Текст книги "Рюрик"

Автор книги: Александр Красницкий

Соавторы: Галина Петреченко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 42 страниц)

ЭХО

Хоть затыкай уши и завязывай очи: куда ни ткнись, всюду только и глаголят об Аскольдовом походе к грекам. И даров-то – во! – сколь навезли, и каждый дружинник теперь тако богат, яко византийский купец, а Аскольд с Диром – ох, батюшки, яко цари. И теперь Киев не самый славный город! И глаголят, и глаголят с утра до ночи, изо дня в день, да не одно и то же, а каждый раз что-нибудь свеженькое добавляют и удивляются без конца и края.

Не устоял Новгород: забурлил, раззадорился. "Неужто правду сказывают?" – вопрошали спокойные. "Неужто много навезли?" – вопрошали завистливые. "Неужто мы не сможем так же?.." – вопрошали сильные телом…

Затуманились и новгородские бояре. "Оголится Рюрикова дружина не сегодня, так завтра. Сбегут от больного синеголовые", – сетовали они и думу думали с Гостомыслом в его просторном новгородском доме.

Седой, длиннобородый, узколицый Полюда после долгого молчания глухо спросил:

– Неужто прыткий Аскольд не доганулся с греками ряд о торговле заключить?

– Не доганулся, – хмуро ответил Гостомысл, глянув из-под лохматых бровей на посла. – Или… вести до нас не те долетели…

– Жадность обуяла, – пояснил Власко. – Да и не с кем было торговаться: ни Михаила, ни Варды в городе не было, – тихо сказал он, наблюдая за поведением именитых словен.

– С Фотием мог бы, – пробубнил Домослав, искоса глянув на Власку, но обходя почему-то взглядом посадника.

– Ладно, не о том речь ведём, – отмахнулся Гостомысл от послов. Рюрикова дружина тает, – хмуро объявил он и с досадой выкрикнул: – Вчера ночью ещё одна ладья исчезла. Что делать будем? – растерянно спросил он бояр. – Ежели дружина Рюрика вся разбежится, то Аскольд захватит Новгород и… – Он не закончил свою мысль, а только посмотрел на знатного полочанина.

– …Тако же разорит и его, яко Царьград, – добавил Золотоноша, поняв и приняв суровую правду посадника.

– Да! – подтвердил зло Гостомысл, пряча свой колючий взгляд от настороженного взора Власка. – Да… – в раздумье протянул он ещё раз и больше не стал ораторствовать.

Бояре зашумели, зашевелились, но высказывать свои горячие думы пока не решались. Они смотрели на первого знатного посла посадника и, видя его затаённое молчание, поняли, что вопрос о хвором князе варягов не такой-то лёгкий и решить его одной шумной бранью здесь, на совете, видимо, непросто. Они ёрзали на своих местах и ждали, когда же самый умный из них заговорит. Но самый умный из них упорно молчал.

Полюда бросил долгий пытливый взгляд на посадника, затем на Власку.

– Что скажешь, Лешко? – Гостомысл вдруг улыбнулся старейшине кривичей. – Довольны ли кривичи своею дружиною? – Он уже справился с нахлынувшей было яростью и решительно, властно повёл совет старейшин по нужному руслу.

– Довольны! – ответил Лешко, набычившись, ожидая, видимо, смеха, но всем было не до того. Бояре смотрели на кривича и вроде ничего особенного от него не ожидали. Тогда Лешко набрал полную грудь воздуха и решительно предложил; – Объяви-ка, Гостомысл. Рюрика великим князем Северного объединения словен!

И старейшина кривичей неожиданно дёрнул плечами, будто защищаясь от последовавшей за его словами бури негодования.

Все ахнули и резко обернулись в сторону Лешка.

– Ты что! Во своём уме? – закричали враз бояре. – Чего придумал! возмущались они, но не так зло и горячо, как обычно, а больше по привычке. Они крутили головами и выжидаючи поглядывали на посадника.

