Текст книги "Короткая память"

Автор книги: Александр Борин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

ПОВЕСТИ

ВСТРЕЧНАЯ ПОЛОСА
(Вокруг факта из судебной хроники)

В доме Терехиных раньше всех поднимался сам Олег Олегович. Осторожно, на цыпочках, чтобы не разбудить жену, выходил в трусах на крыльцо. Сладко потягивался, секунду-другую любовался далекими, в лучах утреннего солнца вершинами гор. Из плетеной соломенной корзины доставал десятикилограммовую гирю и сперва правой, потом левой рукой несколько раз поднимал ее вверх над головой.

– Раз, два, три... – считал он. – Одиннадцать, двенадцать, тринадцать...

Опускал гирю в корзину. Бежал на месте, высоко поднимая колени и по всем правилам вдыхая носом, выдыхая ртом. Переходил на быстрый шаг. И долго, с наслаждением плескался под умывальником, напевая: «С чего начинается Родина...»

На крыльце появлялась жена Терехина, Екатерина Ивановна. Некоторое время она молча наблюдала за мужем, потом говорила:

– Васька-то снова всю ночь кашлял. Не бронхит ли?

– Да ну? – удивился Терехин. – А я и не слышал.

– А дом станут разбирать по кирпичику, услышишь? – интересовалась она.

– Это верно, – миролюбиво соглашался Терехин и входил в дом.

Васька, парень лет шести, лежал в кровати.

Другой сын, четырехлетний Максим, забравшись на подоконник, грыз яблоко.

Двухлетняя Таня сидела на горшке.

– Привет команде, – с порога здоровался Терехин.

Васька оборачивался к отцу и задумчиво спрашивал:

– Пап, а почему слоны мышей боятся?

– Кто тебе сказал? – удивлялся Терехин.

– Знаю.

– Они щекотки боятся... Мыши знаешь как щекочутся...

Терехин садился к сыну на постель.

– Взял бы да раздавил ее, – подумав немного, говорил Васька.

– Кого? Мышь? – удивлялся Терехин. – Нельзя!

– Почему?

– Закона такого нет, чтобы слонам давить мышей.

– А кошки же их едят?

– Правильно, – соглашался Терехин. – Потому что есть такой закон: кошкам питаться мышами... А ну-ка задери рубаху.

Он прижимался ухом к груди сына и что-то слушал.

Екатерина Ивановна с улыбкой смотрела на мужа.

– Скажи, Васенька: ты не доктор, папка, чего слушаешь?

– Не доктор. Зато отец, – убедительно объяснил Терехин. – Ладно, собирайся. Отвезу тебя в поликлинику к Ольге Степановне.

* * *

В доме Беляевых первым вставал старик Степан Алексеевич. Был он невысок, широкоплеч, в видавшем виды, стареньком пиджачке, заштопанном на локтях, в старых полосатых брюках и, несмотря на летнюю пору, в меховых, на молнии, чешских ботинках.

Старик шел в сад, подальше от дома, ставил на дощатый садовый стол приемник «Спидолу», поворачивал ручку, и из приемника вырывалась бодрая французская речь.

Старик супил брови и прислушивался – французского языка, по всей видимости, он не знал.

В саду появлялась жена старика, Вера Михайловна, маленькая, юркая, постоянно улыбающаяся. На плечах вместо халата пятнистый, крашенный под шкуру леопарда, старый плащ «болонья».

– Про что судачат? – весело интересовалась старуха, кивая на приемник.

Старик молчал.

Чуть обождав, она сообщала:

– В универмаг новые тахты завезли.

Старик не отвечал.

– Югославские, – объясняла старуха.

Старик никак не реагировал. Его интересовал только приемник. Сад оглашала теперь бодрая немецкая речь.

– Есть ящик для постели! – не отступала старуха.

Старик поворачивал ручку, и в тишину беляевского сада врубался английский диктор.

– Ох, ты боже мой, – не выдерживала старуха. – Слушаешь, слушаешь... А чего, спрашивается?.. Хоть бы словечко понимал!.. Мне, что ли, заговорить по-тарабарски, чтобы меня услышал!

Старик переключил диапазон, и неожиданно на весь сад голос диктора громко по-русски объявил:

– Бригада товарища Сидоркина присоединилась к почину товарища Понырина: работать производительно и без потерь.

– Ой, Степочка, ты чего? – испугалась старуха. – Перепонки же лопнут.

Старик выключил приемник и посмотрел на нее.

