Текст книги "Инквизитор"
Автор книги: Александр Золотько
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)
– Хорошо, – ответил Иван и только тут почувствовал, что задыхается, будто пробежал только что километров двадцать по пересеченной местности.
Паренек висел, не трепыхался, ноги волочились по земле. Он даже не пытался помочь, хорошо еще, что весу в нем было килограммов пятьдесят, не более.
Пассажиры возле вагонов смотрели на них, провожали взглядами Ивана с его ношей и попутчика, который хоть и опустил пистолет, но палец со спуска не убрал. Проводница их вагона попятилась, когда они подошли к двери и поднялись по ступенькам в вагон.
– Двигайтесь в свое купе, – сказал мужчина с пистолетом. – Сейчас сюда придут представители власти. Будем разбираться.
Двери купе стали открываться, люди выглядывали и отшатывались в глубь купе, когда Иван проходил мимо, волоча за собой безмолвное тело. Ковровая дорожка, покрывавшая проход, сбилась и взялась буграми.
Иван вбросил спасенного в купе, закрыл за собой дверь, хотел включить свет, но спохватился и опустил на окне штору. Только затем щелкнул выключателем. С перрона доносились голоса, но слов разобрать было невозможно.
Мать твою, пробормотал Иван. Ну не можешь ты жить спокойно, чертов Ванька-Каин. Какого ты рожна…
На перроне кричала женщина, голосов было много, они сливались в сплошной гул, громкость которого все нарастала.
Так, спокойно… Иван присел на диван. Спаситель с пистолетом будет разбираться с представителями властей, но толпа может решить по-другому. Это сперва люди опешили, испугались. А сейчас они начнут звереть. Сейчас, на ярко освещенном перроне, они осознают свое численное превосходство, почувствуют себя единым организмом, и собственная смерть, как и смерть кого-то другого, их будет уже пугать не так сильно. Или вообще они почувствуют себя в полной безопасности от выстрелов, ведь в толпе их не различишь… В толпе их человек сорок… Иван прислушался – гораздо больше, похоже. И спаситель не справится. Сейчас достаточно будет одного камня… Окно в вагоне разлетится… или просто покроется трещинами, и всем покажется, что точка невозвращения пройдена…
Иван торопливо стащил с себя спортивный костюм, бросил его на пол и, не обращая внимания на орущие от боли ребра, быстро надел форму Инквизитора. Посмотрел мельком на диван, подумал об «умиротворителе», сплюнул и вышел в коридор.
– Отдайте нам обоих! – кричали из бурлящей перед вагоном толпы. – Обоих!
Убитого мужика притащили и положили на бетон возле ступенек. Руки сложили на груди, и кто-то даже успел пригладить растрепанные волосы. На той части головы, которая уцелела. Зрелище получилось совершенно не аппетитным, но призывающим к решительным действиям.
Тут же был и Вася, который не мог кричать, но размахивал руками активно, толкал людей в спины, бил по плечам и что-то сипел им на ухо.
– Ты в нас стрелять будешь? Стреляй! – закричала женщина спасителю Ивана, который молча сидел на ступеньках, положив пистолет на колени. – Стреляй, чего ты смотришь? Думаешь, убил и уедешь? Не выпустим поезд! Не выпустим!
– Не выпустим! – закричали люди в толпе. – Не вы-пус-тим! Не вы-пус-тим!
Потом скандирование сбилось, тишина поползла по толпе, словно начался процесс кристаллизации, который так любила показывать классная руководительница Ивана на уроках химии.
И центром кристаллизации на этот раз оказался Иван. Наверное, даже не он, а его форма.
Эту форму люди знали хорошо. Она маячила перед глазами и на плакатах, и по телевизору. Защитники душ людских. Кем ты хочешь быть, мальчик? Инквизитором. Молодец, но только самые достойные смогут стать защитниками людских души. Самые-самые…
– Меня в чем-то обвиняют? – громко спросил Иван.
