Текст книги "Знак кровоточия. Александр Башлачев глазами современников"
Автор книги: Александр Бельфор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)
В последний раз мы виделись, когда он приезжал, ночевал, я тогда снимал квартиру на улице Верности. У меня в то время постоянно кто-нибудь жил, поэтому по датам я ничего не помню. То Бутусов, то Настя Полева… Шахрин приезжал встречаться с Джоанной Стингрей. Непрерывный калейдоскоп… Сашка, Витя, потом Майк.
С уходом Саши все как будто протрезвели. Ощущение праздника закончилость. Люди начали отходить от этого полупьяного рок-н-ролльного веселья. Первым протрезвел Шевчук, я это хорошо помню. Пока все еще попивали, он начал репетировать с утра до вечера, поэтому опять выскочил вперед по музыке.
Насчет того, что у Башлачева была постоянная депрессия последнее время, несмотря на то, что его все любили и прекрасно к нему относились, могу сказать только, что депрессии тогда всех преследовали. При таком образе жизни тяжело депрессий избежать. Они у всех были, просто кто-то мог с ними бороться, а кто-то – нет. Башлачев ушел в то время, когда рок-н-ролл был на взлете. Он чуть-чуть не дожил до своего настоящего триумфа, мне кажется.
Для чего мы живем? Ничего в этом мире не изменить, и все останется после тебя таким же самым – и это небо, и деревья, и трава. А люди? Люди становятся тем, что заслужили. А заслужили они горькую участь: жить на этой никчемной и прекрасной Земле.
Творчески-полноценно Башлачев прожил только два памятных года: 1985-й и 1987-й. И между ними – 1986-й. Все самое лучшее написано и спето.
Люди вокруг не стали другими, они не сдвинулись с места, они остались там, где были – в начале своего пути. А Башлачев прошел за это время такой длинный путь… Он сделал все что мог. И что получил взамен? Усталость и боль.
Вот и весь триумф!
Надежда Савина, студентка
ИРИНА ГУТОР
КОГДА НАС ЗАБУДУТ
Первая встреча с Башлачевым была очень яркой, я ее помню, как будто это произошло не так давно. Позвонил Сергей Гурьев, пригласил на квартирник. Я вообще-то не очень фанатею по рок-певцам, предпочитаю слово звуку, поэтому на всякий случай он уточнил: «Приезжай, не пожалеешь». Для меня такая характеристика Сережи – стопроцентный сигнал к поездке, но поскольку я всегда и всюду опаздываю, опоздала и на этот раз. Ладно, думаю, если не застану концерт, то повидаюсь с Гурьевым и его женой Леной Селиной -тогдашней моей подругой. Вторая часть изначально была ключевой.
Я вышла из лифта на этаже Гурьева, в это время из его квартиры выкатилась компания во главе с Башлачевым. Я замерла. Лицо его было очень четким, ясным, вокруг мерцала чуть заметная светлая дымка. Много позже, общаясь с людьми высокого духа, я наблюдала подобное, правда, более мощное явление – эта эманация вокруг человека. Но тогда я видела это впервые. Я остановилась и думаю: «Вот это да, что это?!» Он в лифт прошел, присные за ним. Я ио-чему-то не сомневалась, что это и есть Башлачев.
Тут я реально пожалела, что пропустила концерт. Я не слышала текстов, не знала ровным счетом ничего о нем, но сам вид человека произвел такое потрясающее впечатление, что я попросила Гурьева, если будет еще башлачевский концерт, непременно меня позвать.
