Текст книги "Перепелка — птица полевая"
Автор книги: Александр Доронин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
У Окси сердце обливалось кровью. Сын последний кусок изо рта выхватил! Ни стыда, ни совести. Дело не в деньгах – плюнул сын в душу, вот в чем беда!
Правда, зло кипело недолго. Любая мать за детей переживает. Сын пристрастился к водке – выходит, и она в этом виновата. Вовремя не остановила, даже и сейчас иногда ему подносит. Утром встанут Захар с Олегом – она им по граненому. Знает: если не опохмелиться, сердце может не выдержать. Без пенсии от голода они не умрут – немного мяса есть. А вот если вывернут подушку… Туда, думается, Захар не полезет. А полезет, вряд ли найдет – деньги в пуху, в самой середине.
Глубоко задумавшись, Окся дошла до клуба и остановилась передохнуть. У крыльца разговаривали две женщины. Точнее сказать, говорила полная, которая стояла к ней спиной, вторая – высокая и худая – смотрела на Оксю. Наконец-то молодая о чем-то зашептала. Собеседница повернула голову и, взмахнув рукой, произнесла:
– Ой, мамаша, а я к тебе хотела пойти!..
– Почему пешком, чай, подвезли бы. В новой машине, говорят, сноха приехала – Оксе почему-то вспомнилась перебранка с Олдой.
– Узнала меня, баб Окся? – спросила вторая женщина.
– Где уж всех узнать, – вздохнула старушка. – В селе вон сколько молодых – за вашими лицами не угонишься.
– Да это я, Бодонь Галя.
– А-а, вон ты кто… Мать приехала навестить? Недавно я к ней заходила. На здоровье не жалуется. Это твой сын у ней?
– Мой, баб Окся, мой…
– А вот мои внуки напрочь меня забыли, – обиделась Окся и искоса взглянула на сноху. – Вон и Настя полгода не заходила. Куда деваться – старые никому не нужны… – Поправила платок и после некоторого молчания продолжила: – Покажи новую машину, что скрываешь?
Светло-синие «Жигули» стояли за клубом. Настя открыла дверцу и, показывая на покрытые ковриками сиденья, предложила свекрови сесть. Окся отпрянула, будто заставляли ее лезть в цветы. Шевеля тонкими губами, прошамкала:
– Вы, сноха, уж как-нибудь одни… Ни разу не садилась на такой лисапед, как-нибудь уж пешком. Хлеб пойду куплю, потом посмотрим.
И пошла в магазин, который стоял рядом с клубом.
Когда сели в машину, Окся подумала о снохе: «Смотри-ка, приехала и не навестила. Может, к матери заходила?» Слышала, Настя у них в районе главная над всеми клубами.
«А, может, зря ее укоряю? Зашла бы, сама призналась. Дела, видать, задержали, – попыталась оправдать сноху Окся. – Разве Настя плохой человек? Детей подняла, оба внука в институте учатся. Вадиму тоже плохих слов не говорила». Дошла до «Жигулей», мягко сказала:
– Магазин, сноха, закрыт. Идемте с Галей – яичницей вас угощу.
– Я тебе, мама, гостинцы привезла, о еде не беспокойся. Вот подождем немного, придет ухажер и поедем, – сказала Настя и подмигнула Гале. Та расхохоталась.
Баба Окся не поняла сноху и поэтому проворчала:
– Тебе уж и слово не скажи!
Галя ушла в клуб и вскоре вернулась с высоким мужчиной.
– Это мой жених, баба Окся. Он русский, не говорит по-эрзянски. Так, Юра?
– Я руз, я руз, – приветствуя старушку, дружелюбно улыбнулся незнакомец. Он был высокого роста, статный. Казалось, от него веяло открытостью и добродушием. С такими людьми легко и просто общаться.
– А я, сынок, мать Вадима Петровича, – садясь в машину, кичливо сказала Окся.
Гости долго не задержались. Юра спешил куда-то, снохе тоже, видимо, было неприятно от вида неказистого домика.
