Текст книги "На суше и на море. 1962. Выпуск 3"
Автор книги: Александр Колпаков
Соавторы: Игорь Акимушкин,Сергей Соловьев,Александр Мееров,Александр Тараданкин,Семен Узин,Лев Василевский,Георгий Кубанский,Геннадий Фиш,В. Ковалевский,Гец Рихтер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 45 страниц)
Анна Вальцева
ЕНИСЕЙ, ЕНИСЕЙ…
[дорожная тетрадь]
ВСТУПЛЕНИЕ
ПОЕЗД неожиданно остановился среди ржаного поля. Ни станции, ни полустанка, ни просто даже домика путевого обходчика, и непонятно было, почему остановился поезд, но он остановился. Кругом поле созревающей ржи, вдали темнел лес и к нему по ржи вела пряменькая тропка…
Вероятно, многие, если не все, люди испытывали хоть раз в жизни такое искушение: бросить все, соскочить с поезда и уйти… по такой вот стежке. Со мной это случалось не однажды, но всякий раз раздавалось: «Ку-да?» Иногда это говорили люди, иногда обстоятельства, чаще всего я сама. И тропка среди ржи оставалась позади, а на душе долго еще держалось легкое и горькое, как дым костра, чувство потери.
Поезд тронулся, дорожка осталась позади, но на этот раз горечи не было: впереди меня ждал Енисей.
…Пятый день стою я у вагонного окна, с самого рассвета дотемна.
Позади остались средняя Россия, Урал, Зауралье, Свердловск, Новосибирск. Много раз пересекал наш поезд большие и малые реки.
Пятый день рассказывает мне о Енисее сосед по купе старик геолог.
– Енисей! – восклицает он, – его зовут «клубящийся», «необъятный», «река-богатырь», «красавец Сибири». Он поражает воображение, он восхищает, он изумляет – масштабами, мощью, контрастами и разнообразием.
Енисей – самая многоводная река Советского Союза. Енисей течет с юга прямо на север, перерезая Красноярский край, он зачинается в горах Монголии и отдает свои воды Северному Ледовитому океану.
Горы высотой в три тысячи метров, поросшие дремучей тайгой, бурные реки, срывающиеся с круч, пшеница равнинной части бассейна, пустынная тундра, где стелется карликовый кустарник, льды Арктики…
Охотники на медведей, рыбаки, оленеводы, геологи, мерзлотоведы, гидростроители, горняки…
Украинцы, русские, ненцы, саха, эвенки…
Кварталы благоустроенных пятиэтажных домов, круглые ансамблевые площади Норильска – этого крупнейшего промышленного центра, находящегося далеко за полярным кругом, связанного с Енисеем тоненькой ниточкой в 120 километров – самой северной в мире железной дорогой, и островерхие шалаши, крытые оленьими шкурами, – чумы – жилище ненцсв, пастухов-оленеводов… Лесорубы, что валят огромные деревья, и большой отряд интеллигенции, живущий на острове Диксон, – радисты и метеорологи…
Это ли не разнообразие?
Но есть и общее!
Тундра и тайга, горы и равнины Сибири полны непередаваемой красоты, они своеобразны, у них есть свой, только им присущий характер.
Что же касается людей, всех их – самых разных – объединяет одна черта: гордость своим краем, своим Енисеем.
Ибо Сибирь – это край неисчислимых энергетических, горных и лесных богатств, это край молодости, край будущего.
Пятый день геолог рассказывает мне о Енисее…
«ЧКАЛОВ» ИДЕТ ВНИЗ
Енисей у Красноярска величаво катил свои тяжелые серые воды. Новый, нарядный речной вокзал со шпилем… Множество людей на ступенях нарядной набережной – с детьми, с вещами.
– Куда вы едете? – спросила я кого-то.
На меня удивленно посмотрели.
– Вниз, конечно. В Норильск.
«Ну, а я поплыву вверх по Енисею…» – подумала я.
По шаткому понтонному мосту (из воды тогда еще торчали только быки строящегося моста) я перебралась на правый берег. Побродила по новому району, похожему на московские Черемушки, и неожиданно попала в грузовой порт.
