Текст книги "Перепелка — птица полевая"
Автор книги: Александр Доронин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
Свадьба шла два дня и две ночи. Вино лилось рекой. Не зря потом Казань Олда по всему селу хвалила себя: «Все начальство пило у нас…» Видать, Сему Куторкина вспомнила. Тот, рассказывают, еле живым остался. А вот о своей дочери – ни слова не сказала – опозорят. Тогда ведь, ночью, во второй день свадьбы, Зину она застала во дворе с главврачом. Вышла по нужде, а там они…
Не зря говорят: где водка, там и с ума сходят.
* * *
Мороз ломал деревья, как козлиные рога. Будто не зима измеряла свою силу, а палили из ружей.
Наконец-то село постепенно стало просыпаться. Сначала в середине села посветлело, потом и дома осветлили свои шторы. Через некоторое время вверх потянулись густые белые полосы. Повисли они на оловянном небе толстыми поленьями, и еще больше улицу побелили. Только само небо было каким-то съежившимся, будто у него заболел живот. Скрючилось над селом, взяло в охапку синюю тучу и ни слова не может вымолвить. Откуда вымолвишь – мороз еще сильнее крепчал.
Выцветший головкой подсолнуха спускавшаяся луна в последний раз сверкнула уставшим взглядом и закрыла глаза. Звезды тоже попрятались куда-то, будто их кто-то напугал. Начался новый декабрьский день.
Игорь Буйнов встал, включил на кухне свет и, не тревожа жену Наталью (та спала на койке растянув руки, видела, видимо, седьмой сон), пошел на ферму. У зоотехника в селе полно дел, они, видать, никогда не закончатся. Зимой и летом с него требовали мясо и молоко. С фермы хоть не вылезай. Что, если уйдет оттуда, скот не будет прибавлять в весе, надои уменьшатся? И так бывает. Кормов, по его подсчетам, хватит до следующего лета, да ведь в ясли не будешь их кидать как попало. Солома любит, чтобы ее подсластили, комбикорм – пропарку.
Или взять воду. Холодную дашь – скот заболеет, горячую – жди беды…
Шел Игорь по сельской улице и, размышляя о чем-то своем, и про мороз забыл. Вспомнил вчерашнюю статью в газете. Ее автор жаловался на то, почему село мало внимания уделяет городу. Мы, говорит, городские жители, скоро с голода помрем: в магазинах, кроме гороха, ничего нет. Так-то так, – рассуждал зоотехник, – да и город сильно не ломает свою спину. И он переживает только о себе. Вон на технику в десять раз увеличили цену. Возьмешь с завода сеялку – пять быков вези, за машиной цемента отправишься – вновь десять свиных туш надо. Вот тебе рабочий класс! В Вармазейке не такая война? Из магазина исчезли соль, спички, сахар. Труженикам совсем не в чем работать. На базаре и спецовки не купишь, там каждый подшитый лоскут денег требует. Где столько их взять сельчанину, когда его работа почти ничего не стоит. Видите ли, мяса и молока не хватает… Не будет хватать, если не установят нормальные цены!
В домике фермы горел свет. Буйнов зашел туда и сразу оторопел: перед ним на полу спал в стельку пьяный Захар Митряшкин. Сторожем он здесь недавно, раньше был механиком. Вечканов оттуда прогнал. Все из-за пьянства. Сейчас вот снова рот не может открыть. Не зря говорят: «Свинья везде грязи найдет».
От злости Игорь рассвирепел. Потянул за рукав шубы храпящего, и – его сразу как будто бардой облили.
Захар долго протирал опухшие глаза. Наконец-то открыл их, покрутил лохматой головой и хриплым голосом спросил:
– Сколько времени?
– Петухи поют, сосед!
– Я, утро уже? – никак не верил пьяный.
– Тебе кто в рот наливал, так напился? Забыл, только недавно тебя выгнали?
– Э-э, дружок, сейчас и в Москве министры без дел остались. У меня нет портфеля, руки в кармане таскаю и оттуда мне нечего цапнуть, – оправдывался сторож. Самому, видимо, стыдно было за то, что потерял человеческий облик.
Игорь не успел ответить, как открылась дверь и зашла Роза Рузавина, доярка. Из ее глаз сыпались зеленые искры.
