Текст книги "Знак кровоточия. Александр Башлачев глазами современников"
Автор книги: Александр Бельфор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)
Пронеси, Господи, любить гения
МАРИНА ШНАЙДЕР: Многие выдающиеся люди были эгоистичны к своим близким, к тем, кто их любил. Я считаю это несправедливым, особенно по отношению к женщинам. Пронеси, Господи, как говорится, любить гения. Надо любить надежных и заботливых мужчин. Просто мужчин. Не надо гениев! Но сердцу не прикажешь. Девочки нашего Сашу любили и страдали. Была одна такая девочка, которая в нем просто растворилась. Старалась ему во всем угодить, помочь по хозяйству – с уборкой, со стиркой. Конечно же, он ее не заставлял, не приказывал. Она была рада стать для него рабой. А он, богемный человек с тонкой организацией души, жил в своем мире, и страдал своими страданиями. Сам по себе. Нормальный человеческий эгоизм.
Он не был «исусиком», мог зло пошутить, «подколоть». Я думаю, в душе он был циником. Однажды он писал интересный материал, о том, как в сроки не был сдан пляж, так необходимый горожанам, или о том, что на каком-то там пляже были беспорядки, и не было условий для культурного проведения выходных. Саша сделал интервью с трудящимися. Все трудящиеся ему рассказывают, какая эта беда – плохой пляж. Саша им подыгрывает: «Да, непорядок, куда власти смотрят!» Под занавес одна девушка начала городские власти шпынять, а Сашка ей и говорит: «А вот вы, девушка, конфетку кушали, а куда фантик бросили? А ?! Под ноги!»
Мы все были простыми советскими детьми, несмотря на возраст. А он был другим, он был из тех, кому дано было родиться взрослым, у него от природы был другой ум, другое мышление. Это не его заслуга, и не его беда, он таким родился. Он свой срок жизни быстро отмотал. Живешь-то пока есть интерес, а ему быстро неинтересно стало. Ему это коллективное стадо, в которое сбивали нас в университете, было просто по колено. Мы все «один за всех и все за одного», а он – сам по себе. У него на лице было «отсутствие присутствия». Он здесь, а мысли его далеко не здесь. Где? А кто его знает.
МАРИНА ПАРШУКОВА: У него всегда была некая своя территория, он очень в этом нуждался. В общежитии, где все жили человека по четыре в комнате, он выкроил себе пенальчик, где хранились швабры и различная хозяйственная утварь, и как-то переоборудовал его себе под жилье. И жил там один. Но у него там были постоянно девушки. Да, девушки его просто обожали, не только однокурсницы, но и со старших, и с младших курсов, все поголовно влюблялись в него. Ревновали друг к другу, и это происходило постоянно, на протяжении всего периода обучения, настолько он их в себя влюблял.
ВИКТОР МЕЩЕРЯКОВ: Хотя Саша и был легок в общении и вел себя непосредственно, в свой внутренний мир он не пускал никого. О своих любовных похождениях никому не рассказывал, хотя и не скрывал своих пассий. Его подруги чем-то походили друг на друга своей худощавостью, ниспадавшими русыми волосами и удлиненным овалом лица. Они отдаленно напоминали Николь Кидман в молодости.
СЕРГЕЙ СОЛОВЬЕВ: Одиночка… Вот пример: мы тогда играли на свадьбах, у нас был вокально-инструментальный коллектив, и вот как-то заболел ударник. И я предложил Саньке: «Пойдем к нам. Умеешь играть?» Он говорит: «Не вопрос!»
Он очень хорошие рисунки стучал, но при этом сбивал нам такт. Тогда я понял, что с ним работать нельзя. Он не коллективный человек, он – автор. Нельзя с ним играть на свадьбах! Саша сбивался с ритма, потому что у него в голове была своя музыка. Он так решил! Он – солист! И это было видно с самого начала. Причем он такой солист, что его вообще не колышет, кто там за ним рядом стоит, кто подыгрывает. Один играл… Он – такой солист, который никому не мешает. Вам не нравится со мной играть – я отойду.
