Текст книги "Рюрик"

Автор книги: Александр Красницкий

Соавторы: Галина Петреченко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 42 страниц)

Слова его вызвали всеобщий благожелательный шум но Бэрин взмахом руки тотчас же восстановил тишину.

– Даю слово… – Друид солнца по очереди давал слово представителям землепашцев и рыбаков, охотников и мореходов. Мнения их разделились. Одни поддерживали друидов, другие Рюрика. Рыбаки неожиданно предложили посла Эбона, того, которого более всех послов ценил Верцин, как, явно волнуясь, сказал их представитель.

Совет притих. Казалось, призадумался даже невозмутимый Бэрин.

Неожиданная тишина затянулась. Предстояло решить тяжёлую задачу. Бэрин искал выход из создавшегося положения: об Эбоне он совсем забыл. Это был серьёзный соперник Рюрику. Пожалуй, предложение рыбаков можно было бы даже принять, если бы не Рюрика

– Есть ли ещё предложения у каст либо отдельный лиц? – растерянно спросил Бэрин и внимательно оглядел присутствующих. Даже волохи, приглашённые на совет, могли высказать своё мнение. Однако лица их были бесстрастны; им было решительно всё равно, кто будет опекуном Олафа. Верховный жрец хотел было уже собирать голоса, но вдруг поднялся посол Эбон.

– Я благодарю за честь, какую оказали мне на совете, – мягко улыбаясь, сказал он, – но… вряд ли мне под силу справиться с этим серьёзным и ответственным делом.

Бэрин остановил его:

– Мы все хорошо тебя знаем, и слова твои могут лишь свидетельствовать о гордыне…

Умное, продолговатое лицо посла, с высоким лбом и прямым тонким носом, слегка зарделось.

– Ты должен понять меня правильно, Бэрин. Почтенный рыбак Аннель побывал со мной однажды в гостях у фризов и поэтому… – Эбон обернулся к Аннелю и, улыбнувшись, кивнул ему головой. – Поэтому, да!

Все засмеялись, а Аннель горделиво ответил:

– Да! Я понял, что ты хороший человек.

Все опять засмеялись, а Эбон, выждав тишину, добавил:

– Но Аннель не учёл, что я уже много лет служу послом и ещё очень нужен именно в этом своём качестве. – Он обернулся к Рюрику. – Так, мой князь?

– Так, – растерянно ответил Рюрик. – Эбон прав. Каждый хорош на своём месте. А я разве гожусь в опекуны Олафу? В военном же совете я и так никому не отказывал…

– Хватит! – гневно крикнул Бэрин и чуть не сказал вслух: "Вы что, слепые котята. Или и вас подкупили, что вы отказываетесь в пользу этого мерзкого Юнки?" Он тяжело дышал, покраснел от злости. Чувствовалось, что он старается сдержать себя, но это у него плохо получалось. Присутствующие затихли, не понимая, отчего верховный жрец пришёл в ярость.

И тут Рюрик, пользуясь тишиной, быстро и взволнованно проговорил:

– Я считаю, что опекуном Олафа может стать только… главный жрец племени" друид солнца Бэрин! Мы все почитаем и любим его; кроме того, мы все ведаем, что он дальновиден и прозорлив.

Верховный жрец онемел. Друиды ахнули. Юнка вскочил с места и закричал:

– Я так и знал!

Друид ветра схватил его за плечи и рывком усадил на место.

– Бэрин спас жизнь многим из нас, выступив в поход вместе с Диром против войска Истрия, – немного успокоившись, громко сказал Рюрик, но ему не дали договорить.

– Верно! – восторженно кричали воины.

– Бэрин! Бэ-рин! – неслось со всех сторон всё громче и громче. Рюрик, перешагивая через ноги сидящих, добрался до верховного жреца и крепко обнял его.

– Смотри не соврати Эфанду! – озорно шепнул он на ухо Бэрину, зная, что тот наверняка доволен своей новой обязанностью, и вдруг почувствовал, как лицо его вспыхнуло…

СЕРДЕЧНАЯ РАНА

Прошёл год, как умер Верцин. Год печали, тоски и щемящего душу горя. Эфанда стала старше на целый год, почти всегда была задумчива, грустна и молчалива. Но молодость берет своё, и красота её расцвела. Это видел даже тот, кто не хотел видеть в ней женщину.

