Текст книги "Перепелка — птица полевая"
Автор книги: Александр Доронин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
Третья глава
Сидя за широким столом, на котором были сложены разные бумаги, Герасим Яковлевич Атякшов думал о завтрашнем совещании. Совсем недавно его избрали председателем исполкома райсовета. Правда, не с большой охотой. А дело вот в чем: за время работы первым секретарем райкома партии (а он проработал в этой должности три года) Кочелаевский район топтался на месте. Герасим Яковлевич считал (и считал правильно), за короткий срок многого не сделаешь: хозяйства и предприятия были переведены на хозрасчет. Они теперь думали только о себе.
Атякшову вспомнилась прошлая сессия… Тогда на новое место было четыре претендента. Все они, четыре кандидата, сидели за столом президиума, разговаривали шепотом, улыбались, как коты, и о других думали, наверное, так:
«Эй, друг, подошвы не чешутся?»
Понятно, Атякшов свои мысли держал при себе, старался их скрыть. А то скажут еще: вот, мол, хвост к земле прижал…
В начале выступления он говорил, что у него много дел, крутится, как белка в колесе, с утра до вечера… По-другому сказать, отвел свою кандидатуру. А вот второй секретарь райкома партии не сразу отступил. Тот, зануда, долго «мылил» собравшихся в зале, вспомнил те недостатки, которые встречаются в районе, камни, конечно же, бросал «в огород» Герасима Яковлевича, и наконец-то закончил свою речь так:
– Я, товарищи, историк. Главой района нужно избрать того, кто хорошо знает сельские дела, – и назвал имя Атякшова. «Умный» гусак: сначала поругал, сейчас начал хвалить», – рассердился Герасим Яковлевич, но свой гнев умело сдержал. Пока слушал – вспотел. Чтобы успокоиться, потрогал влажный лоб (когда нервы были на пределе, он всегда так делал) и стал ждать, что будет дальше.
Третьим шел архитектор района Борисов. Его имя назвал агроном колхоза «Светлый путь» Комзолов, у которого, как слышал Атякшов, недавно умерла жена. Встал – и начал расхваливать Борисова: умный, говорит, человек, советуется со всеми, далеко глядит…
Борисов четвертый год у них в районе. Закончил Московский институт. Специалист хороший, по его проектам в Кочелае построили новый кинотеатр, детский сад, стадион. Стоит, говорят, за кооперацию.
Да вот и он сам встал за трибуну. Высокий, белокурый, лет тридцати. Стал рассказывать, что бы делал, если был бы председателем исполкома райсовета. Нужно, говорил, поднимать культуру: строить новые музыкальные школы, дома культуры и другие социальные объекты. Строительство, по его мнению, оставляет молодых людей жить в родном селе. Где, выступал он, молодежь – там будущее…
– Другие деньги куда бы израсходовал, в карманы чиновников? – крикнул кто-то с задних рядов.
Борисов не смутился: время, ответил, к селам подвести асфальтированные дороги. Двадцатый век уже подходит к концу, а мы всё по грязи ходим. И действительно, сколько техники сломано на дорогах, сколько людей из-за этого покинуло село.
Атякшову стало неприятно: как будто он, архитектор, один работает за всех, а другие сидят сложа руки. Не выдержал Герасим Яковлевич, повернулся к Митряшкину, сидевшему сзади, и спросил: «Он что делает?»
Митряшкин, заведующий отделом райсовета, будто ждал вопроса. Действительно, нужно остановить того, кто лезет не на свое место…
– Ты у нас в районе живешь недавно, человек из другого района, – обратился к Борисову Митряшкин. – Со стороны люди, знаем, какие. Они похожи на загнанных в клетку волков: как ни корми мясом, все равно в лес смотрят. Скажи-ка: мы выберем тебя, не убежишь на родину?
Борисов этот нескромный вопрос пропустил мимо ушей.
– Ты вот напоминал нам: нужно расширить кооперацию, – не оставлял его Митряшкин. – Разве не слышал о Кочелаевских кооператорах? Они настоящие лодыри, те, кого выгнали с работы! В райцентре открыли шашлычные и живут припеваючи, за чужой счет.