Гостомысл ошеломлённо молчал. Тогда Лешко встал со своей беседы и шумно вздохнул, раздув широкие ноздри:

– Не присиливайте! – грозно сказал он, подняв обе руки вверх, и прикрикнул: – Меня примучивали столь лет назад, а теперь спрошаете, во своём ли я уме? Во своём, во своём, – громко ответил он на свой вопрос и снова поднял обе руки вверх. – Слушайте, бояре, что я молвити буду! – перебил он последние всплески крика советников.

Бояре послушно закрыли рты, покрутили бородами и, насупившись, уставились на знатного кривича.

– Вопреки зазнайству Аскольда надо возвеличить Рюрика и тем сохранить его силу, – убеждённо заявил Лешко и пояснил боярам свою думу: – Не то остальные князья почуют себя обездоленными и ринутся на грабежи. Начнётся лихое соперничество, – продолжал он и горько завершил: – И тогда от нашей земли ничего не останется. Вот и вся недолга. – Лешко нахмурился, шумно выдохнул, глянул в тревожное и в то же время, как ему показалось, довольное лицо Гостомысла, перевёл взгляд на растерявшихся бояр и уселся на своё место.

Гостомысл не отрывал любовного взора от Лешка согласно кивал на каждый его скупой довод и хотел, чтоб кривич высказался побольше и поубедительнее. Но Лешко сказал как мог и сколько мог, и это стоило ему большого труда.

– Да… – в раздумье протянули бояре, вняв речи знатного кривича, и приуныли.

Спокойно колыхалось пламя свечей, освещая гридню главы союза словен. Спокойно смотрел на главу союзных словен Полюда.

– Да будет Рюрик великим князем объединённых словенских земель? – тихо спросил бояр Гостомысл, боясь, что в них вновь разгорится гневом тщеславный огонь мятежных душ.

"Ох, как надо уберечь проснувшийся рассудок этих кичливых корыстолюбцев, не то, гляди, снова бороды до потолка вскинут", – тревожно думал он, поглядывая на притихших бояр.

Бояре действительно притаились почему-то, прижались друг к другу и нерешительно, но трижды проворчали:

– Да будет так…

* * *

А через десять дней тёплым вечером на громадной поляне возле стен нового Новгорода собрались все его жители и поредевшая дружина Рюрика.

Большинство новгородцев с любопытством и доброжелательно ожидали начала действа. Они громко переговаривались, смеялись, толкались, пробираясь поближе к центру поляны. А где-то по краям толпы кучками стояли затаённо несмирившиеся словене и крутили в головах всё ту же хлёсткую думу: "Неужто сами себе не можем главу найти? Всё по чужим умам и секирам страдаем?" Они вспоминали жестокую расправу варяга над Вадимом Храбрым и хмуро, исподлобья взирали на Рюрика.

Князь был при всех боевых доспехах. В мелкой финской кольчуге, серебряном шлеме, при секире и мече величественно восседал он на своём сером коне. Суровое лицо и неподвижность осанки делали его похожим на римскую скульптуру. Но посвящение в великие князья, как видно, не волновало и не радовало Рюрика. "Надо! Это кому-то надо!" – грустно думал он, но где-то в глубине души тлело удовлетворённое тщеславие. Разум же его упорно кричал другое: "И это моё новое Звание не спасёт от распада дружину! Всё равно звериные законы грабежа и разбоя сильнее любого добра, содеянного человеком. Моим лихим дружинникам тоже нужны лихие набеги и чужое богатство, а я хвор и слаб, как никогда", – терзал себя князь, но не мог найти в Себе силы отречься от нового наследственного звания.

