Текст книги "Рюрик"

Автор книги: Александр Красницкий

Соавторы: Галина Петреченко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 42 страниц)

ТРИАР УБИТ

Всё это горестное лето Рюрик усиленно расширял поселение своей обновлённой дружины и старался не горячить голову гибелью Сигура. Все дни и ночи он старался думать о том, что восемьсот новых воинов надо обеспечить и жильём и пищей, а это не только рыба и дичь. Это и хлеб.

Беспокоили его и общинники Ладожья, которые поначалу долго приглядывались к пришельцам и сторонились их. Но в последнее время ладожане чаще замедляли шаги возле их жилищ, чаще обращали внимание на их упорство, терпение и трудолюбие.

Не оставались равнодушными к робким знакам внимания ладожан и варяги.

Поначалу подолгу простаивали они у невысокого забора поселения, приглядываясь друг к другу. Затем между ними начали завязываться разговоры. С трудом запоминались-заучивались диковинные слова: для одних рарожско-русские, для других – местные словенские. А когда пришла нелёгкая пора подсечья, рароги без приглашения пришли подсоблять словенам и не чурались самой тяжёлой работы: корчевали пни, оттаскивали стволы деревьев, готовили поля под озимые. Общинники хмурились, обижались, что пришельцы считают их немощными, но в душе уже смиряли свой норов. Заметно же затихли ладожане после белоозерского события. Убийство Сигура никого из них не удивило, но вот поведение Рюрика изумило всех.

– Ну-ка подумай, силу взяше с собой, а беду дальше себе не пустише! молвили они друг другу. – А наши бы… да-а-вно ся извели… Да ещё бы норманны-белоголовые подсобили…

К концу этого тяжёлого лета дружинники и жители маленькой Ладоги уже знали друг друга в лицо и при встречах почти всегда кланялись.

И только викинги не хотели замечать пришельцев-рарогов.

Рюрик был в сомнении. Он и радовался тому, что между его людьми и словенами установились добрые отношения, и боялся этого. Убийство Сигура подействовало на его душу, как соль на рану, и князь мучил себя вопросами: "Что нужно в поселении словенам? Чего они вынюхивают? Чего ещё готовят? И кем они станут – друзьями или врагами?.."

Но каждый раз, как только он чувствовал очередной прилив злости, он останавливал себя. Озадаченно-молчаливые лица и проникновенно-сочувственные взгляды ладожан вызывали в нём и жалость, и ту сиротливую тоску, которой он так боялся, считая её предвестницей неминуемого горя. И он старался освободиться от этой тоски, старался гнать из души жалость и к себе, и к ладожанам. У кого из богов просить терпения и защиты? Кто из них сейчас ближе к нему, рарожскому риксу? Помоги, Святовит! Помоги, Радогост! Защити, Перун!.. А может, Руцинин Христос?.. А может, всему виной его смута?..

Рюрик вдруг вспомнил ответ отца на свой вопрос: "Кого из богов надо выше всех почитать?" – и своё потрясение отцовским заветом: "…Я бы очень хотел крикнуть тебе, сын, звонко и убедительно: "Почитай Перуна и Святовита", – но не могу забыть совет деда Бэрина: "Не держи возле себя того бога, который уже однажды помог тебе…" Что же до богов, сын, общайся почаще со жрецами, они ведают их тайны. А жизнь, как и боги, улыбается только смелым!.." – "Что ж, время, время и только время должно смирить душу, – хмуро думал Рюрик и успокаивал себя одной мыслью: – Придёт час, и все увидят, кто есть кто".

Дружинники хмурились, видя странное терпение князя, но понимали, что нынче по-другому нельзя.

Но вот настала осень, и дружинникам-рарогам впервые добросовестно выделили долю урожая. Счастливые и неуверенные, весёлые и грустные варяги разносили в льняных холщовых мешках зерно по домам, и каждый про себя признал мудрость своего князя: сила-то силой, а добро – добром!

А Рюрик решил в конце месяца серпеня побывать у Олафа с Унжей в Полоцке да у Триара в Изборске и поведать им свою печаль о Сигуре…

* * *

…Унжа плакала. Вдова Верцина так любила весь род Соколов-рарогов, что не могла представить себе смерть кого-то из них. А потеря такого умницы, как Сигур, потрясла её и напугала. Олаф горячился. Проклинал Гостомысла, разъединившего рарогов, и учуял хитрый расчёт Вадима Храброго. Осудил Рюрика за медлительность и осторожность.

