Текст книги "Знак кровоточия. Александр Башлачев глазами современников"
Автор книги: Александр Бельфор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)
Башлачева не забыли. Я не забыл. А вот родится молодой человек, который озадачится вопросом своего бытия и существования на бренной земле, и рано или поздно наткнется на Башлачева и почувствует красоту и глубину его слова, и Башлачев будет жить в его сердце. Я учился на уроках литературы отвратительно, но независимо от этого Гоголь попал в мое сердце, Есенин попал. Из того, что преподавали. Достоевского я в школе не понял, он воткнулся позже. На роль воспитателя, наставника и учителя не назначают. Выбирают всегда ученики, и только тогда ты становишься настоящим сенсэем. Если ты сам себя назначаешь, то твои попытки обречены.
Если тебе интересно настоящее творчество – ты сможешь стать творцом. Если ты постоянен в твоих пристрастиях творить – ты становишься Творцом. Если ты ищешь Бога в себе -ты становишься Богом. Если тебя выбрали, услышали, задают вопросы – ты становишься Учителем. И ты говоришь: «Жизнь продолжается!»
Нужно слушать живых поэтов: К. Комарова, Василия К., М. Башакова, К. Арбенина… Есть еще отличная группа «Billy’s Band», можно сказать, новая музыкальная визитка города Питера. Есть и другие достойные группы! Для того чтобы жить – надо просто жить, не правда ли? Не усложнять себе и другим жизнь, а то запутаешься и не получишь ни одного ответа на тревожащие душу вопросы.
Наталья Федосеева, преподаватель
АНДРЕЙ ЗАБЛУДОВСКИЙ
Я ЧТО-ТО ВАЖНОЕ ПРОПУСТИЛ
К тому моменту как мы познакомились с Сашей Башлачевым, группа «Секрет» уже существовала. Мы где-то выступали, но это было непрофессионально, и я не думал тогда, что свяжу свою судьбу с этой группой. Общение в те годы было достаточно интенсивным, была такая околорок-клу-бовская тусовка. До «Секрета» я играл в группе под названием «Выход», и к нам на репетиции, на концерты многие заглядывали, в их числе Майк и БГ. Так что я был уже поднаторевший рок-клубовский деятель – меня знали многие, и я знал многих. В числе моих близких друзей был Костя Кинчев, тогда еще Панфилов. Наши жены были одноклассницами, мы бывали друг у друга в гостях – я у него в Москве, он у меня в Питере. Неоднократно ездили вместе отдыхать на юг. Одна из первых наших совместных работ с Кинчевым, Мурашевым и Славой Задерием: запись альбома «Нервная ночь». Именно после него Слава позвал Костю к себе в группу. Костя стал все больше окунаться в активную рок-клубовскую жизнь, тогда как я постепенно из нее выходил, потому что у нас появился профессиональный администратор, который начал организовывать концерты, записи и прочее. Ленинградский рок-клуб тогда был на подъеме, никакие другие клубы в Москве, Свердловске не могли с нами сравниться в те первые годы. И поэтому к нам в Ленинград отовсюду ехали молодые музыканты, которые не имели возможности показывать себя на больших сценах, не разрешали им этого. Ревякин тогда приехал к нам впервые, Шевчук… Ну, и Саша Башлачев. И вот однажды мы с Костей оказались на квартирнике, где-то на Большой Подьяческой, если мне не изменяет память. Это был один из первых квартирных концертов Саши Башлачева в Ленинграде, зимой 1984 года. Костя уже был с ним к тому времени немного знаком, а я увидел впервые. Мы немного опоздали к началу, Саша уже играл – нервный такой, взрывной, с сильнейшей энергетикой, с драйвом. Единственное, что я понял – это то, что играть он не умеет на гитаре, – в том смысле, как я это для себя представлял. Для меня важной составляющей любой песни был припев – так вот у Башлачева это отсутствовало напрочь. Но отдача от этих песен была такова, что мурашки по коже… Новый Высоцкий! После окончания концерта была, как обычно, выпивка, и мне запомнилось, что он был какой-то совсем другой, нежели в процессе исполнения своих песен. В жизни – абсолютно другой человек: мягкий, спокойный, тре-петно-нежный, не рок-герой. В песнях – жилы рвутся, надрыв, почти вопль, а здесь – без какого-либо пафоса, эпатажа и показухи. Я знал очень многих так называемых рок-героев, которые позиционировали себя как оголтелые борцы со всем, с чем можно. Саша был совершенно далек от этого. Мы как-то быстро подружились, и я пригласил его в гости. У нас был тогда абсолютно тусовочный дом, люди приходили, уходили, оставались ночевать – это было обычным делом. Саша откликнулся на мое приглашение довольно быстро, и они с Костей появились у нас. Джоанна Стингрей была, Рикошет… Сидели, выпивали, музыку слушали, разговаривали. Причем не про наше творчество, в основном про «Beatles», про «Led Zeppelin» и прочих грандов западного рока.