Он оглядел поляну и как наяву увидел знакомый ритуал. Вот сейчас выйдет в центр поляны Гостомысл, вынесет на льняном полотенце венок из можжевеловых веток и произнесёт речь перед людом, а потом попросит его сойти с коня и наденет этот венок ему на голову. Так и есть. Гостомысл, разодетый в парадные меховые одежды, торжественно ступал по поляне, встал точно в её центре и, держа на длинном белом льняном полотенце можжевеловый венок, начал речь перед народом:

– Мы, объединённые северные племена: Меря, Весь, Кривичи, Дреговичи, Ильменские словене, Финны и Русь-варязи решили объявить варяжского князя Рюрика своим великим князем, а город Новгород, в котором сидит он, наречь стольным городом, – величественно, медленно изрёк новгородский посадник и, чуть-чуть переведя дух, уверенно продолжил: – Многие лета знаем мы его! Много добрых дел сотворил Рюрик для нас, – громким, но старческим уже голосом произнёс Гостомысл и оглядел народ. Гула неодобрительного нигде не было слышно. – С его приходом не беспокоят нас норманны, не лютуют булгары, мадьяры и другие соседи, – продолжал Гостомысл. – С его приходом появились на земле нашей новые города да крепости и стал вершиться правый суд, напомнил Гостомысл и оглядел толпу ещё раз: кое-где мелькнули светлые взгляды, улыбки. – Так пускай князья малые, что сидят во других наших городах и держат для охраны наших краёв дружины, будут подданы князю великому Рюрику и будут верны его наказам, – объявил Гостомысл народу волю бояр. – Так пускай весь народ чтит князя великого Рюрика заморского! торжественно выкрикнул Гостомысл и повернулся к варяжскому князю.

Рюрик слез с коня и, сдерживая подступивший кашель, багровея, склонил голову перед Гостомыслом. Новгородский думник, волнуясь, трепетными руками надел венок на шлем новгородского князя и, не смахнув слезы, скатившейся по морщинистой щеке, поцеловал Рюрика. Из толпы выплыли молоденькие словенки, осыпали Рюрика цветами и окропили его волховской водой.

– Да будет так! – звонко крикнула девушка, державшая серебряный кувшин в руке.

Народ заволновался, задвигался по поляне и трижды повторил дружным хором;

– Да будет так!

Из толпы разодетых в боевые доспехи дружинников вышли главы войск из Белоозера и Изборска. Одновременно вынув мечи из ножен, Вальде и Фэнт ударили ими о щиты и, склонив перед Рюриком головы, поклялись:

– Да будь старшим и главным средь нас!

– Да будет крепок союз наш, союз княжеский! – сказал Рюрик, и они трижды повторили наказ своего великого князя.

Рюрик трижды поклонился народу, Фэнту, Вальдсу, Олафу, Дагару, Кьяту и дружине и хотел было вернуться к своему коню, но его подхватили под руки девушки и закрутили в быстром хороводе. И откуда они только слова такие-то душевные брали?! И откуда они песен столько знали! Рюрик не знал ни единого слова из этих песен, но губы его шевелились, и нужные слова сами собой появлялись на языке. И что это за диво: слова были как раз те, что пели девушки, хотя великий князь совсем не собирался петь.

Фэнт, Вальдс, Ромульд, Гюрги, Дагар, Олаф, Власко, Гостомысл, Полюда, Домослав и ещё какие-то два молодых боярина, улыбаясь, наблюдали за хороводом и за Рюриком, крутящимся в нём.

– Смотри, как наш витязь нашим словеночкам улыбается! – сказал, смеясь, Гостомысл, встав между Гюрги и Дагаром и обращаясь скорее к Гюрги, чем к первому меченосцу великого князя.

Военачальники улыбнулись именитому словенину.

– Так и уведёт какую-нибудь во четвертые жены! – смеясь, проговорил Гостомысл, вглядываясь в лица проплывающих в хороводе девушек.

– А ты о ком так тревожишься? – спросил его Гюрги.

– Как о ком?! – удивился новгородский посадник. – О дочке!

Все так и ахнули. Столько лет знать Гостомысла и не ведать, что у него есть ещё и дочь. Ну и ну, хитрый правитель словен!

– Да! Я прятал её от вас, от бедовых, а теперь, думаю, не страшно и показать, – гордо сознался посадник. – Гостомыслица! – крикнул он ласковым голосом. – Иди-ка ко мне!