В скором времени собрался его квартирник в Сокольниках, о чем Сережа Гурьев мне и сообщил. Людей много набилось в однокомнатной квартирке, сейчас удивляюсь, как мы ухитрялись умещаться в таких количествах на микроскопических площадях. Зрители тесно сидели на полу. Тахта выполняла роль сцены, на нее усаживались поочередно то
Башлачев, то Славик Задерий из «Алисы» и пели. Сашины песни просто снесли мне крышу. Хотя мы уже достаточно много к тому времени всего слышали, но тут происходило нечто особенное. Во-первых, у меня было ощущение, что Башлачев слепнет, когда поет. Он пел с закрытыми глазами… Будто выключались все обычные функции, оставался только голос и те вибрации, которые он создавал. И кроме этих волн, которые пробирают до костей, больше ничто не имеет значения: ни его внешность, ни во что он одет, ни фикса эта, что блестит под определенным углом, все закручивается в общий какой-то экзистенциальный поток. И ты чувствуешь, что все, о чем он поет – вся боль, вся нежность, обреченный Ванюша и тощая грязь российской провинции, и свистящий ветер, и избитый изогнутый мир, изобилующий изнасилованными невестами и жарким золотом куполов, – все это настоящее, живое, «как пар от парного горячего слова», и тебя распирает эйфория. О том, что группа (или, в данном случае, исполнитель) может уводить слушателя в четвертое измерение, писал еще Дюша Романов. Или не может, это данность. Четвертое измерение, вот именно!
Туда ты и попадал вместе с ним, в иную плоскость, в другое измерение. Происходило расширение сознания без психотропных веществ. Ты попадал в другую реальность. И это чувствовали многие. Плюс сами тексты – слова и звуки переливались друг в друга, превращались одно в другое, как в пластилиновом мультфильме про ворону, только на более тонком, вербальном уровне – это вводило в транс. И столько вспрыскивала каждая строка смысловых ссылок, такие плотные ассоциативные ряды выстраивались – туже вязать уже невозможно. И это не в одной только песне, а во многих! Образ он лепил не штучный, а раскрывал его, как веер, вдоль всей песни. Вообще построением образа владел в совершенстве. И впервые среди своих современников я слышала тексты резкие, но не грубые – это было удивительно. И это было настоящее наслаждение.
После концерта мы с Сашей познакомились, обменялись несколькими фразами на тему утверждения Чистякова о том, что «настоящему индейцу завсегда везде ништяк», которое, впрочем, много позже было сформулировано, и пошли втроем с Задерием куролесить по Москве – ездить туда-сюда в поисках счастья и веселья. Когда мы вышли из подъезда, была осень… Распластанная листва под ногами… Не знаю, почему это бывает с некоторыми людьми: навсегда остаются эти картинки. Я тогда стихи писала, Башлачев, как услышал об этом, сразу радостно так говорит: «Ну, я, надеюсь, ты ихчитать не будешь?», я засмеялась, говорю: «Ладно, не буду». Гуляли, болтали, заезжали к разным московским полуночникам… Так и зародились наши дружеские отношения, и мы в дальнейшем этот формат не меняли. У него была Настя, короткие романы и разовые девчушки, а у меня – свои погремушки.
После, заезжая в Москву, он иногда появлялся. Мы специально не созванивались, не договаривались. Он мог заехать и без предупреждения. Я не возражала, он был, как солнце, всегда к месту. Однажды мы приехали с мужем домой, а домработница говорит: «К тебе, Ира, пришли молодые люди, все в коже! Я им кофе сварила». Захожу, вижу -действительно, сидят Башлачев и Задерий. Входит муж, и Задерий с Башлачевым вдруг резко вскакивают и кричат: «Хайль!», вскинув руки. А муж в ответ: «Зиг!» – и тоже руку вскинул. Смешно было, что они вскочили, синхронно скрипя рокерским прикидом – кожаные штаны, куртки, а муж скрипнул им в ответ кожаным пиджаком зарождающихся буржуа, которых в то время именовали в просторечии «кооператорами».
Дом у нас был открытым, народу его посещало много, избежать смешения разноплановых людей было просто невозможно. Как-то приехал Башлачев, сидел, перебирал струны гитары, на столе ужин, вино. Зашел один мой приятель, увидел Башлачева с гитарой и говорит: «Ой, у вас гитара… А я ведь песни пишу. Можно, сыграю?» Я ему: «Пусть сначала Саша сыграет». Не всегда человек, послушав другого, понимает, что, возможно, и не надо ему в данный момент свое творчество демонстрировать. Сразу после того, как Саша сыграл, он буквально выхватил у него гитару и давай что-то свое типа «золотая листва, ааа». Спел, еще хочет, но тут я уже не выдержала, гитару у него отобрала, а он у Башлачева спрашивает: «Ну, как?» Тот в ответ: «Ну, да…» То есть два поэта послушали друг друга, никто никого не обидел. Деликатным человеком был Саша.
