Текст книги "Инквизитор"
Автор книги: Александр Золотько
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
Глава 05
В расписании, вывешенном в вагоне, эта станция значилась как Ворота. По времени все сходилось, проводница, не скрывавшая счастья и облегчения, сиявших на ее лице по поводу расставания со Старшим Инквизитором, сообщила, что да, что именно здесь и нужно сходить.
Но на станционном здании, невзрачном и обшарпанном, висела вывеска с надписью «Врата», и это внушало Ивану некоторые опасения по поводу.
Проводница клялась и божилась, поглядывая на часы: стоянка поезда на этих Вратах или Воротах была всего две минуты, и почти полторы из них Иван демонстрировал недоверчивость и подозрительность.
Всеслав стоял у него за спиной, переминаясь с ноги на ногу. Перелома у него не было: Вася из Апостолова разогреться толком не успел, поэтому мальчишке досталось несколько ушибов и вывих колена, который Иван ему и вправил.
За двое суток брату Старшему Исследователю так и не удалось вытащить из мальчишки никаких подробностей по поводу жизненного пути до их встречи. Стало понятно, что домой Всеслав возвращаться не собирается, избавляться от куртки не хочет и совершенно не против проследовать за Инквизитором до места его нового назначения.
Чисто из любопытства, сообщил мальчишка.
И хрен с тобой, подумал Иван.
Настрой у пацана был самый что ни на есть вредный, наружу так и перло продуктивное желание встрять в какую-нибудь неприятность, а то, что обнаруженный в кармане куртки баллончик с краской Иван выбросил, ничего не значило: Всеслав не производил впечатления человека, которого простое отсутствие краски может удержать от написания всяческих глупостей на стенах.
Если быть совсем честным, то Иван все эти переговоры с проводницей устроил для того, чтобы дать мальчишке возможность передумать. Вокзал – одноэтажное приземистое здание – особого восторга не внушал, моросящий дождь придавал общей картине оттенок какой-то безысходности, так что мальчишка вполне мог решить остаться в теплом вагоне. Тем более что Иван на всякий случай билет ему выправил до самого конечного пункта следования.
Но Всеслав намека не понял.
И хрен с тобой, повторил Иван, подхватил свои сумки и вышел на перрон. Оглянувшись по сторонам, он обнаружил, что двери в остальных вагонах, похоже, даже и не открывались, перрон был пустынным и скучным.
– Счастливого пути, – сказала проводница и захлопнула дверь.
Поезд сразу тронулся с места, даже не дожидаясь, когда минутная стрелка достигнет указанных в расписании одиннадцати пятнадцати. Как будто машинист выглядывал из своего локомотива, дожидаясь, пока брат Старший Исследователь таки уберется из состава по своим важным делам.
Хотя не исключено, что железнодорожникам отчего-то просто не нравилась станция Врата, указанная в расписании как Ворота. Разница в две буквы, но как отличается интонациями и настроениями. Если бы Иван не знал совершенно точно, где именно находятся врата в Ад, то вполне мог бы заподозрить, что именно о них тут и идет речь.
Сам он услугами турагентства «Кидрон» не пользовался, но говорили, что НАСТОЯЩИЕ врата не поражают чем-то особенным. Это даже не ворота, а, скорее, высокие двери, без лихих угрожающих и многозначительных надписей, без церберов и прочего зловещего антуража. Только потом посетитель огребает впечатлений по полной программе и по всем пяти чувствам, получает неожиданно – для этого, наверное, и выдержали Адские Врата в сдержанных интонациях.
Так вот, если исходить из подобной логики, Ад, спрятанный в затрапезном домике на перроне, был бы особо страшным, изощренным и мучительным. По контрасту, естественно.
– Ты куда? – спросил Иван, заметив, что Всеслав двинулся вдоль перрона, явно не собираясь заходить в вокзал.
– Мне нужно в туалет, – ответил Всеслав со своим обычным вызовом.
Если бы проводился турнир по самому пафосному заявлению, связанному с сортиром, то Всеслав, несомненно, тут же получил бы гран-при.
– Вначале в вокзал, там может быть… – начал Иван, посмотрел еще раз на здание и понял, что вряд ли.
