Текст книги "Рюрик"

Автор книги: Александр Красницкий

Соавторы: Галина Петреченко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 42 страниц)

СОПРОТИВЛЕНИЕ ДУШИ

Да, не смог Рюрик убедить Олафа остаться при нём, и лишился великий князь светлой радости – общения с дочерью. Только расцвёл, распустился при нём этот редкостный цветок, только начал набирать соки, и вот на тебе! Нет её! Увёз Олаф в Ладогу! И хоть редкими были вечера тихих бесед с дочерью, но сейчас и их не стало. Ингварь ещё маленький – на ножках не стоит, какие уж с ним беседы! Эфанда? Она слишком болезненно воспринимает его кашель, а сейчас больше времени проводит в детской клети, возле маленького сына. Видно, наконец-то получила она от жизни то, чего ей так не хватало. Рюрик не ревновал жену к сыну, тем более что любовь их друг к другу не остыла, а, наоборот, стала ещё прочнее. С Руциной великий князь по понятным причинам совсем не общался. Он давно смирился с её привязанностью к Дагару, но всё сложилось не так, как он думал.

Сама она не просится к меченосцу правой руки, и Дагар почему-то тоже не требует, чтобы Руцина жила с ним в одном доме, а выгнать первую жену из дома только потому, что она стала наложницей первого меченосца, нельзя. Это позор для её повелителя. Так и живёт Руцина у Рюрика в доме, исповедует нового бога Христа и никому не мешает своими новыми привычками. Оставался один Бэрин – его верный верховный жрец. Но и он был по горло занят – обучал параситов своему духовному ремеслу и отправлял их в помощь то одному, то другому варяжскому полководцу, а потому и для бесед с Рюриком времени имел мало.

Но вот сегодня то ли потому, что великий князь снова увидел свою первую жену усердно молящейся новому богу; то ли потому, что давненько не склонял голову перед семиветвистым подсвечником и не впитывал молчаливую мудрость его; то ли потому, что считал невозможным постичь семь ступеней познания Божественного откровения; то ли потому, что рано или поздно, но он должен же был заинтересоваться этим самым Христом, но именно сегодня Рюрик вдруг захотел увидеть верховного жреца и поговорить с ним по душам. Он кликнул своего любимого Руги, приказал ему отыскать Бэрина и привести к себе в гридню.

Руги тотчас же отправился выполнять поручение своего рикса, а Рюрик попытался вспомнить все, что знал сам об этом непонятном ему боге. "Во-первых, почему бог один, но пребывает всегда в трёх лицах?" нетерпеливо рассуждал князь. Рюрик всегда злился, когда чего-нибудь не понимал, а сейчас болезнь обострила этот недостаток, и он сознавал, что познание истины и добра будет даваться ему с большим трудом.

– Бог Сын, Бог Отец и Бог Дух Святой! – добросовестно и пока спокойно перечислял Рюрик все три ступени одновременного бытия одного существа, но, как только он начинал анализировать каждую из этих ступеней отдельно, а затем связывать их в логическую нить, – всё рушилось, нить обрывалась, и он начинал злиться.

– Ну ладно, – недовольный собой, пробормотал Рюрик, – здесь я чего-то не понимаю, но ведь Руцина не могла поверить в этого бога, не поняв тайны соединения всех этих трёх ступеней? Что же или кто за всем этим скрывается? – начиная раздражаться, пробормотал он, пожимая плечами, и снова повторил: – Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой?.. – Князь откинулся на спинку тяжёлого деревянного стула, на которую была наброшена меховая накидка, и посмотрел на деревянный закопчённый факелом потолок.

В это время скрипнула тяжёлая дверь гридни, и на её пороге появился старый Бэрин в будничной обрядовой одежде. Уставший, но довольный тем, что в нём нуждается сам великий князь, он оживлённо воскликнул, глядя на Рюрика:

– Явился на первый же твой зов, великий князь!

Рюрик обрадовался Бэрину и шутливо поприветствовал его.