Надо сказать, что девушки на него западали мгновенно. Чтобы пояснить, как это происходило, хочу рассказать эпизод, произошедший в одном из наших российских монастырей. Там совсем недавно проживал монах, это был реальный ангел во плоти, старец. Монастырь владел стадом коров голов в пятьдесят. Как-то раз этот человек зашел в коровник, и все коровы, как по команде, повернули головы в его сторону и в один голос замычали. Мне потом объяснили, что иногда так животные реагируют на присутствие Духа Божия. Так вот, девушки по отношению к Саше примерно так же себя вели, и он об этом хорошо знал.
У меня была приятельница кришнаитка. Сашу увидела и обомлела, всем существом к нему потянулась, как те коровки. Саша ей говорит: «Галю, пеищи во мне Кришну, его там нет». А она не верит, убеждена, что Саша не простой человек, а какое-то там воплощение, переспала с ним и варежки ему связала. Его эти варежки очень растрогали. Почему он зимой ходил без варежек-перчаток, не знаю, но руки у него, действительно, все время мерзли. Я не вдавалась в подробности его частной жизни, но думаю, что он был лишен обычной житейской заботы: перчатки не забудь, там холодно, горячего поешь – ведь целый день голодный бегаешь, и так далее. Не знаю, почему при его востребованности у женского пола, от него несло вопиющей бытовой неприкаянностью. Когда человек так полыхает на ветру, должен быть кто-то, кто это полыхание поддерживает, патроны подтаскивает, иначе труба-дело.
Я спросила его как-то: «Что ты думаешь о реинкарнации?» Он мне в ответ: «Если она существует, то мы рухнем сюда обратно, когда нас забудут. До тех пор, пока о нас помнят, у нас есть возможность не воплощаться сюда. Как только нас забывают, мы вновь возвращаемся в какое-то тело, и все по-новой начинается». Люди, по его мнению, догадываются об этом и, поэтому каждый стремится оставить свой след на земле. Но это, конечно, если перевоплощение существует, поскольку в том есть большие сомнения.
Как-то грустный приехал. Не помню, за сколько времени до смерти это было. Я потом себя корила… Надо было всех, кто его доставал в тот раз, урезонить, выслушать Сашу, узнать, что его удручает. Он пошел ко мне в комнату, сел на письменный стол… Сидел вполоборота, смотрел в окно. Я захожу, спрашиваю: «Ты чего?» Он рукой меня подвинул к себе поближе, положил голову на мою макушку, а надо сказать, что в наших отношениях не были приняты такие жесты… «Чего-то… плохо», – говорит. А люди ломятся. Один зашел, второй: «Чего, мол, вы здесь? Пошли ко всем! Тебя, Саша, ждут». Он же энергоцентр, все пришли сюда ради него, чтобы получить свой заряд энергии. Не дали поговорить…
Каждому человеку хотелось энергетики, которую Саша излучал тогда. Он делился ею и в непосредственном контакте, и через песни. И жить для многих становилось веселей, легче. Без этого трудно, нужна подзарядка какая-то: алкоголь, психотропные вещества. С Башлачевым ничего этого не надо было, чтобы подзаряжаться. От него люди просто тащились. Песни – это концентрированная подача энергии. Пока ты находился в его биополе, ты испытывал это постоянно. Но Сашино отношение к этому было таким: есть оно – и ладно, нет – тоже ладно. Он не пытался сам управлять процессом. События происходят вокруг него, ну и пусть происходят. Нельзя сказать, что он был к этому равнодушен или индифферентен, отнюдь. Для каждого у него было и какое-то слово, каждый человек чувствовал себя с ним в контакте, на связи.