– Как, Вадим Петрович, я не слышал об этом? Я всех их знаю. Не ошиблись: кое-кто не своим мясом кормит нас, – отвечал архитектор. – Да ведь это же от нас зависит. А к тем, кто правильно понимает слово «кооперация», надо относиться по-людски. Суть кооперации ведь в чем? Это, во-первых, надо заставить людей трудиться. Когда им прилично платят, то работать они будут хорошо и производить больше. Торговцы шашлыком нарушают законы? Пусть их останавливают милиция и прокурор. Я призываю к другой кооперации, к тому, что поднимает большие дела. Взять, к примеру, дорожное строительство. Оно в районе никудышное. Как говорят, одной рукой тяжесть не поднимешь.
«Посмотри, как легко «ведет дело», будто орехи грызет. Языком я и сто мостов построю, да почему-то бетонные плиты сами в Кочелай не летят», – размышлял Атякшов. И вспомнился ему последний заход в республиканский госплан. Оттуда хоть и не выходи. За каждую тонну цемента кланяешься. Те, кто может пролезть в любую щель, у кого есть знакомые толкачи, те и трактор через окно вытащат. В госплан он заходил по поводу кочелаевского моста, о котором говорили на сессии. Там только кивали, мол, не хватает стройматериалов, ждите. «Тогда откуда нашли тысячу плит для соседнего района?» – не выдержал тогда Атякшов. «Барин» госплана смерил острым взглядом, будто перед ним стоял не руководитель района, а так себе, и пальцем показывая вверх, грубо бросил: «Сказано вам – каждая плита у нас на счету».
По пути домой Герасим Яковлевич остановился у соседей. Суняева, председателя райсовета, нашел на квартире. Пообедали, пошли смотреть новый животноводческий комплекс. Его возвели в конце поселка Урклей у Суры. Вокруг росли высокие сосны и бегущий в поле березняк.
Длинные кирпичные строения покрыты железом, окрашенным в зеленый цвет. Не комплекс, а дворец!
– Люди не станут роптать? – не забыл, спросил тогда Суняева Атякшов. – Все вокруг изуродуете. Сюда не коровники – дом отдыха бы поставить…
– Ни-че-го, недавно секретарь обкома похвалил их. И для коров нужны лекарства! – расхохотался тот во весь голос.
Здесь какой-то архитектор учит… И многих ведь потянул за собой! Десять депутатов. «Наконец-то всю власть отдали исполкому! Партию потеснили. Кое-какие понятия, говорит, устарели, сейчас их нужно переосмысливать».
Вспоминая об этом, Атякшов даже рассердился: будет тебе смысл, если у тебя на шее огромные планы. Чего только не просят! Кто пропагандисты, сколько вывезено навоза, каких коров держите… Эти отчеты посылают в республиканское статуправление. Гора бумаг! При их составлении даже голова кружится. И все это делается для показухи: вот как работаем!
А в жатву собирать нечего. Бывает и по-другому. В прошлом году председателю колхоза Вечканову два раза объявляли партийные выговоры – задержал посевную, а он все равно не отступил: пока, говорит, земля не подсохнет, в грязь зерна не брошу. И лето отплатило ему богатым урожаем. Зерна собрали в Вармазейке вдвое больше, чем соседи. Но колхоз из долгов не вылезает. Выходит, хорошо или плохо работаешь, платят одинаково. Тогда зачем лодырю горбатиться?
Атякшов знает: районный бюджет делается от выращенного на своей земле и за счет налогов. Соберешь их – вновь ни копейки себе не останется. Все забирает Саранск. Оттуда потом по сережке раздают. Сережка достанется – одну будешь носить? Стыдно.
Или вот еще что… К примеру, взять больницу. Нынешняя деревянная – сколько ее ни топи, не согреешь. Ну, экскаватором вырыли канавы, залили фундамент, сложили рядов десять кирпича – и стройка встала. Кончился кирпич – кончилась и стройка. А где его возьмешь? Атякшов уже обошел все кабинеты. Даже заходил к первому секретарю обкома, просил помочь. Но тот, усмехнувшись, ответил: «Трудно сейчас с этим делом, потерпи немного. У тебя кресло не маленькое, сам доставай».