Рюрик терпеливо снёс несказанный гнев брата своей любимой жены и молчаливые слезы вдовы, затем просил, умолял и наконец наказал не впускать обиду глубоко, хоть и большое постигло всех горе; самим – сторониться всяких ссор и, самое главное, себя беречь…

…Сорокалетний Триар, высокий, светловолосый, ясноглазый и подвижный, в традиционно красной рарожской одежде, быстро ходил по узкой длинной гридне и кричал:

– Так им нужна машина! Пусть сделают её сами! В ней вся моя сила, хитрость, ловкость! Нет, я им не стану показывать её умение и действие! Пусть сами! Да-да, сами попробуют её сделать! Я двадцать лет ломал голову над ней, с тех пор как увидел её у греков! А греки, сам знаешь, как выдают свои боевые секреты! Ты же понимаешь, что я без машины – ничто! Ты – князь, полководец, тебе можно быть и добрым порой, а мне нельзя! Я только раб своей машины! – с горечью сознался он и тут же тихо, но упрямо заявил: – Нет! Нет! Нет! Я не выдам им секрет её действия! Да они и не станут бить поклоны за неё! – вдруг мрачно заметил он и с ужасом в глазах добавил: – Убьют, как Сигура, и всё!

Рюрик, сидевший сгорбленным, вздрогнул. – Опомнись, Триар! – прошептал он. – Решиться на… – Он запнулся на словах "твоё убийство", но брат понял его и кивнул головой: "Продолжай".

Рюрик вобрал голову в плечи и глухо произнёс:

– Я не знаю, это же заговор какой-то… Против него надо осторожно идти!

– Как? – вскричал Триар и уставился на Рюрика. Но князь и сам не знал, как надо действовать. Он так и не встретился с Гостомыслом для разговора об убийстве Сигура: новгородский посадник куда-то уехал за день до приезда князя русичей, хотя и знал, что гости будут.

Рюрик пошёл было к новгородскому князю, но тот неожиданно уплыл куда-то с торгом. Неделю томился в ожидании предводитель ладожской дружины в маленьком туманном бревенчатом Новгороде, простудился там, проводя ночи у костра под открытым небом, да так ни с чем и вернулся. Понял: пока он ничего не добьётся. Необходимо сохранить все свои силы, все дружины и ещё запастись терпением.

Выслушав и поняв брата, он сказал только одно:

– Будь осторожен! Ведь мы в чужой земле!

– И осторожность вряд ли поможет! – удручённо ответил Триар, словно ведая свой конец…

Это была их последняя встреча. А в начале осени, разукрасившей всё вокруг пёстрыми красками, дозорные с Ладожской пристани прибыли к Рюрику и угрюмо доложили:

– В Изборске убит Триар. Кривичи и словене безмолвствуют.

У Рюрика ноги подкосились. Он опустился на ступеньки крыльца и низко склонил голову.

Дворовые разбежались по углам, шепча новую грозную весть.

Дозорные молча ждали указаний.

– Приготовьте двадцать ладей, – тихо приказал Рюрик, не поднимаясь с крыльца. – На рассвете отплываем…

Весь путь из Ладоги до Изборска был водным: если плыть вниз по Волхову, а затем войти в озеро Нева, круто взять влево и плыть до могущественной реки Невы, преодолеть её, а потом, войдя в Варяжское море, держаться его южного побережья, найти исток реки Нарвы и по ней добираться до Чудского озера, а его пересечь с севера на юг, то можно добраться до Изборска, вернее – до его пристани. Сам Изборск находится далеко от берега, пиратам и торговцам с воды до него не достать. Конным людям или пешим, терпеливым он – под силу.

За восемь дней преодолел Рюрик весь путь до Изборска. Всё это время был молчалив, угрюм и дум своих никому не выдавал…

Взломав ворота двора Триарова дома, он увидел ту же страшную картину, что и в Белоозере: Триар был заколот мечом прямо возле изуродованной машины…

Совершив захоронение по всем обычаям своего племени, Рюрик собрал остатки недовольной разноязыкой Триаровой дружины и предложил ей влиться в свою.