Кто-то из журналистов как-то расспрашивал меня о Башлачеве, я ему говорю: «От этого человека шел свет. Как будто горят лампочки по семьдесят пять ватт, а одну за километр видно, потому что накал в триста пятьдесят, в разы больше обычных». Так вот, журналист этот напал на меня, и говорит: «Что ты все о Башлачеве, лак о человеке повествуешь?.. Расскажи лучше, какой он был поэт». Я отвечаю: «Ты знаешь, поэтов хороших много. Захочу что-то почитать из поэзии – открою Бродского, и вот тебе, пожалуйста -поэт. А вот человека такого, каким был Башлачев, не упомню. Ценим мы людей за талант, а вот любим или нет – за их проявление в повседневности».
Он был необыкновенный. На эльфа похожий. Такого человека я более не встречала. Много есть самых разных людей – кто-то лучше, кто-то хуже. Здесь – другое качество, что ли… Другое отношение к жизни. Да, от общения с Башлачевым возникало ощущение, что у него другая система отношения к жизни, чем у всех нас. Следствием этого были отличные от других «звезд», отношения с поклонниками, с людьми из тусовки. Обычно здесь присутствуют ревность, неутолимая жажда общения с кумиром. Башлачева же хватало всем, создавалось впечатление, что у него достаточно огня – для каждого, стремящегося от него что-то получить. В нашей системе координат это сложно понять и сформулировать. Это не непротивление, это – приятие всего того, что происходит. Он не выстраивал ситуацию, он никого не прогонял, никого не звал. Он никоим образом не пытался моделировать действительность. Вообще. Совсем. Никогда.
Как-то он рассказывал мне о том, что вышел из социума и никогда туда не вернется. Он вышел из социума, как на ходу выпрыгивают из поезда. «Я теперь вообще здесь ничего не понимаю, и знать не хочу». То есть он считал, что ты боишься чего-либо, потому что находишься как бы внутри поезда. А когда ты его покинул, ты уже ничего не боишься. Все, что было в прошлом, связывало его и мешало делать то, что он делал. Для этого ему необходимо было быть вне социума, вне законов, вне правил. Я вообще-то в ужас пришла, я бы так не смогла, он не красовался, он правду говорил.
Слово «миссия» он никогда не произносил, но об этом как-то догадывались слушатели – те, кто это понимал. Достаточно ли хорошо я сама тогда это понимала? Да, вполне. Дело в том, что мне было хорошо с ним, кроме прочего, еще и потому, что я нашла себе подобного, ощущала его в некотором смысле сродни себе. Он понимал некоторые важные вещи и мог изложить их лучше всех известных мне современников. А среди моих знакомых были и Дидуров, и Коркия, и еще многие чувствующие и владеющие словом люди. И это не вопрос ума, это комплекс таланта, тонкого устроения души и внутреннего слуха.
Он настоящим был, Александр Башлачев. Когда он появлялся, мне было все равно, куда и зачем с ним отправляться, ехать, делать что-либо. Приедет, предложит поехать-соберусь и поеду. Возможно ли, чтобы люди смогли почувствовать хоть часть из того, что чувствовала я, общаясь с таким человеком? Боюсь, что это невозможно – без его голоса, его интонации, без ощущения того пространства, которое он создавал вокруг себя.
Принадлежал ли Башлачев к «породе самоубийц»? От него я ни разу ничего подобного не слышала. За три года до этого я написала стихотворение, где эта тема была обозначена, читала ему. Там были, в частности, такие слова:
Пляши и пой от красного рукой подать до черноты зияющего зева, скопытишься – свечу за упокой воткнут в расщелину припева.
И «Пока, пока, я здесь еще побуду». Типа прощаюсь с ним. Он никак не отреагировал, просто кивнул головой и ничего не сказал. Мы даже не обсуждали это… Потому что и он, и я знаем, что невозможно понять, почему пишется то или иное.