Проводив гостей, Окся распорола наволочку, засунула в мягкий пух руку, покрутила ею – ой! – деньги как в воду канули…
* * *
С самого утра у Казань Эмеля болел живот. Один раз вышел во двор, второй – все равно урчит. И голова тяжелая с похмелья. Вскипятил чай из сушеной черемухи, опоростал две кружки, но и это не помогло.
– Эх, варака11, как не вовремя летаешь! – начал он ругать жену, хотя хорошо знал, что та в это время моет полы в правлении.
С расстройства Эмель посмотрел в зеркало, висевшее на стене. Его недавно привезла из Саранска дочь Зина, – рот приоткрылся: перед ним стоял совсем не он, Емельян Спиридонович, а взъерошенный зверь! Лицо и глаза опухшие, волосы стоят дыбом, нос с солоницу и ворот рубахи в грязи.
– Ни-и-шке, это что такое? – вскрикнул от удивления старик.
Вчера глубокой ночью, когда он уже вздремнул в гараже, к нему заходили Бодонь Илько и Цыган Миколь. Не с пустыми руками – три бутылки приволокли. Эмель знал: цыган с городским другом поставил новый дом Киргизову. Днем старик их встретил в кузнице, где Судосев смастерил ему дверные петли.
Вдвоем они, как ржущие мерины, с ведра не опьянеют. А вот он, Эмель, со старой головой все перепутал. Хорошо, что домой дошел, в этакую слякоть ноги бы до Суры довели…
«Хоть рюмочку поднесла бы, больше не надо, – вновь упрекая жену, про себя подумал он. – Держит ведь, только куда спрятала, и черт не знает».
Зашел на кухню, перерыл все полки, в холодную печку нос совал – хоть умри, но, кроме конопляного масла, ничего нету.
«У-у, старая кобыла, лица бы твоего не видел. Все вы, вся ваша воронья семейка, одинаковы», – еще больше рассердился старик.
Потушил свет – на улице было уже светло. Прилег на лавку, прижал живот подушкой – чуть-чуть полегчало.
Старик вновь вспомнил Миколя. «Почему третью неделю шляется по селу?» – с недовольством подумал о цыгане.
И в самом деле, после города Миколь вначале спал у Рузавиных, после с Олегом пошел к Митряшкиным, сейчас в соседнем лесничестве. Жить-то живет, да из Вармазейки не выходит. И то сказать: разве это цыган? Цыгане – о-о! – Эмель сам их видел. Они над раскаленными железками колдуют. Вчера вон с кузнеца Ферапонта Нилыча во время ковки петель аж пот лился. Миколь около него как барин стоял. Не пускал бы сквозь ноздри сигаретный дым, не подумал бы, что он – «кочевник», друг степей, как говорят в селе о цыганах…
И другого тоже не может понять старик: почему Миколь дважды спрашивал о Зине? Что-нибудь хочет у нее стянуть? Только что у дочери своруешь? Пустую квартиру? Сколько зятьев приводила и со всеми разошлась. Этот, говорит, слишком маленький, у этого подбородок толстый, у того… Кажется старику: не столько Зина выгоняет мужиков, сколько те сами убегают. Кто возьмет на свою шею чужих детей? Приходили поспать – и всё…
Старик вновь подумал о Миколе. И вот почему. После того, как сгорела конюшня, Эмеля поставили сторожем в гараж. В нем – вся колхозная техника. Знающие ее цыгане не только коней – машину вырвут из рук. Миколь, может быть, только из-за этого и заходил к нему? Днем приглядится, приметит, а ночью сядет за руль и – ищи ветра в поле!