Туалет на такой станции может быть только уличный, дощатый или кирпичный, но непременно с дырой вместо сантехники и замызганным медным краном над побитым эмалированным умывальником.
– А потерпеть? – спросил Иван.
– А зачем? – вопросом на вопрос ответил Всеслав. – И так же все понятно.
– Не без того, – кивнул Иван.
Дождь был мелким, но частым, волосы на голове уже намокли, по щекам текли струйки воды, а одна, особо шустрая, пробралась за воротник и прокладывала себе дорогу между лопаток.
– Не без того, – повторил Иван, – но я тебя прошу, давай зайдем в помещение, глянем, а потом вместе…
– И что нам вместе делать в сортире? – пожал плечами Всеслав, но спор продолжать не стал, забрал у Ивана сумку и пошел к зданию вокзала, не оборачиваясь.
Входная дверь раньше была наполовину стеклянной, но сейчас оказалась на половину заколоченной фанерой. И находилась, судя по виду фанеры, в таком состоянии уже не первый год. Пружина оказалась мощной и скрипучей, никаких устройств для тихой доводки дверей не было, за спиной у Ивана грохнуло почище чем из пистолета.
Внутри вокзал выглядел никак не веселее, чем снаружи.
На стене висело расписание. Иван присмотрелся и хмыкнул: на Вратах останавливались два поезда, один – тот, на котором приехал Иван, другой, в противоположном направлении, на следующий день. Два поезда в неделю. Негусто.
Пассажиров здесь бывало явно немного, поэтому и окошко кассы было одно. И, понятное дело, оно было закрыто. И даже закрашено. Имелась дверь с табличкой.
«Сюда», – лаконично сообщала табличка. Или предупреждала. Или приказывала.
Да какая, на хрен, разница, философски решил Иван, ведь в предписании ясно указано – станция «Врата». Хорошо еще, что мундир Иван не надел. Иначе все выглядело бы еще нелепее – красавиц Инквизитор в новехоньком мундире в сопровождении субтильного юноши с дьявольской символикой на черной кожанке посреди пустого гулкого помещения. Давно не метенного помещения, между прочим.
Дождь усилился, стал косым и лупил в давно не мытые окна вокзала, прорывался мутными каплями сквозь трещину в стекле и начинал формировать на подоконнике лужу.
– Туда, – сказал Всеслав и указал пальцем на дверь с табличкой.
Иван подошел к двери и потянул за ручку. Дверь не открылась. Иван толкнул – с тем же результатом.
– Ногой, – посоветовал Всеслав. – Или из пистолета. Слабо?
Иван постучал костяшками пальцев по давно крашенной двери.
– Да-да, – ответили из-за двери.
Иван снова толкнул дверь. Нажал сильнее. Филенка издала треск, словно собиралась проломиться.
Иван постучал снова.
– Да-да, – снова ответили из-за двери.
– Ногой, – повторил свое предложение Всеслав. – Или из пистолета. Слабо?
На яростный взгляд Ивана мальчишка ответил милой улыбкой.
– Откройте! – потребовал Иван, снова стукнув в дверь. – Иначе я ее вынесу…
– Он может, – громко сказал Всеслав. – У него есть пистолет. Вы лучше откройте. Мы и слово волшебное знаем.
За дверью завозились, щелкнула задвижка, и дверь открылась вовнутрь. На пороге возник невысокий сухонький старичок, осмотрел посетителей и даже, кажется, принюхался. Действие, в общем, обычное, по нынешним временам нелишнее, но вышло это у старика как-то по-крысиному, что ли… Носик наморщился, дернулся, жиденькие усики под ним встопорщились и опали.
– Вам чего? – спросил крыс.
– Нам бы войти для начала, – сказал Иван, поднимая с пола сумку и всем своим видом демонстрируя, что остановить его не получится.
– Так вы войти хотели? – искренне удивился старик.
– Нет, мы путешествуем и стучим по дверям, получая наслаждение и новые впечатления. – Иван двинулся на крыса, глядя поверх его головы.
– Ну так сразу нужно было сказать. – Крыс оскалился, демонстрируя внушительного вида желтые резцы, словно собираясь укусить Ивана.
Но это была улыбка.