– Да возгорится ярче огонь моего факела в честь достославного гостя моей гридни, верховного жреца племени рарогов! – улыбаясь, воскликнул князь. Он не встал со своего места, но широко развёл руки в стороны. – Садись вот сюда, Бэрин, к огню поближе, – уже без шутовства предложил князь, взял со стола кувшин с ягодной настойкой и протянул её, угощая, жрецу.

Бэрин не отказался. Медленно прошёл он к указанному месту, жадно выпил ягодную настойку и, вздохнув, сел на высокий стул, покрытый медвежьей шкурой.

– Зачем звал, великий князь? – тихо спросил друид солнца, глядя Рюрику в глаза и чуя, что в душе князя происходит что-то необычное… "Что с ним?.. Ведь не одной же хворью своей живёт великий князь! – размышлял верховный жрец, настороженно рассматривая Рюрика: его беспокойные руки, расслабленную, но беспокойную позу и чуть вскинутую голову. – Так князь сидит, когда чего-то не понимает и злится, – понял Бэрин, – но чего?.. Будет ли князь со мной откровенен или все задачи придётся разрешать мне самому?" – с любопытством подумал жрец и снова посмотрел князю в глаза.

Рюрик понял, что стыдно прятать от жреца беспокойство, которое его давно гложет, и, не оттягивая своего признания, тихо проговорил:

– Я сегодня опять видел, как самозабвенно и искренне молилась Руцина своему новому богу.

Бэрин встрепенулся: "Ах, вот ты с чем!" – но не прервал князя, а дал ему высказаться. Он кивнул Рюрику, и тот грустно продолжил:

– В который раз я вижу в ней эту отрешённость от себя и от всего земного во время молитвы! А ведь я знаю Руцину двадцать лет! И она всегда была сама жизнь, страсть, пламень сердца, – растерянно говорил князь, с болью глядя на жреца. – А сейчас в ней помимо любви к Дагару ещё и любовь к Христу! – удивлённо воскликнул Рюрик и горько сознался: – Я не понимаю этого!

Бэрин вздохнул. Он понял все, но… как сказать это всё ему, безнадёжно хворому князю? Жрец посмотрел на Рюрика исподлобья и мрачно проговорил:

– Ты… сам не веришь уже так сильно в Святовита, как прежде, потому и не понимаешь веры Руцины в Христа.

Рюрик вскочил. Сбросил меховое покрывало с ног и хрипло закричал:

– Ты… сошёл с ума! Да как тебе пришла в голову такая ядовитая дума! Это Святовит мне дал Эфанду, сына! Мои победы над германцами и норманнами все до единой благословил Святовит! – Он резко взмахивал рукой, как бы отмеряя тот или иной дар Святовита.

Бэрин молчал. Он упорно смотрел в глаза князя и ждал, когда тот скажет все. И… Рюрик понял, какого откровения ждёт от него жрец. Он покраснел, отошёл от Бэрина и, глядя на пламя в печи, угрюмо проговорил:

– Ну и что же, что я теперь так хвор? Святовит, видимо, за что-то отвернулся от меня… Не внемлет просьбам моим, – мрачно пробормотал он, не поворачиваясь к жрецу.

Бэрину стало жаль Рюрика. Он с глубокой нежностью и болью смотрел на его спину. Сколько времени проводил он в молитвах, прося у Святовита здоровья для этого ратного князя! Но не помогло ни волхвованье, ни заговоры, не помогли все тайные знания, накопленные целыми поколениями друидов солнца. И он – главный жрец племени рарогов-русичей – сам усомнился во всесилии своего небесного покровителя. Он усомнился в Святовите! Но это он может поведать только себе и то – молча. А как быть с князем, выращенным на вере в Святовита? И как можно самому жрецу сознаться при князе в крахе своей веры?! Какой же он тогда друид солнца?! Бэрин смотрел на сгорбленную спину князя и с ужасом думал, что на сей раз не найдёт в себе сил для поддержания духа Рюрика, да и не только Рюрика: кто бы помог поддержать в нём самом этот дух! Ушли куда-то те слова, которые раньше пробуждали в людях его племени силу, ратный дух. Исчезло куда-то то умение, которое приводило в трепет всю его душу, когда он творил молитву для воинов. Вот теперь сын конунга Белы так нуждается хоть в каком-нибудь его мудром слове, а слов нет… нет!