"Эфанда – ребёнок, – так говорил себе Рюрик. – Она девочка!"

Эфанда же любила Рюрика давно. Она ещё ребёнком любовалась его воинским нарядом, восхищалась его смелостью и мужеством. Она заставляла отца повторять снова и снова рассказы о подвигах князя на поле брани, и глаза Эфанды то гневно разгорались, то темнели от страха за её героя. Знала она и о сомнениях Рюрика, о его борении с самим собой и жалела его. А жалость сродни любви у словенских женщин…

Унжа своим материнским чутьём угадала любовь дочери и… одобрила её выбор. Видела она, что и Рюрик тянется к Эфанде. "Так что же он не решается поговорить с ней, с матерью? У него две жены. Они уже стары. И у него нет сына. Третья, молодая, жена родит ему сына, и не одного, а много сыновей". Так думала старая Унжа, принёсшая своему Верцину пятерых сыновей, из которых один Олаф скрашивал её пустые отныне, после смерти Верцина, годы. И текли по тёмным сморщенным щекам Унжи крупные слезы, и она легко смахивала их своей узловатой широкой ладонью.

Олаф также заметил перемены в любимой сестре и не сразу, но всё-таки связал эти перемены с Рюриком, который вдруг начал передавать Эфанде поклоны, иногда и по нескольку раз в день.

Как-то на состязаниях, в которых принимали участие самые искусные конники племени, князь в очередной раз попросил Олафа передать привет прекрасной Эфанде. Подождав, когда рикс отъехал в сторону и заговорил с другими наездниками, Олаф наклонился к своему другу Стемиру, конь которого ни на шаг не отставал от коня юного вождя, и тихо, с обидой сказал:

– И долго он будет ей через меня кланяться?

– А ты возьми да и спроси его об этом! – посоветовал тот и рассмеялся. Олаф немного помедлил и, решившись, тронул коня.

– Прости, князь, – взволнованно заговорил Олаф, поравнявшись с Рюриком, и резко натянул повод. Рюрик оглянулся, остановил коня.

– Слушаю, Олаф, – грустно улыбнувшись, сказал он и с лёгкой завистью, с той доброй завистью, с какой зрелость взирает на юность, окинул взглядом молодого вождя. Но тут же лицо князя помрачнело. – Я слушаю, мой вождь! почти сурово повторил Рюрик.

Олаф вспыхнул. Выражение его лица менялось так же быстро, как настроение князя. Когда он увидел суровые складки на лбу рикса, то совсем растерялся и оробел, не зная, что ему сказать.

Рюрик понял, что напугал Олафа, и ему стало жаль его.

– Мой вождь хочет сказать мне что-то важное? – улыбаясь, спросил он, придерживая горячего коня, который никак не хотел стоять на месте.

– Д-да. – Олаф попытался нахмуриться, но у него ничего не получилось: улыбка Рюрика обезоружила его.

– Так что же? – всё ещё улыбаясь, спросил князь.

– Я всегда… с радостью передавал твои поклоны сестре. – Голос Олафа от волнения охрип. Он замялся. Рюрик всё молчал. Олаф испугался, что князь сейчас усмехнётся, скажет что-нибудь ободряющее и уйдёт, опять уйдёт в себя, от себя. Нет! Он не даст ему спрятаться! Глаза Эфанды ранили Олафа своей беззащитностью и тем ожиданием, что таилось в их глубине.– Сестра Эфанда сначала принимала твои слова с улыбкой, потом – с удивлением, а теперь – со страхом, – быстро и решительно, басовитым голосом выговорил взрослеющий вождь и проницательно уставился на князя.

Рюрик побледнел, но не нарушил молчания.

– Князь фризов Юббе ждёт окончания траура, чтобы прислать сватов к Эфанде. Его сын видел сестру, и она понравилась ему.

Конь Олафа, чувствуя волнение всадника, перебирал ногами, и юноша, довольный, что у него есть повод не смотреть в лицо Рюрику, похлопал коня по шее, успокаивая его.