Это нужно было считать улыбкой, иначе это было неприкрытой угрозой и разрешало… да что там – требовало активных действий.
Старик повернулся к Ивану спиной и пошел в глубь комнаты.
– А я сижу и думаю – кто там стучит? Стучит и стучит и не заходит. – Старик обошел старый облезлый письменный стол и сел в дико скрипнувшее кресло. Подпер щеку рукой. – Тут так скучно бывает иногда…
Стулья для посетителей особого доверия не внушали. На вид было похоже, что части обоих стульев держатся только благодаря ярко-зеленой краске, которой были выкрашены еще лет десять назад.
Иван легонько качнул спинку ближайшего стула, убедился, что прямо сейчас это сооружение рассыпаться не собирается, и осторожно сел на него. Всеслав устроился на соседнем.
– Итак, – сказал старик, подперев и вторую щеку рукой. – Чем могу вам помочь?
– Лично вы, боюсь, ничем, – вежливо улыбнулся Иван. – Но вы могли бы подсказать, к кому я мог бы обратиться…
– Кроме меня, боюсь, ни к кому, – ответил улыбкой на улыбку Крыс. – Я здесь, извините, один. Такая, знаете, скука… Вон сижу, читаю… Вернее, перечитываю.
Крыс отодвинул в сторону толстенную книгу, обложка которой была обернута плотной серой бумагой.
– Вообще, в моем возрасте очень трудно совершить или прочитать что-то новое и оригинальное. Все повторяется. И я повторяю. Чем могу вам помочь?
Иван краем глаза заметил ироничную усмешку на лице мальчишки. Он явно оценил благопристойное хамство, продемонстрированное обитателем темной комнатки в заброшенном вокзале. И мотает на ус. Мальчишка, как успел заметить Иван, ловко выхватывает из разговоров и запоминает именно такие вот фразочки и словечки, способные добавить перца в любой разговор.
– Перефразирую. – Иван полез в карман и достал свое удостоверение. – К кому может обратиться Старший Исследователь Объединенной Инквизиции по служебному вопросу?
Иван, не вставая, положил удостоверение на стол перед Крысом. Тот взял карточку и поднес ее к глазам.
– Нужно было пистолет доставать, – громким шепотом сказал Всеслав. – И сразу стрелять.
– И кто бы вам потом давал информацию? – осведомился Крыс, подергав носом и пошевелив усами, не отрывая при этом взгляд от документа. – Вытащить пистолет, знаете ли, это еще не кульминация разговора, молодой человек. Это, скорее, завязка. Вы достаете пистолет, подразумевая, что все прямо сейчас присядут, испугаются и все такое… Кстати, необязательно пистолет. Некоторые предпочитают официальные бумаги. Очень важные и страшные. Подразумевается, что всякий, увидев такую бумагу… или пистолет, должен преисполниться страхом, желанием угодить и тому подобными положительными эмоциями. И расслабляется при этом. А потом оказывается, что никто отчего-то не испугался, что ни на кого пистолет впечатления не произвел… или бумага.
Старик оторвал, наконец, взгляд от удостоверения и посмотрел на Ивана, продолжая шевелить носом.
– Нет, я не имею в виду вас, конечно. И вашего удостоверения. На меня оно произвело самое глубокое и, боюсь, неизгладимое впечатление. И я, как натура утонченная и ранимая, вполне могу отныне по ночам вскрикивать, увидев во сне удостоверение и, что еще страшнее, фотографию на нем…
Всеслав прыснул, старик с осуждением посмотрел на него и покачал головой.