– Ты знаешь, Игорь Николаевич, – начала жаловаться женщина, – кто-то моторы стащил…
– Какие моторы?
– Какие, какие… Какими воду качаем!
Игорь побежал за Розой к домику в конце коровника. Тот был открыт настежь. Двух моторов, которые поставили этой осенью, будто ветром сдуло. Под ногами валялись железки, соляркой забрызган пол. Моторы или стащили, или сторож продал. Одному отсюда их не вынести, видимо, несколько человек приходили.
– Как схватилась, что их нет здесь? – спросил зоотехник.
– Как схватилась… Нужна была вода, а его, Захара, не смогла разбудить.
Когда вернулись к Митряшкину, он уже сидел на голой, непокрытой койке. На его небритом лице было удивление.
– Захар Петрович, как тебе не стыдно? – стал ругать его Игорь.
– Водка, прах бы ее побрал, и коней приводит в бешенство, – оправдывался сторож.
Игорь и об этом слышал. В прошлом году на чьей-то свадьбе мерину с разукрашенной дугой вынесли ведро самогонки, тот выпил, потом полдня на ноги не мог встать.
Захар сказал, что никаких моторов он не продавал, вином его вчера угостили хорошие люди. Провел, мол, в подвал электричество. Игорь не стал расспрашивать, кому он провел – это не его дело. Но по взгляду мужика видел: не врет. Только кто же воры?
С ветврачом Буйнов проверил на вытеле коров, прошли в ту часть коровника, где держались купленные в соседней области племенные телки, и направился в правление. Уже хотел было сесть на молоковоз, который всегда в это время проезжает вдоль села, но неожиданно наткнулся на председателя исполкома райсовета Атякшова.
– Вы, Герасим Яковлевич, хо-хоп! – и сразу всем навстречу. Не с вертолета сошли, и машины Вашей не видно?
– На вертолетах маршалы летают, я только капитан запаса. Что, не ждали? – улыбнулся нежданный гость.
– Приезжающих много, да только пользы от них кот наплакал, – не удержался Игорь.
Атякшов сжал губы, будто откусил горькое яблоко. Потом недовольно посмотрел в левую сторону, откуда белой шапкой виднелась Пор-гора.
«Что, от этого ум у него станет светлее?» – подумал Буйнов. От считал Атякшова отсталым руководителем и всегда удивлялся, зачем держат таких на высоких постах. Район почти загубил. Села опустели. В Кочелае не сосчитать, сколько бездельников. Посвистывают, перебирают бумаги, а на ферму послать некого. Почему бы, например, не продать колхозный скот фермерам? За каждым поросенком и теленком бы следили. Но такие, как Атякшов, разве дадут? Игорь однажды сам слышал на собрании, как председатель райисполкома глаголил: «Скоро мы совершим вторую революцию, у всех новых богачей добро под корень срежем!» Нашелся руководитель района – живет вчерашним днем!
– Идем-ка, друг, по ферме пройдемся, – сказал Атякшов, – посмотрю, что у тебя нового.
Буйнов и здесь не удержался:
– Да Америку, Герасим Яковлевич, еще Колумб открыл. Капиталисты давно новых колес не ставят – все на старых ездят. Мы за ними все спешим, но все равно никак не догоним. Знаете, почему?
– Почему? – резко остановился тот. Засунул в карман шубы снятые варежки, будто голыми руками хотел пощупать это «почему».
– Плохие машины выпускаем. Так поставлено и скотоводство. Когда это было: от двух коров одного племени две доярки надаивают по-разному?
– Выходит, одна из них лучше любит свое дело.
– Нет. «Передовая» доярка держит вместо одной коровы двух. Вторую корову считает нестельной. Вот из-за чего в день надаивает четыре ведра, а её подружки – по два. Здесь нехитрая арифметика.
– Тогда зачем ты назначен зоотехником? – разозлился гость.
– Я, Герасим Яковлевич, слежу за тем, как бы побольше воды во фляги не наливали. И еще – чтоб бычков лучше кормили. Не выйду денек на ферму, и тех впроголодь оставят…
Атякшов спешил куда-то. При обходе коровников он не ругался, но и не услышали от него ни одного слова благодарности. Поговорил, поспрашивал – и снова домой.