Возможно, слишком громко, но он первый раз в жизни выступал перед подобной аудиторией.
– Я не хочу слышать визг, я хочу услышать обвинения, – как можно тверже сказал Иван и вдруг понял, что сейчас лихорадочно вспоминает, как Круль держал в руках озлобленную толпу в христианской части Денницы. Спокойно. Нужно разбить толпу на отдельных людей. Заставить распасться этого монстра на отдельные части, на сотню уязвимых существ, несущих индивидуальную ответственность за свои поступки.
– Кто-то один, – сказал Иван, обводя взглядом толпу. – Вот ты. Ты хочешь что-то сказать?
Иван указал пальцем на ближайшего мужчину с ведром вишни в руке. Тот покачал головой и попятился.
– Ты? Ты? – Палец Ивана двигался по толпе, и люди, на которых он указывал, опускали глаза. – Никто не хочет? Тогда я скажу. Вы поймали малолетку, который марал стены богопротивными надписями. Он, кажется, хотел написать про то, что Дьявол не врет. Так?
– Так, – просипел Василий, не выдержав прямого взгляда Инквизитора.
– У вас в городе есть офис Службы Спасения? – спросил Иван. – Я спрашиваю – есть офис Службы?
– Есть, – несмело ответили из толпы.
– И отчего же вы там эту надпись не сдираете? Помните о Соглашении и свободе совести? Или вы считаете, что Соглашение тоже против Бога? Ты считаешь, что Соглашение подписано безбожниками? – Иван указал пальцем на мужика с ведром, тот от неожиданности шарахнулся, выронил ведро и замотал головой. – Значит, вы поймали малолетку, который не богопротивными надписями марал стены, а просто – марал стены. То есть совершал мелкое хулиганство. И вы, добрые христиане, помнящие заповеди, особенно про «Не убий», решили забить хулигана насмерть?
За пассажирским поездом взревел проносящийся товарняк. Иван замолчал, продолжая рассматривать стоящих перед ним людей. В задних рядах толпы началось шевеление, кто-то не выдержал и стал выбираться из толкучки.
– Дальше, – сказал Иван, когда товарняк проехал. – Дальше, человек вмешался, чтобы остановить убийство и спасти вас от смертного греха. И вы обвинили меня в соучастии. Меня, Старшего Исследователя Объединенной Инквизиции. Скажи мне, Вася, мог Инквизитор быть соучастником мелкого хулиганства?
Вася молча покачал головой.
– Не слышу.
– Не мог… – выдавил из себя Василий.
– Значит, ты еще и солгал. И поскольку это было при людях, на судилище, то ты лжесвидетельствовал…
– Я подумал… – прохрипел Василий. – Я не знал…
– Два смертных греха одновременно. И не только у тебя, Вася, я ведь всех запомнил. Всех… – Иван посмотрел на толпу и увидел, как на некоторых лицах проступает ужас. – Но Инквизиция не наказывает. Она спасает ваши души. Я не мог убить никого из вас, но каждый из вас должен был за меня заступиться. Каждый из тех, кто был там, за вокзалом. Не как за Инквизитора, но как за Божье создание. Но вы осудили меня, даже не попытавшись разобраться. А сказано в Писании: не судите, да не судимы будете, как судите, так и судимы будете… Вот он…
Иван указал на труп.
– Он осудил меня на смерть. И сам умер. Не от моей руки, не от руки Объединенной Инквизиции, а от руки… – Иван понизил голос и тихо спросил у своего вооруженного попутчика: – От чьей руки он принял смерть?
– От руки оперативника Ордена Охранителей, – тихо, спокойным голосом сказал попутчик.