– Встречаешь потаскуху своего сына? – спросил он.

Старуха вздохнула и отвела взгляд. Теперь умолкла она.

* * *

Завтракали они в саду: старики Беляевы, их дочь Ольга Степановна и ее муж Матвей Ильич Кудинов.

– Картошка опять на сале? – Ольга Степановна посмотрела на мать и в сердцах отодвинула тарелку. – Хорошо, мы прибьем в саду огромный щит и напишем на нем вот такими буквами: Матвею нельзя жарить на сале. У Матвея язва. Матвею жарить надо на растительном масле...

– Оля! – укоризненно сказал Матвей Ильич.

– Что Оля?! – она обернулась к нему. – Хочешь новый приступ?

Но старуха, кажется, и не слышала этого разговора. Она не сводила взгляда со старика.

– Степочка, – сказала со слезами в голосе, – ну что же нам теперь делать? Она жена Игоря, твоя невестка.

– Моя невестка – мать моих внуков, – крикнул старик. – А эту не знаю и знать не хочу... Женился, переженился – его дело. А ко мне в дом не лезь. Пока я жив...

Молчание повисло над столом.

– Смиряйся, отец, – холодно усмехнулась Ольга Степановна, – нас с тобой никто не спрашивает.

– Оля! – сказал опять Кудинов.

– Что? – она в упор посмотрела на мужа. – Какие будут предложения?

Кудинов промолчал.

* * *

Терехин сидел за рулем самосвала. Рядом с ним устроился сын Васька.

– Не хочу в больницу, – сказал Васька.

– И не надо, – согласился Терехин. – Ольга Степановна послушает тебя и даст лекарство. А на обратном пути я тебя заберу.

– Не хочу ждать. Лучше с тобой поеду.

– Какие разговоры! – согласился Терехин. – Ольга Степановна скажет, что ты симулянт, и я тут же возьму тебя в рейс.

– А если не скажет?

– Это почему же? Обязательно скажет.

– А если скажет: надо лечиться?

– Ну и делов-то? Лечиться, брат, одно удовольствие.

– Почему?

– А чего плохого? Вылечишься, кашлять перестанешь.

– Я и так перестану.

– Совсем хорошо.

Вот так они разговаривали. И вдруг Васька, посмотрев в окно, закричал:

– Тетя Оля!

В очереди у автобусной остановки стояла Ольга Степановна.

Терехин остановил самосвал.

Ольга Степановна села рядом с Васькой.

– Вот те раз! – сказал Терехин. – А я его к вам везу. Думаю: вы дежурите или нет?..

Ольга Степановна была сердита.

– Сорок минут – и ни одного автобуса, – объяснила она. – Издеваются, как хотят.

– Может, машин мало? – предположил Терехин...

– Отговорки, – отрезала она. – Просто люди, ведающие автобусным сообщением, сами ездят на персональных машинах.

– Это верно, – согласился Терехин и вдруг решил: – Вы тоже будете иметь...

– Что? – не поняла она.

– Персональный самосвал, – он засмеялся. – Вам к девяти? И мне в это время за грузом.

– Терехин, – сказала она, – вы прелесть.

Он улыбнулся, ничего не ответил.

Машина выехала на шоссе.

– Не опаздываем? – она посмотрела на часы. Поднесла их к уху, встряхнула и опять послушала. – Так и есть, встали...

– Покажите, – он протянул руку.

Она отстегнула часы.

Протянула ему.

Он их взял, мельком взглянул.

– «Рекорд», – сказал. – Знаю. – Положил часы в карман. – Починю, будут ходить.

– Терехин, – удивленно спросила она, – вы все проблемы так легко решаете?

– Обязательно, – сказал он.

– Тогда посоветуйте, где облепиху достать. У мужа язва.

– Сушеную или варенье?

– Можно варенье.

– Будет сделано. Соберу, а Катя сварит.

– Терехин, – сказала Ольга Степановна, – да вы просто чудо!

– Папка – мамкино наказание, – со знанием дела объявил шестилетний Васька.

* * *

По горному шоссе неслись бежевые «Жигули» с московским номером.

За рулем сидел Игорь Степанович Беляев. Рядом с ним его молодая жена Тамара.

Стояла ясная погода, ровным было шоссе, лента ползла в магнитофоне, приятно пела Эдит Пиаф. Ехать бы и ехать до конца дней своих...

