Текст книги "Короткая память"

Автор книги: Александр Борин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

– Он шутил, наверное, – неловко сказала Ирина Васильевна.

– Ничего подобного, вполне серьезно. И напрасно вы смущаетесь. Женщина должна гордиться, когда способна внушать такую любовь.

– Гордиться! – горько усмехнулась Антипова. – Есть чем! Хожу как нищенка и клянчу... Вы не представляете себе...

– В конце концов все образуется.

– Как? – спросила Ирина Васильевна. – Каким образом? Дочь преступника, всеми презираемого... Знаете, сколько я набиралась храбрости, пока позвонила сегодня Олегу Сергеевичу?

– И напрасно. Взяли бы и позвонили. Не нужно было ждать.

– Нет, Алла Борисовна. Я вам честно скажу – с вами мне легко как-то. Хотя могли бы, кажется, и не доверять мне... А Олег Сергеевич... Он, наверное, стал очень холодным, черствым человеком... Не сердитесь, пожалуйста...

– Нет, Ира, – сказала Алла Борисовна, – вы не правы. Он очень добрый, очень сердечный человек. Только он сейчас страдает. Ему ведь тяжелее, чем всем нам.

В передней хлопнула дверь.

Алла Борисовна прислушалась. Вышла из комнаты.

Поставив портфель на тумбочку, Руднев переодевал туфли.

– Олег? – удивилась Алла Борисовна. – Что случилось? Задержали рейс?

– Да, – сказал он. – Задержали.

– До утра?

– Да. До утра.

– Вот и прекрасно, – сказала Алла Борисовна. – У нас как раз гости.

Руднев вошел в комнату.

– Здравствуйте, Олег Сергеевич, – робко улыбаясь, проговорила Ирина Васильевна.

* * *

На улице над асфальтом клубился легкий парок.

Никто не обращал на него внимания.

Только что закончился рабочий день. Было оживленно. Люди торопились по своим делам.

Высокий рыжий парень тоже куда-то спешил. В одной руке нес он тяжелую авоську с апельсинами, в другой – детский самокат.

Увидев пар над асфальтом, парень остановился.

– Стоп! – крикнул он. – А ну – все назад! Здесь опасно!

На него, однако, не желали обращать внимания.

Пожилой мужчина, проходя мимо, спросил:

– Делать нечего?

Кто-то, покрутив у виска пальцем, засмеялся:

– Из дурдома сбежал?

Сердобольная тетка горько посетовала:

– Деточки апельсинчиков ждут, а папка уже нализался...

Но рыжий парень, положив у ног самокат и авоську с апельсинами, широко растопырил руки.

– Стоп, говорю! Провалитесь в кипяток. Не слышали, по телевизору передавали?

Кое-кто в нерешительности остановился.

– Ой, мамочки! – охнул женский голос.

– За руки! – крикнул рыжий. – Оцепление!

Несколько парней, по виду студенты, встали с ним рядом.

– А вы – с той стороны, – распорядился рыжий. – Чтобы оттуда не шли.

Живая изгородь оцепила место, над которым все сильнее и гуще подымался пар.

– Девушка! – крикнул рыжий. – Срочно – милицию и аварийку!

И вот уже толпа сплошь запрудила улицу.

Остановились трамваи и троллейбусы.

Взвыла сирена милицейской «Волги».

Регулировщики ГАИ жезлом направляли в объезд весь транспорт.

Подкатил дежурный «рафик» «Горэнерго».

Бригада рабочих во главе с начальником района Ивановым окружила люк.

Открыли крышку.

Рабочий в спецовке опустился вниз.

Руднев тоже прибыл в дежурном «рафике».

Подошел к группе людей, оцепивших опасное место. Осведомился:

– Кто поднял тревогу?

– Я, – сказал рыжий парень.

– Молодец, – сказал Руднев. – Спасибо.

– Не за что, – засмеялся парень. – Как говорится: информация – мать интуиции.

– Дядя, – сказал какой-то мальчишка. – А где твои апельсины?