Вообще, в университете у нас была интересная атмосфера, и Саша в нее попал. И вместе с тем он был создателем этой атмосферы – когда все равные и свободные. Он просто был одним из тех, кто создавал это.
Но он всегда мне был интересен своей тихой свободой. Ну, не диссидент! Тихая такая свобода. Живет в своем мире -и свободен. Всегда и везде – хоть в туалете с папиросой курит, хоть в общежитии, где у него два метра квадратных, хоть на улице, где гектар, хоть в колхозе, где этих гектаров -двести. Тихая и спокойная свобода!
С высоты сегодняшних пятидесяти лет сидишь вот и думаешь: «Ох, как бы неплохо было бы, если бы сейчас он сидел рядом со мной…»
ТАТЬЯНА ХАЛЯПИНА: Гениальному человеку не надо ничего доказывать. Он про себя сам все знает, а если не знает, то это все равно хранится в подсознании и определяет его внешнее поведение. Может, поэтому Саша нам никогда не показывал себя так, чтобы мы поняли, что он такой талантливый.
МАРИНА ПАРШУКОВА: Я думаю, что в университете Саша просто не понимал еще про себя ничего.
ТАТЬЯНА ХАЛЯПИНА: Вот часто говорят про великих актеров, что чем он талантливее, тем менее капризен на площадке, тем менее эпатирует публику на вечеринках или в тусовках. Он уже есть, он состоялся, зачем ему доказывать что-то? У Саши это было так органично! Это жило внутри него. Мы ничего этого не видели, потому что ему это было не нужно.
Еще… Он был очень порядочным. Помню, мы уже ушли на дипломы – этот случай произошел во время майских праздников. Мы прогуливались с мужем и ребенком, и вот, подходит Сашка и просит у меня рубль взаймы. Я, конечно, дала ему этот рубль, мы о чем-то еще поболтали и разбежались. Встретились мы через два месяца на банкете, когда уже все защитили диплом и отмечали это дело в кафе «Киев». Все собрались – радостные, возбужденные. Тут Саша и говорит: «Таня, я хочу вернуть тебе рубль!» Я совсем забыла об этом рубле, и именно поэтому мне этот эпизод так врезался в память. Такая вот порядочность сильно его характеризует. Видимо, для него это было важно.
Сердце и капля крови
МАРИНА ШНАЙДЕР: Прочитав его стихи, была поражена. Я не знала его, оказывается! Я даже не могла представить себе уровень его поэзии. Он – просто феномен. Искра Божья… Какой-то пришелец. Его нам дали и забрали. Только так я могу оценить удивительную поэзию и судьбу этого человека. Я так хорошо его помню – его улыбку, взгляд, поворот головы. Мальчик, летящий куда-то…
ВИКТОР ВАХРУШЕВ: Больше чем что-либо в памяти осталась последняя встреча с Сашей Башлачевым зимой 1984 года у меня дома – через полтора года после окончания университета. Каким-то образом пересеклись два моих одногруппника – он и Сергей Кузнецов, который после окончания университета пошел работать в КГБ. Ко времени окончания Сергей уже был женат, и когда ему предложили идти работать в органы, а туда дураков не брали, не стал долго размышлять и согласился. До этого они с Башлачевым были хорошими приятелями, и он неоднократно его выручал во время военных сборов. В общем, случайной их встречу в тот раз никак нельзя назвать. На дворе перестройка, гласность еще впереди – поэтому крыть режим, существовавший тогда в СССР, было небезопасно, тем более при представителе ведомства, осуществлявшего охрану этого самого режима. Но мы еще вчера были студентами, у нас при общении с Кузнецовым были свои правила. Нам и в голову тогда не могло прийти, что при нем нельзя было чего-то говорить. А Башлачев вообще всегда отличался предельной открытостью и свободомыслием, для него не существовало каких-либо рамок и норм. Поэтому атмосфера во время нашей встречи была соответствующая – говорили исключительно то, что думали, все как есть.
