Текст книги "Приключения Джона Дэвиса"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)

ДНЕВНИК ФАТИНИЦЫ

1

Ты уехал, мой возлюбленный! Я только что проводила взглядом уносящий тебя корабль, который, надеюсь, привезет тебя обратно; пока он не исчез, я могла видеть твои глаза, устремленные на меня; спасибо!

Да, ты меня любишь; да, я могу положиться на тебя; твое слово – сама правда, или нет более веры на земле и пришла пора поклоняться обману как самому могущественному божеству, если он сумел, подобно Юпитеру, принять облик сладкогласого лебедя в белом оперении.

Итак, я одна; не страшась теперь вызывать подозрений, я попросила письменные принадлежности и пишу тебе: без воспоминаний и надежд разлука хуже темницы. Я опишу тебе все движения моего сердца, любимый, и тогда по возвращении ты, по крайней мере, узнаешь, что ни дня, ни часа, ни мгновения я не переставала думать о тебе.

Велика моя боль от расставания, но она станет еще сильнее, ведь ты покинул меня совсем недавно, и я никак не могу привыкнуть к мысли, что тебя здесь нет; все вокруг еще полно тобою; моя память, точно солнце над землей, не угаснет до тех пор, пока хотя бы один отблеск его лучей падает на нее.

Ты, ты мое солнце; пока ты не взойдешь над моей жизнью, она останется бесплодной, и лишь в твоем свете распустятся три самых прекрасных цветка: вера, надежда и любовь. Знаешь, кто отвлекает меня от горестных дум? Наша милая вестница: она садится на стол, клювиком вырывает перо у меня из рук и приподнимает крылышко, как если бы там была записка; она летала к тебе и не нашла тебя, ей, бедному маленькому созданию, неведомо, что это означает.

Ах! Слезы душат меня, любимый, я еще не выплакала их все, и они камнем падают на сердце.

2

Стефана пришла провести день с бедной покинутой сестрой, и мы все время говорили о тебе. Она счастлива, но ее блаженству я предпочитаю мою скорбь; согласно нашим обычаям, сестра никогда не видела своего мужа до свадьбы; после замужества, поскольку он молод и красив, она подружилась с ним и любит его как брата.

Ты понимаешь такую любовь? Мужчина, кому она отдает свою жизнь, любим ею по-братски; не могу представить себе, что испытывала бы я, если хотя бы один день любила тебя так, как люблю Фортунато, мне кажется, что в тот день сердце мое перестало бы биться. О! Я люблю тебя совсем по-иному; будь спокоен, я люблю тебя разумом, душою и телом; я люблю тебя, как пчела цветок, я живу благодаря тебе, без тебя мне остается только умереть.

Ты знаешь, что сказала мне Стефана? Что не нужно доверять франкам, они будто не держат Слова; она сказала, что ты уехал и не вернешься. Бедная Стефана! Следует простить ей, мой друг, она не знает тебя так, как знаю я; она не знает, что я скорее усомнюсь в свете дня и Боге, сотворившем этот свет, чем в тебе. Она ушла, так как ее муж прислал за нею. Когда ты будешь моим мужем, я не оставлю тебя ни на час, ни на минуту, и тебе никогда не придется посылать за мной: я всегда буду рядом.

3

В наше условленное время я спустилась в сад. Еще три дня назад у меня не было сомнений, что мы там встретимся. Что же случилось, почему тебя там нет? Увы! Ты уехал.

Цветы улыбались, радуясь наступлению ночи, и посыпали легкому ветерку свой аромат. Составив букет, означавший «Я люблю тебя и жду», я забросила его, как и прежде, за угол стены, но тебя там не было, чтобы поднять их и ответить мне поцелуями и словами: «Я люблю тебя, и я здесь…»

Весь вечер до полуночи я провела в нашей жасминовой беседке; вчера это был храм любви и счастья, сегодня он опустел, и его единственное божество – воспоминания. Прощай, мой возлюбленный, я иду спать, чтобы увидеть тебя во сне.

4

Мне снились страшные сны, любимый, но не о тебе. О! Это поистине ужасно, если ни наяву, ни даже во сне тебя не будет рядом; мне привиделся Константинополь, наш дом, объятый пламенем, моя бедная умирающая мать и многие давние и тяжкие события. О Господь, неужели тебе мало моей сегодняшней скорби и ты хочешь сразить меня окончательно?