Новость была для князя неожиданной. Он кивнул головой Олафу, натянул поводья и пустил коня вскачь по полю: "Неужели столь очевидна моя привязанность к Эфанде?.. Да и любовь ли это? – думал рикс. – С Руциной, даже с Хеттой всё было по-другому". Он вспомнил, как безраздельно более пяти лет властительницей его сердца была Руцина. У него кружилась голова, когда он сжимал в объятиях её тело. Это была страсть, почти рабство. И он был рад этому рабству…

Затем Хетта… Хетта привлекла его своей молчаливой податливостью, но её власть над ним не была долгой. После того памятного, теперь такого далёкого вечера, когда Хетта сумела задеть в его душе больные струны и подсказала лекарство, которым можно попытаться его, предводителя воинов рарогов, вылечить, он немного привязался ко второй жене. Откровенно говоря, Рюрик надеялся, что она сумеет не только вылечить его душу, но и окрылить её. Однако второго чуда так и не произошло. Кельтянка была всё так же искусна в любви, предугадывала любое его желание, но не было в ней той страсти, той чертовщинки, которые так привлекали в Руцине. И вскоре она совсем ему наскучила, и он всё реже заходил в её одрину. Ведь кроме жён в его доме были и наложницы…

Руцина, перешагнувшая уже рубеж сорокалетия, всё ещё была хороша собой, но Рюрика к себе так и не смогла вернуть. Он знал, что Руцина втайне от него встречается с миссионерами и ходит в деревню к иудеям. Рюрик, ведавший упорство и настойчивость своей старшей жены, понимал, что всякие разговоры с ней бесполезны, а потому Руцина постепенно отдалялась от него, становясь чужим человеком.

Нет, зачем врать самому себе? Он до сих пор с пылающей от обиды и ревности душой вспоминает Руцину в тот роковой вечер, когда она пыталась воскресить то дорогое, что совсем недавно ещё их связывало.

Да, в тот вечер он сам пришёл в её одрину, потому что в дружине слишком открыто стали говорить о любви Дагара к Руцине. Дагар!.. Дагар, конечно, опасный соперник. И если он приглянулся Руцине… Что ж, посмотрим, крепка ли была её любовь к нему, Рюрику…

Руцина стояла на коленях и не шелохнулась, когда он вошёл. Широко раскрытые глаза её были устремлены вверх, сложенные лодочкой ладони прижаты к груди, губы что-то шептали. Это была новая, незнакомая ему Руцина. Он понял, что она молится. Так молились иудеи. Он это видел. Выражение лица её было сосредоточенным. В ней была одержимость, но не та одержимость пламенной Руцины, какой любил и знал её князь, а одержимость человека, полностью отдающего себя чужой воле. "Похоже, что она верит, и вера её истинна и глубока", – подумал он тогда и со злой решимостью ушёл из одрины первой жены. Это его сейчас ранило не так глубоко, как пять лет назад. Что-то произошло в нём… Он уже не чувствовал в себе того сопротивления новой вере, которое испепеляло его душу. Он по-прежнему молился Святовиту, Перуну и Радогосту, Сварогу с Велесом и остальным богам в зависимости от времени года и тех забот, которые в избытке обременяли жителей всего Рарожского побережья и избыть которые эти боги должны были помочь.