– Нас уже много в Ладоге, – хмуро объявил он. – Соединим свои силы и устрашим врагов своих. Пути назад нет! – жёстко закончил он.

Ратники хмуро обдумали его предложение и склонили головы в знак согласия: пути назад действительно нет. Вывели свои ладьи из затона, погрузились, предварительно предав огню дома свои, и – в путь, в Ладогу, начинать новую ЖИЗНЬ.

УКРЕПЛЕНИЕ

На сей раз Рюрик не поехал в Новгород объясняться с союзными правителями. Он собрал дружину во дворе своего дома и, стоя на высоком крыльце, решительно объявил ей свою волю:

– Хватит! Год терпел! Думу лелеял добрую: не посмеют, мол, убить второго брата. Посмели! Они всё смеют! – со злой иронией крикнул Рюрик и, окинув горячим взором войско, заявил: – И я смею! Отныне живём сами собой! Сами себя обеспечиваем! Эту крепость расширим! Пусть только попробуют учинить нам спрос! – гневно крикнул он и ударил ладонью по перилу крыльца. Князь стоял среди друзей-военачальников, высоко подняв седовласую голову, и пытался внушить свою злую волю соплеменникам. Рядом с князем, по правую руку, в обрядовой одежде жреца стоял Бэрин. Злость и возмущение ратников-рарогов были ему близки и понятны. Всеми силами он стремился помочь сородичам выстоять в столь неравной борьбе и победить. Он внимал князю, а в душе его уже рождались молитвы, которые непременно он будет читать всем русичам.

– Верно! – закричали в ответ ратники и взметнули мечами. – Не дадим себя в обиду! Давно пора!

Ратники взбодрились. Их было почти четыре тысячи.

– Ну и что же, что холода начинаются, здоровых крепких рук много, сладим с любой работой! – продолжил Рюрик так же настойчиво. – Главное, мы теперь вместе! – с вызовом крикнул он объединённой дружине.

– Мы теперь вместе! – трижды повторила дружина злым хором.

– За работу! Да будет с нами Святовит здесь, на земле ильменских словен! – воскликнул Рюрик.

– Да будет с нами Святовит здесь, на земле ильменских словен! троекратно повторила дружина вместе с верховным жрецом…

И закипело всё вокруг Ладоги. Там лес рубят, там бревна обтёсывают, там остро колья обтачивают, там крепкую стену ставят, где земля с водой дружна, там глины, камней, песку подсыпают, основу укрепляют – не на год стараются, на долголетия закладывают…

Но затуманился словенский народ здешний, ладожский, глядя на кипучую работу варягов-россов. "Только было кланяться друг дружке начали, а поди-ка вот какая напасть на них: крепость невиданную строят, от кого-то хорониться собираются; а мы, словене, как же? Коль гости нагрянуть – мы сами по собе, а оне – сами по собе? Зачем же дружину?.. А-а, какой пустой вопрос в душу лезет… Обидели их, крепко обидели, вот они и обособляются… Кто-то дела чёрные вершит, а народ расхлёбывает… Ну, почто не живётся добром!.." сокрушались ладожане-словене, ревниво наблюдая, как трудятся варяги.

Но зазлорадствовали викинги, чуя разногласия пришельцев с хозяевами. И хотя к открытым действиям против рарогов-русичей они не прибегали, но и не упускали ни единого случая посмеяться над их усилиями: то при виде тяжёлых строительных работ жестами показывали, как надо легко это делать, а то канатами возьмут да и растащат заготовленные рарогами бревна в разные стороны.

В ответ Рюрик не приказывал – просил всех молчать: боев впереди ещё хватит…

…Ну а что же Гостомысл? Что же Полюда, седая умная голова? О чём думу думает Домослав?

В огромной гридне дома посадника все трое вели ярый разговор.

– Чую! Ведаю! Срам и позор! – запрокинув голову к низкому потолку, кричал Гостомысл. Меховая перегиба распахнулась на нём, лицо покрылось пятнами, серые проницательные глаза спрятались под лохматыми бровями, толстая, покрасневшая от напряжения и неестественной позы шея нависла над туго затянутым воротом льняной рубахи. – А что я мог с ним поделать! прокричал он, не меняя позы. – До сей поры никто не может показать пальцем на Вадима и трижды обвинить его в содеянном! – торжествующе проговорил он, затем опустил голову и хитро оглядел послов. – По нашей земле много чужого люда бегает и зло чинит. Разве всех поймаешь! – опять прокричал он, не дав послам слова. – Это мы думу чёрную имаем: Вадим – соперник, Вадим – злодей, а кто сюда приидет и укажет, что сие есть так?! – крикнул он в последний раз и затих.