Для меня было легче поверить в то, что марсиане прилетели на Землю, чем в то, что он умер. В последнее время я не замечала за ним ничего особенного. Разве что был более задумчивым… Но я его после возвращения из Средней Азии, по-моему, не видела. Так что известие о его смерти было, как обухом по голове.
Предполагаю, что если бы не этот прыжок, скорее всего, он пришел бы к православию, как большинство призыва его года.
Не странно ли, что, днем тебя найдя,
Я каждый вечер вновь тебя теряю? Приметам я давно не доверяю,
Но стены без единого гвоздя
Не устоят и порастут травой,
А значит, – ждать неведомое нечто…
Любая остановка бесконечна,
Когда конечен путь как таковой.
Заползший контрабандой в эту жизнь,
Я не пойму, что с нею делать дальше.
Я устаю, когда не слышу фальши,
Я не хочу точить твои ножи.
Я оторвался от своих корней,
Ты приросла к оторванности дикой -Мы наравне. И в Ад за Эвридикой Уставший не спускается Орфей.
До февраля – скучаю, как могу.
Терплю, не слыша отклика кукушки.
И вижу тени – Башлачев и Пушкин Ждут третьего на меченом снегу…
(…то был не я…)
Тебе не обрубить своих хвостов,
Мне не подохнуть от потери крови.
Ты – в полусне, а я – на полуслове,
Как две войны в молчании миров.
Как две войны в забвении миров.
Как две войны в сметении миров.
Константин Арбенин «Контрабандист»
КОНСТАНТИН АРБЕНИН
МЕСТО ДЛЯ ПОЮЩИХ ЛИТЕРАТОРОВ
Впервые со стихами Башлачева, да и самим этим именем, я столкнулся в армии, году в 1988-м или 89-м. В минском журнале «Парус» была подборка его текстов и рассказ о нем самом – это было уже после его гибели. Помню, что стихи произвели сильнейшее впечатление, особенно «Случай в Сибири» и «Грибоедовский вальс». Еще более впечатлило, что это не стихи, а тексты песен. Как слушатель я тогда высшими проявлениями рок-поэзии считал творчество Гребенщикова и Кормильцева. Я и сейчас к ним хорошо отношусь, но их поэзия совершенно не книжная, не «бумажная» – она только часть того синкретического искусства, которыми являются песни «Аквариума» и «Наутилуса». Башлачев же вселил веру в то, что текст песни может быть самодостаточен и высоколитературен, что рок-поэзия может существовать и в таком виде. Я тогда начинал писать свои первые песни, и столкновение с поэзией Башлачева мне очень помогло, развернуло меня в эту литературную сторону. Не знаю, хорошо ли это для музыки, но такое отношение к песенным текстам лично мне показалось самым интересным и самым близким к моим ощущениям, что должна представлять собой хорошая песня. Во всяком случае, на тот момент. И в этом смысле Башлачев всегда был для меня если не ориентиром, то одной из основных линий координат.