Бэрин вдруг со страхом подумал, что назвал Рюрика именем отца, взрастившего князя, а ведь он знал, что истинный отец Рюрика – Гостомысл.

"Так вот в чём дело, – догадался жрец, и слегка обрадовался: он понял причину ослабления их духа. – Так вот почему они так слабы здесь, в земле ильменских словен! Они здесь чужаки… Да, нельзя было покидать горящую под ногами землю, – хмуро думал Бэрин, надо было превратиться в пепел вместе со своими жилищами либо всем погибнуть от руки германцев, но на своей земле!"

Жрец низко склонил голову и вспомнил, что именно он сам посоветовал Рюрику объединить родственные племена, и долгожданное слияние вроде бы уже началось (ведь никто сейчас уже не молвит против них, варягов, ничего дурного), но где же взять то, что так нужно всем, – сильный дух рарогов-русичей? Ведь и хворь Рюрика появилась тогда, когда пропала сила его духа! "Сила духа, сила духа, сила духа, – бормотал про себя жрец, терзаясь думой: что же сделать, чтоб у его князя появилась эта волшебная, чудодейственная сила? – А может, действительно надо поверить в нового бога? Ведь пишут же историки об Акиле правду!"

Молчание затянулось, и вдруг жрец, почти не веря своим ушам, услышал от Рюрика просьбу, высказанную им робко, как-то виновато:

– Поведай мне что-нибудь… об этом… Христе! – Бэрин увидел, что князь слегка выпрямил спину, но поза его оставалась всё ещё настороженной. Жрец и не огорчился, и не обрадовался. Он знал, что Рюрик сам много знает о Христе, о иудейском любомудрии, но когда-то был отчаянно непримирим как с тем, так и с другим. Так что же его заинтересовало в них сейчас?..

– А… чего ты, Рюрик, не понимаешь в Христе и его учении? – тихо и смиренно спросил жрец.

Рюрик отошёл от печки и медленно повернулся к друиду солнца. Сколько тепла и сочувствия услышал он в этом вопросе!

– Его единовременное сосуществование: Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой! – тихо ответил Рюрик, с благодарностью глядя на жреца.

– Да, это – самое тяжёлое, что требует от своих верующих христианство! Понять это, наверное, никому не дано, – хмуро, но искренне сказал Бэрин. Рюрик недоумённо пожал плечами, и верховный жрец, как бы отвечая на его движение, пояснил: – Христианские миссионеры предлагают своим ученикам это обстоятельство принять на веру – и все! Понимаешь ты или не понимаешь, но надо поверить сразу в то, что Бог – и Отец, и Сын, и Дух Святой! – спокойно и почти с проникновением в веру этого сверхъестественного чуда проговорил жрец, испытующе глядя в глаза Рюрику.

Князь ещё раз пожал плечами, покачал в сомнении головой и, не пряча своего смятения, откровенно сознался:

– Но… когда я чего-то не понимаю, я не принимаю и… не верю.

Он не чеканил слова, а говорил растерянно и тихо. Нерешительность – вот та тайная его немочь, та петля, которая душила в Рюрике и силу духа, и силу разума, и силу любви, без чего немыслима дальнейшая жизнь. Нерешительность мешала оставить привычных богов, которые столько лет помогали ему побеждать врага, а сейчас почему-то не внемлют князю рарогов-русичей. Нерешительность не позволяла ему понять древний завет друидов: "Не держи возле себя тех богов, которые однажды помогли тебе! Дай им свободу и сам иди дальше!.. Дальше? Что значит "идти дальше"? Может, вообще попробовать жить без силы богов?.. Бэрин как-то это уже отведал… Говорит, погряз в убожестве и нищете… Значит, надо идти дальше… к вере в Христа? Вся Европа и Византия уже не первое столетие исповедуют эту веру… Веру в Бога любви к людям… Рюрик даже мысленно и то произнёс эти слова особо многозначительно, по частям, но затем сомнительно покачал головой. – Какая уж тут любовь к людям, когда мы лето не можем прожить без войны с соседними племенами! – Рюрик горько усмехнулся, но через мгновение сознался самому себе, что христианские государства всё-таки не воюют друг с другом… Неужели так сильна эта мудрость любви к людям, что ею могут всерьёз руководствоваться христианские государства? Рюрик смотрел на своего верховного жреца и не решался заговорить с ним о самом главном.