Германцы последние десять лет редко появлялись на Рарожском побережье, и Рюрик чувствовал относительную свободу. Он чаще стал заходить к друидам, которые собирали детей племени, рассказывая им о силе своих богов, о мужестве предков и о том, что они, друиды, сделали для людей племени. Рюрик искал в легендах и сказаниях жрецов те мысли, которые он слышал в рассказах об Иисусе Христе, но находил в них очень мало похожего, разве что думы о добре и зле и расплате за содеянное. "Все мы – дети своих добрых поступков", – любили говорить друиды и испытующе поглядывали на учеников… Боги рарогов были понятны. Они – как и люди – могли ошибаться, быть злыми, коварными. Их щедрость зависела от щедрости просящего. Бог иудеев был добр к бедным и строг к богатым. Где же истина?.. Почему у каждого народа есть своя правда и своя мудрость, хотя жизнь всех народов состоит из одних и тех же забот и трудов? Собрать урожай, вырастить детей и принести жертвы богам… И он истово молится своим богам, приносит им в жертву жирных быков и коров, но вот уже который год его во время молитв преследует страдальчески искажённое, бледное лицо… Христа! И он чувствует, что этот бог-человек благословляет его, что его глаза следят за ним испытующе и соболезнуя. "Не совращай меня своей благодатью, Христос! Ты зришь, если только зришь, мою праведную борьбу с германцами и не мешаешь ей…" Ум Рюрика больше не корчился в поисках дальнейшего выхода. Он просто приказал не подчиняться воле чужого бога, и все! А вот душа постепенно стала приходить в уныние, и Рюрик не знал, как с этим бороться. Вот если б евреи в его поселении были его врагами, как было бы всё легко и просто! Но они живут и трудятся вместе со всеми! Они умелые купцы и мореходы. Через Волин-град они достают столько серебра, сколько нужно, чтобы содержать его дружину. В кузне сына Абрама не гаснет огонь там куётся оружие, которым воины князя готовы отразить врага! Они взяли к себе в ученики младшего сына вождя ещё десятилетним мальчишкой. Пацан постоянно звонит об их доброте и всезнании… Как же всё сложно в этой жизни! Нет, Рюрик больше не ходил к евреям. Если нужно, они сами придут к нему. Он до сих пор краснеет, когда вспоминает свой разговор с Абрамом… Нет, к бесам все мучения!

Он хочет только к Руцине! Что-то там говорят о Дагаре?! Но разве плохо охраняется вход в одрину его первой жены? Он сегодня же отрубит голову тому, кто должен быть у дверей Руцины и не стережёт её…

Стражник был на месте. Глаза слегка округлены. Удивлён или испугался? Князь вгляделся в лицо молодого воина и понял, что тот просто удивлён. Да, редко я здесь бываю. А кто здесь бывает чаще? А? Молчит князь и ни о чём не спрашивает молодого воина, но и тот ни о чём не говорит…

"Что ж, посмотрим, что скажет первая княгиня, раз князь рарогов должен быть стоек!.."

– О чём ты всё время просишь Христа? – тихо спросил её Рюрик.

– О многом, – спокойно ответила Руцина и поднялась с колен легко и непринуждённо, зная, что наблюдательный Рюрик отметит изящную грацию её движений, которую она ревностно вырабатывала в течение многих лет. Князь, как и надеялась Руцина, всё заметил и невольно улыбнулся.

– Нынче Рюриковна пришла с поучения жрецов и заявила, что она хочет быть жрецом ветра! – сказала Руцина, улыбаясь той счастливой улыбкой, какой улыбаются только матери, говоря о любимых детях. Она подошла к Рюрику и, легонько коснувшись его грудью, поцеловала в щёку.

Он чуть-чуть придержал её возле себя, на мгновение почувствовал приятную теплоту, пронзившую всё тело, но тотчас же отпустил и, насупясь, спросил:

– А ты не внесёшь в душу нашей единственной дочери смуту, если будешь её учить тому, что противоречит словам друидов?

– Я вовсе об этом с ней не говорю, – ответила Руцина, и взгляд её был открыт и честен. – Мы уже давно решили с Бэрином, – спокойно сказала Руцина, отступив от Рюрика на шаг и глядя в его суровое лицо, – что я до тех пор не буду рассказывать дочери о Христе, пока она сама того не захочет!

– Такова была моя воля! И Бэрин передал её тебе! – прервал Руцину Рюрик и почувствовал, как холодная волна отчуждения прокатилась между ними.

– Да, я знаю и беспрекословно подчиняюсь! – сдержанно, но твёрдо ответила Руцина. "Господи! – подумала она. – Дай мне силы и терпения. Если я не смогу сейчас простить и понять моего мужа, то никогда мы уже не будем близки друг другу, никогда наши разошедшиеся в жизни дороги уже не сольются в одну".

Рюрик подошёл к маленькому туалетному столику, увидел на нём христианский молитвенник в деревянном переплёте и протянул к нему руку.

– Не бери его! – тихо попросила Руцина. Она испугалась, что сейчас Рюрик посмеётся и над ней, и над молитвами, которые стали ей так дороги.

– Хорошо! – послушно согласился князь и улыбнулся. – Я не хотел обидеть тебя, Руцина. Просто я хотел посмотреть, не оставил ли здесь, на столе, своих памятных подарков кто-нибудь… из моих… меченосцев, например, Дагар. – Голос князя сорвался. Руцина недоумённо посмотрела на него, и тут до неё дошло, что Рюрик её ревнует!