С утра я велела оседлать Красавчика, закуталась в покрывало, что плотнее облаков, за которыми ныне спряталось солнце, и поехала к гроту. Вот еще один уголок нашего острова, где все мне говорит о тебе: журчащий в глубине долины ручей, красивые красные цветы, окаймляющие дорогу (ты мне сказал, как они называются), листья деревьев, сетующие ветру на то, что сегодня такой унылый, пасмурный день. У входа я отпустила Красавчика на волю и принялась – в который раз! – перечитывать «Усыпальницы». Не правда ли, странно, возлюбленный, что именно в этой книге я нашла первое свидетельство твоей любви, веточку дрока, нежный символ зарождающейся смутной надежды; увянув, она высыхает у меня на груди.

Если мне суждено умереть до твоего возвращения, любимый, то я хотела бы, чтобы меня похоронили рядом с гротом; ты был прав, отдавая предпочтение именно этому месту на острове, особенно прекрасен просвет, откуда открывается море: он похож на проход, ведущий к Небесам.

Что за несуразная мысль пришла мне в голову! Умереть… Почему я должна умереть? Когда ты вернешься, мы вместе посмеемся над моими страхами. Знаешь, что я сделала? Распахнув книгу прямо на той странице, на которой ты нашел ее открытой, я положила туда веточку дрока – такую же, как и твоя; потом, сделав большой крюк, возвратилась в грот моей обычной дорогой, по которой гуляла в тот день, когда нашла твой подарок. Однако на меня навевает тоску название этой книги – «Усыпальницы».

5

Решительно, я рассорюсь с Стефаной: едва войдя и застав меня в слезах, она заявила, что я сошла с ума, раз так люблю тебя, а ты будто бы в это время весело распеваешь с матросами на борту фелуки. Но ведь это не правда, мой любимый? Даже если ты не плачешь (ты же мужчина, однако я видела твои слезы, и они для меня драгоценнее морских жемчужин), то, по крайней мере, тоскуешь, а если и поешь, то пусть это будет твоя нежная и грустная сицилийская песня; только ее я разрешаю тебе петь.

Пока я писала эту строчку, на моей гузле лопнула струна. Говорят, это плохое предзнаменование, но ты учил меня не верить снам и приметам, и я больше не верю. Верю лишь в тебя, мой любимый, мой всемогущий повелитель, творец моей новой жизни. О! Что же я делаю? Я переиначиваю святую молитву, прости меня, Боже, Боже мой, но теперь моя религия – это моя любовь!

6

О! У меня не хватает духу сказать тебе, чего я боюсь и на что надеюсь, мой возлюбленный; это и большая радость и большое горе.

Теперь, не считая тебя, я люблю только наших голубков и мои цветы. А к Стефане я чувствую сейчас даже какую-то ненависть.

Мои голубки любят друг друга, но я не знала раньше, что и цветы тоже способны любить: они быстрее растут и пышнее расцветают, когда те цветы, что им нравятся, рядом, и, наоборот, они чахнут и вянут, если возле них неприятные им растения. У цветов, как у людей, любовь – это жизнь, а равнодушие – смерть. О! Если бы ты был со мною, то увидел, как быстро я оправилась бы от слабости и как у меня на щеках заиграли самые свежие краски. Но эта бледность и слабость, быть может, не только оттого, что тебя нет; как только я уверюсь, то скажу тебе, отчего они появились.

7

У нас, майниотов, есть страшный обычай.

Однажды французский путешественник спросил моего пращура Нисетаса Софианоса, какого наказания заслуживает у потомков спартанцев тот, кто соблазнит девушку.

«Его обязывают отдать семье такого большого быка, который смог бы, опираясь копытами задних ног на землю Мессении, напиться из Эврота».

«Но, – возразил путешественник, – не существует такого огромного быка».

«Вот так, – ответил мой пращур, – и у нас не существует ни соблазнителей, ни соблазненных».

Вот что сказал мой пращур. Но с тех пор времена изменились, и для преступления, неведомого предкам, наши отцы изобрели жестокую месть. Если соблазнитель не бежит из страны, братья девушки находят его и заставляют либо загладить свою вину, либо драться с ними. Начинает старший брат, в случае его гибели вступает средний, и так до самого юного; после них приходит черед отца. Месть передается по наследству братьям, дядям, двоюродным братьям – и так до тех пор, пока виновный не будет убит.