Ада, моя жена, окончила театральный институт, работала с гримом, научилась стричь. Все первые знаменитые раскрасы и прически Кинчева – это ее рук дело. И вот как-то Саша, зная об этом, попросил: «Слушай, Ада, а ты меня не подстрижешь?» Она с удовольствием согласилась, подстригла его так аккуратненько, ему очень понравилось. И после этого он постоянно приходил к нам стричься. Ночевал… Ведь был без своего угла, то у одних поживет, то у других…
Потом мы с ним стали отдаляться друг от друга – у меня началась плотная деятельность в «Секрете» с непрерывными гастролями, поездками и прочим. Мы как-то не пересекались с ним на тусовках и в компаниях, за исключением случая, когда я привел его к Майку. Майк вел затворнический образ жизни – дальше магазина никуда не ходил. У него на квартире тогда был один из центров нашего мироздания, у него всегда была куча гостей. У нас с Майком всегда было очень много общих музыкальных привязанностей, я помню, что переписал у Майка весь «T.Rex». У нас в Театре «Секрет» возникли мысли о создании спектаклей о жизни некоторых наших западных кумиров: Элвиса Пресли, Боба Дилана и других. Я хотел сделать спектакль про Марка Волана, и мы с Майком как-то долго разговаривали о том, как это сделать. К сожалению, все мои мысли остались нереализованными, только на бумаге, потому что Майк умер. Не осталось в памяти и чего-либо значительного из общения Майка с Башлачевым – видимо, в силу того, что они не отличались в своих высказываниях экстремизмом, в отличие от своих песен. Они оба были максимально лояльны ко всему, что касалось музыки. Исключение составляла только официальная музыка. Мы все позиционировали себя как подпольщики – борцы снизу. Но ситуация в корне изменилась, у этих самых борцов появилась возможность зарабатывать деньги и существовать за счет своей музыки. Врага ведь ищут только оголтелые, несостоявшиеся и малотворческие люди. Когда человек что-то делает, ему не до критики остальных. Он это делает не в пику другим, а потому что ему нравится это делать. А как это будут воспринимать другие люди – это уже десятое дело.
Не могу сказать, как относился Башлачев к творчеству Майка. Он очень трепетно относился к БГ, он, как и БГ, относился к слову очень скрупулезно, дотошно. Майк делал те же вещи, но несколько упрощенно. Корни творчества Башлачева можно искать и у того, и у другого. Больше все-таки, видимо, он взял у БГ, потому что в лучших его песнях наблюдается такое же множество подтекстовых смыслов.
Но, думаю, более чем кто-либо на Сашино творчество оказал влияние Владимир Высоцкий. И одно из доказательств этому в том, как теряют его песни в исполнении других. Всевозможные попытки оранжировки, оркестровки его песен терпят неудачу, теряют что-то такое отличительное, узнаваемое, за что мы и любим их – что Высоцкого, что Башлачева. Их никто ни с кем никогда не спутает! Здесь украшательств не нужно. Здесь как раз присутствует, с одной стороны, вот эта кондовость, с другой – основой песен служит то, что всех не устраивало окружающее нас настоящее. Мы не могли себе объяснить тогда, что именно нас не устраивает, и это удалось выразить своим поэтическим языком Высоцкому и Башлачеву.