– Господи! Какое счастье, ты ещё любишь меня! – почти на едином дыхании прошептала она и бросилась к нему на шею.

Рюрик закрыл глаза. Да, он ещё любил Руцину и сейчас высоко ценил и её страстный порыв, и горячие поцелуи, и жаркие объятия. Она всё та же зажигательная Руц, и не может она так же горячо обнимать Дагара.

– А Дагар?.. При чём здесь Дагар? – удивилась Руцина, но не испугалась. – А-а!.. Да, он смотрит на меня… гораздо дольше, чем все остальные и даже ты, но ведь я люблю тебя одного, – ласково улыбаясь, проговорила она и, тесно прижавшись к мужу, поцеловала его нежно и страстно, словно растворяясь в его крепких объятиях…

Проснулся Рюрик так поздно, что в окна уже светило полуденное солнце. Он пошарил рукой возле себя, Руцины рядом с ним не было. Увидев её на коленях, молящейся, князь понял, что их совместная ночь ничего не изменила. Да, он смирился со всем: со своим смятением, с вынужденным молчанием верховного жреца и вождя, но с упрямством этой женщины он смириться не может и не хочет. А Руцина, почувствовав на себе его взгляд, закончила молитву. Она разогнула спину, тяжело, как-то по-бабьи поднялась и, глядя помрачневшими глазами мимо князя, спросила:

– Ты знаешь, что все мы… маленькие песчинки в этом мире?

– Нет, не знаю, – хмуро ответил Рюрик, почуяв, куда она опять клонит. Зачем ты спрашиваешь об этом? – уже начав злиться, проговорил он и поднялся с постели. – Песчинки мы или люди, не знаю. Может быть, тебе песчинкой быть легче. Но зачем же ты, песчинка, начинаешь хулить моих богов, с которыми я мирно живу и радуюсь…

– Радуешься? – изумилась Руцина, смело прерван его злую речь, и гневно добавила: – Как же можно радоваться наяву, когда во сне ты… рыдаешь?

Рюрик замер:

– Рыдаю… О чём ты?

– Да! И сколько ты можешь держать в оковах свою мятежную душу! Ведь я чувствую, что ты уже… веришь!

– Нет! – дико и зло закричал Рюрик и отпрянул от Руцины. – Я никогда не отрекусь от Святовита и прежде всего потому, что он не заставляет меня подчиняться другому народу! Поймёшь ты когда-нибудь это или нет? – прохрипел он в лицо жене и отвернулся от неё.

– А почему ты решил, что Христос заставит тебя… – растерялась Руцина и опустила голову. Длинные рыжие пряди волос её загородили лицо, она резко откинула их, и Рюрик увидел её загоревшиеся рысьи глаза. Это была уже не прежняя пламенная Руц. И такая Руц вдруг ему стала неприятна. – Ты должен забыть на время о своей дружине! – горячо потребовала Руцина. – Ты должен думать о каждом воине! О каждом! Понимаешь?

– О чём ты говоришь? – не понял Рюрик. – Как это – о каждом? – сурово спросил он, представив себе почему-то только Дагара.

– Что вас разъединяет сейчас? Знаешь? – цепко спросила она и смело посмотрела в его глаза.

– Разъединяет?! – переспросил он и недоумённо пожал плечами.

– Да! – подтвердила Руц. – Разъединяет… – и пояснила: – Один дружинник поклоняется Перуну, другой – Сварогу, а домой придёт – то Стрибогу, то Святовиту, то Велесу. Так?

– Ну и что? – опять не понял Рюрик, но уже почувствовал опасно натянутую нить разговора и решил сразу же её подсечь.

– Именно это нас и объединяет. Да, мы молимся разным богам, но за наше общее благо! И боремся, чтобы быть свободными! Свободными и от германцев, и от… твоих христиан! – крикнул он, глядя в её потемневшие глаза.

– Но это же самообман, Рюрик! – прокричала Руцина. – Ты всё время закрываешь глаза на то, что уже есть и определяет нашу жизнь! – убеждённо проговорила она, не давая себя перебить. Она уже не пыталась ему понравиться и не сдерживала себя, забыв все христианские заповеди. Гнев обострил её черты, и Рюрик увидел, как постарела его старшая жена.