Послов словно прорвало.

– Всё это мы понимаем, – узрив хитрость новгородского посадника, хмуро проговорил Полгода. – Но мы сами их позвали! Сами дали им дела управительские и суд над злодеями, а кровь пролилась, и мы, яко дети малые, руками разводим, ничего сделать не можем! – перешёл на крик посол, тяжело дыша: ярость требовала выхода, и он не всегда успевал подбирать нужные слова. – Хитрим, тёмную душу в лисью шкуру заворачиваем! Да разве так мы когда-нибудь прекратим разбой! – Полюда кинул злой взгляд на посадника и подождал, что скажет тот в ответ.

Гостомысл молчал. Он без удивления слушал своего посла и ждал, когда тот выскажет все. "Ну, глаголь-глаголь. Я послушаю. Дела вершить всё одно буду по-своему", – думал он, глядя на именитого словенина.

Полюда понял, о чём про себя подумал новгородский посадник, но отступать не захотел:

– Менять пора древние обычаи! Они хороши были для тесной общины! горячо проговорил он и посмотрел на Домослава. Тот промолчал. – Теперь живём объединённым племенным союзом, большой страной, старыми порядками не обойдёшься. – Полюда перевёл возбуждённый взор на Гостомысла.

– Вот и начните! – сердито, но явно подыгрывая самому себе, прокричал ему Гостомысл. – Придумай новый порядок и доведи его до всех людей! напевно, как гусляр-сказитель, проговорил он и при этом выразительно глянул и на второго посла.

– Начну! – сорвался опять на крик Полюда. – Но прежде я приведу тебе человека, который трижды укажет на Вадима, – неожиданно объявил он.

Гостомысл вскочил.

– Зачем тебе сие надо?! – загремел он, но тут же замолчал. Он подошёл к послу, ласково заглянул ему в глаза и тихо спросил: – Ты что, хочешь дальнейшего кровопролития? Полюдушка, да ты же первый устал от него, – уже примирительно сказал Гостомысл и положил руку на плечо словенина, миролюбиво погладив его.

– Кровопролитие кровопролитию рознь! – угрюмо возразил Полюда, скинув руку посадника со своего плеча. – Ты ныне видишь малое, а я зрю крупное!

Гостомысл покачал головой, отошёл от посла и встал, прислонившись спиной к тёплому боку печки. "Боги! И когда эти старцы будут мудрыми? Мыслят, яко дети!" – безнадёжно подумал новгородский правитель и нахмурился.

– Ты когда был последний раз в Ладоге? – упрямо спросил его Полюда, наблюдая за переменчивым настроением Гостомысла. – Боишься туда нос показывать! – закричал он опять и встал. Медленными, тяжёлыми шагами он пошёл на посадника, чтобы напомнить ему кое-что, известное им одним.

Но посадник не дрогнул.

– Знаю! – топнул ногой Гостомысл и не дал послу договорить. – Всё ведаю, хоть и не бываю там. Ну и что?! – уже тише спросил он и взглядом приказал Полюде остановиться. Тот, верный своей выучке, встал. – Главная наша опора – наши враги! – торжествующе бросил Гостомысл в недоумённые лица послов, с удовольствием прижимаясь к тёплой печке; он даже закрыл на мгновение глаза. – Пусть строят себе на забаву свою крепость! – лениво проговорил Гостомысл, хитро поглядев на Полюду и Домослава. – Ныне построят, а завтра… воевать норманнов пойдут, – так же лениво закончил он и уже в душе начал радоваться: "Ну, вот и вся ярость…"

– А пойдут ли? – усмехнулся недоброй улыбкой молчавший до сих пор Домослав. Он видел всю игру Гостомысла, чуял слабость доводов Полюды, но… кто мог поручиться за действия рарогов?

– Ну, ежели далеко не пойдоше, то к ним приидоше, – засмеялся Гостомысл, явно не желая разговаривать с послами всерьёз.