Бэрин любил князя всей душой и, казалось, знал его хорошо, но даже он не предполагал, сколь разрушительной окажется для духа и для тела князя его внутренняя борьба с самим собой. Уже давно, но так медленно рушится у князя вера в Святовита, а к Христу не пускают невозможность понять слабым человеческим разумом новые откровения и сопротивление души, не желающей, не могущей допустить мысль об отречении-предательстве с детства усвоенных канонов. "Разве в такой момент может выздороветь тело?" – со страшной, безысходной тоской и болью в сердце подумал Бэрин и едва сдержался от слез, глядя на опустошённого и поникшего Рюрика.

– Третий день у Гостомысла живут христианские миссионеры, – грустно заметил жрец, подавив в себе прилив жалости к князю, и сердечно предложил: Может, позвать?.. Они давно рвутся к тебе.

Рюрик внимательно посмотрел на жреца, тяжело вздохнул, затем отрицательно покачал головой и хмуро сказал:

– Ты… позволяешь испытать мне душу в христианстве – это хорошо. Но… я не представляю себе, как я поведаю об этом своей дружине! – горько воскликнул Рюрик. – А твой белогривый конь?! – возмутился он. – Да разве я могу… после стольких его предсказаний о моих победах отречься от него?! Да ещё и повести в этой измене за собой дружину?! – Он положил руку на сердце и посмотрел жрецу в глаза: – Бэрин! Величайший и мудрейший из жрецов! Да разве Святовит простит мне это?! – Рюрик не столько спрашивал, сколько убеждал самого себя в необходимости верить только в Святовита и его празднества, так любимые и его народом, и ильменскими словенами тоже.

Бэрин понял князя, но сам, к огромному своему сожалению, не ведал, как дальше жить, какие творить молитвы, чтобы спасти великого князя от душевной и телесной хвори. Да и поможет ли ему хоть что-нибудь? Вдвоём с Ведуном они, казалось, перепробовали все, что знали, но… ничего не помогло. Оставалась одна надежда – на христианских миссионеров. Бедой грозила эта надежда им, язычникам, но Бэрин с Ведуном втайне от Рюрика решили всё же испытать и её. А для этого нужно было, чтобы сам Рюрик поверил в Христа. И Бэрин дал согласие миссионерам, что ей не только не будет противником им в этом деле, но, наоборот, поможет Рюрику сблизиться с миссионерами. А что же теперь?..

– А… не пора ли оставить тех богов, которые однажды помогли нам? тихо спросил Бэрин и глянул Рюрику прямо в глаза.

– Нам с тобой, может быть, и пора, – ответил Рюрик, не отводя взора от пытливых глаз жреца. Он упрямо сохранял ограждающий его от дурного влияния жест – вытянув руки вперёд, предупредительно поднял ладони, как бы отталкиваясь от чего-то неведомого, – но дружинники мои ещё крепко верят в Перуна, Радогоста, Сварога и Святовита, а я без дружины – ничто.

Бэрин вздохнул, хотел что-то сказать князю, но тот опередил жреца:

– Скажи, Бэрин, чего нам не хватает в нашей вере? Без чего мы здесь вдруг все ослабли духом? – спросил князь так, словно астрагалом вцепился в сердце жреца.

Но Бэрин не дрогнул.

– Без любви к людям, – словно отвечая на все тайные вопросы князя, горячо и уверенно проговорил жрец.

Рюрик вздрогнул.

– Даже деревья пускают хилую листву, цветы не цветут на земле, солнце перестаёт светить со всем пылом и жаром, когда люди только и думают о войне друг с другом и не любят так друг друга, как надо любить, – убеждённо пояснил жрец и не боялся смотреть князю в лицо.