Песни Башлачева слушать трудно. Поэтому я их слушаю не часто. В записях более четко, чем в напечатанных стихах, проявляется негативная, разрушительная линия его мировосприятия, завершением которой стал его трагический уход. Когда стихи Башлачева читаешь, а не слушаешь, этот разлом и разлад воспринимается чуть менее остро, бумага сглаживает боль, и поэзия становится поэзией – она становится легче, парит и клубится, а не ползет по шершавой земле. Мне кажется, если бы слышали, как читает свои стихи Лермонтов – эффект бы был очень схожим. Башлачев для меня художник, продолжающий линию Лермонтова, а не Пушкина. Лично моей любимой песней Башлачева является «Перекур». По-моему, очень сильная вещь, попадающая в самую болевую точку. А, как известно, нажатием на такую точку, можно вернуть человеку здоровье. Через болевой шок. Башлачев сделал очень важную вещь – в пространстве так называемого русского рока он застолбил место для поющих литераторов. И сделал это очень своевременно. Он сам и был первым поющим литератором, соединившим в себе все то, что по частям отринули его предшественники и современники. Он не выбирал, что брать с собой, а что оставлять другим, он естественным образом принял в свой поэтический мир и классическую русскую поэзию, и бардовскую песенную культуру, и западный блюз и рок-н-ролл, и рождающийся на его глазах русский рок. Из всего этого и стало расти то, что определило дальнейшее развитие русской рок-культуры, дало ей самое, на мой взгляд, жизнеспособное направление и обогатило этот вид искусства в целом. Только после появления Башлачева стало возможным говорить о русском роке не как о русскоязычном продолжении рок-блюзовой традиции западной музыки, но как об отдельном, совершенно особом и самобытном явлении, уходящем корнями не только в западную музыкальную культуру, но и в мир великой русской литературы. Он не открывал новых миров, но показал новые горизонты уже готовым мирам, как бы прорубил окно в народную душу, чего в рок-поэзии до него практически не было. Да и рок-поэзии-то до него как таковой не было. Для большинства тогдашних и теперешних рок-авторов главным в жизни была гитара, как атрибут, а потом уже шли музыка, слова, образы… Для Башлачева, как мне видится, гитара была дополнением, вначале для него было все-таки слово. Он был поэтом в том смысле, в каком поэтами называли еще до появления авторской песни и русского рока. И именно это позволило его песням не затеряться в антологиях современной молодежной субкультуры, а стать явлением культуры в широком смысле слова – вообще культуры. Хотя бы русской, lb есть он один из немногих рок-авторов, чье творчество стало достоянием не одной только молодежной рок-тусовки, но -всего человечества. До него в рок-поэзии царили спонтанность, экспрессионизм, небрежность (иногда художественная, иногда – нет). Башлачев принес в рок-поэзию то, чего раньше в ней не было и, казалось, бь*ть не могло – стройную строфу, добротную рифму, связное повествование. Его стихи литературны, книжны (в хорошем, а иногда и в плохом смысле), а поэтические образы пропитаны приземленной правдой жизни. Башлачев – русский писатель, сибирский почвенник, воплотивший свой дар в современном ему жанре русского рок-н-ролла или, как сам он пел, свистопляса. «Свистопляс – славное язычество…» Этот провинциальный самородок лучше петербургских эстетов и московских пижонов разобрался в том, что есть русский рок, кому он нужен и как он соотносится с жизнью простого человека. И в отношении его, русского рока, с религиями он тоже разобрался лучше всех – славное язычество. Как все настоящие русские писатели, поэты, барды Башлачев писал про маленького человека в большой стране, защищал его и жил в творчестве его чаяниями изнутри, а не откуда-нибудь сбоку. В этом его основное отличие от рок-авторов того же периода (исключение, пожалуй, Майк, писавший о том же маленьком человеке, но городского типа), в этом причина его поэтического бессмертия и его человеческой трагедии. Башлачев слишком остро и обнаженно чувствовал этого маленького человека (то есть был им), и с таким чувством несправедливости невозможно обрести внутренний примиренческий комфорт, как это удалось Гребенщикову, или, тем более, срастись со статусом шоу-звезды, как башлачевский друг юности Леонид Парфенов (чудно разошлись их пути!).