Кресло у него немаленькое, но только у себя в районе. Проедешь кочелаевские земли – там уже другие командуют…
Пусть тяжело, всего семью голосами на сессии райсовета Атякшов опередил Борисова. Того выбрали его заместителем. Ничего, Борисов человек молодой, справится. Сегодня вот в Вармазейку поехал. Правда, Герасим Яковлевич слышал о нем такой разговор: пристал, говорят, к женщине с ребенком. Но ведь это его личное дело. В чужую жизнь не полезешь.
Герасим Яковлевич подождал немного, нашел в конце стола кнопку и нажал. В приемной раздался звон колокольчика. Зашла секретарша. Худенькая, черноглазая. В туфлях на высоких каблуках. Она была миловидной, и Атякшов, чуть смутившись, опустил взгляд. Потом спросил:
– Не знаешь, Юрий Алексеевич вернулся с Вармазейки?
– Сказал, что до ночи задержится. – Из Саранска проектировщики приехали, с ними будет замерять будущий пруд. – А что, в Вармазейке не хватает воды? Бычий овраг будут разрывать? Там ведь такая красота!
– Для пруда, Галина Ивановна, загородят место у села. Овраг не тронут. Зачем портить красоту, она нашим внукам нужна.
* * *
С Вармазейки Юра позвонил Бодонь Гале часа через три. Сказал, что в Бычьем овраге снег еще не растаял. Проектировщики все равно подготовили для будущего пруда карту. Под вечер вернутся. Свари, говорит, картошку. Помидоры с собой привезут – заезжали в магазин.
– Как-нибудь уж без меня в своей квартире! – резко сказала она тогда в трубку.
И вот сейчас Борисова спрашивает Атякшов. Спрашивает так, как будто не знает, что между ней и Борисовым. «Знает, как эта лиса не знает? – думала женщина. – Скажет еще: ищи другую работу, хотя в исполкоме я третий месяц. До этого трудилась в райгазете».
Герасим Яковлевич будто угадал мысли секретарши. Он встал с кресла и стал ходить по паркету. На его широком лбу бороздились морщины. Остановился, пальцами правой руки медленно провел по ним, будто измерял их глубину, и начал издалека:
– Говоришь, с Вармазейки не вернулся? Посмотри-ка, не сказал, куда едет? Недавно из проектного института звонили, интересовались, когда документацию на пруд привезет. Будучи архитектором, начал готовить и до сих пор не подготовлены, – вырвалось с языка у Атякшова. От услышанного ей стало неудобно, будто «продала» Борисова.
Герасим Яковлевич посмотрел на нее и неожиданно спросил:
– Галина Ивановна, почему ребенка с Вармазейки не привозишь? Оставить не у кого? Уже большой, лет шесть ему. Не ошибся?
– Нет, Герасим Яковлевич, не ошиблись. В этом году в школу пойдет. Взяла бы, да мать не отдает. Скучно, говорит, будет без него. Отец в прошлом году умер, брат, Илько, только спать заходит…
– Привези в Кочелай, дадим вам большую квартиру и живите. Юрию Алексеевичу тоже пора жениться.
– Я, это он… – Галя не успела сказать, как зазвенел красный телефон. Атякшов сразу снял трубку. Женщина знала: по нему звонит из Саранска только самый главный, поэтому ей здесь оставаться неудобно.
Утирая горевшие щеки, открыла дверь и вышла в приемную.
– Что с тобой? Не целоваться лез? – спросила ее бухгалтер исполкома, которая так же хотела зайти к Атякшову. – Я жду, жду…
– Не барыня, подождешь, – Галя искоса посмотрела на любопытную женщину.
– Вай, да я шучу! – скривила та тонкие губы и мышкой юркнула к себе в кабинет.
Галя села за стол, уставленный телефонами, достала прошлогодний «Огонек» и стала перелистывать выцветшие страницы. Там была нарисована поляна с двумя небольшими холмами. Посередине ее стояла женщина и за руку держала мальчика. Ребенок почти не виден из-за высокой, тронутой ветром травы, которая волновалась как небольшое зеленое море.
«Вай, мамочка, да это ведь как будто я», – защемило Галино сердце. Вспомнилось прошлогоднее лето, когда она с Олежкой в выходной день у Пор-горы собирала землянику. Даже боялись ходить по лугу, осыпанному сочными ягодами. От жары мальчику захотелось пить. Галя спустилась с ним к роднику и встретилась с двумя мужчинами. Одного, кадровика райпо Зубрилова, хорошо знала.