Я не могу сказать, что Александр Башлачев оказал лично на меня какое-то влияние в творческом отношении. В то время мы были как бы в замкнутом пространстве – в своем творчестве. Мы мыслили какого иначе очень долгое время, вплоть до ухода Максима Леонидова из «Секрета». Мы были как бы на другой планете, сами себя отправили на эту планету и были недосягаемы для чьего-либо воздействия и влияния со стороны. В молодости я очень впечатлился Майком, например, или «Аквариумом» – до восемьдесят третье-го-восемьдесят четвертого года. Но это происходило до тех пор, пока мы сами не сформировались как творческие единицы. Башлачев же пришел тогда, когда мы были уже самодостаточны.
Я знаю, что бытует мнение, и оно довольно распространено, что Башлачев своим творчеством поставил некую планку, ниже которой уже нельзя было сделать что-либо серьезное. Мы в «Секрете» сами для себя поставили такую планку, и сами же ее преодолевали, как могли. Мне безумно повезло в жизни, что судьба свела меня с Николаем Фоменко и Максимом Леонидовым. Они оба к слову относились очень щепетильно, особенно Фома. То, что написано Фоменко для меня также непререкаемо, как и то, что написано Башлачевым. Эти слова родились не только от души, как говорится, но и явились результатом большого труда. Мы работали со словом так, чтобы впоследствии за него не должно было быть стыдно. Я многому научился у Фомы и у Макса скорее, нежели чем у Башлачева. Вообще, у меня нет пиетета ни перед кем. Я могу признать чью-либо гениальность – Пола Маккартни, Джона Лениона, даже Мика Джаггера, людей, которые довели свою моторику до суперинструментализма – своим трудом, в первую очередь. Не верю, что люди уже рождаются с этим. Все равно надо подойти к возможности такой реализации с определенным багажом прочитанного ли, услышанного ли, используемого ли – хотя бы в мелочах. Поэтому я не хочу ставить ка-кую-либо планку и делать упор, например, на Пушкина, говоря, что Пушкин – это наше все. Нет, не все. И после Пушкина были и будут люди, и после Башлачева тоже. Но Александр Башлачев – один из тех людей, на которых мы опираемся. Потому что он, так как надо, скрупулезно и бережно относился к своему слову. А это самое главное для мыслящего человека.
Александру Башлачеву выпал на долю безумно короткий отрезок публичной деятельности для того, чтобы реализовать себя полностью. Я не верю в то, что он себя исчерпал. Потенциал в нем огромный. Если бы чуть больше времени, кто знает, до каких еще высот он смог бы подняться в своем творчестве? Очень бы хотелось его увидеть на большой сцене, например, на месте Шевчука или на месте Филиппа Киркорова. Стоящего с гитарой и поющего свои песни.
Никто не знает, к каким последствиям приведет та или другая деятельность по распространению знания о жизни и творчестве Башлачева. Кто-то скажет: «Не знал и знать не хочу, что был такой поэт, певец, бард». А другой: «Как мне этого не хватало всю жизнь!» А третий спросит: «А кто еще был помимо этого? Что еще было?» Поэтому все это надо запечатлевать. Зарисовывать кусочки нашей жизни, ведь из этого складывается наша дальнейшая история, на этом будет учиться кто-то другой. Какой-нибудь сегодняшний двадцатилетний балбес, возможно, в результате захочет переосмыслить свою жизнь, вернуться к прошлому и спросить у себя: «Может, я что-то важное пропустил?»
Пустые карманы,
Промокшие кости,
Гнилые ботинки,
Луна и вороны.
Ночные вокзалы,
Опасные зоны.
Забытые песни Пропитаны лестью.
Как мы носились по лужам, поившим водой, Хохотали до крови, обнимались с землей,
И твои губы шептали, что это теперь навсегда,
И не вспомнить дорогу домой – никогда.
Морозное утро,
Сырые окурки,
Живые скелеты,
Боязнь не догнаться.