Целый вечер пробыли у меня, как это было принято у нас в те годы. Башлачев рассказывал о квартирниках – концертах, которые ему устраивали в Питере и в Москве его новые друзья и знакомые. Рассказывал с увлечением, было видно, что такого рода жизнь и деятельность ему нравились. То, что он круто изменил свою жизнь и бросил журналистику, подался на вольные хлеба, – и удивляло, и не очень. Он пять лет отдал тому, чтобы научиться профессии, но Башлачев и во время студенчества отличался независимостью суждений и тем, что никогда не поддавался общему настроению.
Квартирные концерты и такая жизнь, очевидно, были по душе Башлачеву – новые ощущения, новые возможности. Его уже начали признавать знаменитости – его познакомили с Аллой Борисовной Пугачевой, и она с одобрением отзывалась о его песнях. На нас это произвело особенное впечатление. Еще совсем недавно Саша Башлачев был совсем простым, своим парнем – и вдруг! В первое время, признаюсь, я не очень в это поверил. Даже не столько не поверил, сколько не понял. Понимание того, что творчество Башлачева – это не просто шуточные, прикольные песни, а нечто более серьезное, пришло не сразу. Когда мы впервые прочитали на печатной странице «Время колокольчиков», это было откровением. Не очень верилось, что человек, написавший это и тот Саша Башлачев, которого мы знали, – один и тот же человек. Было очевидно, что за очень короткий промежуток времени после окончания университета, он преодолел значительное расстояние в понимании самых важных вещей в жизни. Для этого нам, его сверстникам, понадобились годы, если не десятилетия…
СЕРГЕЙ СОЛОВЬЕВ: Башлачев как-то уже после окончания университета приехал в Свердловск и просто спел нам несколько своих песен. Очень неплохих! Но не было ощущения, что он приехал обозначить себя. Не поделиться и не похвастаться. Просто приехал и спел. Он не кичился своими песнями, не было гордости. При этом он как-то сразу планочку поставил. Типа, вот, парни, я к вам приехал просто, чтобы вас увидеть. И теперь давайте встречаться уже не ниже этого уровня. И в следующий раз вы ко мне приедете… И давайте уже с этой планочки ступеньки ставить.
ВИКТОР МЕЩЕРЯКОВ: Последний раз я виделся с Сашей в середине декабря 1986-го, когда он почти на месяц приезжал в Свердловск по случаю рождения своего сына Вани.
Он был у нас, исполнял свои знаменитые песни. Мои дети, старшему тогда было пять лет, до сих пор помнят маленькие колокольчики на его правой руке.
В двадцатых числах декабря я уговорил Сашу дать домашний концерт на квартире моих друзей. Нас было человек десять, в том числе известный теперь екатеринбургский поэт и писатель Игорь Сахновский. У него есть стихи, посвященные смерти Башлачева… Тогда же Саша показал мне свой паспорт, где на обороте обложки были нарисованы рукой Аллы Пугачевой сердце и капля крови…
ВИКТОР ВАХРУШЕВ: И я видел паспорт Саши. Точно, на его внутренней стороне было нарисовано сердце и капля крови. Артем Троицкий его привел к Пугачевой, и он пел ей свои песни.
ТАТЬЯНА ХАЛЯПИНА: Я очень уважаю Аллу Борисовну и думаю, что она не откажется помочь что-либо сделать, чтобы память о Саше была увековечена достойно, в соответствии с тем, что он сделал в русской поэзии.
ВИКТОР ВАХРУШЕВ: Самоубийство Башлачева для всех нас было полной неожиданностью. Ведь к тому времени, к 1988 году, все развивалось, казалось бы, в хорошую сторону. Концерты Башлачева стали не только квартирными, он выступал несколько раз на больших площадках. Поговаривали о том, что вот-вот выйдет пластинка в фирме «Мелодия», велись переговоры на этот счет, дело было за малым – немного потерпеть, подождать. Кто-то нам рассказывал, что видел Сашину публикацию чуть ли не в «Огоньке», что самый положительный отзыв дал всем известный и вполне официальный поэт Андрей Вознесенский. Ничто не предвещало беды… Что, на самом деле, тогда произошло? В результате чего произошел такой эмоциональный срыв? Мы до сих пор теряемся в догадках.