– Вот тебе жениха привез, нравится? – засмеялся тот и показал на друга. – Архитектор района. Юрой зовут. Вернее, Юрием Алексеевичем. Перед заходом к тебе остановились попить святой воды.
– Пейте, пейте, может, и сами святыми станете, – тогда ухмыльнулась Галя. – Сейчас мужики виноватыми себя не чувствуют.
И сказала не зря: Зубрилов давно за ней ухлестывал. Почему не ухлестывать – женщина она молодая, красивая, с мужем давно разошлась. Тот на стороне живет, в Вармазейку и не заглядывает.
Второй раз встретила Юру под Новый год.
Правда, и потом видела, только издали. Ей некогда было ходить по райцентру, где работал архитектор. Она почти целый день печатала на машинке в редакции. После этого взяли работать в приемную исполкома райсовета. На квартиру приходила только ночевать. В тот день в обеденный перерыв зашла купить Олежке игрушки и повстречалась с Юрой. Проводил до редакции. После того дня все и началось.
Парень приглянулся ей. И сам он всем сердцем прилип к ней тоже…
… Галя и не заметила, как вышел Атякшов. Увидела его только тогда, когда тот положил перед ней бумагу с фамилиями и сказал:
– Вот этих, Галина Ивановна, вызовешь на заседание исполкома к десяти часам на завтра. Если кто позвонит или приедет, скажи, что я в Вармазейке.
– Поняла, Герасим Яковлевич.
– Еще вот что… Руководителя райпо нет на месте, сообщи ему: его завтра вызывает Керзин. Тогда я пошел…
Галя подвинула поближе синий телефон, начала звонить.
* * *
Доехав до Вармазейки, Атякшов вначале зашел в правление. Там, кроме двух женщин, щелкающих костяшками счетов, никого не застал. Спросил, как найти Вечканова. Одна зашла в соседний кабинет и вскоре по рации на ее «Алло, алло!» откуда-то поблизости, будто с коридора, раздался мужской голос. Герасим Яковлевич сразу узнал Ивана Дмитриевича. Тот велел приехать к животноводческому комплексу.
Минут через пять Атякшов уже стоял на берегу Суры. Река открылась перед ним всей широтой. Дрожа и потрескивая, она ломала плывущие по ней льдины, гнала их вдаль. На том берегу верхушки ив казались ему колышащейся полынью. Оттуда вода стремилась вверх, но белым голенищем вытянутая Пор-гора ее не пускала.
Подальше лежала широкая поляна, по которой в сторону леса толстым канатом тянулся Бычий овраг. Весна почти не дотронулась до него. Снег белел, как девичьи зубы. Под ногами петляли разные следы. Герасим Яковлевич стал их рассматривать. Вот эти – заячьи, которые побольше – оставили волки. Чуть в стороне прошел лось. Прошел, видать, ночью или этим утром – блинами рассыпанные следы копыт хоть сейчас собирай – их даже ветер не раздул.
Эти места Атякшов хорошо знает. Раньше здесь рос густой сосняк. Деревья высокие, как корабельные мачты. Когда рассматриваешь верхушки, даже шапка слетает. В пургу и осенний ветер их треск и причитания слышались аж в Чукалах, куда отсюда километров пять. В молодости в овраге Герасим Яковлевич собирал ягоды и калину, в лесу валил бревна на срубы. Тридцать лет прошло, а овраг совсем не изменился. Правда, сосны вырублены и на их месте уже кустарники, но если посмотреть со стороны, он казался натянутым между небом и землей сухожильем. Об этом овраге много легенд и преданий. Причем, самых разных. Люди любят выплеснуть наружу свои чувства, собирать байки об увиденном в родных местах.
Герасим Яковлевич слышал одну сказку от дедушки. Однажды, рассказывал тот, встретились человек с волком, договорились жить вместе. Неделю живут, другую. Волк зайцев и куропаток ловит, мужик домашние дела справляет. Понял мужик, что не по своей воле живет.
Давай зверя обвинять: «Ты, волчара, за троих ешь. Хватит, давай поменяемся местами». – «Хорошо, – улыбнулся волк, – пусть будет по-твоему», – и отпустил друга искать еду.