Электрокары быстро и споро разгружали железнодорожные составы, автокары развозили товары по складам, мощные краны подымали огромные ящики, но подземным транспортерам шло зерно. Это был современный, великолепно оснащенный, механизированный большой порт. С барж, пришедших с низовьев, выгружались слитки какого-то незнакомого мне металла. На суда, уходящие вниз, грузилось оборудование и продовольствие, зерно и игрушки, скот и учебники, телевизоры и промтовары. Все, что требует большой город, здесь перегружалось, переваливалось, пересыпалось. «В Норильск» – было написано на контейнерах, ящиках и тюках. В «Норильск». Это был город тех людей, на набережной…
– Куда вы решили плыть сначала? – спросили меня в пароходстве.
– Вниз, конечно…
…Флагман енисейского флота, как его зовут здесь – «белоснежный лебедь Енисея», теплоход «Валерий Чкалов» взял пассажиров вдвое больше, чем ему было положено. Люди заполнили все салоны, лестницы, коридоры.
– Зачем вы так перегружаете теплоход? – спросила я капитана Фомина.
Он поднял на меня глаза.
– Люди ждали нас несколько дней. Многие с детьми… Вы же видели, что делалось в Красноярске! Сейчас им тесно, но зато через четыре дня они будут дома. И улыбнулся.
– Кто они такие, ваши пассажиры?
– Отпускники. Работают в Норильске на рудниках, на заводах, а летом уезжают к теплу. Кто родичей навещает, кто на курорт едет. Первые рейсы, по весне, мы в низовья идем налегке, а оттуда полным-полно. Ближе к осени – наоборот. Этот рейс и следующий особенно напряженные из-за пионеров. Везем пятьсот ребят. Отдыхали на юге края. У нас под Красноярском хорошие есть лагеря!
Под Красноярском – на юге! Поистине, относительны представления о севере и юге, о холоде и тепле.
– Степан Иванович! – подбегает к капитану первый штурман. – Пионеры теплоход разоружают.
– То есть?
– Сувениры! Шурупчики блестящие, цепочки из умывальников, шарики от жалюзи…
– А! Пригласите, пожалуйста, пионеров в музыкальный салон.
Я тоже иду в музыкальный салон, по дороге размышляя о капитане и первом штурмане. Капитан флагмана меньше всего похож на «морского волка». Это молодой еще человек, высокий, красивый, с румянцем во всю щеку, чрезвычайно спокойный и вежливый. Ко всем без исключения он обращается на «вы», даже к молоденьким матросикам, которые от непривычки к такому обращению смущаются. В речи его иногда проскальзывают речные термины, он тут же их поясняет. (Я заметила, это часто бывает у людей, которые учатся. Или же у тех, кто очень любит свою профессию. У капитана действуют, видимо, обе причины: мне рассказывали, что он заочник института водного транспорта.) У Фомина умные серые глаза, а улыбка… Впрочем, об улыбке я уже говорила. А штурман еще моложе – ему 24 года. Он маленький, плотный. Его мальчишечье лицо всегда озабоченно, он строг, шутить с ним надо осторожно. Оп ходит по теплоходу, хозяйски приглядываясь ко всему и ко всем. И все зовут штурмана уважительно, по имени-отчеству: Иннокентий Васильевич.
Когда капитал входит в салон, в него впивается пятьсот пар блестящих глаз. Он явно импонирует ребятам.
– Ребята! – очень спокойно начинает капитан. – Раз уж вам довелось плыть на нашем теплоходе, я вам расскажу о нем, чтобы вы знали, что это за судно, кто его строил.
– Флагман «Валерий Чкалов» – замечательный теплоход, надеюсь, вы это оценили?
Минуту не слышно ничего, кроме восторженных криков Дождавшись тишины, капитан продолжает.
– Построили наш теплоход в Германской Демократической Республике, на верфи города Висмар. Я и наш старший механик, вы его знаете, приехали в Висмар, когда был готов только металлический корпус. Вот как выглядел тогда теплоход… Капитан передает большую фотографию ребятам.