– Молодой человек. Я не исключаю, что вопреки вашим гардеробным пристрастиям вы проживете достаточно долго. Еще года два… или даже два с половиной. Так вот, дабы не сокращать и без того небольшой срок, отпущенный вам, я бы рекомендовал не реагировать на подобные диалоги и монологи. Понимаете, пока оскорбление просто произнесено, еще можно сделать вид, что никто ничего не понял и ничего вроде как и не произошло. Но после того, как вы с юношеской непосредственностью начали хихикать, да еще косясь в сторону оскорбляемого, тому не остается ничего, как начать реагировать. Хотя бы изменить выражение лица, от ироничного к напряженному. А потом даже к озлобленному. Вот обратите внимание. – Старик указал подбородком на Ивана. – Реакция на оскорбление у разных людей разная. Некоторые бледнеют. Обычно это воспринимается как страх, хотя у некоторых означает как раз наоборот – ярость последней секунды. В нашем случае, обратите внимание, мы бледности не наблюдаем. А вовсе даже наоборот. Человек краснеет, кровь бросается ему в лицо, придает коже эдакий полнокровный вид. Юлий Цезарь именно таких предпочитал брать в свои легионы, полагая такое покраснение признаком ярости. Но мой жизненный опыт позволяет заявить, что иногда такое покраснение означает еще и стыд за свою несдержанность и попытку произвести сильное впечатление на незнакомого человека. Вас как зовут, юноша?
– Всеслав, – охотно сообщил Всеслав.
– Ага… – кивнул старик. – То есть настоящего имени вы мне сообщать не собираетесь, да и бог с ним. Но, Всеслав, вы обратили внимание, как быстро некоторые люди приобретают скверные привычки? Если верить этому удостоверению, ваш попутчик всего с неделю как имеет возможность так шикарно представляться. А уже сколько апломба! Казалось бы, есть станция, есть единственный на ней человек, на двери кабинета которого имеется надпись, констатирующая, что именно к этому человеку нужно обращаться. И всем, заметьте, ибо не написано на табличке – некоторым сюда. Просто – сюда. С абсолютной степенью конкретизации и обобщения. И что должен бы сделать нормальный скромный человек? Правильно, зайти, поздороваться, представиться… Причем даже и не совать свое шикарное удостоверение мне, простите, в рожу, а просто сообщить место своей службы. Это же и так понятно, что никто в здравом уме не станет притворяться Инквизитором, не имея на то законных оснований. Вероятность получения ответа после такой последовательности действий – близка к единице. А так… Я человек маленький, у меня, по определению, душа ранимая, но гордая. Я теперь должен разрываться между ужасом, подобострастием и желанием хоть как-то отстоять свои гордость и самоуважение перед таким страшным человеком, как ваш покрасневший попутчик.
Иван выдохнул. Открыл глаза и снова выдохнул. Потом кашлянул и спрятал удостоверение в карман. Старик ждал, глядя ему в глаза.
– Ну… извините, – сказал Иван.
Крыс молча приподнял правую бровь.
– Хорошо, – кивнул Иван. – Без «ну», просто – извините. И подскажите мне, пожалуйста, к кому обратиться…
Крыс улыбнулся, снова продемонстрировав резцы.
– Еще раз – хорошо, – Иван глубоко вдохнул и выдохнул. – Я понял – обращаться к вам. Вот мое предписание.
Старик взял предписание, так же внимательно, как и удостоверение, осмотрел бумагу, чуть ли не елозя носом по ней. Отложил в сторону, к своей книге.
Потом выдвинул ящик стола. Со скрипом, с грохотом, будто в ящике перекатывалось что-то тяжелое. Достал пистолет. Аккуратно, отметил вздрогнувший было Иван, двумя пальцами за скобу. Качнул оружие в воздухе и положил возле книги. Пушка у Крыса была еще более древняя, чем ремонт вокзала. «Вальтер» П-38. Девять миллиметров, грани вытерты до блеска.
На свет появился официального вида конверт с сургучными печатями Инквизиции, прошитый крест-накрест металлической нитью.
Конверт лег на стол. Старик даже подтолкнул его ногтем на самый край. Жест получился естественный и не без оттенка некоторой брезгливости.
Иван взял конверт, демонстративно осмотрел с обеих сторон, убедился, что нить и печать в целости и сохранности.
– А мы, пожалуй, прогуляемся, – сказал Крыс. – Вот с молодым человек встанем и выйдем, подышать воздухом. Может, молодому человеку что-то нужно?
– В туалет, – с юношеской непосредственностью сообщил молодой человек.
– Правда? – восхитился Крыс. – А я вот думал, как бы и вас не оставить в одиночестве, и посетить туалет? А тут – такое совпадение намерений и, можно сказать, вкусов.
Старик подошел к двери, открыл ее и широким жестом пригласил Всеслава выйти первым.