Когда его машина (а она стояла в лесочке у Пор-горы, поэтому впотьмах ее не разглядел Буйнов) выскочила на большак, самая пожилая доярка растерянно взмахнула руками:
– Ой, этот начальник не фермерам раздавать телят приезжал?.. – Он ведь всем моим телятам заставил прикрепить бирки!
Игорь улыбнулся. Что скажешь женщине, она, кроме своего села, ничего не видела. Ведь на какую вершину поднимешься, и жизнь тебе такой будет казаться.
* * *
Говорят: от своей судьбы человек никуда не убежит. Моря и океаны, семь стран обойди вдоль и поперек, а если придет смерть – от крошки хлеба задохнешься.
Говорят: все в руках у Инешкепаза, без его воли с головы человека и волос не упадет. Вот поэтому не знаешь, почему мечты рушатся, почему не все в жизни получается…
Говорят: что сделаешь – это твоим будет. Сотворенное своими руками никуда от тебя не уйдет. Оно всегда с тобой – если не рядом, то в мыслях живет.
… Олег Вармаськин был в полусне. Он ангелом плыл по небу и одновременно не мог отделиться от тела. Уж шибко жарко было на печи – всю ночь поясницу прогревал. Другого блаженства и не надо было!
Глаза уже почти закрывались, и здесь он почувствовал, что чем-то его стукнули. Приподнял тяжелую голову – в ногах валялся его мокрый валенок. «Это кто еще смеется надо мной?!»
– Вставай, вор, посадить тебя пришел! – Около порога стоял хозяин дома, Захар. Грудь его тяжело поднималась, сам смотрел на Олега разъяренным быком. На губах пена. – Кому, кикимора, продал колхозные моторы?
– Почему думаешь, что это я их продал?
– Вчера на ферму с друзьями ты заходил. Думаешь, что с похмелья голова у меня не варит?..
Олег спустил голые ноги, наступил на пол. Обул резиновые галоши – и так, в нижнем белье, вышел на крыльцо. К туалету не смог пройти – тропку совсем занесло. Присел за ивовым хлевом, оправился – и вновь в теплый дом.
Захар умывался над лоханью. Зашла с улицы мать. С печурки достала клубочек, спиной прижалась к протертой печке, начала вязать. Словно не чулок вязала, а, казалось, сотни судеб соединяла в одну. А вот если людские судьбы соединить вместе – никаких скандалов бы не было. Река жизни потекла осмысленнее и мудрее!
– Оставь нас, мать, на минутку. У нас мужской разговор.
Когда Окся вошла в переднюю и прикрыла дверь, Захар поднес ладонь к носу и, как при чихании, бросил:
– Где, спрашиваю, краденые моторы?
– Ну, продал, тогда что?
– Тогда, волк, тебя посадят. Если хочешь удрать – сейчас беги. Зоотехник уже в правлении…
Олег, конечно, понял: если узнает об этом председатель колхоза, пальцы в рот не будет класть – всю милицию поднимет. Моторы не иголки, не спрячешь. «Успел или нет увезти их в Урклей?» – молнией мелькнуло в голове у Захара.
Он не знал, что на ферму в прошлую ночь Олег приезжал вместе с Киргизовым. Отвезли моторы в лесничество, тот протянул ему пачку денег и сказал: «Моторы не твои, так что больше не проси». Олег не стал спорить. Моторы еще и продать нужно – краденое не каждый возьмет.
Мысли Олега были о лесничестве. Как встретят, если он там чужой? Самому куда бежать, если самый близкий человек, Захар, выгнал? И здесь Олег решил сесть на ночную электричку и – в Саранск, к другу по тюрьме. Тот, слышал, работает на стройке, и жилье у него есть. Не возьмет – где-нибудь найдет гнездо, чай, не калека…
Торопясь стал собирать вещи. В сумку хотел было сунуть обрез, но Захар остановил:
– На чужое добро не зыркай. Разбогатеешь – сам купишь.
Разбогатеет… У Олега денег навалом, вот только как их взять с кочелаевской сберкассы, ведь кругом глаза людские? Как-нибудь уж потом, когда всё позабудется…
Окся напуганной курицей закудахтала. Как же, умершей сестры сын покидает их! Польза от него была, конечно, невелика, да ведь сын родной сестры. С Захаром кормили-поили его задаром, но все равно родная кровь, жалко. Вынесла последний кусок сала – и в мешок Олегу. Ешь, о своей тетке не забывай! Плохого она тебе никогда не желала, даже тогда, когда похоронные деньги вытащил…
Вышел Олег на улицу – и сразу повеселел. Не день стоял перед ним, а Божий подарок. С деревьев таял иней, солнце ослепляло глаза. Хороший денек, да по селу не пойдешь. Увидят.