Варяги вытянули шеи и насторожились: к Гостомыслу подбежала тоненькая, стройная, юная девушка, светловолосая, голубоглазая, разрумянившаяся от быстрых плясок, и приникла к груди отца.

– А вот и я! – сказала она и сдунула со лба выбившуюся прядку волос. Прядка взметнулась над высоким чистым лбом и непокорно легла на прежнее место. Девушка лёгким движением руки прихватила прядку и заправила её в густые волосы.

– Зачем звал, батюшка? – улыбнувшись, спросила она.

– Хочу назвать тебе бедовых друзей-варягов, – гордясь красотой дочери, ответил Гостомысл.

– А-а! – протянула девушка. – Синеголовые! – лукаво заметила она и оглядела каждого варяга без смущения и каждому улыбалась, когда отец называл их имена. – Запомнила? – спросила она сама себя и тут же повторила имена военачальников, перепутав Ромульда с Дагаром, Вальдса с Фэнтом, и под общий смех назвала правильно только сорокалетнего Гюрги.

Олаф, с изумлением наблюдавший простоту общения юной словенки с военачальниками, вдруг понял, что очень хочет ей понравиться, но его Гостомыслица не перепутала, однако же больше и не взглянула на него ни разу. Бывший вождь рарогов, а ныне князь ладожский, посмотрел внимательно на Гюрги и сразу решил, что зрелый и знатный воин без боя сдался в плен юной словенке. "Вот так да!" – сказал Олаф самому себе и тихонько отошёл к Рюрику, который еле двигал ногами от усталости, но улыбался всем давно забытой улыбкой.

– Ой, Олаф, давно я так не прыгал, – смеясь, признался Рюрик и быстро спросил его: – А где Эфанда?

– Вон, у костра, на брёвнышках сидит с семьяницами, – печально ответил глава ладожской дружины, глядя на развеселившегося князя и завидуя ему.

– Грустит?.. – мрачно спросил Рюрик и нахмурился.

– Нет, сидит с твоей дочерью в обнимку и смотрит на хоровод, – просто ответил Олаф, почувствовав резкую перемену в настроении князя.

– А-а, – снова обрадовался Рюрик, – сейчас мы их затащим поплясать! И, схватив Олафа за руку, потянул его за собой к костру, где сидели, грустно улыбаясь, женщины и с тоской по прошедшим годам звонкой босоногой юности взирали на хороводное веселье молодёжи.

– Вот они где! – задорно выкрикнул Рюрик, подходя к своим дорогим женщинам.

Эфанда ойкнула от неожиданности, а Рюриковна так вспыхнула, что, показалось ей, все это заметили. Князь заметил смущение дочери и заволновался сам. Как сделать так, чтоб не обидеть маленькую княжну и не оскорбить ненужным намёком Олафа?

Ладожский правитель с интересом оглядел юную княжну, уловил её волнение и искренне проговорил:

– Великий князь, до чего же хороша твоя маленькая великая княжна.

Рюриковна теснее прижалась к Эфанде, исподлобья смотрела на Олафа и от волнения ничего не сказала ему, а только потупила взор.

– А ты видел, князь, как она у меня танцует? – весело спросил Рюрик, довольный тем, как оценил Олаф внешность дочери.

– Н-нет, – растерянно ответил Олаф и пояснил: – Как-то не приходилось.

– Ну, вот сейчас придётся посмотреть, – повелительно проговорил Рюрик и, взяв дочь за руку, ласково предложил ей: – Покажи нам свой танец луны, дорогая. Хетта! – окликнул великий князь свою бывшую вторую жену, зная, что кельтянка с кантеле должна быть где-то тут, рядом. – Наиграй нам, пожалуйста, ту мелодию, помнишь? – попросил князь Хетту, когда та подошла к ним.