– Полгода жили мы в Германии, пока строился теплоход. Мы наблюдали за работой и, конечно, работали тоже. Немецкие рабочие очень старались, они знали, что теплоход пойдет в Советский Союз, и им хотелось, чтобы у пас оцепили их мастерство… Наш механик покажет вам машинное отделение, по очереди, конечно, все сразу там не поместятся. Я познакомлю вас с приборами управления. Ну, а как отделаны каюты, салоны, рестораны, палубы – вы видите сами! Обратите внимание, как подобран цвет линкруста, как отполировано дерево, как любовно сделаны всякие мелочи, как все продумано… Вот поглядите, еще фотография: «Чкалова» спустили со стапелей. Это вот немецкие рабочие – строители теплохода, вот стоим мы с механиком. А это – немецкая девочка держит за веревочку бутылку шампанского, сейчас она ее кинет, бутылка ударится о борт и брызги шампанского «спрыснут» теплоход. Вы, верно, слышали о таком обычае? А вот и горлышко этой разбитой бутылки. Видите, оно прикреплено к полированной дощечке, а на ней надпись: «Капитану Фомину от бургомистра города Висмар». Я этот памятный подарок храню у себя, в каюте…
Капитан минутку держит дощечку с прикрепленным горлышком, прижимая ее к груди, затем передает ребятам посмотреть.
– Ребята! – говорит он, – мы, команда «Чкалова», очень любим наш теплоход! Мы его очень бережем! И я вас прошу, ребята, если вы увидите где-нибудь непорядок, ну там, выскакивает шурупчик, или планка жалюзи отстала, или цепочка в умывальнике оторвалась, пожалуйста, почините. А отвертку или плоскогубцы вам с удовольствием даст любой матрос. Никто не откажет! В краппом случае приходите запросто ко мне…
Через некоторое время в разных концах можно было видеть ребят с молотками, отвертками, клеем. А какой-то рыженький паренек возится с дверной ручкой моей кагаты: я вспоминаю – она слегка дребезжала.
…Рядом со мной едет симпатичная седая женщина. Это одна из первых туристок по Енисею (туризм здесь только пачппает развиваться). Я заметила, что Иннокентий Васильевич, который по возрасту вполне мог быть ей сыном, в свободное от вахты время охотно беседует с ней. Чаще всего они располагаются в шезлонгах под окном моей каюты.
– Я вам не мешаю? – высовываюсь я в окно.
– Нет, нет! А мы вам? – вежливо, с капитанской интонацией спрашивает штурман.
– Тоже нет…
– Мой муж умер в прошлом году, – слышу я неторопливый рассказ женщины. – Он был еще нестарый человек, часто вспоминал годы гражданской войны… Боевое крещение он получил в бою за красноярский мост…
В другой раз я слышу обрывок фразы:
– В каждом деле, Иннокентий Васильевич, должно быть партийное начало…
Вечером диалог:
Иннокентий Васильевич. Как интересно: вы знали его лично, а наш теплоход носит его имя! Рассказали бы о нем нашим ребятам!
Седая пассажирка. О! Я ведь по работала с ним, мы просто жили рядом, были в добрых отношениях и даже раз провели вместе лето…
Иннокентий Васильевич. Вот и расскажите, какой он был человек!
На следующий день на палубе один матрос рассказывает другому:
– Или вот она рассказала такой эпизод. Едут в поезде. Валерии Павлович стоит в тамбуре, за поручни держится, ветер ему прямо в лицо. И вдруг вырвал ветер из его руки перчатку, знаешь, пилотские такие – кожаные, на меху, и унес! А Чкалов сорвал с другой руки перчатку и кинул вслед первой: «Если кто найдет, так пусть хоть воспользуется. Одна-то ни ему, ни мне ни к чему!»… Ребята смеются.
…Я и не заметила, как изменились берега. Когда отошли от Красноярска, мне все казалось, что я плыву по Волге, а тайга виделась обыкновенным смешанным лесом. Во вот берега стали ниже, Енисей раздался. И характер тайги стал иным: больше ели, меньше лиственных деревьев, и оттого позолота, как ранняя седина у молодого, – клочьями. Но леса здесь могучие!
…Впереди – Енисейск. С реки он смотрится как старинная, пожелтевшая фотография. Колокольни восемнадцати церквей до сих пор определяют силуэт города. Город протянулся вдоль берега, подпертого стенами. Много бывших купеческих домов: двухэтажных, квадратных, о семи окнах с каждого бока, под железной крышей. А есть дома полутораэтажные – низ каменный, верх деревянный. Резные украшения на воротах, окнах.