Рыжий парень посмотрел себе под ноги. Авоська разорвалась, апельсины раскатились далеко кругом.

– Фу-ты черт, – сказал он. – Целый час за ними простоял.

– А ты через годик приходи, – посоветовал кто-то из студентов. – Глядишь, апельсиновая роща вырастет…

ЗНАХАРЬ

Глава первая

Семь месяцев назад – 29 и 30 марта – в городскую инфекционную больницу были доставлены трое больных с явными признаками столбняка.

В тот же день, 30 марта вечером, заведующий горздравом Мартын Степанович Боярский в кабинете главврача больницы созвал экстренное совещание медицинских работников.

Перед нами ставились прежде всего два вопроса.

Во-первых, следовало идентифицировать заболевание: выделить в крови больных столбнячную палочку или же установить, что клинику столбняка дает какая-то совсем другая, пока неизвестная причина. Впрочем, практически это исключалось.

Во-вторых, если лаборатория подтвердит столбняк, следовало найти объяснение столь интенсивной массовой вспышке. Столбняк – заболевание крайне редкое, вся многолетняя медицинская статистика города знает не больше десятка случаев, и потому три заболевания одновременно да еще в разных районах города выглядели странно и непонятно.

Бросалось в глаза еще одно обстоятельство. Все трое доставленных в приемный покой оказались раковыми больными, состояли на учете у онкологов.

Я попросил свести меня с кем-нибудь из родственников больных.

Внизу, в вестибюле, на скамейке сидел худой рыжеволосый старик, муж Веры Андреевны Сокол. Казалось, он дремал.

Представляюсь:

– Профессор Костин Евгений Семенович, заведующий лабораторией медицинского института... Разрешите, задам несколько вопросов.

Старик открыл глаза. Но не пошевелился.

– Чем болела ваша жена?

Старик ответил безо всякого выражения:

– Рак.

– Рак чего?

– Желудка.

– Где лечили?

Старик посмотрел на меня пустым взглядом.

– А ее не лечили.

– То есть?

– Все советовались.

– Не понимаю.

У него было отрешенное, безучастное лицо. Заговорил он не сразу, медленно и монотонно:

– В городской больнице сказали: «Нужна лучевая терапия, ждите места». Сколько ждать? Неизвестно. Повез в область. Там говорят: «Нет, лучевая тут бессильна. Кладите на операцию». Спрашиваю: «Жить будет?» Отвечают: «Постараемся, чтобы жила. Но мы не боги». Вижу – сами ничего не знают. Повез в Ленинград... – Старик не жаловался, он добросовестно излагал все обстоятельства. – В Ленинграде посмотрели и порекомендовали электронож. По месту жительства. Вернулся домой. На меня кричат: «Какой электронож? Вы чего-то не поняли». Говорю: «Хорошо, а вы ее спасете?» Кричат: «Если вы не будете нам мешать». – «Чем же я мешаю? – говорю. – Вы сами не можете друг с другом договориться. Вам нужен не живой больной, а покойник а белом столе». Они кричат: «Вы хулиганите!»

Старик замолчал.

Я спросил:

– А дальше что?

– Ничего. Забрал жену домой.

– Как лечили дома?

– Никак.

– Неправда, – сказал я. – Вы мне говорите неправду.

Тут я впервые заметил, что голова старика подергивается в нервном тике.

– А будьте вы все прокляты! – с ненавистью сказал он. – Доктора дерьмовые! – Старик беззвучно заплакал.

Я обождал минуту.

– Послушайте, – сказал я, – я вас отлично понимаю. Поверьте. Понимаю ваше состояние. Но у вашей жены сейчас столбняк. Ее очень трудно спасти. По крайней мере, мы должны знать, чем вы лечили ее. Что она принимала?

Я лгал: спасти больную было уже почти невозможно.

Старик поднял на меня глаза.

– Что принимала ваша жена? – спросил я. – Какие лекарства?

Ответить старик не успел.

В конце коридора с группой врачей появился Боярский.