– ...А знаешь, – сказала Тамара, молодая жена Игоря Степановича, – до сих пор еще не было человека, который бы меня ненавидел. Наверное, это очень страшно, когда тебя ненавидят, а?.. Я никогда не испытывала, но, наверное, это страшно.

– Не придумывай, – возразил Игорь Степанович. – Почему тебя должны ненавидеть? ...Можно огорчаться, переживать... Но ненависть – это, знаешь, что-то книжное... Я люблю своих детей и всегда буду их любить... Но даже ради любви к детям не надо лгать... А жизнь с нелюбимой женщиной – это ложь... Ради детей можно принести любую жертву. Но лгать ради детей, я думаю, непозволительно... И, если хочешь, непедагогично... Когда-нибудь мои дети это поймут и будут еще больше меня уважать. Разве я не прав?

– Пока ты меня любишь, ты всегда прав, – сказала она.

Он потянулся к ней и поцеловал.

На обочине, подняв руку, стоял милиционер.

Машина затормозила.

Игорь Степанович выключил магнитофон.

Милиционер не спеша осмотрел «Жигули».

– Я что-нибудь нарушил? – поинтересовался Игорь Степанович.

– С какой скоростью следовали? – спросил милиционер.

– Девяносто, а что?

– А по-моему, все сто двадцать.

– Прибор у вас есть?

– Нет, но я и так вижу.

– Почему же полагаете, что правы вы, а не я, если у вас нет прибора? – спросил Беляев.

Милиционер промолчал.

– Все? – спросил Беляев. – Вопрос исчерпан?

– Куда едете? – спросил милиционер.

– В Туранск.

– Крючок надо бы сделать...

– Зачем?

– В Жалеевку меня завезти.

– У вас дело?

– А вы что, спешите?

– Это не имеет значения, лейтенант, – сказал Беляев. – Я спрашиваю: вы при исполнении служебных обязанностей? Я должен вам помочь? Вы оформите это соответствующим документом?

– Да нет... К брату мне... Всего семь километров. Пустяк.

– Видите ли, лейтенант, – сказал Беляев, – если бы вы не начали со скорости, и были бы не в форме, и обратились ко мне в порядке просьбы, я бы, конечно, вас отвез. Но вы в форме, а потому должны думать, как прозвучат ваши слова... В них уже не просьба, а самое настоящее приказание. Не так ли?

– Почему? Я только прошу.

– А надев форму, надо думать, о чем можно и о чем нельзя просить... Потому что сейчас ваша просьба граничит уже со злоупотреблением служебным положением... Верно?

– Да зачем?.. Я только...

– Всего доброго, лейтенант, – Беляев тронул машину.

– А номер он не запишет? – спросила Тамара.

– Запишет, если дурак, – сказал Игорь Степанович.

– Неудобно, – вздохнула она. – Все-таки надо было подвезти.

– Надо, – согласился Игорь Степанович. – Но при нем я бы не смог тебя целовать, – и он опять поцеловал ее.

* * *

Председатель горисполкома Фомин, моложавый мужчина в легком, болотного цвета костюме, в модных квадратных очках, сидел у себя в кабинете.

Заглянула секретарша.

– К вам Беляев Степан Алексеевич, – доложила она.

– Жду, – сказал Фомин.

В кабинет вошел старик.

– Вызывали? – спросил тот.

– Не вызывал, а пригласил, Степан Алексеевич. – Фомин поднялся из-за стола и пошел ему навстречу. – Садись, отец. – Он усадил его на стул, а сам вернулся в свое кресло. – Как жизнь на заслуженном отдыхе? Нормально?

– Нормально, – сказал старик.

– Вот и прекрасно. – Задавая вопросы, председатель исполкома обычно уже знал, какой услышит ответ. – А мы тут к большим торжествам готовимся... Пятьдесят лет молибденовому комбинату, а значит, и всему нашему городу... Да ты в курсе, наверное?

– В курсе, – сказал старик.

– А тогда вопрос к тебе. – Лицо Фомина стало очень серьезным. – Кто был водителем первого грузовика, доставившего материалы для строительства комбината?

Старик подумал.

– Не помню, – сказал он.

– Правильно, – одобрил Фомин. Он опять услышал именно то, что ожидал и хотел услышать. – Ты лично не помнишь. А народ зато все помнит... Все, все, отец! – Он придвинул к себе пожелтевший от времени старый газетный лист и торжественно прочел: – «И вот к подножию горы Свинцовой по новой, только что проложенной дороге осторожно поднимается с первым грузом для строительства комбината советский автомобиль «АМО.... Кабина для безопасности снята... За рулем молодой водитель, ударник Степан Алексеевич Беляев». – Фомин поднял глаза. – Правильно написано?