– И не жаль тебе ни земли своей, ни людей своих, новгородский посадник, – ужаснулся Домослав. – А я-то думал, ты – человек, а ты яко зверь лютый! – Старый Словении встал. Безысходность дум его сказалась во всем: в осанке, во взгляде, который он бросил на посадника.

– Будешь зверем! – закричал опять Гостомысл, на мгновение забыв о своей роли. – Ты сядь на моё место и по всей правде разбери всех! Давно бы в лешака обратился! – Он отошёл от печки, приблизился к послам и, шумно вздохнув, тяжело пояснил: – Ведь у каждого своя правда! Своя!

Домослав с Полюдой недоумённо посмотрели друг на друга.

– Ну, прийдоше они по зову нашему, так не ловчись, не скрывай того, что ведаешь, – вдруг по-стариковски проворчал Гостомысл, оглядев послов, и зло докричал, будто спохватившись: – Ведь чують, что одною дружиною никакого врага не одолеють: всё равно пойдут за ополчением! А ополчение кто кликать станет? Я! Ты! И ты! – Гостомысл вошёл снова в игру и уже свободно, широкими жестами тыкал пальцем то в одного, то в другого советника. – А что мы сказывать будем ополченцам? – бодро спрашивал он, чувствуя свой верх: Идите под главу варягов, которые токмо себя лелеють?.. Молчите? торжествующе подвёл он итог беседе и оглядел поникших послов.

Домослав с Полюдой молча отступили: отвечать было нечем.

– Боги! Как сладка дума о старости! Скорее бы Яга кого-нибудь за мной прислала! – тихо воскликнул семидесятилетний Полгода, тяжело встал и, не глядя на хозяина, первым покинул дом Гостомысла.

Старый Домослав чуть помедлил, слегка поклонился Гостомыслу и молча вышел вслед за давнишним другом…

ВСТРЕЧА С НОРМАННАМИ

Ровно год прошёл после тех мрачных событий, которые поселили в душе одних злое размышление, у других – затаённую хмурость, а у третьих открытое противодействие. Расширенная и хорошо укреплённая Ладожская крепость, возведённая Рюриком всего лишь за год, вызывала и гнев, и удивление, и восхищение, но никто из ильменских правителей не решался что-либо открыто молвить варяжскому князю по поводу её появления.

Тёплым, ласковым майским вечером донесли однажды дозорные, что норманны подошли к пристани и, видимо, совет держат, на что нападать: на город иль на крепость. Воевать то и другое, наверно, сил нет, – догадались дозорные.

Князь, как всегда, принял весть на крыльце. Выслушав дозорных, он заволновался.

– А-а! – закипел Рюрик. – Так они думу думают! Дагар, Гюрги! – позвал он своих преданных военачальников. – Быстро ладожан в крепость ввести! – и пояснил: – Этих мы в обиду не должны давать. Всех к оружию! – воззвал князь и почувствовал неожиданный прилив сил.

Правое дело всегда было ему по нраву.

К ночи приказ князя был выполнен и все жители города находились под прикрытием новой крепости. Рюрик разбил объединённую дружину на шесть частей, поставив во главе остальных двух – "военачальников из дружин Сигура и Триара. Разместил всю дружину плотно возле стен крепости, проверил боевые запасы метательных снарядов и стал готовиться к штурму.

Бэрин, видя, как основательно готовятся его соплеменники к решающему бою, мучился сомнениями, появившимися уже в момент прибытия дозорных с худой вестью.

"Похоже, не по своей воле викинги прибыли сюда", – подумал верховный жрец и ещё раз переспросил дозорных:

– Правда ли, что норманны думу думают, куда сперва идти?

В ответ он услышал то, что и ожидал: "Думают!"

