях – пассивное ожидание угрожающей опасности. И еще худо, когда не знаешь, как велика она.
Со времени остановки судового двигателя прошло полчаса, а может, и больше. Не так уж мало, чтобы опасность разбиться о прибрежные камни стала близкой!.. Но как близка эта опасность, что случилось с двигателем, скоро ли починят его, да и сумеют ли починить – всего этого Снетков не-знал. Приставать же к людям с расспросами казалось ему неуместным.
Он представлял себе, с каким напряжением работает сейчас весь маленький экипаж катера, и завидовал этим людям: они заняты делом, они борются! Молодой капитан стоит у штурвала, всматривается в ревущую мглу, вслушиваясь в то же время всем существом своим: не оживет ли его суденышко, не забьется ли вновь его сердце? Внизу, в тесном машинном отделении, механик с забинтованной рукой, Федька-матрос и этот славный парень геодезист, сбивая в кровь руки, перепачканные маслом, соляркой, «колдуют» над заглохшим двигателем – дорога каждая минута!.. Радист, закрывшись в тесной конурке, наверное, уже в десятый раз опробовал свое хозяйство, готовый по команде капитана в любую минуту послать сигнал бедствия – бросить в огромный темный простор одинокий крик о помощи…
А вот он, корреспондент Снетков, ничем, решительно ничем не может помочь этим молодым парням! Он совершенно беспомощен – сиди и жди!.. И терпеть эту свою беспомощность, томительную эту неизвестность просто невмоготу!..
Катер тяжело ложился с боку на бок. Он то останавливался, то вдруг рыскал вперед, зарываясь носом в волну.
Внезапно Павел сорвался с койки. С размаху налетел на стол, шатаясь, перебежал каюту, скрылся в узеньком коридорчике, из которого трап вел наверх, на палубу. Справа от трапа радиорубка. Павел грохнул кулаком в дверцу.
– Эй, радист! – крикнул он. – Какого черта, в самом деле! Давай SOS!..
В ответ спокойный голос радиста:
– Ты что разорался? Командир какой нашелся!..
– Пропадем почем зря!.. К Опасному сносит!
– Ты не паникуй! Понял? Катись-ка ты отсюда… – не удержался добродушный радист, добавил крепкое слово, поясняющее, куда должен катиться Павел.
– Черти окаянные, – плачущим голосом проговорил тот, возвращаясь к своей койке. – О людях не думают!..
– Что вы в самом деле! – прикрикнул на него Снетков. – Что им лучше, чем нам?
– Мне от этого не легче!..
Снетков с удивлением смотрел на Павла: ничего-то в нем не осталось от разбитного, нагловатого парня! Даже голос изменился: стал хриплым, противно тонким. И лицо как-то расплылось, углы рта опустились. Особенно нелепой выглядела на этом лице мужественная «норвежская» бородка. Павел закурил папиросу, не докурил, бросил на пол, придавил сапогом, тотчас достал из пачки другую…
Сплоховал, струсил человек! Снетков встал. Не мог он больше сидеть и чего-то ждать. Застегнул прорезиненный плащ на все пуговицы, подошел к трапу. «Хоть выгляну наружу!..»
Цепляясь за поручни, он поднялся по убегавшим из-под ног ступенькам, остановился перед закрытой дверью. И в ту же секунду дверь охнула, содрогнулась от сильного удара волны.
Послышался громкий плеск.
Ну и ну!.. Что же творится сейчас на палубе? И все-таки в тот момент, когда катер повалился на правый борт, а левый поднялся над волнами, Снетков рискнул приоткрыть дверь, выглянуть наружу.
Чернильный мрак, иссеченный, как показалось ему, призрачно-белыми и голубоватыми полосами. В лицо ударила сильная струя воздуха, насыщенного водяной пылью, – соленое дыхание огромной пустыни воды. Он услышал грозный гул штормующего океана, посвист ветра, рычание и плеск волн.