– Карающий меч веры и надежный щит верующих, Орден Охранителей вмешался в вашу судьбу. Если бы меня, Инквизитора, убил ваш земляк, все вы, каждый из тех, кто был рядом и не вмешался, лишились бы даже надежды на спасение души и жизнь вечную. И даже договор с Бездной не спас бы никого от вечных мучений в геенне огненной… Вы все еще хотите мой смерти? Вы все еще полагаете, что этот грешник принял смерть незаслуженно?
Толпа молчала.
– Сейчас вы все… Все! – выкрикнул Иван и чуть не закашлялся. – Вы все пойдете в храм Божий, покаетесь и примете епитимью от святого отца. Идите!
Иван простер руку над толпой, люди начали креститься и торопливо двинулись прочь, сбиваясь в колонну.
На перроне остались мертвое тело и перевернутое ведро. Растоптанные вишни смотрелись куда страшнее и неприятнее, чем настоящая кровь.
За своей спиной Иван услышал какую-то возню и оглянулся. Проводница смотрела на него с благоговейным ужасом.
– Что уставилась? – спросил Иван. – Скажи бригадиру или машинисту, что если через минуту мы не тронемся, то я приду к ним пообщаться лично.
Проводница убежала к себе в купе.
– Я, например, уже тронулся, – сказал Иван и пошел к себе в купе.
Спасенный все еще был там. Сидел на полу, скорчившись и спрятав голову в поднятый воротник. Когда Иван вошел и захлопнул за собой дверь, парень выглянул из куртки одним глазом и снова спрятался.
– Писать, значит, умеем, – Иван сел на диван и посмотрел на свои руки.
А ведь еще минуту назад, когда он демонстрировал потрясенной толпе пластику своих движений, пальцы так не тряслись.
Поезд дернулся, что-то лязгнуло, и вагон медленно двинулся с места. Иван поднял штору, посмотрел на уплывающий назад перрон с трупом и постовым, появившимся, наконец, на месте происшествия. Увидев Ивана в окне, постовой вздрогнул, подтянул изрядный живот и откозырял.
– Козел, – пробормотал Иван. – Козел. И я – козел. И ты, мудак, – тоже козел.
Иван замахнулся на спасенного, но бить не стал.
И ведь серой от идиотика не пахнет. Не предавшийся он, а так, ищущий острых ощущений. Некоторые рисуют кресты на офисах Службы Спасения или сжигают рекламные плакаты дьявольского туристического агентства «Кидрон». Некоторые зачем-то малюют звезды Давида или полумесяцы. А есть чистенькие и благополучные мальчики и девочки, которые, вот как этот художник, забавляются сатанинской символикой.
– Небось о свободе воли рассуждать любишь? – поинтересовался Иван, постучав идиотика по плечу.
– Ее никто не отменял, – сказал идиотик.
– Ага. И тем добрым людям ты тоже о свободе воли говорил?
– Не успел.
– А мне, значит, успеваешь? – Голос Ивана стал таким ласковым, что он сам испугался, понимая, что именно с такой лаской в голосе и совершаются самые зверские убийства.
Паренек, видимо, это тоже понял, поэтому промолчал.
В дверь постучали.
– Да, – сказал Иван, откидываясь на спинку дивана.
Дверь отъехала в сторону, и на пороге образовалась проводница.
– Начальник поезда просил передать, что мы поехали… И сказал, что мы наверстаем отставание. Обязательно…
– Передайте начальнику поезда, что я ему искренне благодарен за то, что вы поехали. И буду благодарен еще больше, если, наверстывая, вы не угробите никого.
– Я могу идти? – спросила неуверенно проводница.
– Можешь. Стой.
Проводница замерла.
– Водка есть? – спросил Иван.
– Что, простите?
– Объясняю. В твоих интересах обеспечить мне беспробудное пьянство до конечной остановки. Выпивку и закуску. Поняла?
Проводница исчезла, захлопнув дверь. Через пять минут, когда Иван уже переоделся в спортивный костюм и переложил «умиротворитель» из сумки под подушку, проводница вернулась с двумя бутылками коньяка и тарелкой с нарезанными сыром и колбасой.