Рюрик посмотрел на её злое, такое чужое лицо и понял все.

– Руц, ты веришь, но вера твоя не изменила души твоей, и ещё много времени пройдёт, прежде чем ты станешь истинной христианкой. Так и я… – в голосе его прозвучала такая обречённость, что Руцина вздрогнула и поняла, что сейчас он произнёс приговор себе.

– Но… Рюрик, ты же обрекаешь себя на… беспрерывную борьбу! оторопело прошептала Руцина и посмотрела на князя так, как смотрит мать на своего любимого и опасно больного ребёнка. – Опомнись! – взмолилась она. Ведь будут страдать и твоя дружина, и всё племя!

– А если мы примем христианство, то… страдать не будем?! – Князь покачал головой и усмехнулся.

– Да! – азартно подтвердила Руцина с такой горячей поспешностью, что Рюрик невольно улыбнулся.

– Ты наивна, Руц! Всё было бы слишком просто. Но разве единый бог может владеть всеми тайнами нашей такой многозначной жизни?

Рюрик обречённо покачал головой, в хмуром молчании облачился в свои княжеские одежды, поднялся и направился к двери. Когда он вышел, она упала на постель и зарыдала так горько, как воют простые бабы над дорогим им покойником. Она поняла, что в этот раз он ушёл из её одрины надолго, может быть, навсегда.

Это было два года назад, и тогда же, на празднике весны, князь увидел красавицу Эфанду и был поражён в самое сердце её юностью и прелестью. Она танцевала, и движения её были легки и изящны. Все, затаив дыхание следили за молодой берёзкой, которую разлучили с её возлюбленным. Танец был ритуальным, но Эфанда сумела интуитивно точно соединить в своих движениях тоску молодой девушки и трепет нежной тоненькой берёзки. В свои тридцать лет Рюрик такого ещё ни разу не видел и заволновался. Волнение всколыхнуло в нём душу и напомнило о не старом ещё сердце. С этого всё и началось.

Он везде искал встречи с ней, а поскольку она редко выходила из дома, то передавал ей поклоны. И если боги посылали князю день, в течение которого он не видел её или не смог ей передать поклон, то такой день для Рюрика был чёрным. И понял повзрослевший рикс, что чёрных дней в последнее время что-то стало слишком много. И вот теперь этот мальчишка разбередил его рану.

– Не передавай ей больше от меня поклоны! – Голос князя сорвался на последнем слове. Он ударил коня плетью и поскакал к толпе друзей-военачальников. "Что ж, – думал князь, – наверно, я, грубый вояка, не стою такого чуда, как Эфанда. Пусть сын Юббе Аркон сорвёт этот прекрасный цветок…"

– Трус! – зло прошептал Олаф вслед князю и закусил губу…

– Ну и что? – с любопытством спросил Стемир, настигнув Олафа, как только князь отъехал.

– Ничего! Он испугался более молодого соперника.

– Да ну его! – После того как князь скрылся из глаз, нахальства у Стемира прибавилось. – Он, наверное, устал тешиться со своими жёнами и наложницами! Он уже старик, а Эфамда настоящая красавица! Я б на её месте выбрал себе знаешь кого? – разошёлся Стемир, но Олаф глянул на него такими глазами, что тот сразу же прикусил язык.

– Хватит болтать! Инга[66]66
  Инга (кельт.) – дочь.


[Закрыть] вождя должна быть женой князя! – крикнул молодой вождь и натянул поводья.

Стемир пожал плечами и отъехал к отцу: посол Эбон уже искал своего озорного сына.

Олаф пришпорил коня и не остановился до тех пор, пока не доскакал до ворот своего дома. Оставив слугам коня, он опрометью бросился в дом, желая только одного: не встретить по дороге ни сестры, ни матери.

Распахнув дверь своей гридни, Олаф остановился как вкопанный: Эфанда, давно ожидавшая брата, рассеянно перебирала на столе его вещи: поясной набор, серебряные фибулы, гребни и глиняные шашки. Увидев брата встревоженным, почти злым, таким, каким ни разу его ещё не видела, она вздрогнула и замерла, безошибочно почуяв, что его состояние каким-то образом связано с ней. "Что-то нехорошее произошло…" – подумала девушка, и сердце у неё упало.