Никто не узнает,
Никто не заметит.
Обрывки желаний,
Дрожащих рассветом.
Мы танцевали у магазина, катались в пыли,
Падали и просыпались, обнимались и шли,
И твои губы шептали, что это теперь навсегда,
И не вспомнить дорогу домой – никогда.
Голод и жажда,
Озноб и веселье.
Орел или решка.
Чужое похмелье.
Мы целовались у магазина, катались в пыли, Падали и просыпались, обнимались и шли,
И чьи-то губы шептали, что это уже навсегда,
Ты не вспомнишь дорогу назад – никогда!
Билли Новик. «Последний день лета»
БИЛЛИ НОВИК
НЕ ПОЗВОЛЯЙ ДУШЕ ЛЕНИТЬСЯ
В лице Башлачева есть что-то очень родное… Я много раз рассматривал его фотографии, еще будучи подростком, и думал: «Странно, вроде пишут, что он друг Цоя, БГ, Кинче-ва… Что же это за интересный человек?» Я брал записи, слушал, но ничего не понимал. «Ладно, наверное, я просто пока не готов, надо бы его глубоко поизучать». Сказать честно – мне не очень-то нравилось то, что я слышал. «Плохо играет, плохо поет, плохо даже читает, черт бы его побрал!» Это не мой темперамент, не мой темп.
Я долго откладывал Башлачева, очень долго. Он начал до меня доходить, только когда я сам стал перерабатывать его песню «Поезд». Ведь нужно было думать над каждой строчкой… Это же не просто – подошел к микрофону, включил запись и сходу записал. Нет, это кропотливая работа. У меня появился шанс не только потешить чувство собственного перфекционизма, но и вдуматься в башлачевские строчки.
Работа над кавер-версией песни – это и есть мостик к приятию, осознанию и пониманию Башлачева. Это очень здорово, что музыканты любого сорта, будь то акулы или совсем юные, начинающие подростковые группы, перепевают, записывают песни Башлачева, погружаются в него, что-то находят в себе. Мне кажется, это достойно уважения. Вообще, творчески переосмысливать чужие песни, в том числе и песни Башлачева, имеет смысл только тогда, когда ты веришь в то, что твоя кавер-версия будет лучше оригинала. Для этого нужно хорошо потрудиться!
Я всю жизнь был уверен, что всего можно добиться своим трудом. Я полагал, что у меня нет никакого таланта, просто я беру своим упорством. У меня небыстрый темперамент, я медленный и, в общем, холодный человек. И это позволяет мне долго сидеть над какой-нибудь идеей фикс.
И добиваться каких-то результатов. «Неплохо было бы научиться играть на контрабасе». – «На контрабасе? Можно и на контрабасе». Хоть я и не выучился толком, но подак-компанировать могу. Звукозапись освоить как таковую – пожалуйста. Посидел годик – вроде что-то пошло. Я ничего не бросал сразу. Я мечтал научиться петь – хотя бы раз в пять хуже, чем пою сейчас. Не прошло и десяти лет, но я считаю, уже пошло дело… И это все – упорная тренировка. Упорная! Каждый свободный момент я что-то делаю для достижения желаемого результата. Когда ты действительно любишь свое дело, ты отдаешься ему целиком и полностью. Я вот подумал: влюбленные не опаздывают на встречу, потому что они ждут ее целый день, они даже пораньше приходят, они не могут дождаться этого момента. Здесь то же самое…
Но в последнее время я часто думаю о том, как мелодия приходит в голову. «Вот как это происходит?» Идешь по улице: бац – и ты ощущаешь, что мелодия уже играет в тебе. «Я же ее не придумал! Я не думал о том, какая будет следующая нота. Мелодия сама льется… Что это за фрагменты? Откуда они берутся?» Здесь много вариантов. Может, это стандартные штампы, банальности, но только чуть-чуть приправленные какими-то ежесекундными факторами. Например, идешь быстро – темп быстрый. Изначально есть музыкальная фраза – и дальше ты уже, путем чисто логического автоматизма, додумываешь эту фразу, фантазируешь, что могло бы быть дальше. Понятно, что все четыре на четыре – квадраты… Ты начинаешь эту мелодию пробовать примерить под разные стили – например, стиль регги или босанова. Или это классическое произведение в симфонической обработке. Прям слышу… И тут я уже не могу сказать, что это достижения упорного труда. Но упорным трудом достигается развитие этой искорки, этого «послания». У тебя есть три-четыре ноты, которые сами откуда-то взялись. А дальше нужно все это кропотливо, механически довести до общепринятых форм, до каких-то понятных стандартов, в данном случае, песен. Картинку нужно вставить в раму. Кто-то спросит: «Что это за банальность такая?! Зачем ее в раму вставлять? И так красиво! Что за мещанство?!» – Нет, есть стандарты. Как любая картина должна быть в раме, так же и музыкальная фраза должна помещаться в раму аранжимента.