– Но… я и мои гридени… мы никогда не отказывались от любви, растерянно возразил Рюрик и почувствовал, что не всё понял из речи жреца.

– От вашей любви слишком мало тепла и света той земле, на которой вы дозором поставлены, Пойми, Рюрик, сила духа и сила разума людям даны богами для того, чтобы они этими двумя силами охраняли третью силу – силу любви!

– Да, я понимаю, поэтому мы и чтим нашего Радогоста, а словене Леля… – хмуро сопротивлялся Рюрик, но чувство, что слова его скользят по поверхности истины, а никак не найдут основной ствол её, не покидало его.

– Возлюби и врага своего, как самого себя, – горько пояснил жрец, зная, какую бурю чувств у Рюрика вызовет это откровение Христа.

– Полюбить и Аскольда? За разбой?! За неминуемую погибель дружины?! закричал Рюрик, задыхаясь от прилива надрывного кашля. – Ты слишком много от меня хочешь, Бэрин… – прохрипел он и беспомощно закрыл лицо руками.

– Что же… мне передать миссионерам? – после того, как князь немного успокоился, спросил верховный жрец, виновато глядя на страдающего душой и телом Рюрика.

Рюрик встрепенулся, вдумался в смысл вопроса, понял все, что стоит за ним, широко раскрытыми глазами оглядел сгорбившегося от его, княжеского, горя верховного жреца и удивлённо прошептал:

– Ты… непостижим, Бэрин!

– Я пошёл на всё ради твоего спасения, – тихо, горячо проговорил жрец, глядя в удивлённые глаза Рюрика, и убеждённо добавил: – Я думаю, ежели ты стал задумываться о Христе, то не надо таиться ни от себя, ни от меня, а надо пересилить своё непонимание и сразу поверить в его сущность и принять его заповеди!

Рюрик болезненно замотал головой, зажмурив глаза.

– Но я же сказал тебе, – горько прервал он жреца. – Это выше моих сил! Если я не понимаю, то я и не принимаю! Я не могу! Понимаешь ли ты это, Бэрин?! Что толку в том, что я начну вбивать веру себе в голову, пусть даже во имя собственного спасения, а душа будет роптать и не подпускать к сердцу эту веру! – горячо возразил он и страдальчески взглянул на жреца. "Ну, что я могу поделать с моей головой?" – говорил его взгляд, и Бэрин почувствовал, что он бессилен: что-то такое происходит с их князем, что не подвластно ни ему самому, ни верховному жрецу, ни старому, мудрому Ведуну. "Что же это? Что?" – спрашивал себя жрец и не находил ответа.

– Отдохни, князь, – тихо, с горестным вздохом посоветовал он Рюрику и медленно встал. – Я, верховный жрец племени, должен прежде всего исцелять твою душу, – величественно проговорил Бэрин, подойдя к князю и положив обе руки ему на плечи. – А ты, вместо податливости души, преподносишь мне одно её глухое и яростное сопротивление. – Он изрёк это тем своим неподражаемым голосом, которым обычно говорил молитвы перед множеством народа. Рюрик удивлённо смотрел на торжественно говорившего Бэрина и вдруг понял, что для жреца эта речь – как для тонувшего соломинка. Он потрясённо вглядывался в знакомые и такие дорогие черты лица своего друида солнца: в его серые глаза, жадно внушающие князю необходимость веры, истинной веры в Христа; в его постаревшие, но властно двигающиеся губы, одрябший, но волевой его подбородок. Рюрик осторожно положил свои руки поверх рук жреца и чуть-чуть сдавил их.

– Я глубоко тронут, Бэрин, – со слезами на глазах, печально проговорил он и медленно снял руки жреца со своих плеч. – Но я… всё равно… не могу помочь тебе… в моём исцелении, – хрипло, с надрывом сознался князь и жёстко добавил: – Не надо нам больше мучить друг друга. Прости за ненужный зов. Уходи!

Бэрин кивнул ему согласно головой: он не обиделся на горькое откровение князя, низко склонил перед ним голову и тихо на прощание сказал:

– Смири свою душу, князь.