Три дня мужик бродил по лесу. Три дня скрипел от досады зубами: живое мясо почти под ногами валяется, а в руки не дается. Вернулся домой с пустыми руками. Там его ждал чугун с мясом. Набил живот, свалился на лавку, давай храпеть. Храпеть-то храпит, но и сон видит. Будто идет он по густому лесу, навстречу – медведь. – «Куда спешишь, добрый молодец?»– начал расспрашивать его хозяин леса. – «Искать счастье!»– надменно ответил мужик и, подняв гордо голову, зашагал опять по своей дороге… Долго так шел, от усталости чуть с ног не валится. Уже хотел отдохнуть, но здесь увидел длинный пруд. Вода чистая-чистая, аж дно виднеется. «Сполоснусь и сразу пройдет усталость», – обрадовался мужик. Сбросил одежду, прыгнул в воду. И там, на дне пруда, остался. Не смог выплыть.
Дедушка, помнится, прищурив глаза, спросил внука: «Что, Гераська, сказка дошла до тебя?»
Герасим не стал лгать: до конца ее он так и не понял.
И старик добавил: «Когда идешь против Природы, хорошего не жди – погубит. Сильнее Природы ничего нет. Она рождает все на земле. Против нее руку никогда не поднимай».
Атякшов вначале сам не понял, почему ему вспомнилась услышанная в детстве сказка. Потом подумал: наверное, вот почему. Решили они вырыть в Бычьем овраге пруд – сами не знают, начинать или нет это дело. Пруд, конечно, нужен – хоть луга и поля с овощами поливай, хоть рыбу разводи. Сура что – ее воду качают предприятия. Овраг… Овраг как был ненужным, таким и остался. Раньше хоть малина там росла, сейчас и она пропала. Одна осока и дягиль колышутся. Ни на сено их, ни на силос.
И вновь защемило сердце у Атякшова… В последние годы совсем стали исчезать поселения, где раньше в каждой семье было по пять-шесть детей. Какие красивые названия были у тех деревень: Инелейка, Кузвеле, Пичегай, Миловка… Вместо них теперь ели и сосны. Каждую весну поют птицы в кронах деревьев, но слушать их уже некому. Люди оторвались от той земли, где родились, говорили-ворковали на родном языке. Вымерли деревни – потеряны звучные названия цветов, утеряны для языка и сочные диалектные словечки. Вспомнишь родные места, где на месте домов растут лопухи да крапива – такая тоска появляется, хоть рыдай!
Запустела и земля… Та, которая поит и кормит нас, качает, будто зыбка. Сейчас сама плача просит помощи. У детей и внуков тех, которые жили только лишь одним днем.
Теперь вот о Бычьем овраге… Пруд есть пруд, только ведь Галина Ивановна не зря сказала: с потерей Бычьего оврага пропадает и окружающая красота. А сколько родников затянулось илом? В то же время вставал другой вопрос: где взять для полей воду? Из Суры? Ту, как было уже сказано, заводы используют.
Думая об этом, Атякшов и не заметил, как к нему подошли проектировщики. С ними Вечканов с Борисовым.
– Ну что, великий пруд измерили? – после приветствия съязвил Атякшов.
– Э-х, как говорит сосед, каждый пруд – почти как небо, – ответил парень с черной бородой. Поставил на брезент приборы, вытер вспотевшее лицо, добавил: – Нечего жаловаться, хороший пруд выйдет, – и кивнул в сторону горы, откуда начинается овраг. – Там сделаем запруду. В половодье пойдет вода верхом – откроем шлюзы и все будет в ажуре.
– Строить, конечно, научились, об этом я наслышан. А как с природой? Ее не испортите? – смерил Атякшов мужчину тяжелым взглядом.
Тот пожал широкими плечами, удивленно бросил:
– А почему испортится? Природа на месте стоит! Чего беспокоиться – в ненужный овраг воду пустим… Красота вон где пропадает, – махнул рукой на лес, который темной стеной стоял за оврагом. – Сохнет он и сохнет…
Атякшов хотел добавить что-то еще, но, видимо, побоялся – в незнакомое дело лезет, поэтому и переменил тему:
– Говорите, хороший пруд получится? По-вашему, на сколько гектаров разольется?
– Около трехсот, думаем, будет, – ответил стоявший в сторонке мужчина, который смотрел на Суру. Среди незнакомых он был самым высоким и одет по-весеннему: в плаще, кирзовых сапогах, шляпе.