Когда дверь закрылась, Иван вздохнул с большим облегчением. Таких стариков нужно приравнивать к общечеловеческому достоянию и хранить в надежном месте. Без доступа света и воздуха. С такими талантами – и еще живой. Но отхлестал старик Инквизитора талантливо и, нужно отметить, бесстрашно. И всего за пару минут ответил на извечный вопрос, гулявший в среде оперов Ордена Охранителей, откуда берется столько уродов для комплектования рядов Объединенной Инквизиции. А ниоткуда. Достаточно взять человека, наделить его полномочиями, властью и разрешить окружающим его бояться.
Иван вскрыл конверт, достал тонкий лист бумаги.
Из текста следовало, что Александрову следовало прибыть в Новый Иерусалим для ротационной замены брата Павла Астуриаса, координатора проекта «Н».
Иван перечитал приказ трижды, осознавая, что ни понятнее, ни легче от этого ему не становится. Разве что брат Павел Астуриас, если судить по фамилии, скорее Пабло, и это подтверждало слухи о том, что Инквизиция обожает направлять своих работников подальше от родных мест. И одновременно это озадачивало, ибо назначение Ивана как раз этот слух опровергало.
Иван родился километрах в пятистах от этих мест, что было хоть и не совсем рядом, но на расстоянии ничтожном, с точки зрения глобальной.
Эти рассуждения Иван отложил подальше в мозг, поставив, однако, отметку: «Обдумать на досуге».
Остальное в тексте распоряжения было совсем плохо. Иван не знал ничего ни о Новом Иерусалиме, ни о проекте «Н», ни о том, чем именно должен заниматься координатор этого самого проекта. Всего одна фраза на бумаге была понятна и привычна. По прочтении уничтожить.
Иван осмотрелся и обнаружил на письменном столе мраморную пепельницу и зажигалку. Потертый бензиновый раритет. Скомкав бумагу, Иван положил ее в пепельницу и только тогда щелкнул зажигалкой, держа руку осторожно. Он навсегда запомнил свое первое знакомство с гремучей бумагой секретных документов Инквизиции и Конюшни, попытавшись по молодости сжечь ее, держа в руке.
Как и тогда, бумага пыхнула, почти взорвалась. Только сейчас – в пепельнице, а тогда, в первый раз, в руке, да еще перед самым лицом. Брови воняли паленым два дня.
В дверь постучали.
– Да-да, – ответил Иван.
– Я могу войти? – спросил Крыс из-за двери.
– Да, конечно.
Старик вошел и сел на свое место за стол. Сейчас лицо у него было серьезным и сосредоточенным. Даже нос не шевелился.
– Кто это с вами? – Крыс чуть прищурился, разглядывая Ивана, потом, как бы спохватившись, взял со стола пистолет, поставил его на предохранитель и сунул в ящик.
– А патрон в стволе, – сказал Иван. – Неаккуратно…
– Привычка, – отрезал старик. – Но что это за мальчишка? Вы должны были приехать в одиночку, без странного сопровождения. Откуда этот дьяволопоклонник?
Иван в двух словах рассказал историю своего знакомства со Всеславом.
– Так-так-так, – задумчиво пробормотал Крыс, глядя на серое от пыли окно. – Случайно, говорите?
– Абсолютно. Я и сам не знал, что выйду на перрон. Захотелось водки, знаете ли…
– Водки… – протянул Крыс. – Вы очень привязались к мальчишке?
– Что значит – привязался? Я его знаю всего два дня. Раза четыре за это время испытывал сильное желание придушить.
– Но не придушили…
– Не нашел повода.
– Вам нужен повод для такой мелочи? Впрочем, это не мое дело. Что касается Всеслава… Несовершеннолетние должны жить в интернате. Полагаете, есть смысл ему это вообще предлагать? Он производит впечатление очень независимого мальчика. Куртку, пожалуй, с него придется сдирать вместе со шкурой. Хотя я могу и ошибаться… Привязался же он не к какому-нибудь предавшемуся… или к БП…
– К кому, простите?
– К Бродячему Проповеднику, – пояснил старик. – У нас не принято поминать вслух об их существовании, знаете ли…
– Теперь знаю. И что дальше?