В этом они, опять же, схожи с Майком… Среди рок-авторов он был первым, кто не отвергал и не попирал традицию, а взял ее в союзники. Еще вернее – от нее и стал отталкиваться в своем творчестве. От этого его творчество не стало чем-то вторичным, заимствованным, а, наоборот, преобразилось в совершенно самобытный поэтический мир. Его стихи опираются на традицию русского литературного стихосложения. Какое-то время он же был и последним в этом смысле. Его принцип соединения отечественных корней и западных веяний оказал некоторое влияние на окружавших его авторов – Гребенщикова, Кинчева, Шевчука, Ревякина, но никто из них в полной мере на методу Башлачева не перешел. Да и не надо было, потому что художники были уже во многом состоявшиеся, со своим индивидуальным подходом. Результаты башлачевского влияния проступили гораздо позже, когда подросло поколение, для которого Башлачев был уже не равным товарищем, а одним из первооткрывателей русского рока. Принято за именем Башлачева выстраивать следующий ряд последователей: Янка, Летов, Веня Дркин… Мне кажется, что эти поэты совершенно из другого ряда, с Башлачевым они имеют соприкосновение скорее на жизненно-мироощущенческом уровне, но продолжателями его дела они не являются, они опять же шли совсем иным путем. Нащупанное Башлачевым направление продолжили и продолжают разрабатывать именно те поющие поэты, кто внимателен к своим текстам не только с песенной, но и с литературной точки зрения, кто пытается сохранить вековую поэтическую традицию, при этом не впадая в архаику, а преломляя ее именно через призму сегодняшнего дня. Это такие люди, как Миша Башаков, Кирилл Комаров, Олег Медведев, Шамиль Абряров, Зоя Ященко, из более молодых: Екатерина Болдырева, Павел Фахртди-нов, Сергей Назаров. (Себя я тоже причисляю к этому ряду.) У них и местонахождения то же самое, что и у СашБаша -парят в воздухе, то окунаясь в андеграунд, то проявляясь ненадолго в каких-нибудь официальных источниках, чтобы тут же снова из них выпасть. То очутятся в списках бардов, то промелькнут на каком-нибудь рок-сборище… Трудно быть литератором, считаясь музыкантом. Трудно и странно. А еще странно, что за все это время, прошедшее с момента появления башлачевских песен, никто так и не придумал названия этому стилю, жанру, виду искусства. А может, открытое Башлачевым творческое пространство – это и есть тот самый русский рок?
Можно оценить исполнительские данные артиста: слог, мелодию, ритм… Но оценить дар невозможно, его можно только почувствовать. Все, кто слушал Сашу, чувствовали его дар. Когда Саша пел, он оказывал гипнотическое действие на зал. Этому нельзя научиться: или дано, или нет. Сложный текст и мощный эмоциональный напор требовал полного внимания слушателя. Его концерты были редки, обычно в небольших клубах или квартирах. Чтобы исправить эту жизненную несправедливость, я пригласил Сашу выступить с сольным концертом в ДК Связи, где тогда была репетиционная точка «Аквариума». В конце восьмидесятых мы приглашали выступать там своих самых уважаемых друзей. Саша приехал на собственный концерт без инструмента, принесли из студии лучшую гитару Гребенщикова. Он ее попробовал, похвалил. Для оживления шоу я предложил подыграть ему на перкуссии, благо многие его песни я знал. Эта идея встретила у него восторженный прием. Перед самым выходом на сцену я заметил, что у Саши нет медиатора, который я ему тут же и предложил. Он поблагодарил, взял медиатор, но было видно, что его уже здесь нет, он где-то далеко от нас. Когда начали играть, медиатора уже не было, Саша бил по струнам рукой так, как бьет шаман по бубну. На третьей песне стало окончательно ясно, что никакого аккомпанемента Башлачеву не нужно. Я потихонечку уполз со сцены, понимая всю глупость своего положения, пробрался в зал и полностью поддался магии происходящего. Приходит аналогия, что когда слушаешь Владимира Семеновича Высоцкого с оркестром, всегда кажется, что оркестр вовсе не нужен. Это театр одного актера. Когда концерт закончился, мы пошли отдыхать в нашу студию. Саша снова был обычным, застенчивым, интеллигентным человеком, а не демоном, витавшим только что над сценой несчастного ДК Связи. Когда Сашины друзья повезли его домой, я стал укладывать гитару в чехол, и оказалось, что она вся залита кровью. Можно представить, какую боль он должен был испытывать! Так можно играть только в состоянии транса.
Жизнь СашБаша была вспышкой, которая светит до сих пор. Если бы его песни были более доступны народу, может быть, что-нибудь изменилось бы в нашем мире.