Рюрик бессильно опустил руки и обозлённо вдруг ответил, глядя на седовласую голову жреца:

– Если бы это было в моих силах! Не терзай меня, Бэрин: уходи! – И он отвернулся от жреца.

"Не тяни никого насильно вперёд… У каждого своя дорога…" – вспомнил Бэрин давний завет своего отца и тяжёлой походкой медленно пошёл из гридни князя.

* * *

В следующие два дня ни князь, ни верховный жрец никому не показывались на глаза. Каждый из них думал о своём горе, и каждый из них мечтал справиться со своей бедой в одиночку. Рюрик не подпускал к себе даже Эфанду с сыном. Только Руги, хромоногий Руги со слезами на глазах заходил к князю, уныло смотрел на его согнутую спину, ставил на большой стол еду в горшочках и молча уходил, огорчённо покачивая лысой головой. На третий день Рюрик встал со стула, на котором просидел две ночи с широко раскрытыми глазами, уставившись в жерло остывшей маленькой печки. Медленно обмылся водой, заботливо принесённой Руги, и решительно направился к священному котелку, что неизменно стоял в южном углу гридни на своей серебряной треноге. Князь осторожно снял с него льняной убрус, с новым чувством трепетной любви оглядел маленький, покоящийся в свеем уютном древнем гнёздышке котелок, нежно погладил его, затем выпрямился и застыл в торжественно-традиционной позе, обратившись с молитвой к Святовиту…

Бэрин в тревоге метался по своей клети. Всю вину за застаревшую хворь князя он полностью взял на себя и не мог простить себе, что уверовал в то, будто волхвы не станут принимать все доступные им меры, чтобы извести его князя. "Опередили жреца! Верховного жреца рарогов! Эх ты, жрец! Да тебе имя – чёрный ворон! Предрекать гибель – это ты можешь! А вот помочь избавиться князю от хвори – на это у тебя не хватило ни сил, ни умения! Да какой же ты после этого целитель Душ своего народа?!" – снова и снова беспощадно ругал себя Бэрин и вдруг решился на самое отчаянное…

– Немедленно в лес, – забормотал он, – взять факел – и в лес! Самосожжение такой рухляди, как я, никого не удивит, – всё громче и громче рассуждал сам с собой жрец, торопливо собирая свои вещи в узелок. – Ничто не должно напоминать здесь обо мне: ни этот ритуальный ковёр, – бормотал он, сдирая со стены льняной ковёр с изображением солнца в центре, – ни эти молитвы, – хватал он со стола берестяные свитки…

В это время распахнулась дверь его клети, и на пороге появился озабоченный Гостомысл с двумя христианскими миссионерами. Изумление и растерянность были на лицах вошедших. Первым пришёл в себя Гостомысл.

– Куда это ты собрался? – спросил он, властно проходя вперёд и строго глядя на осунувшееся лицо верховного жреца, прямо в его воспалённые глаза.

– В лес, – зло ответил Бэрин, справившись с минутным замешательством, вызванным появлением непрошеных гостей. – Вот ты-то и поможешь мне превратиться в пепел и отправиться на небеса в моё сгоревшее жилище, – со злой решимостью, напористо проговорил Бэрин, ожесточённо завязывая узел. – А ты, – обращаясь к первому миссионеру, озадаченно наблюдавшему за его действиями, сказал Бэрин, – будешь следить за тем, чтобы всё моё духовное наследие сгорело вместе со мной!

– Мы не требуем от тебя такой жертвы, – тихо сказал христианин, не принимая из рук Бэрина его узла. – Давайте сядем и обсудим всё спокойно, миролюбиво и доброжелательно проговорил он, наблюдая за жрецом, который на его слова возбуждённо и недоверчиво рассмеялся.

– О-о! – хитро протянул Бэрин, искоса глядя на миссионера. – Так ласково говорить и я умею! Только что в этом толку! – зло воскликнул он и так же зло добавил: – Ежели есть головы, слушающие не столько голос, сколько суть, содержащуюся в словах! Я привёл ему и свои и ваши доводы, – прохрипел он, бросив узел со скарбом в угол клети, – но он оперся в одно: ему нужно по-ня-ти-е! – тяжело и горько произнёс Бэрин это слово, как неизмеримое, невыносимое бремя, и вдруг заплакал.