– Наверное, – сказал старик.

Фомин задумчиво смотрел на него.

– Знаешь, кто ты есть, отец? – прочувствованно сказал он. – Живая история нашего города.

Старик промолчал.

– А кабину зачем сняли? – поинтересовался председатель исполкома.

– Прыгать удобнее. Если машина в пропасть...

Фомин не сводил с него взгляда.

– Мы твоим именем улицу в городе назовем, – сказал он.

– Когда помру? – уточнил старик.

– Зачем же?.. При жизни назовем. Включим в план юбилейных мероприятий. Улица Степана Беляева... Чем плохо?

– Я не космонавт, – сказал старик.

– А кто нам готовил дорогу в космос? – возразил Фомин. – Твоя судьба – это судьба народная, отец. На твоем примере мы будем молодежь воспитывать.

– Нет, – сказал старик.

– Не понял? – председатель исполкома поднял бровь.

– У них свои мозги, – сказал старик. – С ними нам не договориться.

– Ну это ты напрасно, отец, – огорчился Фомин. – У нас прекрасная молодежь. Замечательная!.. Сын твой хотя бы... Известный советский металлург. Доктор наук, профессор... Мы пригласили его на наши юбилейные торжества... Понимаешь, как это символично? Отец стоял у истоков отечественной металлургии, а сын принял эстафету и с честью несет дальше.

Старик тяжело посмотрел на Фомина.

– Мой сын бросил семью, – объявил он.

На лице Фомина появилась некоторая озабоченность.

– И не развелся? – спросил он.

– Развелся. И на молодой женился.

– Ну так все же по закону, отец, – сказал Фомин. – Честно полюбил, честно развелся... Жизнь прожить – не поле перейти... Сам небось знаешь...

Старик молчал.

Обождав немного, Фомин произнес:

– А хочешь, правду скажу? Слишком любишь своего сына. Другие могут оступиться, а сын твой никогда... – Председателю исполкома нередко приходилось объяснять людям их же собственные мысли и поступки, которые, как он считал, сами они недостаточно глубоко и правильно понимали. – Верно говорю?

Старик молчал.

– Ну так запомни, отец, – уверенно сказал Фомин. – У тебя очень хороший сын. Ты можешь им гордиться. Это я тебе вполне ответственно заявляю.

* * *

На кухне беляевского дома вовсю кипела работа. Ольга Степановна с матерью готовили ужин.

– А мы ведь с тобой, мать, предательницы, – недобро улыбаясь, сказала Ольга Степановна.

– Боже мой, что ты говоришь, Оленька! – испугалась Вера Михайловна.

– А ты как думала? Когда Нина приезжала, не знали, куда посадить. А теперь ее соперницу, бабу, которая Игоря увела, встречаем как шемаханскую царицу.

– Но что же мы можем сделать, Оленька? – чуть не плача, спросила Вера Михайловна.

– Не знаю, мать, – сказала Ольга Степановна. – Но вещи давай-ка называть своими именами.

В кухню вошла Тамара. Остановилась на пороге. Улыбнулась.

– Помочь не надо?

Вера Михайловна посмотрела на дочь.

– Нет, спасибо, – сухо сказала Ольга Степановна.

– Могу овощи нарезать, – предложила Тамара.

– Уже нарезаны, – сказала Ольга Степановна.

Тамара понаблюдала за ее работой.

– А вы не готовите капустный пудинг? – спросила она. – Очень вкусно... Варю капусту, отцеживаю, пропускаю через мясорубку, добавляю взбитые белки... Хотите, сделаю? Мигом!

– В следующий раз, – сказала Ольга Степановна.

– Батюшки! – вспомнила Вера Михайловна. – Да я же еще скатерть не достала...

Она торопливо вышла из кухни.

Ольга Степановна и Тамара остались вдвоем.

– А вы смелая женщина, – сказала Ольга Степановна.

– Почему? – спросила Тамара.

– Пошла за человека, который старше вас почти на двадцать лет, с двумя детьми... Очень смелая!

– Я люблю его, Ольга Степановна, – сказала Тамара.

Та усмехнулась:

– Да что вы говорите!

– А знаете, – сказала Тамара, – я совсем на вас не сержусь. Очень даже понимаю. У вас есть все основания не любить меня и мне не доверять. Я бы и сама, наверное, на вашем месте... Но я рассчитываю, Ольга Степановна, что в конце концов вы ко мне привыкнете... Я постараюсь все для этого сделать... У меня, к счастью, очень миролюбивый характер.