– Приятно аппетита, – сказал она, водрузив угощение на стол.
– Отлично, – Иван достал из бумажника деньги. – Вот, держи.
– Не нужно, это…
– Это попытка подкупа Старшего Исследователя Объединенной Инквизиции? – поинтересовался Иван, и проводница побледнела. – Значит, вот деньги. Нам вместе ехать двое суток. За это время я должен быть сыт, пьян… Если этого не хватит…
– Хватит.
– Если этого не хватит, ты уж меня обслужи в кредит, а потом перед нашим расставанием скажешь, сколько с меня…
– Хорошо. Я… Обязательно. – Проводница ушла.
Иван взял бутылку, свинтил пробку и совсем уж собрался глотнуть прямо из горлышка, но замер. Поставил бутылку на стол. Встал и вышел в коридор. В дальнем конце мелькнула проводница и торопливо исчезла в своем купе.
Иван постучал в соседнюю дверь. Не дожидаясь ответа, открыл. Его спаситель сидел неподвижно с закрытыми глазами.
– Это, – сказал Иван, присаживаясь напротив него. – Я не поблагодарил…
– Не за что. – Оперативник не открыл глаз, сидел, положив руки на стол, сидел неподвижно, только желваки гуляли по лицу.
– Ты мне жизнь спас, – сказал Иван.
– Правда? А я думал, что человека убил. Какого рожна ты полез? – Оперативник открыл, наконец, глаза и посмотрел на Ивана. – Без оружия, без документов, без формы… Зачем? На что ты рассчитывал? Он ведь того не стоит, этот мелкий засранец. Это он сейчас еще не воняет серой, а через год-два или подохнет где-нибудь, или подпишет Договор. Это же классно, можно жить свободно, не бояться грешить, опять-таки, путешествие с «Кидроном», вначале в ознакомительный тур в Ад, потом кругосветка с «все включено»… Он тебе спасибо сказал?
– Нет, не сказал. Понимаешь, я привык, что всегда с оружием и документами, а тут…
– А просто не мог вернуться к поезду? Или зайти на вокзал? Позвать «свистков», чтобы они вмешались? Это по своей инициативе они не полезли, а после пинка приняли бы меры, и жизнь бы спасли, и мне никого не пришлось бы убивать… Хотя да, ты же не убивал. Ты души спасаешь, а это я – меч и щит. Хорошо устроился! Молодец!
– Я еще неделю назад был Специальным агентом в Иерусалиме, – тихо, словно извиняясь, сказал Иван. – Я…
– И за какие это заслуги ты удостоился такого перехода из жеребцов в Исследователи? Да еще старшие? – Губы опера брезгливо искривились.
Вот сейчас он предположит, что я стучал, выстукивал себе перевод с оперативной работы на исследовательскую, подумал Иван, и мне придется дать ему в рожу. А он не ответит, не положено. Или ответит, и это отразится на его дальнейшей судьбе. И так и так Ванька-Каин оказывается сволочью и мерзавцем.
– Ну? Что молчишь? – Теперь все лицо опера выражало брезгливость и презрение. – Красиво ты говорил с народом. Проникновенно… Только ты ведь струсил, Александров. Банально – струсил. И оттого полез к толпе. Форму надел, спрятался за эполетами и нашивками…
– Это твой первый? – спросил Иван. – До этого ты людей не убивал?