Надел лыжи, поехал по задворкам. Надумал зайти в лесничество, к Киргизову. Оттуда к электричке выйдет. Поест, отдохнет – и в дорогу. А, возможно, сам Захар Данилович на «Ниве» отвезет на соседнюю станцию, где вармазейских не встретит. По-волчьи убежит. При напоминании этого слова, вновь вспомнил Захара. Смотри-ка, прозвища еще может придумывать, тупомозглый…
Дошел до опушки леса, здесь неожиданно встал перед ним Коль Кузьмич. На дрова сухие ветки рубил. Сейчас он на ферму сено возит.
– Ты гуда, Олег? – снял он рыжую собачью шапку, а сам улыбался, словно ему положили в карман гостинец.
– Счастье искать, Коль Кузьмич. Не пойдешь? – засмеялся Вармаськин.
– Не бойду, Олег, не бойду. Мне сегодня бред бодарок обещал.
– Председатель что ли? Какой подарок?
– Гакой, гакой? Новую лошадь обещал на лето. Вновь пастухом буду.
– А-а, тогда, Коль Кузьмич, до новой встречи! – бросил Вармаськин.
Через час Олег подходил к Лосиному оврагу, где прошлой весной, в марте, завалил двух кабанов. Олег хотел было остановиться и перекурить, но вспомнил, что время терять нельзя и направился напрямик через лес.
Лыжи легко скользили, да и сумка не тянула. Деревья высокие, толстые. Часто встречались и дубы. Они стояли как-то пригнувшись, будто искали в снегу свои желуди. Неожиданно из-под кряжистого дуба выпрыгнуло что-то большое и пестрое. И сразу отяжелелый от снега лес будто вздрогнул. Откуда-то поблизости, совсем из-под рук Олега, широкими, черными крыльями взмахнула сова.
Он спрятался за дерево и стал зорко смотреть. И невдалеке увидел… с оторванным хвостом старую волчицу. Именно ее, за кем он безуспешно когда-то гнался с лесничим более двух километров. Не смогли догнать. Сейчас сама попалась… Жаль, что нет обреза! И Олег вновь самыми недобрыми словами мысленно обругал Захара. Достал нож, стал ждать. Волчица сверкала, сверкала желто-зелеными глазами и тихо, будто хорошо зная, что по ней не выстрелит, спокойно спустилась в Бычий овраг.
Пот прошиб Олега. Добравшись до лесничества, он все не верил, что вырвался живым. Сначала – из села, сейчас из-под клыков волчицы. Он много раз слышал: не собака дикая шастает в окрестностях Вармазейки, а шайтан короткохвостый. Сколько охотников гонялось за ней, сколько капканов ставили на ее тропах, но все напрасно. Она уходила невредимой.
К лесничему он пришел весь в поту. Самого Киргизова дома не было. Олег хотел отдохнуть, но его жена, высокая, как жердь, бросила:
– Кого попало я не оставляю!..
Олегу пришлось через этот же лес выйти на соседнюю станцию. Там уж один Инешке укажет, куда ему идти…
* * *
Пришло любимое время Керязь Пуло: началась гонка. Волчица много раз видела сильного лося, ветвистые рога которого белели, как тронутые инеем. Бык безбоязненно метался по лесу и призывно кричал. Часто около него находилась и самка.
Однажды под ноги Керязь Пуло попали их следы, и она поспешила за ними. Добежала до конца нетронутого Бычьего оврага – глаза округлились: те почти совсем перед ним глодали липовую кору. В молодости она бы сразу бросилась на самку, ту легче завалить, но сейчас волчица держала зло на быка. Бык вздрогнул всем телом, похожие на листья глаза округлились, налились кровью. Он был сильным и храбрым. Да и волчица не испугалась – присела на больную ногу, решая, как легче напасть. Лось понял это и атаковал первым. Твердые плечи у Керязь Пуло – все выдержат. Только сейчас какое там бросаться первой, сама беги, если жить хочется. И она ринулась в овраг. Бык хотел рвануться за ней, но потом, как будто что-то вспомнив, остановился на крутизне. Волчица спряталась за корни дуба и злобно заурчала. Урчи не урчи, но сейчас надо остерегаться. Инстинкт гона свое возьмет…
С этого дня Керязь Пуло стало плохо. Будто зля ее, всюду попадались следы лосей. Если видела их, снова возвращалась в свое логово. Хоть на поиски пищи не выходи.