Все это вдруг предстало в такой пугающей близости, было таким угрожающим, что сердце похолодело. Прежде чем он успел закрыть в страхе дверь, его обдало холодной водой, словно кто плеснул с палубы из ведра. Изо всей силы рванул он дверь на себя, захлопнул ее и некоторое время стоял, судорожно вцепившись в ручку двери, моргая, встряхивая головой.
«Спасите наши души! – как-то непроизвольно прошептал он непослушными, словно замерзшими губами. Но тотчас взял себя в руки, усмехнулся: – Струсил, старик?»
Постояв немного возле двери, Снетков осторожно спустился по трапу вниз, приноравливаясь к прыжкам катера. На нижней ступеньке – с нее была видна вся каюта – он остановился.
Это еще что такое?!.. Стоя на коленях возле рундука, Павел доставал из него спасательные пояса – большие квадратные куски пробки, обшитые серым брезентом, аккуратно сложенные и обвязанные тесьмой. Катерина молча следила со своей койки за его воровски-быстрыми движениями. Вот он кинул ей в ноги один пояс. За ним второй, третий, четвертый…
– Спрячь, слышишь? Скорей, дура! Под одеяло спрячь!
– Что ты, Паша…
– Скорей, говорю!.. Не дай бог, что случится – не хватит на всех-то!..
Тут он оглянулся – глаза его встретились с глазами Снеткова. Крышка рундука с шумом захлопнулась. Павел молчал, стоя на коленях. Молчал Снетков. Прикрыв рот рукой, словно сдерживая крик, Катерина испуганно смотрела на корреспондента. Спасательные пояса грудой лежали на койке возле ее ног.
– Положи на место пояса! – негромко сказал Снетков, подходя к столу. – Сейчас же положи.
В эту минуту он вдруг почувствовал себя до удивления спокойным. Он ведь был не один: он был вместе со всеми этими славными ребятами, которые боролись за жизнь катера, вероятно, меньше всего думая о себе. А то, что было там, на трапе, – это всего лишь минутная слабость. Как это важно: сознавать свою общность с хорошими людьми!..
Павел медленно поднялся с пола. Не глядя на корреспондента, пробормотал:
– Да господи, себе я что-ли?.. Ребеночка жалко…
– И что бы ты только делал без ребеночка! – неожиданно раздался насмешливый голос радиста. Он стоял за спиной Снеткова в узкой двери радиорубки и тоже все видел.
Заплакала Катерина, заплакала по-детски, в голос, захлебываясь слезами. Руками и ногами она спихивала с койки спасательные пояса, будто было в них что-то опасное и гадкое одновременно. И они с глухим стуком падали на пол.
– Не хочу, не хочу, не хочу! – выкрикивала она, содрогаясь от рыданий.
Катер тряхнуло со страшной силой. Он жутко повалился набок, застонал, затрещал. Электрическая лампочка судорожно замигала.
«Конец!» – мелькнуло в голове Снеткова. Он едва не упал – так внезапно ослабли, стали ватными ноги…
И вдруг: «Тук-тук-тук, тук-тук-тук». Двигатель заработал! Негромкий ритмический звук сразу наполнил каюту, приглушил и скрип, и скрежет, и удары волн – все угрожающие, недобрые звуки.
Стук двигателя услышали все.
Катерина опустила голову на подушку, всхлипывая, закрыла лицо руками.
Радист метнулся в рубку, схватил бушлат, стал надевать, не попадая в рукава.
– Полный порядочек! – крикнул он Снеткову. – Ну и золотые ребята! – И побежал по трапу вверх.
Неслышной тенью скользнул Павел к своей койке, стал торопливо складывать размотавшиеся пояса, перевязывать их тесьмой.
Снетков в изнеможении опустился на рундук под иллюминатором. Теперь, когда двигатель работал, он почувствовал, что освобождается от гнетущей скованности, которая все это время непомерным грузом лежала на нем, не давая расправить плечи, глубже вздохнуть.