– Без пруда, Герасим Яковлевич, нам каюк, – не удержался Вечканов. – Если увеличим пастбища, чем их будем поливать? Он вон сколько места занимает, – показал на овраг.
– Это твое дело, председатель. Одного боюсь: как бы беды не вышло, – будто сердясь, начал учить Атякшов. Повернулся к мужчинам и закончил: – Думаю, здесь о многом нечего говорить… Если, друзья, нет у вас желания поехать с нами, мы вас не задерживаем.
И уже, поднимаясь к дороге, будто между прочим обратился в Борисову, который молча шел рядом:
– Юрий Алексеевич, тебе не сообщили: завтра в Саранск вызвали?
– Знаю, – ответил тот.
Атякшов кашлянул в кулак:
– Ну, ну, завтра, значит, отвезешь документы…
Борисов с гостями уехал. Герасим Яковлевич сел в «Уазик» рядом с председателем и тихо сказал:
– Идем покажи комплекс. Слышал, там большие перемены.
Солнышко уже садилось. У горизонта большим коромыслом висела радуга. Сура тоже понемногу утихала. Льдины уже не лезли друг на друга, не обдирали берега.
Атякшов грустил. А чего, собственно, радоваться: район топчется на месте, хоть не вылезай из хозяйств. С утра до вечера он на колесах: мотается по селам, во все дела пытается вникнуть. Сплошные заботы. А здесь еще Борисов палки в колеса вставляет. Однажды даже резко сказал ему: не разбираешься в строительстве – не суй свой нос…
Наконец-то Атякшов прервал молчание, повернулся к Вечканову:
– Иван Дмитриевич, как насчет нашего разговора? Знай, строительство комплекса – это не только твое дело, а всего района.
Председатель погладил волосы и произнес:
– Зачем нам это, Герасим Яковлевич? Люди, как я докладывал недавно, на фермах держат телят. Мы, что, для них дворцы будем строить? В каменных стенах телят долго не продержишь. Вот конюшня сгорела – даже для той не найду кирпич. Два раза в Саранске вставал на колени – а толку нет. Один начальник даже так сказал: скоро, говорит, лето, лошадей на волю выпустишь…
– А почему по этому вопросу ко мне не заходил? – нахмурился Атякшов.
– Да ведь из-за каждого гвоздя стыдно надоедать.
– Хорошо, этот разговор оставим на будущее. Я давно о другом хочу спросить: как там Чапамо?
– Шевелится понемногу. На днях заезжал. Школу просят, телефоны. Обещать им не стал. Нет у меня связистов. Школу бы, конечно, поставили, да некого учить. Шесть детей всего осталось.
– Может, когда-нибудь заедем туда?
– Это неплохая идея.
Не доехав до комплекса, Герасим Яковлевич вдруг подал руку Вечканову и сел в свою машину.
Вечерело. За селом открылась перед ними асфальтированная дорога. По ней «Волга» летела как на крыльях. По обочине мелькали пригорки с кустарниками. Из машины они казались людьми с седыми хохолками. Впереди, сквозь пелену тумана, горящими окнами мигало село Чапамо, где располагалась третья бригада вармазейского колхоза.
– Давай зайдем к Суродееву, давно у него не были, – сказал шоферу Атякшов.
В село не смогли заехать – туда можно было проехать только на лошади. Машина хрипела, еле-еле сдвигаясь с места, и в конце концов застряла совсем.
– Вы идите, я Вас здесь подожду, – буркнул водитель и вылез из кабины Достал из багажника лопатку с коротким черенком, начал выбрасывать наледь из-под колес.
Герасим Яковлевич не дошел и до крайнего дома – навстречу, будто из-под земли, появилась женщина в фуфайке, обрадованно вскрикнула:
– Василь Василич, ты?
– Ошиблась, сам его ищу.
– Ой, простите, – растерялась от неожиданной встречи с незнакомцем женщина. Пришла в себя и стала жаловаться:
– Сегодня его вызывали в Кочелай. Почему к нему пристали? Кому он сделал плохое, скажите-ка? Он один нас выручает…
– По какому поводу вызывали, не знаете? – удивился Атякшов.