– Убивал, – быстро ответил оперативник. – Пять лет в спецназе, в зоне совместного проживания… Ты себе и представить не можешь…
…Толпа приближается. Люди смотрят на одиноко стоящего у них на пути вооруженного человека. И он смотрит на них. Автомат оттягивает руку, сердце колотится, в желудке ворочается кусок льда…
…Бутылку с горючим бросили в окно первого этажа, пока семья предавшихся, жившая в доме, сообразила, что все серьезно, что это не просто камень в окно, а огненная смерть, пламя захватило весь первый этаж и быстро взбежало по ступенькам деревянной лестницы на второй. Пока родители спускали четверых детей через окна на землю, старший, самостоятельный шестилетний мальчишка, побежал в свою комнату за игрушкой. Иван почти успел. Почти. Он уже был на пороге комнаты, когда дешевый синтетический ковер полыхнул, скорчился, охватил упавшего мальчишку в полыхающие объятия. Детский крик оборвался, кричала мать, и кричал Иван, раз за разом ударяя кулаком в стену…
– Не можешь, – повторил оперативник. – Там таких не было…
– Не могу, – помолчав, сказал Иван. – Зачем же ты полез? Сбегал бы за подмогой, за местными…
– А у меня приказ. Однозначный. И выбора у меня нет, понял? Я должен был подохнуть, но к тебе никого не пропустить. Это большое доверие со стороны моего начальства и Объединенной Инквизиции. Стрелять в любого, даже в тех, кто точно служит в Ордене. Даже в Инквизитора, если тот попытается тебя убить… Чем ты так ценен, Старший Исследователь? – Опер чуть не сорвался в крик. – Почему твоя жизнь ценнее любой другой?
– Ты в Бога веришь? – спросил Иван.
– A-а… допрос начнем? – усмехнулся опер. – Говоришь, всего неделя, как черненькое надел? А хватка профессиональная, молодец. Зафиксируй – верую я в Бога, в храме бываю регулярно, исповедаюсь постоянно, сегодняшнее смертоубийство мне отпущено предварительно сразу после индивидуальной накачки. Еще вопросы?
– Ты пошел в Орден, потому что хотел защитить верующих?
– Да. А зачем еще?
– А я – чтобы защитить невинных. Разницу ощущаешь?
– Я ощущаю, что кто-то красиво говорит. Очень красиво. Только на деле не сходится у тебя эта красота. Скрипит, рвется и не сходится. Есть люди, которые верят в Бога несмотря ни на что. Ни мучения, ни страдания не могут их отвратить от веры. И есть твари, которые ради сиюминутных удовольствий, из страха, из врожденной порочности предаются, подписывают Договор. И ведь не просто подписывают. Хрен с тобой, подписал, обрекай себя на ад, но ведь они и других тянут за собой. Уговаривают, подталкивают… Мне одной страшно, я вижу, как ты мучаешься, давай вместе… Я видела стандартный Договор, там еще можно вписать дополнительные пункты. Здоровья родственникам, средства на учебу детей, работа хорошая… Давай вместе, я же вижу, как тебе плохо… А если твой завтра со службы вернется инвалидом? Если его вообще убьют? Что ты будешь делать со своими детьми? Что? И она действительно подумала, а что будет делать одна, если со мной что-то произойдет? Работать пойдет? Кем? Куда? Когда столько безработных вокруг. В монастырь? А дети? Ради детей ведь можно пожертвовать многим… Она и в книгах читала. О том, что есть высшее самопожертвование. Ну и денежки, естественно, не помешают. Если правильно подписать Договор. И вовремя. Ведь эта сука сказала, что в последний момент нельзя подписывать. Нельзя, ведь тогда нормальных условий никто не даст. Нужно чем-то жертвовать, доказать, что ты меняешь на синицу в руке именно журавля в небе, а не пшик и облачко дыма. Не нужно твоему знать, что ты так поступаешь… что мы так поступаем… Если любит… если на самом деле любит, то поймет и простит… Простит и поймет… Я должен был понять… Я должен был простить… А я не понял. И не простил. Я пришел домой, а там… там разит серой… Весь дом пропах серой, даже в детской комнате стоит эта вонь… А она выходит ко мне навстречу, улыбаясь, и говорит, что… говорит, что так решила, что это ее свободный выбор, что она это сделала ради детей и ради меня… ради меня, представляешь? И я должен это понять… если люблю. Должен понять… А та, та гадина… она передумала, не пошла в Службу Спасения, она и не собиралась идти в Службу Спасения… Она… Она…
– Ты ее убил?