Волчице захотелось им отомстить. За лосями она шастала повсюду, иногда, наоборот, полдня лежала, не шелохнувшись, в каком-нибудь укромном месте. Вот и сейчас она находилась под большим деревом, сваленным молнией, и сквозь узкие щели ветвей смотрела вперед. Лес был без листьев, его темнили одни высокие сосны. На ветру шуршали их иголки, словно совсем стояла не зима, а теплое, солнечное лето.
После обеда со стороны ближней горы раздался рев. Керязь Пуло вышла со своего теплого места и понюхала воздух со всех сторон – пахло лосями. Она прижалась к земле, спрятала под живот ноющие ноги и стала ждать. Что делали лоси поблизости – этого она не видела. Наконец-то из кустов показалась ветвистая голова, потом и сам бык. За ним ковыляли самка и теленок. Остановились невдалеке от волчицы, начали водить ушами. Потом неспеша – видимо, не почувствовали зверя – стали спускаться к роднику.
Здесь Керязь Пуло не удержалась и набросилась на вожака. Удар был несильным, но бок у лося будто ножом полоснули. Почуяв запах горячей крови, волчица истошно зарычала и со всей силой вскочила на спину быка. Схватилась за шею, начала рвать жилы. У лося согнулась спина, и как он ни старался сбросить Керязь Пуло, но от страха и шагу не сделал. Вдруг он упал, будто кто-то его неожиданно стукнул по ногам молотом. Волчица и тогда не отстала от него, глотала с шумом бьющую кровь.
Четыре дня она, отрыгивая, ела мясо. Четыре дня над ней каркали птицы, норовя стянуть хотя бы кусочек. Однажды самая бойкая сорока, когда волчица задремала, сорвалась с дерева и уже хотела было клюнуть сверкающий глаз лося, Керязь Пуло схватила ее зубами – от той одни перья остались. Другие поднялись в небо и уже больше не возвращались.
Понемногу волчица набиралась сил. Больные места у ней затянулись шершавой кожей. И хотя ноги еще ныли, но с наполненным желудком боль не так чувствовалась. Сейчас она снова хозяйка леса, никого не боялась.
Даже двух молодых волков. Те этой осенью сделали логово недалеко от нее. Совсем они безмозглые, новые соседи: даже днем выходили на большак, где часто ездили машины. Видимо, не знали здешних обычаев и норов тех двуногих, которые за зверьми пускали сжигающие огни. Разочек столкнутся с ними – и конец им.
Под вечер пошел снег. Он был с голову гуся, через час намел целые сугробы. Под утро ветер притих, будто кто-то его спугнул. Только изредка со стороны реки раздавались голоса да удары чем-то твердым.
Керязь Пуло надоело мясо. Захотелось увидеть то, с чем давно рассталась. Ей вспомнились волчата. Они теперь большие, сами выходили на охоту. Кривоногий ее сын с ближайшей деревни притаскивал. Притаскивать-то притаскивал, но кур один ел.
У Керязь Пуло ныли ноги, а сама думала о своей судьбе. Узким отверстием логова стала она, волчья жизнь. Все сужается и сужается, вскоре двуногие ее совсем прихлопнут. Бесстыдную дочь, которая жила со своим отцом, давно не видела: или вдвоем ушли в дальний лес, или попали под горячий огонь.
Поляну, на которую выходили лоси, еле узнала Керязь Пуло: белела так ярко – глаза жмурились. Снег был рыхлым, ноги тонули в нем. Холод волчица не чувствовала, а вот ноги от боли скрючились. Разве убежишь от старости?
Прошла поляну – направилась к осиновой опушке, где этим летом настигла лосенка. У того, тонконогого, макушка совсем пустая: спрятаться бы ему в кустах, а он давай к реке бежать. Вода сама к себе затянет! Ну, догнала его тогда на крутом берегу – тому ни туда, ни сюда…
«Эка, сколько безмозглых на земле! – удивлялась волчица и моргала слепнущими глазами, словно отгоняла не снежинки, а комаров. – Из-за чего только живут такие? Ни вкуса мяса не знают, ни свободы…» И вспомнила тех же лосей. Спят под снегом и дождем, едят гнилой мох – какое это счастье?..