Я знал: он сообщит сейчас о смерти старухи.

Боярский подошел к нам. Крупный, квадратный. Белый халат едва прикрывал его колени.

– Не старайтесь, Евгений Семенович, – сказал он, – все уже известно.

Я не понял: что известно?

– Рукавицына к жене водил? – крикнул Боярский старику. – Шарлатана, по ком давно решетка плачет? Наградил он столбняком твою старуху, доигрался? – Мартын Степанович обернулся ко мне: – Звонил сейчас прокурор Гуров. Рукавицын сам ему принес заявление. Признается, что всем троим давал свой препарат. И требует, параноик, суда над собой. На суде он, видите ли, докажет, какое сделал мировое открытие.

* * *

«Прокурору города тов. Гурову Ивану Ивановичу

От гражданина Рукавицына Николая Афанасъевича

 
ЗАЯВЛЕНИЕ
 

Так как мои пациенты и их родственники, движимые чувством благодарности, не заявят на меня следственным органам, прошу Вас принять этот донос, который я сам на себя пишу.

Прошу возбудить против меня уголовное дело и провести открытый, публичный суд, так как у меня нет другой возможности доказать всем мировое научное и медицинское значение моего открытия.

Я подтверждаю, что препаратом своим лечил трех граждан, заболевших столбняком и доставленных в инфекционную больницу. Но на открытом, честном суде я докажу, что тем же самым препаратом я лечил в разное время до пятидесяти других раковых пациентов и столбняком никто из них не заболел, а опухоль у многих, наоборот, окончательно рассосалась.

Занимаясь лечением живых людей препаратом, отвергаемым медициной, я знал, что каждый день рискую сесть на скамью подсудимых. Но если ученые не могут или не хотят понять моих идей, то пусть хоть в томах уголовного дела будет собрана большая часть моего непосильного для одного человека благородного труда, пусть выступят за меня признательные мне люди, которых я лечил и вылечил, и пусть тюремный приговор заставит науку снять с моей работы печать тайны и выставит ее на суд советского народа.

Н. Рукавицын».

* * *

Старик Сокол безучастно смотрел на Боярского. Мартын Степанович что-то еще хотел ему сказать, но махнул рукой и отвернулся.

– Глухое, непробиваемое, дремучее невежество, – сказал он мне. – И где? Когда? В крупном промышленном центре, в наши дни... Нет, Евгений Семенович, – властно произнес он, – тут мало наказать шарлатана... Тут с корнем надо вырывать. Понимаете? С корнем!..

Глава вторая

Процесс над Рукавицыным продолжается уже второй день.

Накануне судья прочла обвинительное заключение. Долгое, обстоятельное.

Потом начался допрос подсудимого.

Он охотно, с какой-то даже готовностью подтвердил все факты, но вину свою отрицал категорически: «Пусть суд даст оценку моему открытию».

Судья обращается ко мне:

– Товарищ общественный обвинитель, у вас есть вопросы к подсудимому?

Мы встречаемся с Рукавицыным взглядом. Он смотрит на меня весело и беззаботно. На скамье подсудимых Рукавицын чувствует себя легко, свободно, будто на лавочке в парке культуры и отдыха.

– Нет вопросов, – говорю я.

Судья кивнула.

Она молода, красива. Элегантная блузка цвета кофе с молоком. В ушах крохотные капельки – сережки. Прическа замысловатая, но ей к лицу. К кому бы судья ни обращалась – ко мне, к прокурору Гурову или к подсудимому Рукавицыну, – одна и та же участливая улыбка.

– Потерпевший Сокол, – сказала судья, – встаньте, пожалуйста.

На ближайшей скамейке несколько рук подняли и почти вытолкнули вперед знакомого мне старика, мужа умершей в больнице женщины.

Он сделал два шага и остановился.

Судья спросила:

– Сокол Семен Иванович?

Старик молчал.

То же пергаментное лицо, те же дряблые мешки под глазами, голова так же подергивается в нервном тике.