* * *

Игорь Степанович Беляев и Матвей Ильич Кудинов сидели на веранде.

Молчали. Курили.

– ...Одно плохо, – Беляев затянулся сигаретой. – Нинка совсем заклинилась. Доводит детей своими истериками.

– Страдает же, – сказал Кудинов.

– Но о детях она обязана думать? – Игорь Степанович повысил голос.

– А ты пойди объясни ей, что она неправильно страдает, – сказал Кудинов.

Разговор оборвался.

– А все от уязвленного женского самолюбия, – сказал Беляев. – Обидно, конечно, что муж ушел. Но во сто крат обиднее, что подружки языки распустят.

– И это ей объясни, – посоветовал Кудинов.

Беляев окинул его взглядом.

– Вот ты от Ольги никогда не уйдешь, – неожиданно объявил он.

– Так говоришь, словно меня осуждаешь, – засмеялся Кудинов.

– Не осуждаю, но готов объяснить, почему не уйдешь, – сказал Беляев. – Может быть, слишком любишь ее, не увлечешься другой женщиной? Ерунда, в жизни всякое бывает... Побоишься страдания жене причинить? Прости, не верю... Ты себя убедишь, что тебе долг не позволяет... А что такое долг, знаешь? Слабые люди прячутся за него, чтобы поступков не совершать. Когда не хватает пороху, вот тогда и вспоминают: «Ах да, долг»!

Кудинов молчал.

– Только сестре моей от этого не много будет счастья, – жестко сказал Беляев. – Женщины отлично понимают, когда жить без них не могут, а когда по долгу службы.

– Забавно, – сказал Кудинов.

– Что именно? – не понял Беляев.

– Ты вот не говоришь: «Я устоять не смог», а говоришь: «Я поступок совершил». Сильные люди тоже, выходит, прячутся за слова?

Беляев не обиделся. Снисходительно рассмеялся.

– Слушай, – спросил он, – а чего это Ольга на меня волком смотрит? Боится, что дурной пример тебе показываю?

– Не знаю, – сказал Кудинов. – Не задумывался.

* * *

Старик Степан Алексеевич Беляев сидел один в глубине сада. Могло показаться, что он дремлет. Но он просто спрятался от людей.

На аллее появился Терехин с сыном.

– Здравствуйте, – сказал Терехин.

Старик открыл глаза.

– Здравствуй, – ответил он.

Терехин неловко потоптался.

– Я Терехин, – сказал он. – Шофер с комбината.

– Ну и что? – спросил старик.

– Я вам адрес подносил. На юбилей. Не помните?

– Тебя или адрес?

– Меня.

– Нет, не помню.

Терехин кивнул.

– А сейчас чего пришел? – спросил старик. – Еще один адрес принес?

– Да нет. – Терехин засмеялся. – Мы к Ольге Степановне, – он погладил сына по головке.

– Дома она не принимает, – сказал старик.

– А нам и не надо, – согласился Терехин. – Передайте только, чтоб не ждала завтра... Мне с ночи в рейс.

– А зачем это ей ждать тебя? – подозрительно спросил старик.

– Так я же в такси работаю, – засмеялся Терехин. – На самосвале людей вожу...

Тем временем Васька с интересом разглядывал ноги старика, обутые в меховые ботинки.

– Дедушка, – спросил он, – а почему ты летом в теплых ботинках?

– Васенька, – сказал Терехин, – мы же с тобой договаривались: к старшим надо обращаться на «вы».

Но старик не уклонился от вопроса.

– Потому что я старый, – сказал он.

– А почему? – поинтересовался Васька.

– Много пожил, – сказал старик.

– А мне уже шесть лет, – сообщил Васька.

– Тоже немало, – согласился старик.

– Я умею яблоки с дерева трясти, – сказал Васька. – Хочешь, натрясу?

– Васенька, – сказал отец, – во-первых, не «хочешь», а «хотите». А во-вторых, не приставай к дедушке.

– Хвастаешь, поди? – усмехнулся старик.

– Честное слово! – возмутился Васька.

– Ну давай натряси.

Мигом Васька был уже на дереве. Град яблок хлынул на землю.

Старик и Терехин смотрели на него.

– На тебя не похож, – сказал старик.

– Вылитая мать, – согласился Терехин.