Нужно ли человеку готовить себя к принятию этой искры? Я не знаю. По-моему, ничего особенного делать не нужно. Вот как бывает: во сне приснится что-нибудь, и ты думаешь: «Это же так просто и так гениально!» И тебе кажется, что утром ты это зафиксируешь. А утром – пустота… Следов даже в помине нет. Поэтому, я думаю, надо ценить «послание», заставлять себя проснуться и хотя бы вкратце записать его. Нужно внимательно относиться к тому, что к тебе приходит. Нужно это ценить. Я лично стараюсь записывать даже то, что для меня вроде бы и не представляет никакой ценности. Пока… И это работает. Например, наша песня «Где спит твое сердце» вызревала с 2002 года. А только в 2005 году она была записана. Я понимал, что в ней есть что-то, может, даже слишком ценное, пока не раскрытое, и не хотел ее «закрывать». Теперь, когда прошло время, я понимаю, что она закончена.
Есть обстоятельства, способствующие приему «послания». В принципе, можно согласиться, что творец создает свои «великие произведения» не от хорошей жизни, от тоски и страдания. Но есть куча исключений – обратного характера. Когда тебя любят, понимают, тебе от этого хорошо… И хочется что-то делать, к чему-то стремиться. Ведь это очень приятно, очень важно, когда другой человек переживает за то, что ты делаешь. Хочется удивить его еще больше. Это очень круто! Или другое исключение, когда тоже хорошо… Например, мы возвращаемся из Москвы после каких-то безумных съемок, интервью, серии концертов – в таком возбужденном состоянии, которое позволяет дерзить в своих фантазиях на будущее. «А вот бы!..» И кажется, что все так просто и реально. И потом эти фантазии тебя подтаскивают немножко дальше и вверх. Ты уже придумываешь формы и решения для претворения фантазии в реальность. Очень приятно творить в состоянии эйфории, надо сказать.
Наверное, кого-то успех может расслабить. Можно так поверить в себя, что переоценить… Что касается меня, я знаю, что каждая следующая песня может и не получится. Но я успеваю их так полюбить, эти песни, что просто не могу не довести их до ума, до максимального звучания. Это нормально. Но вообще – никаких гарантий.
Нельзя надеяться только на свой талант. Правильно Достоевский говорил: «Кто не идет вверх, тот идет вниз». Недостаточно оставаться на одном уровне. Это подразумевает путь вниз. В конце концов, человека могут отключить, лишить дара, если он перестает его ценить. Я на своем опыте, наверное, этого пока не испытывал, по-настоящему. Но слышал от уважаемых мною людей много таких историй. Нужно ценить свой дар… Даже не ценить, не заботиться, а лелеять. За ним надо ухаживать, растить его, бережно к нему относиться. Может быть, и не обязательно быть уверенным в том, что это дар, но осознавать, что это твоя маленькая способность. Да, можно относиться к таланту, как к способности. Я думаю, что это просто разные степени Божественного дара. Маленькая способность – это тоже Божественный дар. А если маленькая способность развивается самим человеком, то это уже работа с даром. Выращивать тюльпаны в тундре? Возможно. Но надо сначала построить грамотный парник. Кому-то изначально дано много – Ломоносов, Моцарт… «Как это так – у одного есть, а у другого нет? Как так могло получиться? Несправедливо…» Если это еще и не связано с физикой – ноги длинные, значит, бегает быстро… «А как же быть с творческим даром?» Один ответ – надо работать с ним. Развивать свою маленькую способность.