– Ничего не слышу, потерпевший, – с сожалением сказала судья.

Старик молчал.

И вдруг – кто бы мог ожидать? – он низко, до самой земли, поклонился Рукавицыну и так застыл. На спине задрался короткий пиджак, обнажилась полоска розовой несвежей рубахи.

Рукавицын встрепенулся и ликующе поглядел сперва на меня, а потом на судью.

– Тихо! – беззлобно сказала судья в зал. – Тихо! Немедленно прекратите шум... В чем дело?.. Велю очистить зал! – Она участливо обратилась к старику: – Потерпевший Сокол Семен Иванович, вы понимаете, в чем обвиняется подсудимый Рукавицын?

Старик молчал.

– Хорошо, – терпеливо сказала судья, – я вам объясню... В результате противозаконных действий Рукавицына в сильных мучениях погибла ваша жена Сокол Вера Андреевна. Так или не так? А, Семен Иванович? Я правильно говорю?

Старик молчал. Только усилился его нервный тик.

– Не слышу, Семен Иванович, – с сожалением сказала судья.

Молчал он. Будто ни одно ее слово до него не доходило.

– Ну хорошо, – судья кивнула, – вы, значит, простили Рукавицыну смерть жены. Не таите на него зла... Что ж, бывает. Дело вашей совести... Но скажите, пожалуйста, нам-то как быть, а? – Она пояснила: – Нам, обществу? Мы тоже все должны простить Рукавицыну? Мимо пройти? Позволить ему и дальше убивать людей?.. Посоветуйте, пожалуйста, Семен Иванович. Я хочу знать ваше мнение.

Что-то возмущенно произнес Рукавицын.

– Тихо, – сказала судья, не оборачиваясь в его сторону.

Молчал старик.

– Семен Иванович, послушайте, – сказала судья, – никто ведь не мстит Рукавицыну, поверьте. Суд непременно учтет все обстоятельства, смягчающие вину Рукавицына. Но вы должны нам помочь. Расскажите, пожалуйста, как было дело. Все по порядку...

Старик поднял голову. У него были пустые слезящиеся глаза.

– Спасибо тебе, сынок, – сказал он Рукавицыну. – Покойница молилась на тебя... Совсем уж помирала, а ты еще год жизни дал... До рынка могла сама дойти...

Теперь судье вряд ли удастся успокоить зал.

– Видали? – сказал мне в ухо прокурор Иван Иванович Гуров. – Настоящее изуверство... Ничего не видят и не слышат...

Мы сидим с ним за одним столиком, почти касаемся друг друга локтями. У него длинное, лошадиное лицо, солдатский ежик на голове и светлые, цвета олова, глаза. Когда он отворачивается, смотрит в зал, я вижу над воротом синего форменного пиджака давно не стриженный старческий затылок.

Гуров тяжело поднялся.

– Товарищ председательствующая, – сказал он, – прошу вас, огласите лист дела двадцать третий.

– Двадцать третий?

– Да. Двадцать третий и двадцать третий, оборот.

– Пожалуйста, – любезно отозвалась судья и перевернула несколько страниц. – Так, нашла... Заключение городской инфекционной больницы?

– Оно самое.

Судья прочла ровным, ясным голосом:

– «Больная Сокол Вера Андреевна была подобрана на улице и санитарным транспортом доставлена в приемный покой инфекционной больницы. Симптомы заболевания показательны для клиники столбняка. Лицо перекошено, мышцы одеревенели. Прекращены глотательные движения. Губы приняли характерное выражение насильственной улыбки. При малейшем шуме судороги больной усиливаются, шею сводит назад, челюсти смыкаются, судорога спинных мышц мостообразно выгибает все тело, происходит обильное потовыделение... Массированные дозы антистолбнячной сыворотки желаемого результата не дали...»

Судья остановилась и вопросительно посмотрела на старика Сокола.

Прокурор Гуров тоже посмотрел на него.

– Сокол, – спросил прокурор, – у вас есть сердце?