– У меня тоже оба внука на мать похожи, – неожиданно сказал старик.

– Это к счастью, – объяснил Терехин. – Примета такая есть.

Старик не ответил.

В саду появилась Ольга Степановна.

– Оказывается, у нас гости, – сказала она. – А я думаю: кто это за яблоками повадился?

Терехин засмеялся.

– Мне с ночи в рейс, – сказал он. – Зашел предупредить.

– Надолго?

– Утром обратно.

– Что делать, доберусь.

– А послезавтра как обычно. У остановки.

– Незаменимый человек! – Ольга Степановна показала отцу на Терехина. – На самосвале меня возит. Облепиху обещал. Часы чинит.

– Послезавтра принесу, – сказал он.

– Терехин, – вздохнула она. – Это же просто невозможно. Я в долгу как в шелку.

– Это я вам, Ольга Степановна, кругом обязан, – вежливо сказал он. – Сына мне на ноги поставили.

...Терехины уходили. В рубашке, задранной до подбородка, Васька нес яблоки. То и дело оборачивался и махал старику.

И старик тоже махал ему вслед.

– Пойдем, отец, – тихо сказала Ольга Степановна. – Нас ждут.

Старик ничего не ответил.

Ольга Степановна вдруг прижалась к нему.

– Отец, – сказала она с внезапной нежностью. – Надо смириться. Мы с тобой ничего уже не переменим...

* * *

Было раннее утро. Солнце поднималось из-за гор. На деревьях поблескивала свежая роса.

Игорь Степанович Беляев возился у машины. Открыл капот, проверил уровень масла, что-то подкрутил.

Его жена Тамара стояла рядом, наблюдала.

Из дома вышла Ольга Степановна с сумкой через плечо. Направилась к машине.

– Олюшка!

Она обернулась. На пороге стоял Кудинов.

– Да?

Он молчал, только улыбался.

– Ты чего? – не поняла она.

– А ничего, – сказал он. – Просто так.

Спустился с крыльца, подошел к ней, поцеловал.

Она внимательно посмотрела на него.

– Скажите на милость, – сказала. – Какие мы молодые.

– На том стоим! – засмеялся Кудинов.

Игорь Степанович захлопнул крышку капота.

– Дамы, прошу! – объявил он.

* * *

Терехин возвращался из рейса.

Руки его свободно лежали на руле. Тяжелая машина шла легко, послушно. «С чего начинается Родина...» – с удовольствием пел Терехин.

* * *

Бежевые «Жигули» миновали последние городские постройки. Началось загородное шоссе.

– Почему со мной не села? – недовольно спросил жену Игорь Степанович.

Тамара засмеялась, покосилась на соседку.

– А может, мне с Ольгой Степановной приятнее?

Та промолчала.

Красиво было за окнами, глаз не оторвать. На зеленых склонах горы паслась отара белых овец. Желтели густые ряды спелой кукурузы. То приближаясь к дороге, то отступая от нее, петляла быстрая речка.

По обочинам шоссе все чаще замелькали деревья. Сильно и ровно пел мотор. Шелестели шины по асфальту.

И тут самосвал Терехина будто вырос перед ветровым стеклом «Жигулей».

– Игорь! – закричала Тамара. Зажмурилась и вцепилась в локоть Ольги Степановны.

И бежевые «Жигули» точно вынырнули перед ветровым стеклом Терехина.

– Ку-да? – крикнул он. – Ку‑да? – и резко крутанул руль вправо.

Послышался сильный скрежет металла о металл.

Проехав несколько метров, самосвал остановился.

Терехин выскочил из кабины и увидел, что на мосту, развернувшись поперек дороги, горят «Жигули».

* * *

Беляев рывком открыл свою дверцу, оказался на земле, схватился за ручку задней левой дверцы и тут же отпрянул – в салоне «Жигулей» бушевало пламя.

Он обежал машину, бросился к другой задней дверце, резко рванул ее на себя, но дверца не открывалась, ее заклинило.

Беляев заметался.

Пламя уже охватило всю машину.

Высоко в небо тянулся черный столб дыма.

* * *

Междугородный «Икарус» остановился в нескольких метрах от моста.

Из него выскочили пассажиры.

Кто-то крикнул:

– Стой! Взорвется!

Все застыли как вкопанные.

– Люди там есть? – держа в руках огнетушитель, кричал Терехин Беляеву. – В машине есть люди?

Беляев не отвечал.

Лица на нем не было.

Огонь обжег Терехина.