"Ну, раз думают, значит, их кто-то уговорил опробовать Рюрикову Ладогу… Но кто? Вадим?.. Не слишком ли много для новгородского князя? Неужели… Гостомысл?.. – Бэрин ахнул про себя, но, вдумавшись в положение новгородского посадника и главы союза северных словен, понял, что сии гости пожаловали сюда не без его ведома. – Но зачем? – лихорадочно думал жрец. Чужими руками?! Вот для них теперь главное! – догадался Бэрин, но тут же опроверг своё доказательство: – Но ведь и Гостомысл и Вадим наверняка знают, что теперь, с объединёнными силами да ещё и в такой крепости, Рюрик неуязвим! – Бэрин замотал длинноволосой головой из стороны в сторону. – Нет! Здесь что-то не то,– бормотал он по-стариковски и ходил осторожными шагами по крепости, боясь быть помехой озабоченным и рьяно готовящимся отбить штурм соплеменникам. – А-а! – радостно воскликнул он, додумавшись наконец до истины, как ему показалось. – Наверное, это Вадим уговорил Гостомысла опробовать Рюрикову крепость через норманнов, а этот толстый тюфяк решил ему не мешать, так как бесполезно мешать молодому, сильному воину, чувствующему родные стены за спиной. Итак! – обрадовался жрец. – У них до сих пор ладу нет, но не это главное. Главное то, что Гостомысл хочет ткнуть Вадима носом в крепкие стены нашей Ладоги и тем самым усмирить его, – догадался наконец Бэрин, но понял, что от этой догадки ни ему, ни Рюрику не сладко. – Всё равно будет бой, – разозлился жрец, – снова прольётся кровь и, не приведи Святовит, могут погибнуть и соплеменники…"

– Ты о чём призадумался, наш любимый верховный жрец? – спросил, остановившись впопыхах перед ним, Дагар, и хотел было уже дальше бежать, не слушая ответа, но внимательно вгляделся в озабоченное лицо Бэрина и ещё раз спросил: – О чём, а?

Бэрин пожал плечами. "Смущать их моими бреднями? Зачем? Что это им даст?" – досадовал он на самого себя и залюбовался ладным, загорелым меченосцем.

– Как там жены князя, надёжно укрыты? – как бы невзначай спросил Дагар, но от проницательного взора Бэрина никому ещё не удавалось скрыть свою хитрость.

Бэрин прикинулся простачком и добросовестно стал перечислять:

– Руцина с Рюриковной в первом отсеке, Хетта – во втором, а Эфанда – в третьем отсеке дома.

– Пищи, воды – всего вдоволь? – пряча волнение, спросил Дагар.

– Да, – протянул Бэрин. – Я сам проследил за всем, – добродушно пояснил он и пожалел знатного военачальника.

– Ну раз ты, то я спокоен, – проговорил Дагар и зарделся.

– Раз ты спокоен, то Рюрик и подавно! – выручил его Бэрин и вида не подал, что всё знает, понимает и не осуждает воина. Чего греха таить, Руцина ведь не старуха, чтобы замыкаться от мужчин, коль Рюрик любит другую. А по всем правилам бытия рарогов отвергнутая, но неизгнанная жена князя могла испросить у совета жрецов дозволения иметь наложника. Здоровье княгинь было предметом особой заботы, если они имели, детей от князя. Руцина же не нуждалась в разрешении. Она была любима!

Бэрин посмотрел на знатного меченосца с грустью и нерешительно потребовал:

– Беги к Рюрику! Он небось ждёт тебя у своих хитрых стен!

– Я-то да, побегу, – пытаясь всё же скрыть смущение, ответил Дагар и ласково потребовал: – А вот ты иди в дом. Не то смотри, какие бревна вой носят наверх. (В это время им пришлось посторониться и пропустить идущих с огромным бревном и железными крюками дружинников.) Не приведи бог, ударят кто за нас тогда Святовиту молиться будет? – мягко, почти ласково спросил Дагар и настойчиво напомнил: – Тебе же ещё перед воинами речь держать! Иди в дом, Бэрин!

– Речь у меня будет краткой, – заверил жрец, беспокойно оглядываясь по сторонам, – а вот испытание коня я вам сегодня устрою.

Дагар вскинул голову. Что-то обнадёживающее прозвучало в последнем обещании жреца. Такое бывало редко за последние два года.

"Что может быть сильнее, чем уверенное чутье жреца?" – подумал меченосец и радостно улыбнулся.

– Ты уверен в благополучном исходе испытания? – тихо спросил он, пытаясь по глазам жреца узнать правду.

– Да, – просто ответил Бэрин, не отводя спокойного взгляда от заинтересованного, пытливого взора военачальника.

– Это хорошо, – обрадовался Дагар и спохватился: – Ну, я побегу. А ты в дом! Слышишь, Бэрин? – крикнул он, уже убегая в сторону крепости.