МАРИНА ПАРШУКОВА: В выступлениях, которые я видела по телевизору уже после его гибели, Саша предстает совсем другим, не таким, каким мы его знали в восемнадцать лет. Может быть, его жизнь немножко поломала? Не хочу сказать, что выглядел он на экране озлобленным, с трагическим изломом, но… Во времена нашей совместной учебы он был и нежный, и располагающий к себе, добрый, ранимый, к девушкам относился очень уважительно. Ничего не могу сказать негативного, сколько ни вспоминай – ни мата, ни грубости никогда от него никто не слышал. Утонченность, интеллигентность в крови. Умница был, приятно было с ним пообщаться.
ВИКТОР ВАХРУШЕВ: Я считаю, что смерть Жени Пучкова очень сильно повлияла на Сашу, потому что они были с ним духовно близки, и это явилось одной из причин того, что случилось в 1988 году.
ТАТЬЯНА ХАЛЯПИНА: В чем причина того, что Саша погиб? Это очень сложно… Много обстоятельств тому виной. Люди, подобные Башлачеву, с таким сильным творческим потенциалом – особенные люди, неправильные, в смысле не такие, как все. Такой конфликт у всех гениальных людей прослеживается. Невозможно выдавать много и бесконечно! Необходимо постоянно чем-то подпитываться. Подпиткой может быть и алкоголь, и наркотики, и прочие, не укрепляющие, а разрушающие психику вещи. Такие люди не могут долго продержаться. Люди, которые живут по правилам, предписанным обществом, не в состоянии беспокоиться о звоне колокола и писать про колокольчики. У них не будет душа болеть за всю вселенную.
МАРИНА ПАРШУКОВА: Я не совсем согласна с версией Тани. У Саши был холерический тип темперамента и многое связано с природными наследственными моментами. Он не хотел умирать. Но бывает так у людей: мимолетная вспышка, настроение такое, когда все плохо. Он просто не справился со своим настроением… Это не потому, что он жить не хотел и не мог. То, что он в своих песнях неоднократно упоминал о своей смерти, еще ни о чем не говорит. Любой поэт пишет о своей смерти. Тема любви и смерти – главная в творчестве любого поэта.
ВИКТОР ВАХРУШЕВ: Я его сейчас живым не представляю… Он не мог бы жить в наших условиях.
МАРИНА ПАРШУКОВА: Почему? Я вот как раз могу представить. Мне кажется, что в этих условиях ему бы лучше жилось. Но не факт, что он был бы доволен своим творчеством.
СЕРГЕЙ СОЛОВЬЕВ: С тех пор, как он погиб, многие люди приезжали к нам, спрашивали нас о нем. Все пытаются из Саши сделать какую-то плоскую картинку – двухмерную, трехмерную… Появляются статьи в газетах, журналах. Но там он какой-то не такой!
Существует такое понятие – девальвация. Вот мы все, кто Сашку знал, взяли и искренне про него рассказали. А в результате того, что о нем что-то написали, он девальвировался. Ведь мы, таким образом, его удешевляем! Он ведь на самом деле совсем другой. Он смешнее, нежели возможно описать, он умнее, он глупее… Мы пытаемся создать некие границы, нарисовать круг или шар, или треугольник, например. Мы собираемся заключить его в свои рамки. И все-таки надо стремиться что-то свое сделать… Надо пробовать! Вдруг получится, вдруг удастся сформулировать, что такое Башлачев.
Я в первые годы после университета работал в газете в отделе науки. Этот отдел – такой своеобразный шлюз. Разные шизофреники приходят в газету со своими трудами: «Вот отдел науки, мне туда!» Появляется человек с тетрадкой в клеточку и говорит: «Я тут заметочку написал». А другой приносит листочек скомканный, достает его из кармана, разглаживает на столе: «Я статью написал!» Так вот, есть статья и есть заметка…
Мы сейчас что делаем, статью пишем или заметку? Если мы хотим поговорить – давайте поговорим. Вот этим Сашкиным языком расскажем о его жизни… Может быть, он рассмеялся бы и сказал: «Да идите вы всех чертовой матери, и с собой заберите всех!» Мы сейчас говорим или что-то типа того?.. – как говорит мой старший сын. Жаль, что он Башлачева не знал. Но отношение у него соответствующее: давайте сначала планочку поставим!