Он попятился назад, но не отступил, а, мелко-мелко перебирая ногами, пошел вперед, пытаясь струей сбить пламя.

Пассажиры автобуса наблюдали за ним.

– Герой! – сказал кто-то.

– Себя спасает, – объяснил другой. – Налетел на «жигуленка», придется отвечать.

– Самосвал стоит вроде на своей полосе, – заметил капитан с петлицами летчика.

– Зря старается, – вздохнул водитель «Икаруса». – Там, поди, уже одни уголья.

...Низко свесив голову, Беляев сидел на бордюрном камне и плакал.

Терехин, весь черный от копоти, бессильно опустился рядом с ним.

* * *

Следователь городского отдела внутренних дел Геннадий Сергеевич Зубков был у себя в кабинете.

Раздался телефонный звонок.

– Где? – спросил Зубков. – Когда?.. Сейчас еду.

* * *

На мосту пожарные заливали из брандспойтов догорающие «Жигули».

Вокруг растеклась огромная лужа.

Перед мостом толпились люди.

Кроме «Икаруса» были здесь уже и другие машины.

Подъехал Зубков, быстро пошел на мост.

Начальник городской ГАИ Петр Петрович Авдеенко, сидя на корточках, внимательно рассматривал следы на мокром асфальте.

– Погибших увезли? – спросил его Зубков.

– Эвакуировали, – сказал Авдеенко. Он озабоченно показал на асфальт. Надо ждать, пока высохнет...

– Кто водитель самосвала? – спросил Зубков.

– Я, – сказал Терехин. – Вы уже знаете?

– Что? – не понял Зубков.

– В машине сестра его была. И жена. Привез с родителями знакомить...

Зубков посмотрел на него.

– Кажется, обожглись? – спросил он.

– Неважно, – сказал Терехин. – Ужас-то какой, а?

Беляев по-прежнему сидел на бордюрном камне.

Зубков подошел к нему.

– Вы тоже пострадали? – спросил он.

Беляев не ответил.

– Я спрашиваю, помощь нужна?

Беляев молчал.

– Необходимо оформить протокол осмотра места происшествия, – громко, как глухому, сказал 3убков. – Вы в состоянии участвовать?

Беляев поднял голову.

– Я не хочу жить, – сказал он.

– Какой ужас! – сказал Терехин. – Страшнее ничего и не придумаешь.

Председатель исполкома Фомин разговаривал с кем-то по телефону.

* * *

– ...Гостей разместим в общежитии комбината и в городской гостинице, – давал он распоряжения. – На дежурстве должно быть три автобуса и пять-шесть легковых... Кроме того, нужен «рафик» для встречи гостей в аэропорту... Естественно, и ночью тоже... А что выдумали? Работать можно на штурмовщинку, а юбилей – дело серьезное...

В это время на столе зазвонил другой телефон.

– Минуту, – сказал Фомин и снял трубку. – Подождите, я разговариваю... Что? – он переменился в лице. – Когда? Так, так... А сам он жив?.. Ладно, пусть занимаются... Несчастный старик!.. Ему уже сообщили?.. Смотрите, поделикатнее... – Он положил трубку второго телефона и сказал своему прежнему собеседнику: – Час назад какая-то сволочь в самосвале налетела на автомобиль сына Беляева. Сам вроде цел, а жена и сестра погибли... Да, не говорите. Распустились!.. Вот проведем юбилей, и надо принимать самые строгие меры... Сел пьяный за руль, иди под суд. И чтобы никаких поблажек. Так на чем мы остановились? Да, питание... Ресторан в гостинице и кафе «Голубка» переведете на спецобслуживание гостей...

* * *

На мосту следователь Зубков, начальник ГАИ Авдеенко и двое понятых измеряли расстояния.

Зубков диктовал, Авдеенко записывал.

– Расстояние от переднего левого колеса автомашины «ВАЗ» до левого бордюра моста – два и семьдесят четыре сотых метра... От переднего правого колеса – три и сорок пять сотых метра... – Он обернулся к Терехину: – Подтверждаете?

– Конечно, – сказал Терехин. – Когда я на мост въезжал, там никого не было... И вот тут только, – он показал на середину моста, – я его увидел... Он ехал на моей полосе... Вероятно, занесло на повороте... Поверить не моту... Жену его я не знал. А Ольга Степановна лечила моего сына. Еще облепиховое варенье мы ей сварили...

– Потом, – сказал Зубков.

– Что потом? – не понял Терехин.