Бэрин помахал ему рукой, посмотрел вслед, подосадовал, что не может уже вот так ловко и быстро бегать, вздохнул, одёрнул обрядовое одеяние и пошёл искать Рюрика, спрашивая всех по пути, где можно найти князя.

– Да вот он, – крикнул один из дружинников, указывая на Рюрика, помогающего закрепить огромный железный крюк в стенном отверстии крепости. Князь был высоко на помосте.

– А-а! Бэрин! – оглянулся на него вспотевший Рюрик. – Не подходи сюда! Здесь опасно! – крикнул он. – Жди меня там, внизу! Мы сейчас крюк испытывать будем! – Рюрик осторожно передал дружиннику рычажное устройство на треноге и ловко спустился вниз. – Давай! – скомандовал он смекалистому гриденю и махнул рукой к себе. – Крути!

Бэрин раскрыл рот от удивления. Из узких расщелин вылез сначала один, затем другой и третий круторогий крюк, угрожая зацепить любого, кто приблизится к стене крепости.

– Ну, как? – спросил его довольный Рюрик.

– И внушительно и страшно! – отметил потрясённый жрец. – Это Ярмерик с Абрамом такие крюки смастерили? – удивлённо спросил он и заметил, как Рюрик недоумённо повёл плечом, как бы говоря: "Не только они, здесь многие поломали головы!" Жрец оглядел счастливого в эту минуту князя и тут же спросил его: – А спина твоя как? Ничего не чувствует?

Рюрик перестал улыбаться. Да, с тех пор, как в княжеской сустуге зашито ячменное зерно, его больше не преследовало омерзительное ощущение, будто кто-то примеривается к его спине секирой. Но начались сновидения – одно кошмарнее другого. "А вот говорить ли об этом жрецу, – подумал князь и посмотрел на Бэрина. – Как было бы хорошо! Я отвлёкся здесь, наверху, от мрака, томящего мою душу… – подумал Рюрик, но злой досады к жрецу не испытывал. – Я не хочу вникать в тот мир, в котором ты плаваешь, как рыба в воде", – хотел было сказать князь, но что-то остановило его. Он вздохнул, вытер пот со лба и хрипло проговорил:

– Да, спина теперь меня не беспокоит.

– А что… беспокоит? – Жрец сразу понял его. – Сны, – сдался Рюрик и уныло вздохнул. – Я так не хотел говорить тебе об этом, – горько сознался он.

– Почему? – испуганно спросил Бэрин. – Ты не хочешь доверяться мне? Он отвёл Рюрика от стены. Там, наверху, прикреплялись бревна для сбрасывания на врага. Одно бревно грозило вот-вот сорваться: дружинники устали и едва удержали его.

– Да нет, – печально ответил Рюрик, отходя в безопасное место вслед за жрецом. – Понимаешь, Бэрин, я устал от этого довлеющего мрака. Я знаю, что они не остановятся ни перед чем. Не заклинания, так заговоры… Я не хочу об этом думать! – горячо прошептал он. – Я хочу прожить пусть короткую жизнь, но не оглядываясь и не ёжась. Я хочу дышать полной грудью! Я хочу быть князем, Бэрин, а не жертвой волхвов моих врагов! – с досадой воскликнул Рюрик и отвернулся от жреца.

Как Бэрин любил, как жалел в эту минуту гордого, но хлебнувшего уже столько горя князя! Как ему хотелось опекать его, этого несчастного и безнадёжно обречённого рикса. Бэрин протянул руку, дотронулся до плеча Рюрика и очень тихо сказал:

– Я всегда с тобой, князь! Но… это значит, что ты всегда должен рассказывать мне о… обо всем! Хорошо? – ласково спросил он, глядя в спину Рюрику.

Рюрик поморщился. "Опять ты за своё, Бэрин", – недовольно подумал он и передёрнул плечами. Но, повернувшись к жрецу, увидел столько сочувствия и сопереживания в глазах друида солнца, страдальческое их выражение окончательно смутило Рюрика. Он глубоко вздохнул и еле выдавил из себя:

– Хорошо, Бэрин. Но… ты бы лучше своего коня нам попытал! – уже бодрее предложил он.

– И попытаю! Нынче же вечером! – Жрец с радостью подхватил разговор. Но он прекрасно понимал, что Рюрику сейчас нельзя тратить время на беседы, а потому перебил сам себя: – Ну, я пойду, сынок.