ЧАСТЬ II
Впервые о Башлачеве услышали благодаря записям группы «Рок-сентябрь». Это была вторая половина восьмидесятых, группа гремела по северо-западу, на всех танцплощадках звучало: «А-бэ-вэ-гэ-дэ-е-ё-кэ-лэ-мэ-нэ!» Тогда мы узнали, что многие песни, исполняемые ими, пишет некто Александр Башлачев. Но среди имен русского рока того времени – «Кино», «Алиса», «ДДТ» – эта фамилия долго не всплывала. Тусуясь на разных квартирах и гулянках, молодежь пела, рыча «Время колокольчиков». Песню воспринимали как очередной хит не то Шевчука, не то Кинчева. Правда, отличало песню от других одно: слова знали все, несмотря на то, что текста там хватает, а однообразность аккордов может запутать, где находишься – в начале или в конце песни.
Недооцененность творчества Башлачева еще долго будет идти за его именем. Не знаю, по каким причинам мы порой не хотим замечать очевидное и признавать чью-то гениальность. Но в этом есть некое откровение. Ведь знают и любят песни Башлачева везде и все. Я и не подозревал, что поколение, родившееся в начале девяностых, знает наизусть не самые известные его песни.
Порой в нашей жизни случается так, что творчество поэта, музыканта, художника, писателя, становясь известным всем.
из
надоедает. Затирается истинный смысл того, что оно,несло изначально. Поэтому мне кажется, что есть некоторая опасность в «раскрутке» имени Башлачева, популяризации его творческого наследия.
Самоубийство считалось издавна на Руси одним иЗ самых страшных и последних грехов. Может, именно здесь кроется загадка памяти о Саше Башлачеве?
Люди обычно уничтожают то, что они не понимают, то, что им мешает создавать мнимый мир, тот, который удобен тем, кто хоть как-то устроился в обществе. А уничтожив своими руками, доведя человека до края непониманием, гонением или вообще игнорированием, забывают быстро и направленно – мол, он сам отказался. Слаб, говорят, сам выбрал свое забвение, а ведь мог бы… В этом есть что-то грустно-опреде-ляющее. Здесь даже любовь не помогает. Задайте себе вопрос: почему все произошло именно так, а не иначе? Вы не ответите, и долго мучаясь с ответом, тоже захотите выбросить из головы эти мысли. Правда пугает, какая бы она ни была – веселая, грустная, горькая, просто правда…. Она так пугает! Не хочется признавать, что ты такой, ты хочешь быть, каким себя преподносишь, а тут раз – и из грязи в князи, а потом резко, наоборот, в грязь. Как в русской бане: долго паришься, потом в прорубь, потом опять паришься и опять в прорубь… Один раз – хорошо, два – тоже, но не постоянно же! Выдержит не каждый, а иной вообще спрыгнет после второго захода. Так же и с этими песнями – ушат холодянки, потом кипяток, и снова мороз по коже. Недаром, слушая записи Башлачева, впадаешь в его настроение и чувствуешь такую близость ко всему тому, что он говорит, как будто ты рядом находишься – тем более что записи все некачественные, кухонные, квартирные, живые – такие честные и искренние, надрывные и одновременно мелодично-лирические. Лирика эта тоже пронизана правдой, романтика у него тоже какая-то своя, не такая, как у всех. Хотя, нет! Как раз, как у всех, но без придуманных иллюзий и ненастоящей театральной романтики. А людям… Что людям? Людям сказка важней. Башла-чевские же сказки народ не устраивали, видимо, и по сей день не устраивают. А те, кого устраивают, – не говорят об этом. Как будто об этих песнях нельзя говорить, нельзя их обсуждать, а только слушать, беря из них само понятие любви, жизни, жизнелюбия, несмотря на мнимую депрессивность и кажущуюся обреченность. Их много, этих тех, кого устраивают, но они порознь что ли?! Или не порознь, а как-то по одному в поле воины – у каждого свое поле и свой противник. Против орды в одиночку нам не привыкать выходить. Видимо, поэтому так сложна сама тема творчества поэта, так тяжела память и так светло его творчество. Именно – светло! Несмотря на черные дыры, которые повсюду, несмотря на лихо, гуляющее по улицам и переулкам, несмотря на то, что догулял Ванюша вроде бы, да нет – гуляет до сей поры, видишь его везде, в любой маломальской деревухе. Поэтому помнить и знать его песни – это некое откровение, даже какая-то избранность, со своими обязательствами и ответственностью. Надо постараться сохранить нить правды, струну надрыва не порвать бы…