Мне показалось, старик онемел, оглох, умер. Он тупо, бессмысленно разглядывал собственные пальцы.

– И после всего случившегося вы еще нам сцену тут устраиваете! – крикнул прокурор. – На колени бухаетесь! Перед кем? Он жену вашу столбняком заразил. Слышали сейчас? Покалечил и убил!

Старик не пошевелился.

– Читать заключение далыше? – спросил прокурор. – Сколько там всего? Три страницы? Все три страницы читать, послушаем? Или, может, хватит, а, Сокол?

Иван Иванович Гуров смотрел на старика.

И красавица судья смотрела на старика.

И я смотрел на старика.

Сокол вдруг пошатнулся. И стал медленно оседать. Я не успел подскочить. Его подхватил сзади адвокат. Подбежала секретарша со стулом.

– Дайте ему воды, – сказала судья.

Я взглянул на подсудимого Рукавицына. У него было упрямое, высокомерное и, страшно сказать, счастливое лицо. Он улыбался.

Глава третья

Полтора года назад, еще до вспышки столбняка в городе и гибели троих несчастных, ко мне в лабораторию позвонил однажды прокурор Гуров и попросил выкроить часок, срочно к нему наведаться. «Очень надо с вами посоветоваться, Евгений Семенович», – просительно сказал он.

Я заехал.

Гуров достал из ящика стола и положил передо мной несколько истрепанных тетрадей. Это были истории болезни.

– Погиб кто-нибудь? – спросил я. – Врачебная ошибка?

– Наоборот, живы. По улицам разгуливают. – Он как-то странно усмехнулся. – Если бы погибли, то и вопросов к вам не было бы...

Я взял верхнюю тетрадку.

На обложке было написано: «Попова Ольга Васильевна».

* * *

– Позовите в зал свидетельницу Попову, – попросила судья.

Она смотрела в сторону двери.

– Где там Попова? Мы ждем.

Вошла молодая женщина. Почти девочка. На руках она держала грудного ребенка, завернутого в красное стеганое одеяло.

– Что такое? – спросила судья. – Почему в суд с ребенком? Нельзя, нельзя, товарищи...

– Ясли на ремонте, – объяснила Попова.

– Отдайте кому-нибудь. Кто-нибудь, возьмите у свидетельницы ребенка.

– Не отдам!

Попова бесстрашно смотрела на судью.

Невысокого роста, полненькая. К плащу приколота огромная стеклянная брошка – синий шмель с крылышками.

– Никому я не отдам ребенка, – сказала Попова. – Еще чего!

Секунду судья молча ее разглядывала. Настаивать на соблюдении положенного порядка или махнуть рукой?..

– Свидетельница Попова Ольга Васильевна – громко сказала судья, – суд вас предупреждает, что за дачу ложных показаний вы можете быть привлечены к уголовной ответственности по статье сто восемьдесят первой Уголовного кодекса РСФСР, предусматривающей наказание до одного года лишения свободы. Вам понятно?

– А зачем мне врать? – спросила Попова.

– Дайте, пожалуйста, расписаться свидетельнице в том, что она предупреждена, – сказала судья.

Подождав, пока Попова, одной рукой прижимая к себе ребенка, неловко расписывается в книге, судья спросила:

– Так что же вы знаете по делу, а, Попова?

И участливо улыбнулась ей.

Попова вдруг положила ребенка на зеленое сукно судейского стола и, высоко, до полоски белья, задрав юбку, показала всем свою крепкую загорелую ногу.

– Вот! – торжествующе сказала она. – Вот! Любуйтесь!

– Что такое? – спросила судья. – Это еще что такое?

– Нога моя! – дерзко сообщила Попова. – Нога! Врачи оттяпать хотели, а Николай Афанасьевич спас... Благодаря ему я и живу сейчас. Жена и мать. Кто б на мне, на безногой, женился, ты, что ли? – она круто обернулась к прокурору Гурову.

– Попова! – оборвала ее судья. – Вы понимаете, где находитесь? Здесь не базар, здесь суд, Попова.