– Дальше… Дальше, через десять минут приедет машина, и вас отвезут в Новый Иерусалим, к месту несения службы. Вы лично знакомы с Пашей?
– С Астуриасом? Нет, вообще узнал о его существовании только из пакета, а что?
– Ничего. Если бы знали лично, или, не дай бог, были бы друзьями, то пришлось бы выражать вам соболезнование, успокаивать… – Крыс говорил все это легко, с какой-то несерьезной интонацией, но глаза отслеживали каждое движение Ивана, цепко и серьезно.
Психолог, блин, сообразил Иван. Старик напоминает психолога из Конюшни. Даже не психолога, а психологов. Не конкретного человека, а всю их братию, склонную к пакостям, которые сами они именуют тестами. Вот именно так должен выглядеть среднеарифметический психолог Ордена Охранителей на пенсии. Кстати, стариков среди психологов в Иерусалиме не было. Не старше сорока – сорока пяти лет.
Все старики попадают в Новый Иерусалим, подумал Иван и смутился, обнаружив, что Крыс все еще смотрит в его лицо, ожидая реакции.
Соболезнования?
– А что случилось с Астуриасом? – спросил, спохватившись, Иван.
– Умер, – ответил Крыс.
– Как это умер?
– Вы такие вопросы задаете… Один умелый в этих вопросах специалист как-то сказал, что смерть наступает по двум причинам: человек перестает дышать, или у него перестает биться сердце… – Старик, наконец, отвел взгляд, перевел его с лица Ивана на свои руки.
Ага, подумал Иван. Психолог на пенсии? Как же, как же… Ручки, конечно, у него старенькие, кожа желтая, с пятнами, сухая, но вот костяшки пальцев… Или были у старика странные увлечения, или в молодости он вовсе не психологией занимался. А, кроме красноречивых костяшек, замечательная фраза звучала весьма многозначительно, была она очень популярной среди инструкторов-рукопашников Конюшни. Только в полном виде она звучала несколько оптимистичнее. Смерть наступает по двум причинам, и каждый интеллигентный человек должен знать не менее сотни способов обеспечения этих причин.
– Он умер?
– Умер.
– Насильственной смертью?
– То есть для вас это принципиально? Человека больше нет с нами. Если бы он с нами был, между прочим, то вы бы сюда не попали, и я лишился бы замечательной возможности познакомиться с вами. Проект «Н» подразумевает постоянное, чтобы не сказать пожизненное, участие. – Старик вдруг сделал удивленные, даже потрясенные глаза. – А вас разве не предупредили? Вот я, например, в проекте уже двадцать пять лет. И я не самый старый участник. До Патриарха мне далеко. И не только по возрасту.
Иван мысленно досчитал до двадцати, прежде чем продолжил разговор. А чего тут возмущаться? Ему спасли жизнь. Ему нашли более-менее безопасное место. Его даже устроили на престижную службу. Только о сроках не предупредили. Зато неоднократно предупреждали о том, что следует за отказом Инквизитора от задания. Перевод во внутреннюю службу какого-нибудь монастыря – еще не самое тяжкое из наказаний.
– А мальчишка?
– Что – мальчишка?
– Он тоже пожизненно?
– С чего бы это? Он не в проекте. Он вообще в любой момент может повернуться и уйти. Если мы его перед этим примем. Свобода совести для нас – не пустой звук. – Старик наклонился к самому столу и шепотом добавил: – У нас тут совершенно потрясающая свобода совести. Но еще и совершенно уникальные обязанности этой самой совести. И строгая ответственность ее же. Вы сами предупредите мальчика или лучше это сделать мне?
– Все так серьезно? Вы же сами сказали, что он сможет, если что, легко уйти…
– Да. Сказал. И могу еще раз сказать. Уйти-то он сможет, но… – Старик посмотрел на дверь. – Если свобода совести до этого его не сломает.
И что-то такое прозвучало в голосе Крыса, что Иван не удержался и добавил:
– Как Павла?
Глаза старика застыли на мгновение, превратились в стекла. В ледышки.