Когда соблазнитель отсутствует, семья принимается за девушку; отец, старший брат или иной глава семьи спрашивают, сколько времени ей нужно, чтобы дождаться любовника: она сама назначает срок: три, шесть или девять месяцев, но не больше года.

В течение этого условленного времени жизнь в доме идет заведенным порядком, никто не напоминает бедному созданию о ее ошибке, все терпеливо ждут, когда она будет исправлена. В назначенный день глава семьи спрашивает у девушки, где ее супруг, и, если он не вернулся, ей пускают пулю в лоб.

Непременно возвращайся, мой любимый, ибо, в противном случае, ты убьешь не только меня, но и наше дитя!

8

Стефана находит, что я меняюсь на глазах; сегодня утром она советовала мне позаботиться о здоровье: ей страшно, как бы не открылась у меня болезнь бедного Апостоли. Добрая Стефана! Она не знает, что я не могу умереть теперь, когда живу для двоих.

9

Где ты сейчас? В Смирне, наверное. Любимый, самое тяжкое в разлуке – неизвестность. Как я и думала, чем больше проходит времени, тем сильнее моя печаль; мне страшно, что понемногу воспоминание, такое яркое вначале, потускнеет и затянется, как рана, после которой остается только шрам; впрочем, разве нет постепенно сглаживающихся шрамов? Но это не относится ко мне, дорогой, каждая окружающая меня вещь говорит моему сердцу. Куда бы я ни пошла, повсюду нахожу твой след, все вокруг напоминает о тебе; при самом горячем желании я не смогла бы забыть тебя, ибо я замкнута в круг, очерченный воспоминаниями, и если моя рана зарубцуется, то в ней останется замурованной твоя любовь. Ты же совсем в другом положении: вне моего острова никто меня не видел, там нет ни одной вещи, связанной со мною, там обо мне ничего не знают, а я столь невежественна – прости меня, – что, даже если бы угадала место, где ты находишься, то не сообразила бы, в какую сторону света послать с ветром мои вздохи и поцелуи.

Но именно это невежество удваивает мою любовь; будь я столь же образованной, как и ты, передо мной открывался бы огромный простор для воображения. Я размышляла бы, какая сила подвешивает звезды у меня над головой, что движет бесконечной сменой времен года, какой гений Провидения следит за расцветом и падением империй; эти глубокие раздумья хотя бы на мгновения отвлекали бы меня от мыслей о тебе, заставляя соизмерять могущество Творца с познаниями человека. А теперь стоит мне сделать лишь шаг вперед, как я натыкаюсь на преграду, и она отбрасывает мой разум, не заполненный знаниями, обратно к моему сердцу, преисполненному любви.

10

Боже мой! Боже мой! От тебя нет никаких известий, и надежда покидает меня. Лучезарное прошлое, мрачное настоящее, черное будущее. Как воздействовать на события, от которых зависит моя жизнь или смерть? Только ждать! Я не сомневаюсь в твоей любви; я полностью верю твоему слову; ты сделаешь все, что в человеческих силах, чтобы возвратиться ко мне, но ведь судьба может осилить тебя! А я прикована здесь, у меня, при всем моем желании, нет никакой возможности поехать к тебе. Бывают минуты, когда мне хочется умереть, лишь бы мой разум освободил меня от цепей моего тела.

11

О! На этот раз я действительно больна, мой возлюбленный: меня пожирает какая-то лихорадка; я то беспричинно страшно взволнована, то испытываю смертельное изнеможение. Мне думалось, что если я буду писать тебе каждый день, то найду утешение, доверяя этому посланию каждое движение моего сердца; но как быстро исчерпались мои темы! Что еще поведать из того, чего я тебе еще не говорила… Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя! Каждый вечер я пишу эти слова, и каждый раз это означает то, о чем я думаю весь день.

12

Больше уже нет сомнений, мой возлюбленный, наше дитя живет во мне, я только что ощутила, как оно шевельнулось, и пишу тебе, чтобы сказать: мы оба любим тебя!

О! Помни об этом, я теперь не одна, ты возвратишься не только ко мне. Нас связывает теперь нечто более священное, чем любовь, – наш ребенок. Я плачу, любимый; от радости или от страха? Какая разница! Я снова могу плакать, и слезы облегчают мою печаль.

13

Сегодня исполнилось три месяца с тех пор, как ты покинул меня; три месяца – день в день, – но не было и часа, когда бы я не думала о тебе. Все это время я спрашиваю о тебе у всего, что меня окружает, но в ответ на мои вопросы – лишь глухое молчание. Не запаздывай с возвращением, мой возлюбленный; боюсь только, что ты не узнаешь своей Фатиницы, такая она стала слабая и бледная.