– Я? Нет, конечно… Я пошел в Канцелярию. В Инквизицию пошел, как положено. Рассказал, что боюсь принять грех на душу, что нужно наказать, раз уж не смогли защитить… А мне ответили… Вежливо так ответили, что ничего не могут поделать. Ничего. Та гадина сходила к священнику и отмолила свой грех… да и какой там был грех, так, слова одни. А моя жена, та да, та окончательно разорвала свою связь с Богом, и нет ей прощения… Нет ей прощения, понимаешь? И меня никто не заставлял с ней разводиться. Никто. Все смотрели с сочувствием и пониманием, духовник наш беседы со мной вел, что нет в том моей вины, что, даже оставаясь с ней под одной крышей, я не нарушаю ничего, я могу оставаться с ней ради детей, ведь кто-то должен биться за их души… Должен. И я жил. Закон, Соглашение не позволяют развода из-за веры. Все имеют равные права и свободу воли. Знаешь, сколько я выдержал? Четыре месяца. Я, молодой лейтенант спецназа, постоянно в командировках, все дежурства – мои, да я и сам не отказываюсь. Уходить из дому просто так – стыдно, а если по службе вроде и нормально. А дети с ней остаются. И она начинает потихоньку забывать им напомнить о молитве, Библию, естественно, им не читает… Потом мне сказали, что к нам в мое отсутствие администраторы стали захаживать. Работу предложили неплохую, в агентстве «Кидрон». И садик детский для наших детей… Такой, с сильным запахом серы. Выходит, что и дети мои за ней двинулись? Так выходит? А потом появились бродячие проповедники. Их много было тогда, этих речистых бродяг. И все правильно они говорили, что нельзя разрешать. Нельзя… Я и сам так думал, и остальные… большинство… Но мы же на службе, мы присягу принимали… Вот я и молчал. И даже принимал участие в разгоне несанкционированных мероприятий. Когда один проповедник со своими последователями, захватив в заложники детей предавшихся, потребовал доступа в телевизионные сети, я штурмовал тот детский садик. Мы потеряли двоих бойцов, четырех детей и убили проповедника вместе с теми, кто был вместе с ним. Когда начались погромы, я прикрывал эвакуацию предавшихся. Я даже не попытался остановить ее, когда она шла в автобус вместе с детьми… вместе с нашими детьми… Мои парни стояли рядом, мне нужно было только сказать, только дать команду, чтобы детей у нее отобрали, а я стоял и молчал. А она прошла мимо, я слышал, как она сказала детям, что папа потом приедет к ним. Потом. Я приеду потом. Дальше появился крестный ход. А у нас еще полторы сотни человек. И транспорта нет. Моя-то уже уехала, но ведь есть приказ – обеспечить эвакуацию. Мы и обеспечивали. И все было, в общем, нормально, но я увидел… ту стерву я увидел, лучшую подругу моей жены… Она шла вместе со всеми. Она тоже хотела очистить наш город от этой нечисти… от предавшихся… Вот тут я и не выдержал. Не выдержал… Вышел вперед из-за заграждения, положил автомат на мостовую, пистолет. И пошел к толпе. Мне что-то кричали вдогонку, погромщики… те махали руками… и она, она меня узнала, пробралась в первый ряд и тоже махала мне руками… я подошел и убил ее. Ножом. В горло. Рванул клинок в сторону, кровь хлынула, гадина обвисла на моей руке, а я смотрел ей в глаза. И видел, как уходит из них жизнь. Я не видел, как погромщики шарахнулись, не слышал, как завизжала женщина, как бросились в стороны те, на кого попала кровь, как страх и паника покатились по толпе… Я и не планировал этого, не мог я этого планировать. Наверное, я просто хотел умереть. Или просто хотел ее убить… наказать. Но толпа рассеялась. Кого-то смяли и опрокинули, двое или трое попали потом в больницу, но удалось избежать большого кровопролития. Я спас полторы сотни предавшихся. Я спас от смерти, наверное, и кого-то из верующих. Меня даже не наказали. Так, епитимья, два месяца надзора психологов, отпуск… Тот мужик, которого я убил… Он ведь был прав. Понимаешь? Прав. Они защищали свои души, души своих детей. Пусть в городе есть офис Службы Спасения, пусть. А вот надписи на стенах, безнаказанные надписи, бездумные, дешевые, сделанные ради… лени ради… Вот это – знак. Это угроза. И я тяну эту лямку для того, чтобы защищать верующих…
– И потому ты не любишь Инквизицию, – тихо сказал Иван. – За то, что они не наказали лучшую подругу твоей бывшей жены. Ведь ты точно знал – нужно наказать, ведь она виновата. А то, что закон не признает ее виновной, так это…
– Вы лучше идите, брат Старший Исследователь, – безжизненным голосом произнес оперативник. – Не доводите до греха. Просто идите.