– Ой, сказали… какого-то начальника оскорбил. Какое уж там оскорбление, от чистого сердца сказал. Вон его дом. Идите самого спросите, Василь Василича, – женщина махнула рукой в сторону верхней улицы.
На краю широкого, покрытого снегом оврага громоздились три скрюченных дома. Они были без окон, двери скрипели от шалуна-ветра. Чуть подальше, на невысоком пригорке, стояло еще несколько домов, сверкая яркими огнями. Окна словно приглашали гостей. У крайнего дома зазвенел девичий голос, потом послышалась песня:
«Андямо – парень единственный,
Андямо – парень один…»
«Здесь зимой от тоски умрешь – ни магазина, ни клуба, – неожиданно расстроился Атякшов, – и сразу отбросил эти мысли, стал успокаиваться, – ведь сюда в молодости каждый день я бегал. Через лес, почти пять километров…»
Ему вспомнилась Зина, сестра Суродеева, которую он любил. Тогда Герасим Яковлевич учился на тракториста в Кочелаевском профтехучилище, Зина работала в КБО. Встречались всегда на дороге, где сейчас застряла машина. Потом девушка уехала в Иваново, вышла замуж. Что ни говори, ушедшее не вернешь. Ее брат, Василий Суродеев, стал его другом. Вместе служили в армии десантниками. Тридцать лет прошло, как Вася живет в этом поселке, трудится на ферме. Раньше большая семья была у него – пятеро детей. Сейчас все разъехались, живут вдвоем с женой. По рождению Суродеев не местный житель – из соседней Петровки. Та деревня почти опустела.
Было время, когда рушили деревни, считая их неперспективными, а жителей перевозили на центральные усадьбы. С Петровкой так же поступили. Суродеев плюнул на всех и поставил дом в Чапамо около свояченицы. Потом и этот поселок постепенно поредел… Атякшов прошел короткую улицу и перед ним встал высокий новый дом с высоким крыльцом. Двор внутри широкий, лед лежал разрубленным и сложенным в кучу. Сразу видно, что живет здесь настоящий хозяин.
Замычала корова, в хлеву забегали овцы. Громко захрюкала свинья, и вновь стало тихо.
Хозяин чинил самовар.
Встал навстречу гостю, крепко обнял и сказал:
– Бешеный кот свалил его с лавки и вот полдня кручусь с этой посудиной.
Герасим Яковлевич полгода не видел Суродеева. Друг стоял перед ним в нательной рубашке, рукава засучены по локоть, с лица капал пот.
Внешне не изменился, не постарел, только брови стали реже, и волосы слегка посеребрились. Пятьдесят лет, куда денешься.
– Зачем в Кочелай вызывали?
– Да из Чапамо хотят выселить. Ну, я взял да покрыл их матом. – Раньше времени, говорю им, нас не хороните. Прошла тяга к выселению, на своей земле живем. – Хозяин дома помолчал немного и с улыбкой спросил: – Неужели и ты приехал меня выгонять?
– А в самом деле, почему бы тебе, Василь Василич, – улыбнулся Атякшов, – не переехать жить туда, где есть горячая вода, школа, детский сад, а?
– На что мне дом с водой? Веня, мой брат, всю зиму топит колхозную кочегарку. Днем на ферме, ночью Казань Эмелю греет спину. И все это из-за теплой воды, – стоял на своем Суродеев и поучительно закончил разговор так: – Кто не соблюдает поста, тому и мясо не мясо…
Молча слушая друга, Герасим Яковлевич рассматривал интерьер. Дом светлый и просторный. Кроме передней и кухни, была большая горница и спальня. Короче говоря, дом для большой семьи.
Зашла хозяйка. Поздоровалась с гостем, стала собирать стол. Сначала Атякшов не хотел сесть, но потом понял, что так неприлично.
Хозяйка нарезала пироги, принесла сливочное масло, варенье и кувшин с калиновым морсом. Атякшова больше всех удивили зеленые огурцы..
– Из Саранска привезли? – спросил он хозяйку.
– Почему из Саранска – свой парник есть, – улыбнулась та.
– Так вот живем, Михал Герасимыч. Уехать отсюда нет у нас желания, – разливая чай, продолжил разговор Суродеев. – Пусть не такая жирная у нас земля, но своя, не из-за океана привезенная. Топоры над нашими головами поднимали и бульдозеры присылали – все вытерпели.