Характер цыган Эмель хорошо прочувствовал на своей спине. Давно это было, еще перед войной, когда с Филей Куторкиным ездили на базар в Алатырь. Продали там десять мешков овса, поели в столовой и – домой. В дороге немного глотнули вина. Когда алкоголь доходит до мозгов, путь всегда короче. Так вышло и с ними. И глазом не моргнули, как доехали до Сега-озера. Словом, до Вармазейки осталось всего ничего – с полкилометра. И здесь как раз они… цыганочки. Вышли из шатров-шалашей (утром, когда Эмель с Филей ехали на базар, здесь их не было) и давай им гадать-ворожить. Затем в шатре вином угощали. Здесь, откуда ни возьмись, появились их злые мужья. И расспрашивать не стали – откуда, зачем – давай пороть кнутами. Пришлось не только деньги дать – лошади чуть не лишились.
Сейчас вот и Цыган по селу таскается… Себя так и представил: Миколем, говорит, зовите меня, а не как-нибудь по-другому. Бойкий парень – старыми зубами не сгрызешь. Вон у него передние как блестят: пуд золота на них расплавил.
У Эмеля, как и прежде, живот крутило. Кишки, прах бы их побрал, урчали не переставая. «Отчего же это так, не от капустного ли рассола?» – пришла в голову старика неожиданная мысль. Рассол стоял на столе в банке, в нем плавали капустные листочки. Недавно, как только проснулся, взял да и выпил до дна.
И вот тебе… Эмель вновь побежал на улицу. Здесь из-под крыльца выскочил Дружок и, виляя хвостом, преданно смотрел на хозяина. Умный, чертяка! Всё понимает. Вот и сейчас будто спрашивал взглядом: «О чем переживаешь?» Потом неожиданно с визгом рванулся в сторону бани.
«Куда, окаянный, зовет меня? Не запах ли самогонки учуял? Давай посмотрим», – застучало сердце у старика, и он поспешил за псом.
Тот прыгал на трех ногах. Переднюю, левую, волочил скрюченной под брюхом.
«Не в свое корыто, видать, залезал или же кто-нибудь палкой саданул, – подумал Эмель. – Ни-че-го, боль у собаки, как мое похмелье: глотну глотка два – отойдет». Сколько раз такие «хождения» его выручали! Бывало, спрятанную бабкой самогонку вытаскивал даже из-под навоза.
В последний раз такой случай с ним произошел прошлой осенью. Приезжал тогда с Пикшенского кордона свояк, Федор Иванович Пичинкин. Понятно, выпили. Утром встал Эмель – ни гостя в доме, ни жены. Голова разламывалась. Чем поправить? Вышел на улицу, а здесь навстречу – Дружок. И что, думаете? Будто понял собачьим умом его состояние и привел под капустный парник. Парник был высоким. Старик вынес из бани скамью, встал на неё, покопошил растаявшую землю, и бутылка сама показала себя.
Не пес, а настоящий друг!..
Баня стояла в конце огорода, около Суры. Здесь поставил Эмель ее давно, когда еще работал лесником. Сейчас она осела. Маленький, с клюв воробья, предбанник вот-вот рухнет. Но все равно есть где попотеть старому телу. Любит Эмель париться. Иногда даже два веника истреплет. Редко, очень редко в этой бане Олда и самогонку гонит. В такие времена на дверь вешает увесистый замок.
– Ты в «крепость» не лезь, там тебе нечего делать! – иногда резко говорила ему Олда.
Эмель это понимал так: пойду по селу языком чесать, а ты в баню не заходи…
Его не обманешь, он умнее волка: пробовать барду залезал через крышу. Поднимал доску шифера и – порядок. Там медведь пролезет, не то что человек. Это было, конечно, раньше. Сейчас не залезешь на крышу – прошли те года. И голова уже как пустой горшок. Где уж там по крышам лазить!
Добежав до бани, пес перестал визжать, сел на задние лапы и, подняв большие уши, прислушался. Это удивило Эмеля. Он не стал спешить, прислонился к углу и стал ждать.
«Тук-тук-тук», – билось сердце. – «Найди, найди, найди!» – сверлила одна и та же понятная мысль. «Как не найду, – думал про себя старик, – сивуха сама в рот льется».
Дверь была открытой. Замок с защелкой валялись под ногами.