Хетта радостно улыбнулась: да, конечно, она помнит тот праздник урожая. Затем немного сосредоточилась, перебирая струны инструмента, и вдруг вспомнила пламенный танец Руцины в золотом платье, взывающей к жизни своего повелителя, и танец луны Рюриковны. Хетта ударила по струнам. Хоровод словенок распался, девушки расступились, и в центр поляны выбежала встрепенувшаяся Рюриковна, ища взглядом мать. Руцина, стоявшая рядом с Дагаром, наблюдала выход дочери в круг, но сознательно не пришла ей на помощь. "Пора самой, без матери, обретать крылышки", – грустно подумала Руцина. И дочь поняла её. Она выдержала такт, подтянулась, вскинула нежные чуткие руки и начала свой новый танец. На ходу придумывала она движения, своими руками, тонкими, почти прозрачными пальчиками, робкими изгибами тела и пылкими поворотами головы говорила Олафу, как нежно любит она его, большого и красивого витязя, и как не хочет думать она о том, что он скоро покинет её…

– Да это не тот танец, – рассеянно проговорил Рюрик Эфанде, наклонясь к ней и наблюдая за дочерью.

Младшая жена сверкнула на него очами и тихо прошептала:

– Как ты не понимаешь! Это же сказ о её любви к Олафу! – И она повела плечом в сторону своего брата.

Рюрик обнял Эфанду, поцеловал её в голову и ласково сказал:

– А у меня перед глазами твой танец берёзки.

Помнишь? – горячо прошептал он, и Эфанда замерла от счастья. Как не помнить родной Рарог?! Как не помнить ей свой первый танец любви?! А танец цветов, придуманный, чтобы вселить веру в жизнь дорогому человеку?! Эфанда приникла к мужу и забыла о его дочери.

Олаф, сначала с любопытством наблюдавший за танцем юной Рюриковны, неожиданно вдруг почувствовал, что она танцует только для него. Только он мог распознать, что скрывают эти быстрые нежные движения рук, эти опущенные тонкие пальцы, этот лёгкий поворот головы, эти пушистые опущенные ресницы и этот мимолётный, горячий, зовущий взгляд из-под них. "Не покидай, не забывай меня!" – разве он мог относиться к кому-нибудь другому? Нет, он обращён только к нему, главе ладожской дружины!

Но вот замолкли струны кантеле, и Рюриковна бросилась в объятия Олафа, который широко раскрыл их, ожидая свою наречённую. Да, как только он понял, что Рюриковна танцует этот чудесный танец для него, он сразу же забыл о милой дочери Гостомысла и решил увезти Рюриковну с собой в Ладогу. Ведь дальше одному, без любви, молодому правителю Ладоги жить нельзя.

Девушка не успела прийти в себя от неожиданного счастья, как услышала позади весёлый голос отца.

– Вот и найди её в этих огромных ручищах, – беззлобно проворчал Рюрик, глядя на дочь, утонувшую в крепких объятиях Олафа. – Отдай её нам, витязь, произнёс ритуальную фразу великий князь, волнуясь и с горечью сознавая, что совсем недолго, и эти нежные любимые им девушка и юноша сделают его дедом. Вот и старость пришла! Он повлажневшими глазами поглядел на дочь, затем на Олафа и ждал ритуального ответа от него.

Олаф понял, чего от него ждут, и взволнованным голосом произнёс, глядя на Рюриковну:

– Нет, отец! Теперь твоя дочь будет моей наречённой, моей семьяницей, трижды проговорил Олаф впервые в своей жизни заветную клятву мужа и тут же испросил позволения у родителей невесты увести любимую в одрину.

Семнадцатилетняя Рюриковна вспыхнула, поняла, что мечтательная юность её осталась позади, и почему-то заплакала.