Волчица уже хотела повернуть назад, но вдруг услышала визг и остановилась. Смотрит, прямо на нее бежит кабан. Да как орет, будто его режут! «Беги, беги, сейчас ты мне не нужен, до хвоста наелась мяса, – волчица щелкнула старыми клыками. И сразу подумала о другом: – А что, если подожду… Съест лося, тогда вновь придется шастать голодной. Пусть лезет в болото, я – гамк! – вонючее его рыло, потом пригодится…»
Прикинула, куда спрятаться и юркнула в ближайшие заросли и стала ждать. Кабан подошел к ней совсем близко. Он был весь в крови. Вскоре увидела его преследователя. Тот, хрипя, бежал со стороны осинника. В его руках было что-то черное и дымящееся. Керязь Пуло узнала, кто это. Этот двуногий не раз гонялся и за ней, да не смог догнать. Злой, черт! Сколько лосей погубил – не счесть! Прошлой зимой соседа-волка тоже прикончил, вон, сейчас шкура его, как лопасть мельницы, крутится на нем.
«Ур-ррр!» – Керязь Пуло приготовилась разорвать человека. Детенышей своих подняла, сейчас ей нечего бояться.
Кабан, хрюкая, крутился и не знал, куда бежать. И полез в ржавую, натянутую тонкой льдиной воду. Сделал несколько шагов и стал тонуть. Здесь двуногий приподнял свою вонючую палку и бабахнул.
Сто искр вспыхнуло в воздухе, у Керязь Пуло уши аж заложило. Ой-ой, кабан сразу растянулся в урчащей грязи, даже дышать перестал! Закончил свою жизнь… Преследователь, в высоких сапогах, которые, как и вода, неприятно пахли, подошел к тонущему кабану и попытался вытащить его на сухое место. И неожиданно сам провалился под тонкий лед. Он нервно взмахивал серыми меховыми рукавицами, старался опереться на палку, но вода все сильнее и сильнее затягивала его в свою пучину. И здесь он увидел Керязь Пуло, которая сидела около кучи валежника.
Нет, сейчас волчица не кипела злостью, она только смотрела, как тина затягивает тонущего. В его глазах она увидела такой испуг, какого не видела даже у слабого лося. Двуногий орал истошным криком. Только, кроме волчицы, никто его не слышал. Да и слышать было некому – лес от бурана так завыл, что Керязь Пуло испугалась. В последний раз она взглянула на холодную воду, а та уже пускала темные пузыри да шапка из меха русака плыла и плыла к изогнутой осине, которая жалобно причитала в середине болота. Но разве вырвешься – ведь ржавую топь не преодолеешь!
* * *
Пропажа лесничего подняла на ноги весь район. К начальнику райотдела милиции Давлетову пригласили тех, кто в последний раз видел Киргизова. В Саранске нашли и Вармаськина, который сознался, как они украли моторы в колхозе «Светлый путь». Анфиса, жена лесничего, уверяла в одном: в тот день Захар Данилович ушел на охоту. Он где-нибудь в лесу. Все взрослое население и даже школьники направились на его поиски. И нашли… шапку. Та завязкой одного уха зацепилась за сучок плавающего дерева и будто лодочкой плыла по ветру.
В тот вечер, когда скорбная весть о Киргизове ходила из дома в дом, Иван Дмитриевич Вечканов с Комзоловым вернулись с Кочелая. Только зашли в правление, а здесь Казань Олда так и сказала, что шапку лесничего сначала за зайца приняли. Числав Судосев, который ее первым увидел, уже из ружья хотел пальнуть, но хорошо, что был глазастым – разглядел. Достал шапку длинным шестом, а внутри было два замерзших воробья. Погреться, видимо, птички залезли, а она мокрая…
– Верепаз как учит, – далее говорила Олда, – кто разорит чужое гнездо – тот разорит и свое. А уж кто в чужой душе сделает гнездо – тот совсем никчемный человек…
И о другом сказала уборщица правления: недавно она своими глазами видела, как Трофим Рузавин, зять Вечкановых, накинулся на Нарваткина.