«Это еще что, не воры зашли?» – молнией сверкнуло в голове у Эмеля и он, показывая пальцем собаке – молчи! – зашел в предбанник.
– Ой, ма-а-тушка, ой, мам-ка… – ворковал внутри женский голос.
Эмель сразу узнал Зину. Дочь здесь, кто же еще! «Вот, канальи, зашли с матерью и гонят скрытно, – подумал старик. – Решили меня провести. Нет, не выйдет», – и с этими словами что есть силы он дернул ручку двери.
Перед глазами, на полу, плясали четыре ноги. Две, которые подлиннее, чуть не стукнули его по лбу.
Старик, все поняв, захлопнул дверь и выбежал в огород. Он догадался, кто был с Зиной. Миколь Нарваткин, кому же еще быть! Даже разговаривал по-эрзянски: ты, говорит, не зажимай мне шею, задушишь…
Когда Эмель, тяжело дыша, зашел в избу, на него накинулась жена:
– Пьяница, это ты выпил воду из банки?
– Ну, я, а что? – остолбенел старик.
– Это же натирка для Окси Митряшкиной! Вчера приготовила.
– Так сама же говорила: вчера около почты ругались! – еще больше растерялся старик.
– Ругаться-то ругались, да ведь мы люди же, не враги, – ответила Олда.
– Эх, женщины, женщины, – не договаривая, Эмель ударил в дверь носком сапога и вышел.
* * *
Вечканов ездил на лошади на Пикшенский кордон осматривать делянку. Лес нужен был для колхозных нужд. Вовремя бревна заготовить не смогли, теперь вот думай, как выкручиваться. «Сами виноваты, – прижавшись к спинке санок, ругал себя Иван Дмитриевич. – Упустили время. Сейчас одна надежда: пока снег твердый, возможно, в лес тракторы заедут…»
Но лесник был против: рубить, говорит, зимой приезжают, а не сейчас, когда деревья распускают почки… «Наверно, он прав, сейчас не время для этого, – думал Вечканов. Перед ним стояли одни лишь сосны. В уши бросался скрип снега из-под копыт лошади. – Не зря ведь говорят: готовь сани летом, только как мне, председатель, быть?»
И в самом деле, зимой Вечканов о весне думает, весной – о лете. Заканчиваются одни дела – наступают другие. В райкоме к одним наставлениям привыкли. Ты, говорят, почаще находись среди людей, они знают, как повести дела. Будто и не среди них он живет. А если посмотреть, не за что винить руководителей. Им тоже мозги «промывают». Этой зимой на одном из совещаний в Саранске сам это видел. Секретарь обкома с властным взглядом как начал тяжелыми словами «утюжить» некоторых – по спинам холодный пот шел. И Атякшова тогда поднимал. Вывоз в поле навоза, говорит, задерживает. Потом накинулся на начальника райсельхозуправления Пужаева: «У тебя коровы почему нестельные?» Тот достал блокнот и попытался привести в свою защиту аргументы. Секретарь обкома и слушать не стал. «Я научу тебя за коровами ходить! Я вместо быка тебя поставлю!»– кричал он.
Смех да и только.
«Не так дела ведем», – роем кружились мысли Вечканова. Только как – этого и сам хорошо не понимал. Затуманили голову разные поручения, их каждый день из райкома присылают.
Жеребец шел неспеша, то и дело подбирая разбросанные по дороге клочья сена. За полозьями, похожими на сверкающие косы, тянулись следы. Они все догоняли их и никак не могли догнать…
Пахло смолой и приоткрытой местами землей, от которой поднималась чуть заметная испарина. Издали, из самой чащи леса, в небо поднялся ястреб и стал кружить над соснами, присматривая себе добычу.
Вечканов видел: скоро весна ступит на землю. Тогда, считай, никого дома не оставит. В Вармазейке мало нерадивых. Весной отдыхают только лодыри.