И в этом нет никакой скромности, это – честность. В последнее время многие люди говорят мне о моем «таланте». И я теперь допускаю такую мысль. Это все не очень серьезно, конечно… Я сам так не думаю, но мысль допускаю. Я заставляю себя к этому привыкать потихонечку. «Ну, ладно, хорошо, мне только лучше!» Но я никогда в жизни так не считал. Никогда! Наоборот, я всю жизнь был уверен, что я наименее придумывательный человек. Мой старший братец, например, все время сам придумывал игры! Вот его посади в пустой комнате, где и придраться-то не к чему – он через три минуты придумает игру! В пустейшей комнате! Он был для меня кумиром… Ему было много дано. А мне было дано гораздо меньше, но зато я упорный, я умею работать, по крупицам собирать все необходимое. Это характер… Это то, что многие, кстати, называют занудством.
Я больше чем уверен, что излишний темперамент мешает человеку Я так думаю: у человека есть способности, талант – и хорошо бы, чтобы он надолго его растянул, чтобы он медленно, но верно совершенствовал этот талант. Мне, может, и не повезло с даром, но зато повезло с темпераментом. Мой темперамент подразумевает тщательное усовершенствование дара.
А у Башлачева был иной темперамент. Я считаю, что с его даром так много можно было бы сделать! А он все бросил… То, что делал Башлачев – это только десять процентов от того, что он мог бы сделать, если бы ему повезло с темпераментом. На мой взгляд, все у него неоконченное и брошенное, до конца нереализованное. Это не делает чести результату, в этом нет шарма неоконченности. Бывает шарм в недоделанности у некоторых авторов. Но не у Башлачева, нет.
Темперамент, конечно, не переделаешь… Но усилить контроль! Можно было элементарно подшиться. Потому что контроль над собой легче держать в трезвом состоянии. Первична общая мотивация. Если бы Башлачев действительно понимал, что он гениален, может, он бережнее бы стал относиться к своему гению? Или ему, наоборот, слишком часто говорили о его гениальности?.. У него изначально не было комплексов по поводу самого себя? Может, он с самого начала понимал, что он гений. И именно поэтому так не бережно относился к дару. «Что бережно относиться, если я всегда такой был? И всегда таким буду!»
Может быть, он просто разбазарил свой дар?..
Сила – это возможность изменить мир. Башлачев убедился в том, что своими песнями он не в силах этого сделать. То есть он хотел это сделать сразу, быстро и чтобы результат можно было увидеть. Не получилось. Нет, казалось бы, результата! Его слушатели остались теми же, кем были до него, – обычными людьми со своими обычными человеческими проявлениями. Ты приходишь к ним и стремишься передать то, что должен передать, – энергию любви и добра. Но она не передается! Люди не меняются сразу и быстро, что толку от безудержных восторгов, похвал и криков? Им нужны все новые и новые песни, новые находки, новые откровения. Но они приходят лишь только тогда, когда энергия приема у людей достаточна для того, чтобы их принимать!
Но этой энергии не было у современников, и быть не могло. Слишком большая разница между тем, что было у Башлачева, и тем, что было у них. Нужны десятилетия для того, чтобы они осознали, что то, что им принес Башлачев, требовало немедленных поступков, действий, преобразований настоящего в будущее.
А будущее так непонятно и неизвестно. Для того, чтобы в него заглядывать, необходимо преодолеть страх смерти, так как самая великая истина, открываемая нам будущим, – это физическая смерть. То, что за ней последует, открывается только избранным, таким, как Башлачев и Высоцкий. В этот ряд никого нельзя больше поставить – ни Окуджаву, ни Визбора, ни Галича, сколь бы высоких образцов в области истинной поэзии они не достигли.