– Что? – прошептала она и так посмотрела на брата, что у того язык не повернулся сказать ей правду. – Что-нибудь на скачках? – с ужасом спросила она, ощутив, как похолодели у неё руки.

– С князем ничего не случилось, – резко ответил Олаф, пряча свою растерянность за юношеской развязностью. – Ни Аскольд, ни Дир на него не нападали, – съязвил Олаф, но тут же понял, что поступил скверно, и, как бы извиняясь, добавил: – Хотя соперничали с ним.

Эфанда внимательно посмотрела на брата, который, согнувшись, чтобы не смотреть ей в глаза, размашисто прошёлся по гридне, и тихо заметила:

– Отец говорил, что только горе сгибает человека.

Отчего же согнул спину ты?

– Я?! – Олаф выпрямился и расправил широкие плечи. – Тебе показалось… Или это от скачек, – нашёлся он.

– Мне слуги сказывали, что нынче скачки весело прошли. Состязались старики и были удальцами, – уже бодрее проговорила Эфанда.

– Слуги, слуги, – неожиданно закричал Олаф. – Когда сама будешь выходить на волю, затворница? Посмотри на себя! Одни глаза остались!

Эфанда вспыхнула:

– Ты, верно, устал или с кем-нибудь поссорился, – грустно заметила она. – Но не упрекай меня больше тем, что я не показываюсь на людях. Так долго тянулся этот год печали, а теперь… – Олаф посмотрел ей в глаза и со страхом подумал: "Неужели всё поняла?" – А теперь, я думаю, и вовсе никому не надо показываться, – с трудом договорила Эф и, не поднимая глаз на брата, медленно вышла из его гридни.

* * *

– Рюрик, ты должен понять старую Унжу, – терпеливо и по-матерински нежно проговорила вдова вождя Верцина.

Они с Рюриком одни сидели в её гридне, и Унжа сделала так, чтобы в этот вечер им никто не мешал: Бэрин увёл детей на поучение к друидам и обещал их там подольше задержать, а слугам она приказала закрыть ворота и никого не пускать в дом. Унжа, укутанная в большой чёрный убрус, ёжилась от прохлады и тяжёлого разговора, затеянного ею самой по воле и зову материнского сердца.

– Ты же любишь Эфанду, – уверенно сказала Унжа, глядя на князя своими поблёкшими, когда-то ярко-синими глазами, и грустно спросила: – Но почему ты от неё отказываешься, не могу понять… – Она пожала плечами и с гордостью добавила: – Мой Верцин был старше меня на пятнадцать лет. Разве это мешало мне любить его и родить ему столько детей! Ну и что же, что у него были ещё три жены! Я пережила их только потому, что он больше других любил меня. А таким мужчинам, как мой Верцин и ты, можно иметь и десять жён! – с уверенностью заявила она и опять ласково посмотрела на князя.

– Я люблю Эфанду, это верно. Её нельзя не любить, – улыбнувшись, сказал Рюрик, а затем так тяжело вздохнул, что вдова беспокойно посмотрела на него, – но моя жизнь – жизнь князя – вечно на коне, постоянно в бою, всегда в тревоге из-за этих проклятых германцев… Да ещё две жены, которые соперничают между собой… Я боюсь сделать её несчастной! – горько сознался он, глядя в умные глаза Унжи.

– Не обманывай ни себя, ни меня. Ты хочешь и можешь быть счастливым с ней! – убеждённо проговорила вдова, опуская свои руки к нему на плечи. Если бы мы, женщины, думали так, как вы, мужчины, род людской давно бы перевёлся. – На глазах её показались слезы. – У меня погибали в боях один за другим сыновья. Я рыдала, убивалась, клялась, что никогда не рожу больше, ибо нет для матери сильнее горя, чем смерть её ребёнка. Но время шло, горе за хлопотами и заботами теряло свою остроту, а Верцин был рядом, и во мне вновь возникало желание иметь от него детей. А вот тебе ни одна из твоих жён не подарила сына – а ведь князю нужен наследник! А? Или тебе об этом должен сказать ещё и Камень Одина?

Рюрик склонил голову, поцеловал старую женщину в морщинистую щёку и не нашёл в себе сил возразить ей…