В Енисейске около 25 тысяч человек. Из предприятий здесь – судоверфь, где строят баржи, и механические мастерские – ремонтная база для тракторов лесхозов. Есть в городе педагогический институт, педучилище.
…Музей в Енисейска – один из лучших в Сибири. Музейное дело такое: есть энтузиасты среди сотрудников музея – музей настоящий, нету – не повезло городу… Здесь, видимо, есть.
Мы не спеша ходим по музею – и пассажиры, и свободные от вахты члены команды.
Оказывается, это казаки в XVII веке основали «Енисейский острог»…
Сто лет назад между Енисейском и Туруханском прошли первые пароходы: «Опыт» – 20 лошадиных сил и «Енисей» – 60 лошадиных сил.
Декабрист Бобрищев-Пушкин, член «Южного общества», был заточен в Енисейский монастырь. У дверей его кельи всегда стоял часовой, на ногах узника были кандалы, он сошел с ума… А к племяннику автора «Недоросля», декабристу М. Л. Фонвизину, приехала жена, и их дом стал центром, где собирались ссыльные.
Позже в Енисейск были сосланы большевики – депутаты IV Государственной думы. Григорий Иванович Петровский работал на пристани токарем…
Енисейск Енисейском, а рядом-то возник Ново-Енисейск. И возле Маклакова, знаменитого деревообрабатывающим комбинатом, – выросло Ново-Маклаково. Трехэтажные дома среди тайги… Весь этот комплекс новых городов, где идет рубка, обработка и сплав леса, будет называться Лесосибирском. Он займет по берегу километров пятьдесят. Я старательно пишу на карте: «Лесосибирск».
Читаю в справочнике:
«Лесные богатства края так велики, что лесная промышленность вместе со строительством не потребляет и десятой части годового прироста леса».
Разговоры на палубе:
– В Енисейске организовали Народный театр. Говорят, здорово начали! Жаль, мы мало времени стояли! Посмотреть бы спектакль!
Оказывается, энтузиасты есть не только в Енисейском музее!
Знакомый голос. А, это моя седая соседка!
– В этом году, Иннокентий Васильевич, я могу идти на пенсию… Устала-то я изрядно, но не хочется.
– И не идите! Вот отдохнете у нас на Енисее…
– Да, знаете, не хочется отживать. Есть люди – живут, а есть – отживают.
И неожиданно молодо смеется.
– Видите подтаежное село? – спрашивает меня молоденький матрос. – Мы сейчас остановимся возле него. Наш первый штурман отсюда родом. Полсела родни… Ох, ягоды там, сила!..
– Всю жизнь слышала от мужа о голубике, – говорила моя соседка вечером, – и вот только теперь привелось попробовать. Действительно, вкусно. Но стесняйтесь, берите больше, у меня целое лукошко.
– Вы сходили на берег?
– Нет. Меня угостили…
…Вот мы уже за полярным кругом. И странно: холодно, а день прибавился. Полярный день. А лес все более чахлый, деревья малорослые, тощие – лиственница, береза, осина. И, конечно, ель.
Енисей течет прямо на север. И оттого так быстро меняется все вокруг. Кажется, только что была тайга. И вот уже лесотундра. А лесотундра – это редколесье… И все холодной становится и холодней…
Радист принес новость: по пароходству приказ – «Марию Ульянову», старый колесный пароход, построенный еще в прошлом веке, на слом! У всех двойственное чувство – пароход стар, на нем давно уже не возят пассажиров, кряхтя, он ползал по каким-то служебным надобностям, пора ему, конечно, на слом. Но, с другой стороны, – это история. На этом самом пароходе ехала в ссылку к Ленину Надежда Константиновна Крупская. И назван пароход именем сестры Ленина – Марии Ильиничны Ульяновой…
Мы встретили «Марию Ульянову», когда пароход заканчивал свой последний рейс – он шел в затон, на слом. Флаг на нем был приспущен, и пароход протяжно гудел, печально, печально… И все встречные суда приспускали флаги и тоже прощально гудели.
Матросы смотрели вслед старому пароходу и, вздыхая, говорили: «Вот и пришел конец старику!»