Михаил Фанштейн, музыкант
Люблю «Аквариум». Просто не представляю ситуацию, в которой он может помешать…
Александр Башлачев
БОРИС ГРЕБЕНЩИКОВ
БОГ ДАЛ МНОГО И СРАЗУ
Про Башлачева мне говорило много народу, но все как-то не было времени и возможности услышать его. В конце концов, девушка по имени Женя упросила меня пойти на улицу Перовской, все-таки послушать человека. Дом прямо возле Невского, рядом со мной… Башлачев спел там песен десять, наверное. Разворошил он меня сильно, хотя это была совсем не та музыка, что мне нравилась. Но в нем была энергия, в нем было очень интересное чувство слова, и главное, вот это неназываемое – «мын». Он живой был! Поэтому, я помню, что, придя с концерта, сказал, что очень сильного человека слушал. Не должен нравиться, а понравился! Потом, я помню, он ко мне домой приходил, что-то пел, тогда у меня еще был Билли Брэгг. Может быть, Джоанна Стинг-рей это снимала. Потом у Сашки Липницкого мы с ним встречались. И в ДК Связи он к нам приходил перед одним из наших последних концертов. Он тогда был в прекрасном настроении…
Первое впечатление Башлачев произвел очень сильное. Столкновение с человеком, в котором от природы есть дар и который умеет им пользоваться производит впечатление, будто заглянул в печку горящую. Этот внутренний жар, захлебывающийся поток всегда действует сильно на кого бы то ни было, не может не действовать. Этот самый дар, Божий дар, есть у всех, просто один из ста тысяч доводит его до ума. Башлачев его почти доводил, хотя он так и не смог с ним, по-моему, технически до конца справиться. Все забывают, когда говорят, какой он был великий, что он так и не сумел ритмически себя окантовать – так, чтобы его можно было записать на студии, на хорошую аппаратуру. Его поток очень клокочущий, очень неровный. Он принципиально был непрофессионалом. У Липницкого, например, сидел несколько месяцев, пытался записать что-то, но так и не получилось. Вернее, что-то получилось, но не то, не совсем то… Потому что, когда он ровный, он сам себе неинтересен. Вот оттого он уникальной был фигурой, не вписывался даже в те рамки, в которых творил, он все равно из них вылезал. И слушать его я, честно говоря, много не мог.
Я сейчас с ужасом думаю, что нужно было как сокровище все это воспринимать, а я как-то уж очень спокойно относился. У него ведь были не песни даже, а целые спектакли. Работал ли он над ними? Этого я сказать не могу. Я никогда этого не видел, но, судя по всему, он писал новую песню тетрадями… Просто останавливал песню, чтобы перевернуть листочек. Это говорит о том, что ему очень многое приходило. Как будто он выпросил у Бога больше, чем смог поднять. Вот у меня, собственно, такое ощущение от него и осталось. То есть он просил у Бога, и Бог дал ему много и сразу. Может, вот это он и не смог переработать, обрести внутреннюю гармонию. Хотя последние два года, когда Настя появилась, он производил на меня впечатление человека, радующегося жизни. Тяжелым я его не застал, не видел. В эти пять-шесть встреч он производил на меня очень радостное впечатление. В последние полгода, по-моему, я его не видел, а если и видел, то один-два раза, случайно. Мрачным Башлачева я не помню. Может, он готовился к встрече со мной, я не знаю. Но когда он приходил к нам в ДК Связи, он был вполне в хорошем состоянии, хотя по всем отчетам должно было быть плохо.
Вместе песен мы никогда не играли, хотя вполне и могли б, но я просто не могу этого вспомнить. Мы могли вместе играть где-нибудь в залах типа ЛДМ. Когда я недавно пересматривал какие-то хроники, то столкнулся с чем-то похожим. Домашних концертов мы не играли, к тому времени их уже не было. Из-за такого характера общения мы с ним никогда толком и не разговаривали. И он не выражал своего отношения к моему творчеству, думаю, ему было неудобно, да и мне было бы такое неудобно. Но как-то присутствовало ощущение, если романтически говорить, что мы на одной высоте находимся. Мы испытывали глубокое взаимное уважение.