– Как? – остановил бабку председатель.
– Да так вот… Сначала Трофим зашел к твоему отцу, минут через пять – Цыган Миколь…
Председателя будто кипятком ошпарили. Он только вскрикнул:
– Этого еще не хватало!
Сельская сплетница не обманывала: у отца действительно были «гости». И уже дрались! Миколь Нарваткин сидел верхом на Трофиме и уже успел его скрутить. Зять злобно скрипел зубами, только зря. Жилистыми, очень жилистыми были руки у Цыгана. Прижав к полу рыжую голову Трофима, он не давал ему дыхнуть.
Увидев входящего, Трофим хотел было вырваться, да здесь Иван Дмитриевич не удержался – ударил зятя по лицу. Тот, как испуганный лягушонок, вытаращил глаза: как так, вместо помощи сам лезет?
Роза на кухне, вздрагивая, рыдала.
– Отец где? – недовольно спросил Иван Дмитриевич.
– Навестить Судосева собирался, видать, там…
Женщина не успела договорить, как зашел Дмитрий Макарович. Он сразу догадался, в чем дело. Посмотрел на сына и, улыбаясь, спросил:
– Слыхал, как Казань Эмель своего петуха драться учит?
Железные шпоры ему надевает!
Драчуны ушли бы, но Роза остановила Миколя:
– Ты оставайся, пусть душегуб уходит, – и показала на мужа.
Тот хлопнул дверью.
Дмитрий Макарович разделся и подошел к столу, где Нарваткин тер ушибленный локоть. Роза вынесла тряпку, смоченную холодной водой, и стала прикладывать к больному месту. Отец смотрел, смотрел на них и не удержался:
– Выходит, одного в зятья оставила. Смотри, дочка, это твое дело… Только знай: когда гоняешься за двумя зайцами, ни одного не поймаешь.
За Розу ответил брат:
– Новость тебе привез, отец… Сегодня сессия райсовета была. Вместо Атякшова Борисова выбрали. Герасима Яковлевича в Саранск забирают, в Министерство сельского хозяйства. Вместо него присылали одного из соседнего района, да не понравился он нам.
– Почему?
– Слишком хвалил себя. Я, говорит, за полгода ваш район подниму. Так и сказал: «ваш район». Выходит, приехал, чтоб накопить денег. Комзолов первым начал его критиковать.
– Ну, Павла Ивановича ничем не угощай, только дай выступить, – засмеялся старший Вечканов и сразу сменил разговор:
– Слышал, лесничий утонул?
Иван Дмитриевич кивнул.
– Крот умирает кротом…
– Ты что так, отец? – оторопела Роза. – Он какой-никакой, а человек…
Отец с сыном молчали.
Только Миколь покрутил кудрявой головой. Что он думал в эти минуты, знал только сам.
* * *
На лыжах Числав Судосев дошел до берега Суры и остановился. Перед ним открылись светлые дали. Солнце село, казалось, прямо ему за спину. Безмолвная река протянулась вдоль кромки леса длинным белым рукавом. Здесь, между Вармазейкой и Кочелаем, остановиться бывает негде – столько рыболовов приезжают из Саранска! На льдине как куропатки.
Хорошо, что последняя поземка разровняла все проторенные тропки: никуда не пройти, снег по пояс. Сейчас вот и мороз покалывает уши. До Нового года осталось полдня, еще за елкой надо съездить. Числав спустился с пригорка. Ветер сжигал лицо. Вот так они, сельские парнишки, в детстве безбоязненно катались с Пор-горы. Давно это было, да, кажется, будто вчера…
Думаете, живя около леса, недолго срубить елку? Нет, Числав рассматривал каждое деревце, сто следов оставил от своих лыж. Наконец-то одна понравилась ему – маленькая, кудрявая. Прошелся вокруг нее, пощупал-поласкал – хорошая елочка!
Засунул топор за ремень, взвалил её на плечо и – домой. Сегодня он обрадует Максима, да и в семье Новый год встретит, хотя в деревне не все этот праздник отмечают.
Игрушки Наташа купила в магазине. Елку нарядили, повесили гирлянды. С лампочками малыш играл до полуночи, пока не заснул. Полюне всего год, она эту радость еще не понимала и сидя сосала свою соску.