На следующий день навстречу нам попался караван новых судов, их построили в Ленинграде и перегоняли на Енисей Северным путем. Матросы заинтересованно разглядывали суда и потом долго и придирчиво разбирали их. Там были и пассажирские, и грузовые суда, был даже ледокол…
На Енисее такие события нередки, и, возможно, я забыла бы об этих двух встречах, не случись третьей.
Примерно через месяц я попала в Подтесово – городок енисейских судоводителей. В подтесовском затоне суда обычно зимуют, сюда же они приходят на ремонт.
И вот у слипа я увидела два судна: новенький, нарядный небольшой теплоход и рядом старую колесную галошу. Между ними зажат был катерок, и рабочие, стоя на катере, снимали металлические золоченые буквы с борта старого парохода II прикрепляли на борт нового теплохода.
«Мария Уль», – прочла я на новом судне. – «янова» – еще было написано на старом. Вся команда старого парохода– и капитан, и штурман, и матросы – стояли на палубе молодого и смотрели, как рабочие переносят буквы…
Подходим к Дудинке. 23.30. Совсем светло. «Пишу, читаю без лампады». Холодно. Днем несколько раз начинался дождь.
Сейчас дождя нет, но над горизонтом залегли объемные темно-синие и сизые тучи, длинные, как «лежащие Демоны» Врубеля, они заломили руки, распустили волосы… Между тучами ярко рдеет заря. А купол неба – голубой, светлый…
На реке 5–6 баллов, прогноз: «ветер порывами до 8 баллов». Ширина Енисея здесь более пяти километров. Идем посередке. Берега низкие, и кажется, что это узкие острова, а за ними еще вода, такая же свинцовая, неуютная, тяжелая. Навстречу попадается много пароходов и барж. Вдали видны огни Дудинки. Там сойдет основная масса пассажиров. Сто двадцать пионеров поедут с нами дальше, на Диксон. Это в основном дети зимовщиков.
Небо меняется непрерывно, и так же меняется река, но все равно светло. Полярный день.
«У-ра ка-пи-та-ну!» – скандируют сошедшие в Дудинке пионеры. Капитан улыбается.
Дудинка – столица Таймырского округа. Дома на сваях из навеки потемневшего, намокшего дерева. Впрочем, это только приречный район, «Шанхай», какие нередко встречаются в старых городах. В центре Дудинки много новых домов. Здесь находятся советские и партийные организации округа, есть учебные заведения…
Но главное в Дудинке – это морские и речные причалы Норильского комбината.
Дудинка – это перевалочный пункт, это речная база Норильска, отстоящего на 120 километров отсюда. Большая часть пассажиров, сошедших с «Чкалова», устремилась в одном направлении – к вокзалу линии Дудинка – Норильск.
– Так хочется съездить поглядеть Норильск, – сказал ходивший с нами по городу Иннокентий Васильевич, – и все не удается. Стоянка – несколько часов, не обернуться, а поезд ходит раз в сутки.
А я уже твердо решила: на обратном пути попрощаюсь с «Чкаловым», много ли увидишь с борта теплохода? И никакие «куда?!» меня теперь не остановят!
– Хорошо было в лагере? – спрашиваю я того самого рыженького паренька, что починил дверную ручку в моей каюте. Он едет с нами дальше.
– Замечательно!
– Чем же ты озабочен?
– Не знаю, поспею ли к маме съездить до начала учебного года.
– А где твоя мама?
– С папой на зимовке. А я живу на Диксоне, в интернате. Прежде папа был метеорологом, а мама радистом, а теперь совмещение профессий – они оба и метеорологи, и радисты. Я прежде каждое лето с родителями проводил, помогал им: мастерил капканы, чинил снасти… Бывало, всю зиму об этом мечтаешь… А в это лето путевку в лагерь дали. Я по радио с папой говорил, в микрофон, и спрашиваю: ехать в лагерь или нет, а на другой день мне радиограмма…
Мальчик достает из нагрудного кармана лыжной курточки аккуратно сложенную бумажку и доверчиво протягивает мне. Там написано: «конечно поезжай отдохни получше повеселись у нас все хорошо целуем мамапапа». Мамапапа так и написано в одно слово.
– Как тебя зовут? – спрашиваю я мальчика.
– Саня! Но все зовут Рыжик. И вы так зовите.
– Нет, зачем же!