14

Господь свидетель, я была хорошей дочерью отцу и нежной сестрой брату и каждый день во время их долгих и полных опасностей набегов молила за них Панагию. И вот теперь я обвиняю себя чуть ли не в преступлении: с тех пор как вы уехали вместе, я вспоминала о них всего три или четыре раза, а ведь это им грозит опасность, это их терзают штормы на море, им наносят раны в сражениях, а судьи выносят им свой приговор! Господь, прости меня за то, что я не думаю больше ни об отце, ни о Фортунато! Господь, прости меня за то, что я думаю только о своем возлюбленном!

15

О! Как бы я хотела впасть в глубокий летаргический сон и проснуться счастливой или умереть! Но время идет, часы текут, я замечаю только смену дня и ночи. И отчего нельзя, чтобы так длилось всегда, раз это длится уже пять месяцев! Время мерится радостью или горем: пять месяцев разлуки – это целая вечность!

Господи мой Боже, что я вижу там вдали? Неужели это фелука? Благословенный Господь, это она! Я его сейчас увижу! Боже, даруй мне силы! О, я умру от радости или от горя!..

16

Тебя там нет! Тебя там нет! Пощадите же меня, пощадите!

17

Они знают все! Едва заметив фелуку, я подбежала к окну и по мере ее приближения старалась отыскать тебя на палубе. Прости меня Господь, но лучше бы там не было брата или отца, чем тебя. Но тебя, именно тебя там не было!

Я с ужасом убедилась в этом, задолго до того, как фелука вошла в гавань. Все побежали на пристань, меня же словно что-то пригвоздило к окну, лишив сил даже подать им знак, что я их вижу. Они поднялись по тропинке, и уже издалека было видно, как они озабочены и встревожены, потом до меня донеслись радостные восклицания слуг, звук шагов на лестнице и шум открываемой двери. Я попыталась подойти к ним, но посредине комнаты упала на колени, произнеся твое имя.

Не знаю, что они мне ответили, но только мне стало ясно, что они расстались с тобой в Смирне, где ты должен был их ждать, но тебя там не оказалось, и никто не знал, куда ты уехал и когда возвратишься. Я упала, потеряв сознание. Придя в себя, я увидела, что в комнате никого нет, кроме Стефаны. Сестра плакала. До этого времени моя беременность оставалась для нее тайной и, придя мне на помощь, она нечаянно выдала меня.

18

О! Какая долгая и безнадежная ночь! Какая буря в небесах и в моем сердце! О! Пусть рухнет весь сотворенный мир, только бы на его обломках мне еще раз увидеть тебя!

19

Я приговорена, мой возлюбленный. Если ты не возвратишься через четыре месяца, то я умру ради тебя и из-за тебя. Будь благословен! Сегодня утром отец и брат, спокойные, но суровые, поднялись ко мне в комнату. У меня не было ни малейших сомнений в том, что привело их, и, едва увидев, как они входят, я упала на колени.

Тогда меня подвергли допросу – так судьи допрашивают преступницу. Я все им рассказала. Они спросили меня, верю ли я в твое возвращение. «Да, – ответила я, – если только он жив». Они поинтересовались, сколько времени я прошу. Я ответила: «До тех пор, пока я не поцелую нашего ребенка». Они дали мне еще три дня после его рождения. Итак, мой возлюбленный, ты возвратишься, а быть может, не вернешься никогда, и в этом случае все правильно: лучше мне умереть.

20

Я больше не живу – я жду. В этом ожидании для меня теперь все. С самого утра я иду к окну и принимаюсь пристально вглядываться в морскую даль. При виде каждой лодки я вздрагиваю и в душе вспыхивает надежда… Но вот лодка приближается, и надежды мои развеиваются. О! Наш бедный ребенок, как, наверное, он страдает вместе со мною! Стефана бранит меня, что я не призналась ей раньше. Вместе мы сумели бы обмануть отца и Фортунато. Лгать им? Зачем? Если ты не возвратишься, разве я захочу жить?

21

О! Вернись, вернись, мой любимый, если не ради меня, то ради нашего бедного ребенка; если ты разлюбил меня, я не покажусь тебе на глаза, но дождись его появления на свет. Я заверну новорожденное дитя в твой плащ, и ты унесешь его, а меня оставишь умирать.