Неуклюже переступая с ноги на ногу, стараясь сохранить равновесие, к рундуку подошел Павел со спасательными поясами. Он крепко прижимал их обеими руками к груди.
– Побеспокою вас на одну минуточку, – смиренно попросил он. – Уберу их с глаз долой… – И, сокрушенно вздохнув, сказал: – Вот уж правду люди говорят: кто на море не бывал, тот и горя не видал!
Снетков встал. Павел уложил пояса в рундук, осторожно, чтобы не стукнуть, опустил крышку. Снетков снова уселся на свое место и, закрыв глаза, отдался упоительному чувству покоя.
«Тук-тук-тук! Тук-тук-тук!» – Двигатель работал!..
Наверху хлопнула дверь. В каюту спустились матрос Федька и геодезист. Они принесли с собой струю свежего морского воздуха.
Федька посмотрел на Снеткова, улыбнулся, подмигнул. И Снеткову стало тепло от этой его улыбки. Ему вдруг ужасно захотелось спать. Веки слипались, голова клонилась на грудь. Он прилег на рундук. Сквозь полусон он слышал: в каюту вошли капитан и радист.
Капитан спросил бодрым веселым голосом:
– Ну как, товарищ корреспондент, не укачало?
Снетков сделал над собой усилие, заморгал, улыбнулся: —Ничего, мол, все хорошо! Он покосился в сторону семьи Павла.
Павел лежал, повернувшись лицом к переборке. Катерина сидела на краю койки, загораживая мужа спиной. Обхватив тонкими руками завернутого в одеяло ребенка, она привычно укачивала его. Низко склоненное, измученное лицо ее казалось постаревшим. Снетков отметил про себя: никто из находившихся в каюте моряков ни разу не взглянул в их сторону. Будто их и не было в каюте…
Проснулся Снетков, когда катер стоял в бухте Сарана, медленно, плавно покачиваясь на несильной волне. Сверху, с палубы, доносились голоса, топот ног.
Ни моряков, ни геодезиста в каюте не было. Павел все так же лежал, повернувшись лицом к переборке. Катерина все так же сидела, опустив голову, с ребенком на коленях…
Снетков одернул измятый плащ, отыскал свою кепку и поднялся на палубу. После духоты в каюте сырой холодный воздух казался особенно свежим.
Катер стоял у низкого берега, приткнувшись боком к кунгасу. На невысокой мачте катера горел огонек. Он освещал кунгас, часть берега с грузовой машиной, людей возле нее. Черные с маслянистым отблеском волны плескались у прибрежных камней.
Тихо было в бухте – просто не верилось, что совсем недавно разъяренный океан грохотал вокруг катера!
В бухте Сарана катер должен был взять на буксир кунгас с колхозной рыбой и доставить его в поселок Рыбачий, на рыбообрабатывающую базу.
От грузовика по доскам, перекинутым с берега на кунгас, взад-вперед бегали колхозники: таскали на носилках рыбу. Поблескивая в свете фонаря тусклым золотом, она с влажным шелестом сыпалась с носилок в трюм кунгаса: кета, горбуша, кижуч.
– Шабаш! – крикнул кто-то у грузовика.
– Ну, вот и все! – сказал бригадир колхозников, плотный, невысокий человек в ватнике, в резиновых сапогах. Он стоял рядом с капитаном и геодезистом на палубе, покуривая трубочку.
– Кто от вас пойдет? – спросил капитан.
– Трофимов пойдет, – сказал бригадир. – Ну, счастливо! В море-то спокойно? Как сюда дошли?
– Нормально дошли, – ответил капитан. – Тут спокойно, а возле Опасного штормит.
– Там всегда штормит!
– Это верно, – подтвердил капитан. – Малость походили по кочкам!.. А так все хорошо!