ПАВЕЛ КОНДРАТЕНКО ТОРМОЗНИ У СВЕТОФОРА!
– Когда ты впервые увидел Башлачева ?
– Я увидел Башлачева в мае 1985 года на квартирнике у Жени Каменецкой. Мы тогда играли с «АукцЫоном», он только-только стартовал… Время было такое жесткое, быстрое, день за год. Сейшены, концерты, время нашего рассвета… Первое впечатление: сидит человек с лицом ангела! По-другому и сказать не могу. Что касается песен – они очень понравились. Впрочем, как и сам Башлачев. С самых первых слов и поступков было понятно, что – родной человек, наш парень, вот и все.
С первого раза не втыкаешься в песни такого рода. Чтобы начать их понимать, необходимо, чтобы они побыли с тобой какое-то время. Пожить с ними, кофе попить, или водки, или пива! Их можно начать понимать, только когда послушаешь хотя бы пять-шесть раз. Песни философского плана, достаточно глубокие, глубинные с первого раза не понять. Надо дать время, чтобы твое подсознание сдвинулось куда-либо со своей первоначальной точки. Не знаю, может быть, и есть люди, постигшие гениальность этих песен с первого раза. О себе могу сказать только то, что понял: это кайфовые песни кайфового человека. Он сразу стал мне симпатичен как человек, мы сразу с ним сошлись.
– Были попытки совместной работы?
– Расскажу о такой попытке… Конечно, очень разные стили у нас были. Как назвать то, что он делал? Каким-нибудь былинным рок-н-роллом, что ли?.. Это было сразу после выпуска альбома «Энергия». Костя тогда споткнулся на голову, послал нас всех подальше, сказал, что уедет в Москву, будет делать свою команду, заберет с собой Петю Самойлова. У Кости тогда, по первости, звездная болезнь была. Он ведь москвич, ему мотаться сюда постоянно было накладно – жена, ребенок… Его в этом плане тоже можно было понять. И вот, весь первоначальный состав «Алисы», кроме Кости и Пети, остался не у дел. Слава сказал: «Раз Костя в Москве, давайте попробуем с СашБашем замутить, сыграться». Сашка пришел с гитарой, все нормально… Песни его по гармошке достаточно простые. Мы провели с Башлачевым две или три репетиции у нас на базе, поиграли его песни – попробовали их сразу на бит поставить, саранжировать каким-нибудь образом. Одно время даже как-то стало казаться, и он почувствовал, что мы всех порвем этими песнями! Играли «От винта!» – так жестко, по-панковски: «А ну, от винта!Все – от винта!» Аж мурашки по коже бегали. Но вот -не пошло… Все-таки ему это было не надо. Может быть, он как-то иначе все это видел. Мне показалось, что он сам испугался коллектива, может быть, испугался ответственности. Возможно, по-другому свое творчество, как «я и гитара», он и не воспринимал.
– Какое впечатление Багилачев производил – без гитары, про-сто в жизни ?
– Он производил впечатление нормального, обыкновенного человека. Не болтун, в разговорах лишнего никогда ничего не говорил, был достаточно сдержан. Всегда имел свое мнение о событиях, происходивших в стране. Вообще, от других людей нашего круга он ничем особенным не отличался. Мы ведь были на равных, занимались одним и тем же делом – играли музыку, пели песни, никто друг перед другом не выпендривался. Нет, я не спорю, было в нем что-то такое завораживающее, симпатичное, располагающее к себе. Со странностями, конечно… Один случай вспоминаю. Ехали мы как-то в такси по Кировскому втроем, вместе с Задерием. Проезжаем Славкин дом, ничего такого особенного не происходит, вдруг Башлачев говорит таксисту: «Тормозни у светофора!» Тот тормознул, Сашка, ни слова не говоря, выскочил и побежал. Мы: «Ты куда?! Чего?» Ответа не дождались. Я у Славы спрашиваю: «Что случилось-то?» Он мне отвечает, дескать: «Обдолбался Сашка». Я не понял: «Я уже два часа здесь вместе с вами, не долблюсь, ничего такого, а он…» Уже после того, что случилось в феврале, я много думал на эту тему и где-то допускаю мысль, что, может быть, психиатрия здесь в какой-то степени замешана, то есть, болезнь психическая была или что-то вроде этого. Ведь люди вроде Саши, такого гениального плана, думают по-другому. Откуда у них стихи идут? Откуда-то сверху – флюиды из воздуха, из космоса. Какая же причина этого была самая главная – никому не ведано. Что происходило тогда с его головой, только он это и знает, а сегодня, стало быть, это остается тайной.