22

Дни! Дни! Как долги они, когда я мечтаю, и сколь кратки, когда предаюсь размышлениям… Прошло уже семь месяцев… Уже! Но чем же ты занят, Бог мой! Где ты? Ты просил у меня три месяца, самое большое четыре, и вот прошло целых семь. Ты в плену, или тебя нет в живых, любимый… Ты арестован в Англии, они устроили судилище, они приговорили тебя, как меня, и, как я, ты ожидаешь смертного часа.

Я забыла спросить тебя, правда ли, что мы встретимся на Небесах?

23

Наша жизнь течет, словно ничего не случилось, и порой я спрашиваю себя, не сон ли это.

И отец и брат, похоже, все забыли!.. Они приходят ко мне как обычно и, как всегда, обращаются со мною с нежностью и любовью. Но, время от времени, неожиданная дрожь, пробегая по моему телу, говорит мне, что они помнят и, как и я, ждут.

О! Вот она, твоя сицилийская песня:

 
На взморье я ромашку
Сорвал, вздохнувши тяжко.
Она бледна, бедняжка,
А ты еще бледней.
Смяв стебелек жестоко,
Его лишают сока.
Так ты умрешь до срока
Без нежности моей.
 
 
Так суждена могила
Той, что меня любила,
Той, что зовет без силы
Меня и день и ночь.
Тебя, цветок прибрежный,
Лишь взгляд поил мой нежный,
И смерти неизбежной
Тебе не превозмочь.
 

А ты еще говорил мне, что не нужно верить предсказаниям!

26

Каждый вечер ложиться спать с одной и той же мыслью, пробуждаться каждое утро с одной и той же надеждой и на протяжении всего дня видеть, как улетучиваются друг за другом ночные сны! От этого, любимый мой, можно сойти с ума.

Время бежит, и, кажется, сама смерть подгоняет его вперед… Вот уже восемь месяцев, как ты уехал, еще месяц, даже меньше… И тогда или ты возвратишься, или все будет кончено для меня. Я сочинила длинную молитву Творцу; весь день, стоя у окна и пристально вглядываясь в море, я машинально твержу ее. Впрочем, теперь я подхожу сюда просто по привычке: вера в твое возвращение покинула меня, я верю только в то, что тебя нет в живых. О мой возлюбленный! Молись за меня на Небесах, и пусть мой путь из этого мира в иной не будет слишком тягостным.

27

Господи! Господи! Срок наступил? Означают ли эти боли, что я скоро стану матерью? Я так страдаю, что не могу больше писать, рука у меня дрожит. Боже, Боже, будь милосерден ко мне! Неужели я так и умру, не увидев тебя?.. Мой возлюбленный!..

О! Сын! Сын! Он прекрасен… Он похож на тебя, как я счастлива! Презренная! Что я написала?.. О! Возвратись, возвратись, мой единственный, мой любимый, мой златокудрый ангел, вернись, осталось только три дня!

28

Ты жив, теперь я это знаю, ты пришел ко мне во сне. О! Какой странный сон!

Нет, горячка не вызывает подобных видений; это была реальность, Господне соизволение, а быть может, чудо. Совершенно разбитая, я уснула; ребенок лежал рядом со мною; Стефана бодрствовала в изножье нашей постели. Вдруг мне показалось, что моя душа, невесомая и прозрачная, словно пар, отделилась от тела, и ее, точно летящую птицу, небесное облако куда-то уносит ветром. Я парила над городами, реками, горами; оставив позади наше море, пролетев спустя какое-то время над другим, неизвестным мне морем, я увидела залив, никогда до этого даже не являвшийся мне в сновидениях, и бесшумно опустилась посреди руин какого-то мертвого города.

В двадцати шагах от меня на обломке колонны сидел мужчина, обхватив голову руками.

Через мгновение он поднял лицо. Это был ты, мой возлюбленный. Я хотела заговорить с тобою, протянуть тебе руки. Увы! Увы! Я не смогла ни вымолвить слова, ни шевельнуться. О! Ты меня узнал, ты произнес мое имя. Я услышала твой дорогой голос, он еще звучит у меня в ушах. Трижды ты повернулся к различным сторонам света, и трижды какая-то высшая сила несла меня и ставила перед тобою. Но вот ты направляешься ко мне, подходишь ближе, ближе, совсем близко, ты протягиваешь руку и сейчас коснешься меня. Крик вырывается из моей груди, и я просыпаюсь. Ты жив, ты любишь меня, но, мой Бог, придешь ли ты вовремя?