Алексей Демин, музыкант
АРТЕМИЙ ТРОИЦКИЙ
ОТКРЫТИЕ
Наверное, году в восемьдесят пятом или в восемьдесят шестом ко мне пришли мои приятели из подмосковного Пу-щино, из академического биологического центра, и попросили меня написать для афиши на их Доме культуры какое-нибудь высказывание о Башлачеве. В Пущине должен был состояться концерт, а о Башлачеве толком никто ничего не знал… И я им написал собственной рукой: «Если меня за что-то и вспомнят через пятьдесят лет, то только за то, что в свое время я открыл Александра Башлачева. А. К. Троицкий». Под этими словами я готов подписаться и сейчас. Потому что все остальные мои деяния, они и симпатичны, и полезны, и, может быть, даже войдут в какие-то анналы, но лично для себя я связываю главные прорывы в своей жизни только с Башлачевым.
Саша Башлачев был одним из немногих стопроцентных, патентованных гениев. У нас в России я знал таких двоих -это Башлачев и Курехин. И надо сказать, что они были очень похожи: с одной стороны, они были гениальными творческими личностями, с другой стороны, они оба были фантастические обаяшки, красавцы, излучающие какую-то нечеловеческую энергию. Они были очень похожими сверхчеловеческими типами. Я не раз был свидетелем того, как девушки готовы были идти за Башлачевым, как дети за гаммельнским крысоловом, при том что они даже не знали, песни он пишет, или стихи, или журналистом работает. Помимо творческого, у него было невероятное личностное притяжение. Правда, к сожалению, последние полтора года жизни этот ореол вокруг него угас. И я считаю, что вся его отчаянность была, в первую очередь, мотивирована именно этим. По ка-ким^го причинам, неведанным, может быть, и самому Сашке, в нем как будто бы потух пожар. Осталось тление. Можно думать и гадать, почему… Естественно, у массы талантливых людей случаются периоды застоя: когда-то пишется, когда-то не пишется. Но талант Башлачева был талантом экстраординарным, он, конечно, талантливее всех – и Гребенщикова, и Шевчука, и Макаревича, и всех остальных, причем талантливее на энное количество порядков. И я думаю, что его талант не был такого спокойного, рационального, трудолюбивого свойства. Вот бывают газовые плитки, а бывают фейерверки. Это был фейерверк! Пожалуй, можно предположить, как бы страшно это ни звучало, что он просто сделал все, что мог… Да, я думаю, так оно и было.
Его часто называли гением. И я называл, конечно. Верил ли он нам на слово? Да как-то ему это было все равно. Мне кажется, Башлачева вообще трудно было чем-то смутить. Он был абсолютно органичным человеком, не страдал никакими комплексами. Многие ему говорили, какой он великий, но он это просто пропускал мимо ушей. Хотя, наверняка, слышать ему это было скорее приятно, чем неприятно.
До того, как я его «открыл», думаю, он еще не знал себе цену. Но дело-то в том, что он до того времени практически и не выступал публично, он изредка пел самые ранние свои песни в очень тесном дружеском кругу – каким-то девушкам, коллегам, одногруппникам. Не более того. И люди это были милые, но не особо для него авторитетные. Поэтому для него была очень важна и дорога моя оценка. Когда мы встретились в Череповце в сентябре восемьдесят четвертого, и он спел свои песни, я искренне похвалил: «Саша, это потрясающе! Это гениально!» Он мне рассказывал потом уже, много позже, что был абсолютно счастлив в тот вечер. Когда он вышел от Парфенова, где мы встречались, и пошел домой – он прыгал и танцевал от счастья.