А в это время Гостомысл затащил Хетту с кантеле снова в центр поляны и заставил играть ту мелодию, которая по нраву кельтянке. Жена Кьята не упрямилась, а подтянула на плечах ремень и весело ударила по струнам. И снова закружился хоровод, и впервые начались состязания в плясках между варягами и словенами. И зазвенели с новой силой шутки, смех, ибо первыми состязались самые знатные люди того и другого народов. И плясал Гостомысл, вытанцовывал и Власко с Вышатой, состязались в молодецкой удали с Гюрги и Дагаром; плясали Полюда с Кьятом и хохотали до упаду над своими замысловатыми прыжками; плясала Руцина, зазывая Эфанду и дочь Гостомысла в круг; плясал Бэрин, пыхтя и охая; и плясало небо со звёздами, улыбаясь широколицей луной, и плясала земля со своими густолиственными деревьями, ласковыми кустарниками и вновь проснувшимися прекрасными цветами…

* * *

Всего три дня прошло после свадьбы Олафа с Рюриковной, не омрачать бы ничем светлое событие, побыть бы ещё возле весёлых, счастливых молодых, посмотреть бы на свежую зелень и чистоту белых цветов, что украсили вдруг землю ильменскую, положить бы в душу всю эту свежесть и чистоту и подержать бы её там подольше, но время летело быстро, и великий князь вынужден был начать с главой ладожской" дружины тот тяжёлый, но необходимый разговор, который наложил особый отпечаток на всю дальнейшую жизнь наследника Рюриковых дел. Тёплым вечером, когда женщины занимались рукоделием, а дети под наблюдением нянек, объятые дрёмой, тихо засыпали, Рюрик сказал Олафу:

– Я ведаю, ты мудрый муж моей дочери, и потому прошу тебя – повремени с ребёнком.

Олаф в ответ удивлённо посмотрел на Рюрика, чуть-чуть не сказав ему: "Но сам-то ведь двоих имеешь!"

Рюрик понял удивление Олафа, хмуро улыбнулся ему и мягко проговорил:

– Ты… не так меня понял, Олаф. Я знаю, какую радость приносят дети, но ты запомни, князь: отроков надо иметь только… веря в их незыблемое будущее. – Рюрик с состраданием посмотрел в настороженные глаза повзрослевшего бывшего вождя их племени и упреждающе прошептал: – А я… боюсь, Олаф.

Ладожский князь вздрогнул от такого откровения, но не успел успокоить великого князя какой-нибудь лёгкой шуткой, как услышал ещё более тяжкое признание.

– Ты же ведаешь, как тает моя дружина! – с болью воскликнул великий князь и хмуро добавил: – И я их понимаю! Воям нужен сильный, здоровый предводитель! А куда я могу повести своих дружинников? – спросил Рюрик скорее не Олафа, а самого себя и сам себе резко ответил: – Только за данью, и то в последнее время собирали её Дагар с Кьятом! Что я могу? – снова сурово спросил великий князь и, не щадя себя, ответил: – Только лежать и кашлять! Я прошу тебя, Олаф, перебирайся ко мне, в Новгород! Присмотришься к делам моим, а там и… примешь их! – горячо и искренне предложил Рюрик, глядя в растерянное лицо правителя Ладоги.

– Ты в своём уме?! – ужаснулся Олаф, не отводя взгляда от пытливого взора Рюрика.

– В своём! – прохрипел Рюрик и, схватив Олафа за локоть, потащил его в сторону от любопытных женских глаз. – Запоминай верных людей, Олаф, – сразу приступил к делу князь. – Это Гюрги, Дагар, Власий с Гостомыслом, Домослав, Полюда… – горячо шептал Рюрик и тяжело, надрывно закашлялся. – Вальдс, Фэнт, Кьят, – продолжал он, кашляя и махая на себя рукой. – Я их очень люблю, – с трудом проговорил он и горячо посоветовал молодому правителю: Не обделяй их и не обижай!

Но Олаф только отрицательно покачивал головой в ответ на заветы Рюрика, не желая воспринимать всерьёз его слова.

– А как там твои Эбон, Стемир, Корри, Рэльд? – торопливо продолжил разговор великий князь.

– Эти тоже верны, – тихо, но растерянно ответил Олаф, обрадовавшись перемене разговора.

– А как ладожане? – перестав кашлять, спросил Рюрик и улыбнулся, вспомнив свою первую крепость у ильменских словен.

– Они изменили моё имя, – засмеявшись, ответил Олаф.

Рюрик высоко взметнул брови.