Пока я пишу, сидя на кровати, Стефана стоит у окна, а наш ребенок спит.

29

О! Если ветер слишком слабо гонит корабль, покинь его и возьми лодку; если она идет слишком медленно, бросайся в море, но приезжай! Приезжай!

Завтра третий день, осталась лишь одна ночь; мы со Стефаной проведем ее в молитвах. Она попросила священника (это он выдавал ее замуж) принести в мою комнату чудотворный образ Святой Девы. Мы стали на колени, и я приложила к ее ногам личико нашего сына, чтобы он поцеловал их. Святая Дева, сжалься надо мной! Звезда любви, сжалься надо мной! Матерь Всех Скорбящих, сжалься надо мной!

30

Добрая Стефана! Она, всегда твердившая, что я тебя не увижу, теперь говорит, что ты возвратишься.

Наверное, она окончательно потеряла надежду.

31

Вот и наступил тот день, мой возлюбленный, день прекрасный, улыбающийся, как и ты, когда бывал подле меня. Словно это и не последний мой день.

Они разрешили мне прожить еще весь день, сказали Стефане, что будут ждать, пока солнце, встающее из-за острова Тенос, не опустится за горы Аттики. Я боюсь смерти, ибо ты жив, я тебя видела, я уверена в этом! О! А ты видел меня? Ты подозреваешь, какая надо мной нависла опасность? Знаешь ли ты, что я тебя зову? Знаешь ли ты, что ты один можешь спасти меня, что я не призываю больше Святую Деву, что я призываю тебя? Если бы я убежала вместе с моим ребенком! Боже мой, пока они не приехали, почему я не убежала? Я ждала тебя.

32

Стефана хотела сойти вниз, и слуга поднял ее вуаль, чтобы убедиться, что это не я.

Весь город знает, что сегодня мой последний день; все молятся. Только что раздавшийся звон колокола, звук которого я не узнала, призвал набожные души в церковь вознести моления за ту, что сейчас умрет. А та, что сейчас умрет, это я, слышишь ты, это я, любимый… Это твоя Фатиница… Это мать твоего сына… О! Моя голова! Я не почувствую удара, я буду безумна.

33

На море ничего… Насколько может охватить взгляд, все вокруг пустынно, пустынно! Я прислушиваюсь у двери: с той стороны молятся двое слуг. Все молятся, только я не могу молиться. Боже мой! Боже мой! Как быстро катится солнце!

34

Распростершись на моей кровати, Стефана рвет на себе волосы.

Я же с нашим сыном на руках то мечусь как безумная по комнате, то присаживаюсь, чтобы написать еще строчку. Бедное, невинное дитя, лишь бы они его пощадили! О! Не плачь так, моя добрая Стефана, ты разбиваешь мне сердце! Ты никогда меня не забудешь, не правда ли, мой возлюбленный? Боже мой! Узнаешь ли ты, как я страдала?! Ты или очень несчастен, или очень виновен!

Солнце не заходит, а низвергается, вот оно прикоснулось к горам, через мгновение оно спрячется за ними; мне кажется, что оно кровавого цвета.

Меня мучит жажда.

Я не веду более счет дням и часам, я веду счет на минуты, на секунды. Все кончено: даже если ты прибудешь в гавань, у тебя не хватит времени добраться до берега, даже если ты окажешься там, внизу, у тебя не останется времени подняться сюда… Послушай, Стефана! Я слышу шум, узнай, не они ли это… Боже мой! Боже мой! Уже видна лишь половина солнечного диска! Боже мой! Я очень хотела бы подумать о тебе, но, прости меня, я думаю только о нем. Это они! Это они… Они сдержали слово… Солнце зашло… Наступила ночь…

Они поднимаются… Они останавливаются у двери… Они открывают ее… Я прощаю тебя… Прощай… Прими мою душу!

* * *

На этом рукопись Фатиницы обрывалась. Я бросился в комнату ее сестры.

– И что же?! – закричал я. – Что было потом?

– Потом, – ответила Стефана, – отец дал ей время помолиться, а когда молитва была окончена, вынул из-за пояса пистолет и убил ее, как и обещал.

– А мое дитя? – воскликнул я, ломая руки. – Мой ребенок, мой бедный ребенок?

– Фортунато схватил его за ножки и разбил головку о стену.

Страшный крик вырвался у меня из груди, и я рухнул без сознания.