Для него было важно мое мнение, потому что я в то время был уже человеком авторитетным и с правильной репутацией. Я сказал, что ему срочно надо ехать в Москву и Питер, что я устрою ему концерты, что я уверен в том, что он произведет на столичную публику сильное впечатление. Да, это я сказал ему с самого начала. И так и было: я договорился в Москве со своими друзьями, с устроителями квартирных концертов – с Сергеем Рыженко, с Лешей Дидуровым, еще с кем-то. Сказал им, что есть совершенно потрясающий парень. А мне тогда верили на слово, поскольку с моей подачи в Москву попали и Гребенщиков, и Цой, и многие другие. Мамонова я открыл широкой публике. Список заслуг был впечатляющим, так что все сказали: «Да, давай, привози». Мы с Парфеновым договорились, он взял на себя роль технического исполнителя. Они приехали вдвоем с Сашей, Леня остановился в гостинице от телевидения, Башлачев жил у меня. Случились первые Сашины столичные гастроли, потом он поехал в Питер, даже, по-моему, не заезжая в Череповец. И там тоже все было прекрасно.
Надо сказать, что это не имело никакого отношения к музыкальному менеджменту. В принципе, тогда такого института и не существовало. Директора и менеджеры должны что-то зарабатывать, а зарабатывать тогда на этом было совершенно невозможно. Только разве что тумаки и шишки, приводы в ментовку. О заработке речи вообще не шло. И потом, Башлачев не был таким человеком, который мог бы вынести присутствие какого-то менеджера. Он был абсолютно свободный, стопроцентно свободный, воздушный, летающий шарик. Его направить по какому-то маршруту, к чему-то привязать, чему-то обязать было в принципе невозможно. Да, это непрофессиональный подход к делу. Но ведь тогда все было непрофессионально, и это было прекрасно.
Очень может быть, что Башлачев не вписался бы в современную действительность. Но я не хочу на эту тему особо распространяться, поскольку считаю, что это бессмысленно. Я от разных людей слышал несколько версий относительно того, что было бы с Высоцким, выживи он после всех своих болезней. Были разные варианты – от того, что он стал бы диссидентом, воюющим с Сахаровым, до того, что он превратился бы в такое чмо, типа Розенбаума. В смысле Башлачева мне даже неинтересно на эту тему думать. После того, как мы сняли фильм, во многом инспирированный поисками причин смерти Башлачева, я понял, что не хочу отвечать и на этот вопрос. Потому что ответов может быть очень много, и в то же время ответа нет вообще. Так что лучше на эту тему даже не заморачиваться. И всем от этого будет только лучше и легче.
Я вполне допускаю, что глубинными, стержневыми причинами трагедии было то, о чем я сказал раньше, но при этом могли быть и какие-то вещи, которые его тупо, по-человечески подталкивали к самоубийству Это проблемы бытового, денежного свойства. Его жизнь была крайне неустроенной… У него в то время была одна конкретная девушка по имени Настя Рахлина. Была ли у нее квартира или нет, я, честно говоря, не знаю. Но подозреваю, что не было, поскольку жить им было негде. Но раз была Настя, значит, была Настя. Я думаю, что Саша ее любил. Вопрос о том, чтобы обзавестись девушкой с жилплощадью просто не стоял. Уверен, что эта мысль ему даже в голову не приходила – использовать свой дар, свою харизматичность в меркантильных целях. Дело в том, что Башлачев вообще жил не по плану, жил абсолютно импульсивным и непредсказуемым образом. Он был человеком, которого материальная оболочка мира интересовала очень мало. Единственное, что сто интересовало, – это любовь. Все… Использовать энергию любви в прагматических целях было ему категорически не свойственно.