– Если ликвидацию села утвердит райсовет, тогда нужно уезжать. Райсовет – власть, – на своем стоял Атякшов. – Как-никак, от его решения все мы зависим.
Василий Васильевич ладонью прикрыл небритый подбородок, будто стеснялся показать другу и, не глядя в глаза гостю, резко бросил:
– И в армии ошибаются! Забыл, как однажды на учениях солдат убил солдата? А здесь, видите ли, райсовет… И так уж больше половины деревень порушил. – Голос его все грубел. – Половину. – Половину России, считай, обезлюдили.
Атякшов слушал с горечью. Конечно, были ошибки и немалые. Но сейчас не о прошлом, а о будущем надо думать.
– Самое страшное – пропала у людей надежда. Кому-то, наверное, кажется: с верхнего этажа городской квартиры сельскую жизнь больше понимают, – изливал душу Суродеев.
– Да почему уж так? – хотел возразить гость. – Самые тяжелые работы сейчас механизированы.
– Дела, механизация! – встрепенулся Василий Васильевич. – Какая польза от этой механизации без людей? Гера, прости, если скажу: самый большой ущерб селу в том, что оторвали человека от земли. Иди-ка разъедини Суру, увидишь, куда будет течь. Никуда не пойдет – разольется вода – и все.
Жена хотела остановить его: хватит, говорит, хватит, снова куда-нибудь вызовут…
– Пусть вызывают, кому нечего делать. За это, Полина, правду им скажу. – И повернувшись к гостю, Суродеев спросил: – Как, начальник, позволишь сказать?
– Говори, говори, – ответил Герасим Яковлевич. Простые, задушевные слова понравились ему.
– Сел стало почти в три раза меньше, и во столько же раз увеличились цены. Подорожали мясо, картошка, мед. Скоро и колодезную воду будут продавать на базаре. Вот куда привели нас эти «реформы»…
От Суродеевых Атякшов вышел поздно ночью. На улице дул пронизывающий ветер. Герасим Яковлевич спрятал руки в карманы и, направляясь к машине, уже сам другу изливал душу:
– Ты, Вася, сегодня заставил меня о многом задуматься. Почаще к тебе надо было заходить, возможно, и сам я поменьше бы ошибался.
– Значит, есть грехи! – от души засмеялся Суродеев.
– Есть. Есть. Без грехов людей не бывает. Около себя таких держу, от которых пользы – как от козла молока.
– Все излить тебе не успел: при жене как-то неудобно было. Они, женщины, четырьмя ушами слышат. Привет послала тебе Зина. Спрашивает, как там Гера. Начеркал ей, а как же. По-прежнему, говорю, на легковушке он катается, не как я – на лошади. Сестра живет припеваючи, оба сына приторговывают.
– Ну тогда до новой встречи, – протянул Атякшов руку. – Спасибо за вечер. Сам заходи к нам…
Фары «Волги» осветили дорогу. Атякшов смотрел через стекло кабины и думал: завтра он откроет заседание исполкома тем, о чем ему говорил сослуживец. Действительно, завтрашний день нужно начинать с обсуждения проблем малых деревень.
* * *
Проводив саранских гостей, Борисов включил телевизор и долго дремал у неубранного стола, смотрел, как на экране мелькали полуобнаженные артистки. Остановились они только тогда, когда стали показывать детскую передачу «Спокойной ночи, малыши».
Из головы все еще не выходила встреча с Атякшовым. «Почему он заезжал в Бычий овраг? Посмотреть, что там делаем? – думал Юрий Алексеевич. И сразу словно кто-то толкнул его: – Боится, что без него всё начнем!» И он мысленно улыбнулся.
Выключив свет, он открыл форточку, прилег на скрипучий диван, который ему оставили бывшие квартиранты – дом наполнился щекочущим ноздри влажным воздухом.
Маленькая комната казалась ему большим темным сундуком. Не светились бы окрашенные белой краской стол и два стула, не тикали бы настенные часы, недавно купленные в Саранске, совсем бы не подумал, что есть у него гнездо. Тридцать два года Юрию Алексеевичу, а вот квартиру только что получил. Четыре года в Кочелае он снимал жилье. Сам как-то не просил квартиру, другие тоже не беспокоились о нем. По правде сказать, он здесь почти не бывает.