Бэрин отошёл от князя, решив зайти к Эфанде и выяснить, какие сны не дают покоя их риксу…

А младшая жена князя рарогов в это время занималась сушкой трав весеннего сбора. Небольшими аккуратными пучками висели на северной стене клети веточки белокудренника, полыни, наперстянки, диоскории, астрагала, цветы рябины и шиповника, распространяя в жилище княгини удивительный аромат разнотравья. Бэрин широко распахнул дверь клети и шумно вдохнул пряный запах.

– Ба! Уже наготовила трав! – изумился жрец, с удовольствием дыша всей грудью. – Не выгонишь меня? – улыбаясь, спросил он немного испуганную Эфанду и бесцеремонно сел на стул.

– Нет, Бэрин! Добро пожаловать, – чуть-чуть растерянно, но нежно и сердечно пригласила Эфанда, одёрнув скромное льняное платье: она только что прикрепила последний пучок травы к стене, а потому и распоясалась, и немного разлохматилась. Бэрин залюбовался Эфандой: порозовевшая, нежная, сероглазая, светловолосая и вся такая естественная и простая. Вот она подпоясала плетёным пояском платье, накинула на плечи тонкий ажурный убрус, привела в порядок волосы и улыбнулась.

"Боги! – подумал Бэрин, глядя на Эфанду. – И эта девочка – жена! Такие ручки! Такая точёная шейка! А головка! Как у русалки!.. Нет, эта головка умеет запоминать нужные советы. Эта головка унаследовала от отца Верцина ум и прекрасную память, а от матери Унжи – терпение, нежность и красоту. Ей хочется поклоняться бесконечно… Да, именно такая жена нужна нашему Рюрику", – думал Бэрин, по-хозяйски рассматривая любимую жену своего рикса.

– Я слушаю тебя, наш достославный верховный жрец! – нежно проговорила Эфанда и посмотрела в глаза Бэрину.

"Ни тени беспокойства, – снова подметил жрец, наблюдая за Эфандой, и захотел, чтобы она ещё что-нибудь сказала. Он бессознательно улыбался, глядя на неё, и радовался её красоте, как ребёнок, который впервые увидел прекрасный цветок. – И всё-то ей к лицу: и это серое платьице, и этот голубой убрус…"

– Не попьёшь ли киселя овсяного? – между тем спросила Эфанда и налила жрецу в глиняный горшочек киселя. – Устал ведь, на, выпей! – ласково предложила она и заставила Бэрина выпить весь кисель.

Бэрин выпил кисель, поставил на стол горшок, вздохнул и вдруг без обиняков спросил:

– Эфанда, ты хорошо запомнила облик князя… Вадима?

Эфанда немного нахмурилась, сосредоточилась и твёрдо ответила:

– Да, помню.

– Ты… поможешь мне свершить над его образом… заклинание? – медленно выговаривая тяжёлые слова, хмуро спросил Бэрин. Он исподлобья смотрел на Эфанду и знал, что решиться на такое ей будет трудно.

Эфанда вскрикнула, широко раскрытыми глазами оглядела поникшего жреца и с ужасом прошептала:

– Н-нет.

– Н-нет, – как эхо повторил Бэрин и понял, что сейчас он не просто дотронулся до нежной души Эфанды – он тяжело ранил её. Зная, что молчать в таких случаях нельзя, Бэрин выпрямился и, видя, как часто вздымается невысокая грудь княгини, глухо проговорил: – Эфи, ты не на небесах живёшь и ведаешь, что враги твоего Рюрика не гнушаются ничем. Они уже несколько раз проводили… заклинание над его обликом…

Эфанда ахнула и мгновенно побледнела.

– Какое варварство, – с ужасом прошептала она и недоверчиво покачала головой. – Не может быть. – И, не веря ни Бэрину, ни самой себе, хмуро посмотрела на жреца.

– Ты замечала, как он иногда… как бы каменеет? – тихо спросил жрец, видя её мучения. – Напрягает спину, скрывает ото всех боль, пронизывающую лопатки?

Эфанда молча кивнула головой.

– Это и есть проявление заклинания, – мрачно подытожил Бэрин. – И ты прости меня за жестокость, Эфи, но мне очень хочется тем же ответить и Вадиму, – резко завершил он и встал.