– Как Павла, – сказал старик. – Именно. И я, пожалуй, сам поговорю с вашим попутчиком. Опишу, так сказать, перспективы и ознакомлю с альтернативой. Выйдете из кабинета, пришлите Всеслава сюда.
Иван вышел, даже не спросив, почему старик так уверен в своем праве выставлять Старшего Исследователя из своего кабинета. Встал и вышел.
Всеслав неторопливо прогуливался по залу, переступая с одного берега небольшого ручейка, на другой. Дождь за окном лил как из ведра, струйка воды с подоконника падала на пол, ручей уже добрался почти до противоположной стены.
– Крысы, наверное, уже покинули этот вокзал. – Всеслав, видно, придумал эту шутку давно и теперь поспешил поделиться ею с Иваном. – Здание скоро утонет.
– Там с тобой этот поговорить хочет. – Иван большим пальцем указал через плечо. – Ознакомить с режимом и перспективами.
– Тогда я пошел. – Всеслав подпрыгнул, проделав в воздухе ногами несколько танцевальных движений. – Такой забавный дедушка… Как он вас…
Как он нас, сказал Иван, когда дверь за мальчишкой закрылась.
Какие замечательные места! Потрясающие! Покидает этот мир Инквизитор, а никто даже не чешется. Нет, присылают нового, на замену, но… При этом в распоряжении значилось, что именно у Павла Астуриаса Иван Александров должен был принять дела.
Лучше бы Всеславу двигаться дальше, не останавливаться в местах такой полной свободы совести.
Но мальчишка все решил по-своему. Выйдя из комнаты с сумками в руках, он подошел и поставил поклажу на пол перед Иваном.
– Дед сказал, что машина уже приехала. Сейчас она подъедет на перрон прямо к двери.
Послышался звук мотора. Явно не легковушка.
– Пойдем? – Всеслав взял одну сумку.
Иван оглянулся на дверь с надписью «Сюда».
– Дед сказал, что можно обойтись без прощаний, – сказал Всеслав. – Сказал, что еще, наверное, увидимся. В смысле увидитесь.
– Тогда пошли. – Иван подхватил свою сумку и с натугой открыл дверь вокзала. – Поплыли, пожалуй…
Машина оказалась автобусом. Не тем лоснящимся от самодовольства монстром, на котором туристы перемещаются по Святой Земле, а промежуточным звеном между грузовиком и катафалком, того типа, что особо популярны на недалеких пригородных маршрутах. Двигатель был внутри салона справа от водителя, дверь открывалась рычагом с водительского места, а функции кресел выполняли сдвоенные сиденья, скорее надежные, чем удобные.
– Привет, – сказал водитель, захлопнув за Иваном и Всеславом дверцу. – Меня зовут Тепа.
– Степан? – уточнил Всеслав.
– Если бы Степан, я так бы и сказал – Степан. А я что сказал? – Водитель приставил к уху ладонь. – Ась?
– Тепа. – Иван поставил сумки в проходе и задумчиво посмотрел на Тепу, прикидывая, собирался тот подавать руку или нет. – Полное имя какое?
– Степан, – сказал водитель и улыбнулся.
Между передними зубами у него зияла щербина, придавая тридцатилетнему мужику разухабистый и одновременно детский вид.
– А я как сказал? – Всеслав стряхнул с головы воду и сел на сиденье справа от прохода, так чтобы видеть дорогу.
– Ты подменил понятия, парень. – Водитель подмигнул Ивану, с усилием дернул за ручку переключения скоростей, и автобус поехал. – Я сказал, что меня зовут Тепа. Зовут, понимаешь?
– Нет, – с готовностью ответил Всеслав.
– Зовут… – с нажимом протянул водитель. – Вот тебя, например, могут звать ангелом ада, а могут – придурком в кожане с чужого плеча. Смотря на что ты станешь отзываться. Вот в Новом Иерусалиме спросишь Степана, у тебя сразу начнут уточнять – которого. Того, что Онищенко, или Сепана-Сухаря, или Степку из Брехунов, или, там, Степана Батурина с элеватора, или Степика Малого… А спросишь Тепу, все сразу укажут на мой дом и даже проводят. К Онищенко ни хрена не проводят, к Онищенкам нормальные люди по своей воле не ходят, а ко мне – всегда пожалуйста. Хоть среди ночи – я не обижаюсь. То есть в церковной книге я, конечно, Степан Ефимович Смушкевич, а зовут меня Тепа. Ясно?