Поведение странное-да, это было… Я сам обалдел. В последнее время он был какой-то очень нервный, от чего-то его коробило, чего-то он не находил. Вот говорят: стихи у него не шли. А почему они должны были всю жизнь идти? Как говорится, Бог дал, Бог взял. Башлачев – великий поэт. Он написал столько, сколько нужно. Он не из тех поэтов, которые должны в редакцию журнала «Мурзилка» принести к понедельнику какую-нибудь фигню, не из тех композиторов, которые должны на радиостанцию песню сдать в срок. Он не подмастерье, он великий человек, мастер с большой буквы. Ну, не шли стихи, и не шли. Я думаю, он это понимал где-то внутри себя.
– Знают ли сейчас Башлачева ? Нужен ли он молодежи ?
– Сейчас наступает какое-то новое время. Молодые ребята появляются – настоящие поэты. Башлачев был совсем другой, не с кем его сравнивать. В то время он был выше всей рок-тусовки, выше всех лозунгов, которые все пели в тот момент: «Мы вместе!», «За нами!», «Вперед!» и так далее. Это было тогда актуально, а сейчас кажется смешным. Его же песни другие, они глубинные. Они затрагивают саму душу, в них нет плакатности. Тогда ведь все боролись против коммунистов, против системы. И вдруг все стало позволено, и все кинулись зарабатывать деньги. Первое время получалось. А потом – не все и не у всех. Просыпаюсь как-то, ек-макарек, думаю сам себе: «А ведь “Алиса”-то агитбригадой стала!» Поезда, самолеты… «Алиса» стала орудием производства. Не надо было ничего нового придумывать, стимулов для творчества – все меньше и меньше. Я сказал: «Ребята, я не хочу больше работать в агитбригаде». Я не хочу сказать, что у Кости были только лозунги, у него творчество было, да и есть, довольно разнообразное, но у Саши, у него – другое, совершенно некоммерческое… Хотя на тот момент можно было раскрутить и этот материал очень здорово. И сейчас, как и тогда, есть небольшая прослойка людей – интеллигенция, которая как любила Сашино творчество, так и сегодня любит. Молодежь все-таки Башлачева сегодня не знает. Тем, что поумнее, – внятной молодежи -нравится. Ведь его песни, они вне времени. Они и сейчас актуальны, в отличие от большинства песен, которые были востребованы тогда, в 80-х годах. В отличие от многих людей, кричащих о том, что они Мессии и знают истину, Башлачев никому этого не говорил. Но на самом деле он был ближе к роли Мессии, чем кто бы то ни было. Он писал песни о добре и зле, о любви, о хорошем… Светлые песни. Чем они отличались от других? Чернухи в нем никакой не было, и в песнях его тоже.
Поскрипывает старая кассета… На корешке написано моим детским почерком: «Квартирник: Костя, Слава, Саша». Имелась такая пагубная страсть – собирать все, записанное Сергеем Фирсовым! Спасибо ему огромное!
И вот, чудовищная по качеству запись. Костя – понятно, Слава – понятно. Саша – кто это?.. Надрывный, захлебывающийся голос. Кто это? На порядок мощнее и глубже, чем известные и любимые Костя и Слава. Кто этот человек?.. Расскажи мне, Сережа Фирсов!
Елена Чулимова, актриса
Цели у меня нет. Какая может быть цель? Потому что любая конкретная цель – она предполагает… Человек сразу думает, что ее нужно как можно скорей достичь. И поэтому начинает бежать, не замечая ничего вокруг себя.