Но я бы не сказал, что у Башлачева напрочь отсутствовали нормальные для любого человека тщеславные мотивации. Несомненно, ему нравилось иметь успех у девушек, вообще, нравилось правиться другим людям. И он умел делать так, что от него теряли головы и женщины, и мужчины. Каждый по-своему. Сколько девушек от него потеряли голову, этого я не знаю, а среди тех несерьезных мужчин, которые полностью попали под его чары, нахожусь я – в полной мере. Причем эти чары за прошедшие двадцать с лишним лет совершенно не ослабели. Но, при всем этом, назвать его человеком тщеславным, в банальном, расхожем смысле этого слова, нельзя. И, конечно, никакой «звездой», тем более в теперешнем масс-медийном, помоечном понятии этого слова, ему быть не хотелось.
Некоторые несправедливо считают, что Башлачеву нужно было просто читать свои стихи, не петь, мол, музыкант из него никудышный… Недавно я разговаривал с одним парнем, фанатом Башлачева, профессиональным музыкантом -он поет песни Башлачева, но на свою музыку, потому что считает, что у Башлачева музыка была недостойной его гениальных стихов. Я не разделяю этой точки зрения. Я считаю, что песни Башлачева абсолютно монолитны, абсолютно цельны и музыка там прекрасная. Это шикарная музыка! Любую из песен Башлачева при желании можно разложить по полочкам и вычленить прекрасную мелодическую составляющую. В этом смысле песни Башлачева намного интереснее, разнообразнее, сложнее, чем песни Высоцкого. Вот у Высоцкого, на самом деле, как правило, была «умца-умца». Я обожаю стихи Высоцкого, но это не песни, это своего рода бардовский рэп. У Башлачева этого нет, у него фантастическая музыка, фантастическая! Из песни «Вечный пост», к примеру, можно сделать интереснейшую музыкальную поэму, совершенно спокойно. Или «Егоркина былина» – гениальная песня… Потрясающие первые песни его русского цикла «Время колокольчиков» или «Лихо». Да, музыка в них была максимально проста, но художественно это было оправданно, потому что эти песни были сгустками бешеной энергии, их невозможно было делать сложнее. Это то же самое, что летящая стрела. Зачем к этой летящей стреле приделывать какие-то архитектурные излишества?! Она должна быть прямой, должна разить насмерть. Именно так эти песни и разили. Я считаю, что музыка Башлачева конгениальна его стихам. И все вместе, естественно, конгениально совершенно фантастическому исполнению этих песен. Проблема в другом – рядом с ним не было музыкантов, которые могли бы именно так воспринимать его музыку и в нужном ключе ее развивать. Все попытки коллективного музицирования, в которых участвовали и Кинчев, и Заде-рий, и Леша Вишня, и еще какие-то люди, заканчивалось ничем. Это было просто столкновение разных стихий. Огонь и воздух, земля и вода… Никто не дотягивал до его уровня.
Незадолго до Сашиной смерти, Курехин захотел с ним состыковаться в творческом смысле. Я думаю, вот у этих двух чудиков могло бы получиться что-то запредельное. Я не вполне представляю, как это могло бы быть, но считаю, что Сергей Курехин был единственным человеком, который мог бы попробовать как-то музыкально вырулить Башлачевское творчество, представить его в более нарядном формате – с инструментовкой, с аранжировкой. Больше никто.
Музыка – это непростое призвание… Мне самому, например, неинтересно заниматься музыкой. Я в школе играл, пел в школьных группах, было это сугубо несерьезно. Позже я пел немного с группой «Удачное приобретение», поскольку был большим знатоком английского языка. Но выступал я не па концертах, а на мероприятиях свадебного типа. Потом я в течение года играл па соло-гитаре в «Звуках Му». И надо сказать, что это занятие мне ужасно не нравилось. Дело в том, что основное времяпрепровождение каждого музыканта – это занудные репетиции. А я не люблю повторов… Не люблю ходить одной дорогой, не люблю два раза говорить одно и то же. Поэтому все наши репетиции с Мамоновым и Липницким заканчивались перепалками. Петя мне говорил: «В прошлый раз ты играл хорошо! Так и играй все время!» А мне было скучно все время играть одно и то же. Не то что скучно – невыносимо! Это противоречит моей внутренней конституции. Мне было неинтересно играть одну и ту же партию все время одинаково – я старался играть по-разному. А Петю с Липницким это страшно раздражало. Но… Становиться музыкальным автоматом мне было совершенно против шерсти.