– Как?! – удивился и возмутился он.

– Они нарекли меня… Олегом, – осёкся Олаф и перестал улыбаться. – Сиё значит – устроитель, – тихо, почти по-ладожски проговорил он и вопросительно посмотрел на своего рикса.

– Олегом?! – прошептал Рюрик, вспомнив своего младшего брата, погибшего от злой руки германцев.

– Тебе не по нраву? – нахмурившись, спросил Олаф.

– Лишь бы ты остался жив! – воскликнул Рюрик, пряча повлажневшие глаза. – У меня вся надежда только на тебя!

Олаф изменился в лице: непривычная складка меж бровей резко обозначилась, глаза приобрели стальной оттенок.

– Неужели всё намного хуже, чем я думал? – глухо спросил он, с тревогой глядя на великого князя.

– Да, – резко ответил Рюрик, не отведя мрачного взгляда от встревоженного Олафа.

– Почему? Ведь бояре тебе доверили такой важный титул! Это же не обошлось без борьбы меж ними? – возбуждённо высказал важный, как ему казалось, довод Олаф, действительно не понимавший всех причин, беспокоящих чуткую душу великого князя.

– Не в этом дело, – отмахнулся Рюрик. – Я буду править здесь как великий князь, – с горечью произнёс он и хмуро пояснил: – А южный Киев навсегда останется приманкой. Это мне не под силу, – сознался он, и Олаф понял все. Он низко склонил голову перед Рюриком и дослушал все его горькие рассуждения. – Я не смогу казнить людей за то, что они не хотят жить впроголодь, – мрачно продолжал великий князь, и Олаф внимал ему. – А они бегут к нему, к этому чёрному волоху, и даже у меня не спрашиваются! Дагар предлагал мне догнать беглецов и расправиться с ними, чтоб другим было неповадно. Я только дважды смог это сделать, а ныне отказался. – Рюрик тяжело вздохнул.

– И что за хворь на тебя напала! – удивился Олаф. – Раньше за тебя любой воин цеплялся. Только и разговоров о тебе было. – Ладожский князь в раздумье покачал головой: так неосторожно подорвать здоровье, и вот чем всё это кончается – потерей дружины! А что может быть страшнее для князя?!

– Не надо об этом! – сурово запретил Рюрик пустословие. – Готовься перебираться в Новгород! – решительно заявил он и добавил: – Предупреди Ромульда, что ему придётся одному править Ладогой.

– Нет! – заупрямился Олаф. – Я прибуду сюда только тогда, когда… – Он не договорил, покраснел и, обругав себя, шутливо исправился: – А сейчас ты ещё прыгаешь! Ингваря нянчишь! Я не хочу ждать твоей смерти так рано. И не уговаривай! Я – не сова!

Рюрик вспыхнул. Понял, что далеко зашёл в своих пророчествах и требованиях и вряд ли найдется кто-нибудь, кто поймёт его и выполнит его заветы.

– А вот и Эфанда идёт! – обрадовался Олаф. – Как ты вовремя! – весело сказал он, обняв сестру, и внимательно оглядел её. – Как себя чувствуешь? Как мой племянник? – быстро спрашивал Олаф сестру, не ожидая ответа.

Эфанда перевела быстрый понятливый взгляд с одного на другого и, улыбнувшись своей нежной улыбкой, скрывающей всю боль её души, тихо ответила:

– Хорошо, дорогой брат! О чём вы так долго речи вели? – спросила она, глядя на мужа.

– Обо всём понемножку, – ответил Рюрик, невольно любуясь ими, и вдруг поймал себя на мысли, что ещё очень хочет жить, нянчить сына и вырастить его вот таким же крепким, высоким красавцем, как Олаф. – Иди-ка ко мне, моя родная! – властно потребовал он, обращаясь к любимой жене, и снял с её плеч руку Олафа.

Брат засмеялся, а Эфанда, прижавшись к мужу, выговорила Олафу:

– Не оставляй долго без внимания молодую жену! Не то уведут!..