– Я привык. Ведь я и вправду рыжий…
Рыжик вздыхает.
– А все же по маме соскучился… Может, какое судно пойдет в ту сторону…
…Удивительно меняется здесь погода: то шторм, то солнце. А нынче так похолодало, что все надели меховые куртки. То есть надели те, у кого они есть. А я – как и была – в габардиновом пальто и капроновом шарфике. Пока добежала от каюты до рубки, замерзла. Капитан поглядел и ушел. А вскоре вернулся с полушубком. Это, видимо, его полушубок, потому что мне он, как пальто, – ниже колен. Иннокентий Васильевич как увидел меня в полушубке, так и закатился смехом, а мне хорошо, тепло! Спасибо добрым людям!
…От пристани Караул Енисей раздается: сначала ширина его 8 километров, потом 18, потом 35 и вот уже 60! Это место называется Широкая Переправа. Но не думайте, что это устье, до устья еще далеко! Берега здесь пустынные – тундра, поросшая стелющимся кустарником: полярной ивой и карликовой березой. Редко-редко где видно селение: один-два домика или стайка островерхих ненецких чумов… Но вот уже берега едва видны…
Раньше теплоход вели по створам, по бакенам, по вешкам. Капитан или штурман, смотря чья вахта, наблюдал за путевыми знаками, выходил на мостик, смотрел на кормовые створы и время от времени говорил рулевому «маленечко направо» или «маленечко налево».
Теперь в рубке появились лоцманские карты, слабым синим огнем освещен компас, рдеют лампочки над приборами. Эхограф показывает порядочные глубины. Ровный гул возникает в рубке: капитан включил локатор. Он нагрелся, и вот забегал по экрану яркий лучик, высвечивая темные контуры берегов и дрожащую, но неуклонную прямую нашего пути…
…В рубку врывается проводница.
– Степан Иванович! – кричит она капитану. – Это кто же дал такое распоряжение: пионеров разместить во всех каютах. Мы после Дудинки только что прибрались, и вдруг, здрасте!
– Это я дал такое распоряжение, – очень тихо и вежливо говорит капитан.
– Вы?! Значит, вы наш труд ни во что ставите?
– Дети у нас ехали в четырехместных каютах, они спали и на нижних и на верхних полках, – так же тихо говорит капитан. – Мы не имели возможности поместить их иначе. Теперь у нас эта возможность появилась…
Проводница еще не понимает, она смотрит на капитана с недоумением, и он, досадливо покачав головой, заканчивает:
– Вы знаете, как спят дети? Они разбрасываются во сне, часто падают на пол… Мне жаль, что у вас нет своих детей, вы не пришли бы ко мне по такому поводу. А лишний раз убрать каюту, разве это так трудно?
Я с трудом удерживаюсь, чтобы не проскандировать: «У-ра ка-пи-та-ну!»
– Тетенька, вы вербованная? – спрашивает меня Рыжик.
– Почему?
– Полушубок больно чудной! – улыбается мальчик.
– А знаешь, он какой теплый!
– Это да-а!
…Вот он Диксон – ворота Арктики!
Но в эти ворота не так-то легко войти: воды скованы льдом. В августе-то!
К нам подходит ледокол «Ермак» и берет нас на буксир. Это тот самый знаменитый «Ермак», что построен по идее и заданиям адмирала Макарова почти шестьдесят лет назад. Ледокол награжден орденом Ленина… Он немало походил по Северному морскому пути… Я с волнением гляжу на его «широкую спину»! Подумать только, тот самый «Ермак»!
На Диксоне находятся – включая ого материковую, таймырскую часть – порт, гидробаза, районные организации, школа (та самая, Рыжиковая), обсерватория, РМЦ и т. д.
Радиометцентр. Отсюда получают «обстановочные данные» самолеты и суда, идущие Северным путем.
В большом теплом доме РМЦ, уставленном современной аппаратурой, находятся научные работники, инженеры, техники. Это работники высокой квалификации. Многие из молодых людей, что сегодня работают здесь радистами, сами зимовали в Арктике…
Эти «островитяне» – главным образом москвичи, ленинградцы и киевляне – имеют дело с новой техникой и живут они все в одинаковых условиях: в современных, благоустроенных домах, не возятся с домашним хозяйством, три раза в день бесплатно питаются в столовой… – не кажется ли вам, что они живут чуть ближе к коммунизму, чем мы, жители материка?