– Потом нам все объясните... Где ехали вы, где он... А сейчас у нас с вами одна задача: зафиксировать обстановку на месте происшествия. Верно?

– Облепиховое варенье! – осклабился Авдеенко. Ездить, Терехин, надо по правилам.

Тот обернулся к нему.

– Значит, вы думаете, я их сбил? – чуть слышно спросил он.

– Я ничего не думаю, – сказал Авдеенко. – Следствие покажет.

– Но я... – Терехин перевел взгляд на Зубкова. – Я правду говорю. «Жигуленок» был на моей полосе... Я увидел его, уже съезжая с моста... Взял круто вправо... Правее уже некуда... Даже столбик сшиб... Видите, валяется?

– Вижу, – сказал Зубков. – Но выводы не будем сейчас делать. Потом... Запиши, – велел он Авдеенно, – на мосту сбит крайний правый по ходу движения самосвала столб... На бордюре, – он наклонился, – имеются следы потертости резины...

– Правильно, имеются, – подтвердил Терехин. Я ничего не нарушал, честное слово! Ехал по своей полосе. И вдруг «жигуленок»!.. Вы как следует проверьте... Ведь Ольга Степановна моего сына лечила... Замечательная была женщина... – голос его оборвался.

– Беляев, – Зубков подошел к нему, – по осмотру места происшествия у вас нет замечаний?

Беляев молчал. Зубков подождал немного.

– Вы должны будете подписать протокол осмотра, – сказал он. – Вам это ясно?

Беляев поднял голову.

– Я не хочу жить, – повторил он.

* * *

У ворот городской больницы толпились люди. Тихо переговаривались. Женщины плакали...

Терехин с женой, Екатериной Ивановной, тоже был здесь.

За деревьями больничного парка послышалась музыка. Духовой оркестр играл похоронный марш.

На аллее показалась процессия.

Впереди несли два закрытых гроба.

Следом шли родственники.

Матвей Ильич Кудинов вел под руку Веру Михайловну. Она сгорбилась, стала меньше ростом. Шла медленно, с трудом. Казалось, шаг один, и силы ее оставят.

Игорь Степанович Беляев, превратившийся за эти дни в глубокого старика, опирался на руку отца. Степан Алексеевич – в черном парадном костюме, при орденах – вел его, как поводырь ведет слепого.

Беляевы поравнялись с Терехиным. Он им низко, до земли поклонился. Его не заметили.

Терехин и Екатерина Ивановна пристроились к процессии.

– Дома дети одни, – осторожно проговорила Екатерина Ивановна.

– Иди, – сказал Терехин. – Я же тебя не задерживаю.

Она замолчала. Продолжала идти с ним рядом.

Шарканье ног заглушали тяжелые, рвущие душу звуки оркестра.

– А вы не знаете, – незнакомый мужчина обернулся к Терехину, – кого судить-то будут? Беляевского сына или шофера самосвала?

Терехин не успел ответить.

За него сказала Екатерина Ивановна:

– Глупости, никого не будут судить! Несчастный же случай.

– Рассказывайте! – усмехнулся незнакомый мужчина. – Две смерти, и чтобы виноватого не было? Так не бывает. Кого-то обязательно будут судить...

...Два могильных холма выросли на кладбище. Море цветов кругом. И две фотографии: счастливая, смеющаяся Тамара, молодая жена Игоря Степановича, и сестра его, Ольга Степановна. В жизни она не часто улыбалась. Сейчас, с этой фотографии, Ольга Степановна улыбалась, как никогда прежде: безмятежно и отрешенно...

... – Я хочу, чтобы ты знал, отец, – председатель исполкома Фомин поддерживал под локоть старика Беляева, – не только у тебя, у всего города сегодня большое горе... С тобой, отец, мы все.

Степан Алексеевич вряд ли его слышал.

...Кудинов был опять рядом с Верой Михайловной.

– Где Игорь? – спросила она.

– Здесь, мама, – сказал Кудинов.

– Игорь! – тихо позвала она.

Кудинов обернулся. Беляева видно не было.

– Он идет, мама, – сказал Кудинов.

Она покорно пошла дальше.

– Разве он еще не приехал? – спросила вдруг. – Собирался же приехать... С молодой женой... Ничего не помню…

Кудинов прижал к себе ее локоть.

– Игорь дома нас ждет, мама, – сказал он.

...Один, позади всех уходил от свежих могил Игорь Степанович Беляев.

У поворота на центральную аллею его ждал Терехин.