«Какие мы хозяева? – возвратился Иван Дмитриевич к прошлым раздумьям. – Посеем поле – три месяца ждем урожая. В другой стране за это время два укоса берут, мы же…»
Вспомнилась ему поездка по туристической путевке в Болгарию. В апреле прошлого года это было. Здесь, в их Вармазейке, снег еще не растаял, а около Черного моря овощи уже поспевали.
Иван Дмитриевич тогда не выдержал и зашел в одно хозяйство. Там удивило его вот что. В кооперативе, размером с их колхоз, держали только трех специалистов: агронома, механика и бухгалтера. Вечканов спросил руководителя, как они вчетвером успевают дела вести? Тот улыбнулся и произнес: успевают. Потом рассказал ему, кто что делает и за что отвечает.
С фермером Вечканов был и в поле. Там не всходы увидел – зеленые гребешки. Поля такие ровные и гладкие – глазам завидно. Перед каждым участком – дощечки, где указаны сорта и площадь.
Удивил Ивана Дмитриевича и урожай. Он был вдвое больше, чем в их колхозе. А земли одинаковые. Вечканов сам это видел.
Переезжая из поля в поле, хозяин остановил свою легковушку с открытым верхом около молодого лесочка. Вдоль него тянулись на километры грядки. По ним тонким дождем моросила вода. Так поливали овощи.
– Люди где, почему никого не видно? – удивлялся Иван Дмитриевич.
Фермер показал налево. Под кустами, около палатки, отдыхали две женщины и бородатый мужчина. Потом Вечканов узнал, что пять звеньев, каждое из трех человек, выращивали овощи, ягоду, ухаживали за яблоневым садом и посевами.
Болгарский кооператив вспомнился Вечканову не зря. В этом году у них в колхозе хотят посадить огурцы и сладкий перец. Огурцы выращивать научились, а вот с перцем проблемы. Выйдет из больницы агроном, с засученными руками возьмутся за новое дело. Это он зимой изъявил желание посадить овощи. Да и в самом деле, почему бы не отвести гектаров шесть под помидоры и перец? Их хоть на базар вези, хоть в магазин. С руками оторвут.
Навещать Комзолова Иван Дмитриевич заходил и вчера. Заходил не один – с новым зоотехником, Игорем Буйновым. Павла Ивановича неделю уже выпускают на улицу. Вечером тоже разговаривал с ним около больничного крыльца. Агроном вновь начал свое:
– Как там, мужики, наша Вармазейка, рассказывайте.
– Как сказать, Павел Иванович… Село на месте, да и сами, как видишь, никуда не делись.
Вечканов хотел, чтобы разговор шел в шутливом тоне. Комзолов, видимо, это понял по-другому. После недолгого молчания произнес:
– Я о другом хотел спросить? Где лошадей держите? Все по чужим дворам?
Пришлось объяснить, что и как. Недавно они с одного двора бычков отвезли на мясокомбинат. Лошадей вместо них поместили. Кормов достаточно и есть кому за ними ухаживать.
– А моего соседа, деда Эмеля, не сместили с работы, все сторожит?
Вечканов молчал. Что переживать о старике, который даже пожара не заметил? Хорошо, что он от суда его выручил. Всю вину хотели ему приписать. Потом, правда, в райкоме на него, председателя, косо смотрели. Как не смотреть, если целая конюшня лошадей чуть в небо не ушла. В правлении многие были против – говорили, зачем они нам, и технику некуда девать… Техники, конечно, в колхозе хватает, но и гнедые не помешают.
Как пахать огороды? Большие тракторы на них не загонишь, а малой техники нет: заводы не выпускают. Только на лошадях. Или же вывезти с ферм навоз. Фермы в Вармазейке старые, туда машины не заедут. Вновь в телегу придется коней запрячь.
Раньше человека без лошади и не считали хозяином. Какой, говорят, он хозяин – ни рыба, ни мясо…
Мальчишкой Иван Дмитриевич любил ездить верхом. Садился на лошадь, подтягивал узду – и мчался так, что ветру не догнать. Каждое лето, в каникулы, вместе со взрослыми на лошади возил зерно, сено, солому, с друзьями ходил в ночное. У Суры отпускали лошадей на зеленую травку, сами начинали печь в золе картошку. Вкус посыпанных солью картофелин он помнит до сих пор.