– Хорошо. – Иван встал с дивана, вышел в коридор, прижался лбом к холодному оконному стеклу.
Успокойся, сказал Иван своему отражению. Ты поступил правильно.
Отражение покачало головой.
– Нет, – сказало отражение. – Ты просто не мог поступить по-другому, но это… Это не значит, что ты поступил правильно. Не значит. И не нужно корчить из себя уверенного парня. Это потом ты придумал оправдание, все четко разложил и подал. А там, в толпе, ты…
– Заткнись, – посоветовал Иван отражению.
– Хорошо, – сказало отражение и замолчало.
Иван вошел в свое купе.
Спасенный все так же сидел на полу.
– Ты куда-то ехал? – спросил Иван. – В Апостолово у тебя была пересадка?
– Вышел подышать свежим воздухом, – паренек поежился и снова спрятал лицо в поднятый воротник.
– Надышался?
– Полностью.
– Чего на полу сидишь? Тут два дивана, на одном можешь располагаться. Можешь выйти на ближайшей станции, можешь ехать до конца. Ко мне подсаживать не будут. – Иван сел к столу, открыл бутылку и сделал глоток. – Тебя как зовут?
– Всеслав.
– Не трепись, Всеслав. Я тебя про настоящее имя спрашиваю. Крестили тебя как? Всеслава в святцах нет.
– Всеслав, – упрямо повторил паренек.
– Ну хоть не Вельзевул, – Иван сделал еще глоток.
И еще.
На душе было хреново. Если он напьется, то лучше не станет, но переносить это будет немного легче. Нельзя зацикливаться на боли. Нельзя сидеть и грызть себя, как это делает оперативник в соседнем купе. Нельзя постоянно терзать себя воспоминаниями, как это делает сам Иван Александров.
Он, кстати, очень давно не напивался. Слишком давно. И плевать, что пьяный Инквизитор будет подрывать уважение к Инквизиции. Ни хрена подобного. Пьяный инквизитор будет внушать окружающим ужас своей непредсказуемостью. Ну и уважение, если даже в пьяном виде никого не угробит.
– Да что ты сидишь на полу, Всеслав? – Иван взял с тарелки ломтик лимона и, кривясь, сжевал его, Садись на диван. Выпить не налью, я не наливаю детям, но пожрать можно. Или за чаем сбегаешь. А я займусь очень важным делом. Мне нужно напиться. Вставай с пола.
– Не могу, – ответил Всеслав. – Мне ногу сломали. Кажется.
Иван отставил бутылку в сторону. Напиться, похоже, не получится. Ну все против него.
– Давай, – сказал Иван, наклоняясь, – я тебя подсажу. И посмотрим, что там у тебя. Только ты уж и сам на руки опирайся, а то у меня ребра того…