– А у нас есть свой Парк культуры! – весело говорит мне «островитянка» Римма (на голове у нее наушники, а привычные пальцы, быстро летая по пишущей машинке, сами «переводят» услышанную морзянку). – Вот поглядите в окно: из валунов выложены аллеи, а дорожки между ними посыпаны песочком. У нас так и говорят: «Пойдем погулять «в камушки»!
И верно: «в Парке культуры» сидит несколько парочек. Они разговаривают или, умолкая, смотрят вдаль: что они видят? Серое море, и тундру, и снег, залегший в оврагах. А на рейде стоят пароходы… Привезли сюда норильский уголек!
В воскресенье на острове состоялось торжественное шествие и возложение венков на братскую могилу моряков, погибших здесь в августе 1942 года в бою с фашистским рейдером, нарушившим нашу северную границу. О том, как все это произошло, рассказывает мне начальник радиометцентра Валентин Игнатченко, очевидец этого боя. Он был тогда радистом на Диксоне. Вот из того окна РМЦ он наблюдал бой и радировал о нем на материк.
…А в рубке «Чкалова» хозяйничают чужие люди. Это работники диксоновской гидробазы, девиаторы: проверяют исправность приборов.
…Прощай, Диксон! Мы снова на Енисее, пошли в обратный путь.
Нас то и дело обгоняют караваны гусей – птицы, крича, летят на юг…
На следующий день теплоход замедляет ход.
На берегу, у самой воды, стайка оленьих чумов и несколько домиков. Другого берега не видно – ширина Енисея здесь 60 километров.
Широкая Переправа.
– Рыболовецкий колхоз. Здесь можно купить рыбы, – говорит штурман капитану.
На моей карте этот поселок не обозначен.
– Капитан, – говорю я, – я хочу сойти на берег и пожить здесь несколько дней.
– Экзотики захотелось? – после минуты общего молчания осведомляется строгий штурман. – В чуме станете жить?
– Постараюсь в доме, – честно отвечаю я. – Капитан, вы не обижайтесь, мне очень понравился ваш теплоход и все вы, но… поймите, много ли увидишь с борта теплохода?..
Помощь приходит, откуда я и не ждала.
– Если этого требует работа товарища… – это говорит седая пассажирка.
– Приготовить шлюпку! – помолчав, командует капитан.
В ПОСЕЛКЕ У ШИРОКОЙ ПЕРЕПРАВЫ
И вот я живу в поселке у Широкой Переправы. Живу не в чуме, как предполагал штурман, а в доме при больнице, меня приютили медсестра Леночка и ее муж учитель Николай Николаевич.
Живут в поселке ненцы – местный народ, занимающийся рыболовством, оленеводством и охотой. Врачи и учителя – русские.
Окна больницы выходят прямо на Енисей, на море, как говорят здесь.
По вечерам (понятие условное, все равно светло) к Лене собираются люди, и мне приходится рассказывать о Москве, Ленинграде, словом, о жизни на материке и отвечать на множество вопросов. Это у нас называется вечерняя пресс-конференция.
А днем я вместе с учителями ремонтирую школу, или хожу по гостям, или сижу в правлении и читаю протоколы собраний.
«В колхозе сто человек трудоспособных. Доход колхоза – 700 тысяч (в старых деньгах). На трудодень выдали 21 р. 43 к., 500 граммов мяса.
В колхозе работают 3 бригады рыболовецкие (рыба: осетр, омуль, сиг, корюшка, ряпушка), есть охотничье хозяйство, оленей – 200 голов».
Председателя колхоза сейчас в поселке нет, та же самая шлюпка, что доставила меня на берег, забрала его на теплоход. Он уехал в Дудинку. Жаль. Из рассказов людей, из скупых слов не очень грамотно написанных протоколов встает фигура умного, волевого руководителя. Зовут председателя – Иван Федорович.
Моя хозяйка Леночка – маленькая, полная, очень складная молодая женщина. Светлые тугие косички она укладывает вокруг головы, у нее очень темные, круглые глаза, а лицо белое-белое, детское, и первые морщинки, жесткие, грустные, кажутся еще только нарисованными. Так и хочется стереть их, но они есть и у рта, и меж бровей.