После еды ложились на луг и смотрели в темно-синее небо, откуда звезды сыпались бисером. Казалось, это не звезды мигают – огромная сказочная небесная птица роняет свои перья.
Больше тридцати лет кануло в Лету. Большая это река – не достанешь из нее счастливое детство, не вернешь прежние песни. Вот почему лесник Пичинкин сказал, как отрезал: у каждого времени – своя цена…
Как не своя, вон и новая весна уже прислоняется к двери. А он, председатель, все о рубке леса размышляет… Опоздал!
Дорога пошла вдоль Суры. Река до сих пор не показывала себя, только немного подтаял снег, который блестел, как дно широкой миски, под мигающим солнцем. Не лед – чистое стекло. Поэтому на него лес смотрел, словно свою красоту хотел увидеть. Поди разбери, о чем лес мечтает. Улыбаться не улыбается, но и не грустит.
Сосны зеленели, березы, словно невесты перед сватаньем, показали из-за деревьев стройные талии и вновь стыдливо прятались. Надолго ли? Весна не будет ждать, когда покажут наряды – каждый день на вес золота.
«Как не на вес золота, – все еще думал Иван Дмитриевич, – скоро уж бороновать выйдем…»
Жаль только, что не все тракторы готовы. Варакин Федор к нему жаловаться заходил: в «Сельхозтехнике» ни одного мотора нет. Обещали привезти из Саранска, только до сих пор всё везут. Прав Варакин: почему у себя в хозяйстве не ремонтировать технику, если толковые люди в мастерской?
Варакин каждый шаг измеряет деньгами. Да и в самом деле, кто будет бесплатно работать? Прошли те времена, когда за галочки горбатились. Нынешнего сельчанина не обманешь – умеет считать. Считать-то считает, но чаще свое. Начнется посевная, выйдут в одно поле человек десять, посеют семена и – домой… А что выйдет из земли, уже не их забота. Почему? Какой урожай не получай – от этого не зависит зарплата. Зерно, смотришь, еще не поспело – деньги уже у тех, кто сеял. Придет лето, колхоз продаст государству, а вырученного – кошкины слезы… Вновь придется в госбанке занимать. Под проценты…
«Почему люди никак не радеют за общее дело? – размышлял Вечканов. – Может, потому, что дела-то общие, а выращенное – чье-то. Кричим только, что в стране всё наше! В прошлом году осенью больше половины картошки осталось не вырытой – техника из-за дождей не могла в поле выйти. Отдали бы сельским жителям – с утра до вечера копались в грязи, но все равно картошку собрали. А тут под снег оставили. Это, говорят, общее добро, не наше».
Иван Дмитриевич хотел тогда по-другому поступить, но из Кочелая прислали «ревизора». Приехал с ноготь ростом инструктор, начал под носом у Вечканова пальцем тыкать: сам, говорит, друг, открываешь себе тюремные двери…
Создать арендные звенья – вот где выход! Выдели человеку поле – пусть трудится, сколько хочет выращивает и что ему нравится. Хоть зерно посеет, хоть сладкий перец. Не зря же Варакин в правлении резко сказал всем: «Я бесплатно работать не буду. Выделите, – говорит, – мне гектаров тридцать, пшеницу посею, покажу вам, сколько зерна можно собрать».
А почему бы не отдать в подряд овощные поля? В Болгарии три человека половину города кормят…
Продолжая размышлять об этом, Вечканов не спохватился даже, как доехал до Львовского лесничества, которое от Вармазейки в шести километрах. Везде стояли деревянные новые, с широкими окнами дома. Наличники блестели как игрушки. Около конторы стояло человек десять мужчин.
Вечканов остановил лошадь, бросил перед ней охапку сена, поздоровался со всеми за руку.
– Ты, Иван Дмитриевич, не Виряву приехал ловить? – улыбнулся самый высокий и полный, в волчьей шубе.