– Ясно, – кивнул Всеслав. – А меня зовут…
– А это ты еще не знаешь, как тебя зовут, – перебил Тепа мальчишку. – Ты думаешь, что тебя так зовут. Хочешь, чтобы тебя так звали, а как звать будут – это ты узнаешь потом.
– Всеславом меня зовут, – сказал Всеслав. – Только так.
– То есть отзываться на другие имена не будешь?
– Не собираюсь.
– Интересно будет посмотреть. – Тепа оглянулся на мальчишку, автобус влетел колесом в колдобину, подняв фонтан жидкой грязи.
– Ты бы за дорогой следил, философ, – посоветовал Иван, от толчка чуть не слетевший с сиденья. – Дороги у вас тут хреновые…
– Дороги как дороги, – пожал плечами водитель, вцепившись, однако, в руль обеими руками. – Откуда им взяться другим? Ты еще осенью попробуешь, после месяца дождей… А это так, цветочки. Тебя как зовут?
Водитель снова собирался пофилософствовать. Ему явно нравилось плести словеса вокруг многозначности слов так, чтобы и собеседника в тупик поставить, и себя, речистого, позабавить.
Первым желанием было представить по полной форме, с новым званием, именем-отчеством-фамилией, но печальный опыт общения с Крысом уже давал свои первые результаты. Это старику можно было без особого морального ущерба простить пренебрежение к званию и статусу, а парню с колоритным именем Тепа пришлось бы или морду бить, или наказывать официально. Официально за оскорбление Инквизитора полагалось очень серьезное наказание, а драться не хотелось.
– Ванькой-Каином меня звали, – неожиданно для себя сказал Иван.
– Оп-па… – Водитель оглянулся на Ивана. – Это за что же так?
– За убийство, за что же еще?
– Брата? – с некоторым даже восхищением уточнил водитель.
Даже Всеслав с интересом посмотрел на Ивана.
– Не то чтобы брата, но сослуживца. Не совсем, впрочем, хотя и на службе. – В этом месте фразы Иван сообразил, что выдал что-то уж совсем неудобоваримое, и решил не продолжать.
– По служебной, выходит, надобности? – с понимающим видом произнес Тепа, глянув на Ивана через зеркало заднего вида даже с некоторым уважением. – То есть можешь, если что, и своего грохнуть? Если припрет?
– Если припрет, – подтвердил Иван.
– Это правильно, – кивнул водитель. – Это значит, что, как Пашка, не подставишься… Не станешь стращать там, где нужно было стрелять.
– Это какой Пашка? Астуриас?
– А какой же еще? Ты ж вместо него приехал? Инквизитор?
– Старший Исследователь Объединенной Инквизиции…
– Ох, ни хрена себе! – теперь уже не скрываясь, восхитился Тепа. – Целый Старший Исследователь? А в Инквизиции ты сколько?
– Неделю.
– И снова – ни хрена себе! Такая карьера за семь дней?
– Господь за неделю сотворил мир, – неожиданно вмешался Всеслав.
Иван удивленно посмотрел на него. Водитель даже притормозил автобус и тоже глянул на мальчишку.
– Что уставились? Библию я читал, на Закон Божий ходил… Попробовал бы не ходить.
– A-а… ну тогда – ладно. – Тепа прибавил газу, и автобус снова бойко запрыгал по колдобинам. – Сын твой, что ли?
– Что? – не понял Иван.
– Спрашиваю – сын твой? Этот, в куртке. – Водитель указал пальцем через плечо.
– Не дай бог, – одновременно сказали Иван и Всеслав.
– Тоже верно. Что Инквизитор папой, что дьяволопоклонник сыном – одинаково неприятно и неудобно. Мне сказали, что пацана в интернат завезти нужно. Так?
– Так, – снова в унисон ответили оба и засмеялись.
– Лады, – засмеялся и Тепа. – Это получается у нас крюк в полсотни километров… А у меня бензину… Придется нам рвануть через Малые Брехуны. Это еще сорок километров в сторону. Покатаемся.