Все опустили глаза – перед ними стоял просто старый, растерявшийся, разуверившийся в чём-то очень важном для него человек, а не могущественный друид солнца.

– Понятие… чего? – вкрадчиво спросил первый миссионер, понимая горе жреца варягов, но не желая щадить его: слишком многое стояло за толкованием этого слова.

Бэрин посмотрел на него как на безумного, смахнул с лица слезы ладонью и горько вздохнул. Он понял, что и миссионеры и Гостомысл считают, что у него не всё в порядке с головой. Он перевёл дух и тихо проговорил, глядя на присутствующих мокрыми от слез глазами:

– Князь не понимает, почему наш Бог единовременно и Бог Отец, и Бог Сын, и Бог Дух Святой.

Миссионеры переглянулись меж собой, и первый из них, немного помолчав, искренне ответил:

– Мы в это поверили, не вдаваясь в понятие, и счастливы, как видишь.

– Я говорил ему об этом, – хмуро отмахнулся Бэрин, – но он не может верить в бога, сущность бытия которого не понимает! – Жрец снова страдальческим взглядом оглядел всех и с болью воскликнул: – Душа его ропщет, разум не понимает, и он бессилен что-либо сделать! Он такой, что должен вначале всё понять, лишь потом – поверить! – горячо прошептал обессиленный взрывом своего горя Бэрин и в отчаянье закачал головой.

Наступила минута молчания.

Гостомысл тяжело дышал, соображая, чем ещё можно помочь Рюрику, и нерешительно проговорил;

– Можа… гривны преподнести князю… Бэрин во все глаза уставился на посадника и с ужасом прошептал;

– И это его… отец!

Миссионеры с любопытством посмотрели на Гостомысла, но ни о чём не спросили: они давно всё ведали, но ни разу не были свидетелями столь откровенного разговора. Задумчиво смотрели они на убитого горем верховного жреца и думали, что же ещё можно сделать, чтобы убедить Рюрика в необходимости принятия их веры. Ведь он теперь великий князь! И от него зависит очень многое!

– Все великие князья и короли Европы уже столетия исповедают нашу веру, – внушительно заговорил первый миссионер, глядя на Бэрина, – и я не помню, чтобы кто-то из них ставил перед собой такую задачу, как твой князь. Бог есть Бог! – воскликнул миссионер и убеждённо добавил: – Он вездесущ и всеявен! Как можно сомневаться в этом! Бог есть во мне, в тебе, Бэрин, и в тебе, Гостомысл! И в Исидоре! – величественно сказал христианин и указал на второго миссионера, молодого красивого черноглазого еврея.

– Не надо меня убеждать в этом! – горько попросил Бэрин, умоляюще глядя на первого миссионера, – Ты думаешь, мне легко после его отказа? А каково услышать мне от своего князя: "Уходи!"? Да ты ведаешь ли, что это значит? вскрикнул он. – Да после этого мне только в лес надо уходить! – в отчаянье прокричал верховный жрец и закрыл лицо руками.

Гостомысл вспыхнул, резко шагнул вперёд и бросился к жрецу.

– Опомнись, Бэрин! Что ты глаголешь! – растерянно сказал он и уверенно добавил: – Я знаю своего сына не первый год, уверен, что он никогда и ни за что не посмел бы выгнать тебя из своего дома! – Новгородский посадник гладил друида солнца по голове, стараясь отнять руки жреца от его лика, и ласково говорил: – Я всегда был спокоен за Рюрика только потому, что знал, – рядом с ним такая добрая душа, как ты! Он просто не захотел продолжать с тобой рядиться из-за Христа и не совсем же тебя изгнал! – уговаривал Гостомысл удручённого жреца, и тот потихоньку стал выпрямлять спину: да, и верховный жрец нуждается в сочувствии и теплоте, и ничего тут не поделаешь.

Гостомысл понимал это и не скупился для дорогого друга своего сына на обильные ласковые речи, одновременно дав понять христианским миссионерам, что более им пока здесь делать нечего…