Поздравить всех с Новым годом спустился с печки и отец. В последнее время Ферапонт Нилыч чувствовал себя неважно, похудел и был раздраженным.
Сели за стол, подняли рюмки. Отец даже не пригубил. Посидел немного и захотелось ему выйти на улицу. Вышли втроем: сам и Числав с Наташей. Числав придерживал отца за плечи – не упал бы. Идя тихонечко по улице, Ферапонт Нилыч тяжело вздыхал – боль из груди не уходила. Прошелся немного – и вот на тебе, как будто галопом проскакавшая лошадь, уже вспотел.
– Видать, это последний мой праздник, – признался он.
– Э-э, отец, ты еще как молодой парень, – старался успокоить его Числав. – А если тебе тяжело ходить, пригоню бульдозер, расчищу дорогу, тогда бегом будешь бегать.
– Чисть, чисть, как по прошпекту буду ходить, – Ферапонт Нилыч сделал самостоятельно несколько шагов, чтобы показать, что он еще держится. – Ночь больно хорошая, даже не хочется домой заходить!
Действительно, ночь была чудной. Полная луна улыбалась как будто ребенок, щедро одаренный игрушками. По синему полотну неба, которое опоясано дымкой Млечного Пути, дрожащими каплями плясали звезды. Недавний ветер спрятался куда-то. Тихо. Ни шороха.
Числав с Наташей завели отца в дом, сами снова вышли на улицу. Прошлись вдоль Суры с полкилометра и вернулись.
На улицах веселился народ. То и дело играли на гармошке и пели песни.
– Знаешь, давно тебе хотел сказать: надоело мне дома сидеть. Максим в школе. С Поленькой мама возится, – начала жаловаться Наташа. – Я бы в детсад пошла, приглашают меня воспитательницей. Летом и в школе место освободится…
– Тогда жди, когда садик откроют. Слышал, на ремонт закрывали, – недовольно сказал муж.
– Да уже вчера садик открыли!
– Если у тебя такое большое желание, тогда иди. Знаю, сидеть дома не сладко, – согласился Числав.
Когда дошли до дома, луна успела спрятаться за лесом. Над Сурой поднялись огненные столбы, сверкающие и высокие – до неба доставали.
– Это еще что такое? – увидя их, удивилась Наташа.
– Это, жена-красавица, небесные часы. Они наше счастье взвешивают, – засмеялся Числав.
Все было хорошо, только вот отец сильно болен. Жди удара.
…Это произошло в бане. Числав любил париться. Глядя на него, и Ферапонту Нилычу захотелось разогреть старое тело березовым веником. Устав от горячего пара, он сидел на нижней полке весь красно-синий, в поту, и жаловался Числаву на ноящую поясницу. И неожиданно, присев на колени, упал.
– Эх ты, чертова старость… – с сожалением выдохнул он. – И уже сыну: – Воздуха не хватает… Открой… дверь.
Числав торопливо надел штаны, обул валенки и без рубахи, накинув лишь старую фуфайку, побежал за санками. Мать с сыном накрыли отца тулупом и повезли домой.
Сначала они думали, что Ферапонт Нилыч угорел. Но он не вставал и чай пить. С Кочелая обещали прислать врача. Судосев его уже не дождался. Не дождался и сына с работы. Числав ездил к одному браконьеру за сетью. Горькую весть услышал от людей, когда слез с автобуса около почты. Там увидел и Наташу. Жена ничего не сказала, только велела скорее пойти домой, а сама, утирая слезы, пошла отправлять телеграммы.
* * *
Числав не верил в смерть отца. Четыре дня уже прошло, как он покинул их. Матери и всей семье казалось – вышел куда-то, вскоре вернется. Нет, с того света никто не приходит. У человека, видимо, такая судьба: родится на земле – зажжется звездой, уйдет на тот свет – вновь звездой становится…
Думал об этом Числав и по дороге в Петровку. Ему вспомнилось раннее детство: вот он ребенок, ему всего пять лет. Отец пришел с гидростанции (он тогда там работал механиком), начал его мыть.
В деревянном корыте вздрагивала теплая вода. Она была зеленой и колючей. Это мать парила там траву с сосновыми иголками. Дышать было нечем – воздух кружил голову. Отец мочалкой тер ему спину, а сам, улыбаясь во весь рот, рассказывал эрзянскую сказку.