– Нет, Захар Данилович, – Вечканов только сейчас узнал Киргизова. – Я с утра до вечера считал пеньки. Больно уж много вырубленных деревьев, половину Вармазейки, считай, заново обновили, – улыбнулся председатель. Он хорошо знал лесничего: тот за словом в карман не полезет, насмешку тоже не примет. Неожиданно такое скажет – хоть с ног вались.
– Ну, ну, на лошади пеньки считать не поедешь. На это дело человек один ходит – никто бы его не видел, – вновь, кусая губы, сказал лесничий.
– Ты что, весну не чувствуешь – закутался в тулуп? – произнес Иван Дмитриевич.
– Снять тулуп, сосед, не тяжело.
– А-а, значит, чесать языки собрались. Приходите к нам, работать есть где, – продолжил Вечканов.
– Об этом, начальник, в конторе говорят, а не на улице, – с ехидцей заметил Миколь Нарваткин, который месяц назад заходил к нему просить работу. Бороны хотел подправить. Иван Дмитриевич с ним не согласился – уж больно большую плату загнул.
Судосев сам пять борон подправит за день. А Миколь? Он всегда гонялся за длинным рублем! Сейчас, видимо, в лесничестве пригрелся, поэтому и выручал Киргизова.
– Какое дело подсунул ему? – не смотря на Миколя, обратился Иван Дмитриевич к лесничему.
– Дом мне ставит со своей бригадой. – В сосновых хоромах буду жить, не как ты.
Иван Дмитриевич пропустил это мимо ушей. Его дом, действительно, старый. Он поставлен еще при бывшем председателе. Но счастье человека не только в богатстве. Правда, в этом году думал поставить новый, но, как назло, сгорела конюшня. Сейчас кирпич нужен для нее. Как-нибудь уж потом…
«А что, если приглашу строить конюшню бригаду Нарваткина? – подумал Вечканов. – Закончат дом лесничего – к нам придут».
– Скоро убежите отсюда? – повернулся он в сторону парня.
– Дней пять придется повозиться… Дело нам нашел? – улыбнулся тот, сверкая золотыми зубами. – За бороны нас ругаешь? Нет, начальник, мы руки зря гудроном пачкать не будем.
– Каким гудроном? – удивился Киргизов, сдвинув густые брови.
– А разве не слышал? Гоняешься за Вирявами, совсем не видишь белого света, – подколол Вечканов. – Тогда слушай, – и стал рассказывать о том, что случилось у них в районе.
В прошлом году, приблизительно в это же время в соседние Чукалы приходили искать работу цыгане. С председателем колхоза заключили договор на ремонт борон. Вскоре «гости» принялись за дело и за день подправили все.
– Как, за один день?! – не поверил лесничий.
– А вот как, – сухо ответил Вечканов. – Покрыли бороны гудроном – и все. Потом сложили свое добро на мотоциклы с колясками и уехали. Через неделю вновь возвратились в Чукалы, но уже за деньгами.
Председатель собрал комиссию, оценил «сделанное» – бороны чернели, зубья не шатались, хоть сейчас выходи в поле. Ну колхоз, разумеется, заплатил. Когда выехали бороновать – все сразу прояснилось. А вот недавно они приезжали к нам ремонтировать бороны, да я отказался, – Иван Дмитриевич кивнул в сторону Миколя.
– А, вон из-за чего отправили Чукальского председателя на пенсию… Цыгане его облапошили! – засмеялся лесничий. Повернулся к Миколю и сказал:
– Ты, Нарваткин, может быть, и мой сруб клеем законопатил?
– Твой дом не лачуга, а барское гнездо! – Так ведь, мужики? – Миколь подмигнул друзьям, которые молча курили. Один из них обратился к Вечканову:
– Так какое дело дашь, председатель?
– Какое дело… Бригадир ваш сказал: о делах в конторе говорят, а не на улице. – Сегодня после обеда совещание проведем. Есть желание – заходите, буду ждать.