– Мне все же трудно на Севере, – признается она. – Я ведь сама из Ивановской области. Жила с папой-мамой, в семье, никаких забот не знала. Окончила медучилище и вот седьмой год уже на Севере. Однако уезжать отсюда боюсь. Здесь я привыкла, и сама хозяйка, и зарплата вдвое, разве ж я теперь сумею на маленькие деньги жить? И работа у меня интересная, самостоятельная… Врач мне доверяет…
В этом я убедилась. Врач Иван Алексеевич – пятидесятилетний высокий человек с узкими глазами, скуластый, русский, с примесью азиатских кровей, живет тут же при больнице.
– Всю жизнь на Севере, – говорит он мне. – За исключением войны. На фронте был с первого дня. Сделал пять с половиной тысяч операций. Вот этими руками…
Ладони у него большие, широкие, сильные. И все-таки чем-то он мне не нравится…
В воскресенье пошли в тундру за грибами обабками, подберезовиками значит. Унылое дело! Мох, болото. Березки – самые большие мне по колено, тальник – по пояс и то кое-где. Холмы, холмы, распадки между ними и снова холмы. Некоторые холмы странной формы: то вроде большого муравейника, то в точности старинный шлем, так и кажется, будто это курганы. Иногда между холмами виднеется серый Енисей – «море».
Мы с Леночкой еле-еле брели, уж очень тяжело идти по мху, да еще то и дело приходится переходить ручьи. Видели ягоду – морошку и голубику, здесь она еще незрелая, а грибов набрали раз-два и обчелся! Устали и повернули к дому. А муж Лены Николай Николаевич набрал грибов полный накомарник.
…Я теперь знаю, какие цветы растут в тундре – темно-синие незабудки, колокольчики, ромашки, лютики, мышиный горошек. И светлый ягель, по форме похожий на рога оленя.
…Ненецкое кладбище. Ненцы не закапывают своих покойников, а заворачивают в шкуры, кладут в ящики, которые и оставляют на поверхности земли. Над ящиком дуга, на ней колоколец, который колышет ветер; легкий звон колокольца отпугивает волков. Тут же бутыль спирта, стакан, старая посуда. Прежде при покойнике оставляли все его имущество. И оленей. И примета была: если оленей загрызли волки – значит, покойник был плохим человеком.
– Заходи к нам в гости! – приглашает меня пожилая ненка Амуне.
Согнувшись, пролезаю в чум. Вся семья дома и пьет чай. Сидят на шкурах, а на коленях держат доску с клеенкой. Вместо стола. Чай пьют крепкий и радуются, узнав, что я тоже люблю крепкую заварку. Посреди чума железная печка, над ней сушится растопка. Печки есть не во всех чумах, в некоторых вместо печки лист железа и на нем костер.
Спят все подряд, по радиусу, ногами к центру.
На зиму строят балки, домики 2X3 метра, установленные на санях. Деревянный каркас балка затягивают шкурами, потом брезентом. На стоянках полозья засыпают снегом, чтобы не поддувало снизу. В балке имеются железная печь, кровать, стол, табуретки. Колхоз строит балки и старается приучить ненцев жить в них, и ненцы охотно живут в балках, но на лето, на период дождей, перебираются в чумы, более покатые, на которых не так мокнут и гниют шкуры «нюка» – покрытия. Значит, есть недоработка в конструкции балка…
Обо всем этом рассказывает мне Катя – красивая девочка-школьница, дочь Амуне. Катя считает меня своей старой знакомой: она на «Чкалове» возвращалась из лагеря и еще на теплоходе приметила меня. «Из-за полушубка!» – соображаю я. И угадываю.
– Я только сперва думала, что вы вербованная… – смущенно добавляет Катя.
Но у меня уже выработался свой прием на такой случай.
– Это мне «чкаловцы» дали полушубок, – объясняю я. – Знаешь, какой теплый. Померь!
Катя охотно надевает капитанский полушубок. Он действительно теплый. И это всех примиряет с пим. Его перестают замечать.
– До тех пор, пока вы не побываете в Норильске, у вас не будет верного представления о Севере, – говорит доктор Иван Алексеевич. Он мне рассказывает об одном из крупных норильских рудников.