– А я правду говорю, сами велели, – громко, истошно, действительно как на базаре, закричала Попова. – За что его судите? За то, что людей спасает? Сами не умеете, значит, тех, кто умеет, за решетку, да? Справедливость называется!

* * *

Тогда, полтора года назад, в кабинете у прокурора Гурова, открыв первую историю болезни, я прочел: «Попова Ольга Васильевна, возраст – восемнадцать лет, страдает хондросаркомой правой большеберцовой кости с метастазом в левое легкое. Неоднократно консультировалась в онкологических институтах Москвы и Ленинграда. Установлено: лучевому и локально-операционному лечению не подлежит. Рекомендовано срочно ампутировать до бедра правую ногу. Больная от ампутации отказалась, и родители стали ей применять так называемый «препарат Рукавицына»...»

Подняв глаза от бумаги, я спросил Гурова:

– Что за препарат? Травы?

Он напряженно следил за мной.

– Нет, пауки.

– Пауки?!

– Ну да. Ядовитые. Каракурт и другие.

– Что же он с ними делает? Варит?

– Нет, растворяет.

– В спирту?

– На солнце держит. Так сказать, киснут в собственном соку, – Гуров виновато улыбнулся.

– Больные это пьют?

– Нет, он им колет в мышцу. В ягодицу.

Я пожал плечами.

– Гарантированное заражение крови, – сказал я.

Гуров промолчал.

– Есть у него медицинское образование? – спросил я.

– Учился, но отчислили после третьего курса.

– За что?

– Говорит, за идеи.

– Понятно. Сейчас где-нибудь работает?

– Нет.

– Тунеядец?

Гуров опять улыбнулся.

– Послушайте, Евгений Семенович, – миролюбиво сказал он, – чтобы схватить парня за руку, мне ваш совет не нужен. Это я лучше вас умею. Верно?

Я кивнул.

Он проговорил медленно, ладонью разглаживая письменный стол:

– Рукавицын колол Попову два месяца... Пауков растворял у нее же на чердаке. Сделал шестьдесят уколов. И опухоль начала рассасываться.

Он пристально посмотрел на меня.

– Прежде девочка с постели не вставала, – сказал он. – Криком кричала от болей. Школу бросила. А тут начала ходить, бегать... Боли утихли. Родители согласились на местную операцию. Оказалась доброкачественная фиброма...

Гуров красноречиво замолчал.

– Ну и что? – спросил я.

– Значит, опухоль переродилась в доброкачественную?

Он жаждал моего подтверждения.

– Совершенно не значит, – возразил я, – скорее всего, такой и была с самого начала.

– Как же это может быть, Евгений Семенович? – спросил он.

– Ошибка в диагнозе, – сказал я. – Доброкачественную приняли за хондросаркому... Бывает.

– Но доброкачественная не дает метастаза. А у нее – в легком.

– Да вы, оказывается, специалист, – сказал я.

Гуров ничего не ответил. Он ждал.

– Откуда известно, что у Поповой был метастаз? – сказал я. – В истории болезни нет данных, что брали биопсию. Увидели на рентгене затемнение и решили: ах, вот он, метастаз... А может, то было пятно туберкулезного происхождения. Кто-нибудь проверял?

Гуров спросил:

– Полагаете, значит, ошибка в диагнозе – и только?

– Да. Скорее всего.

– А препарат Рукавицына никак, значит, не повлиял?

Я сказал:

– Счастье девчонки, что после этой гнили она еще жива осталась.

Гуров кивнул. У него было сейчас утомленное, доброе лицо.

– Вот именно! – горько сказал он. – После Рукавицына осталась жива. И цела даже. С обеими ногами. А если б врачей послушалась, сделалась бы безногой. В восемнадцать лет. Весь век с культей... В утешение дали б девке справку, что не было у нее никакого рака, ногу по ошибке оттяпали... Радуйся! Да ей на ваши диагнозы... – он сказал грубое слово. – Ей нога нужна!

То были старые как мир разговоры. Каждый врач слышал их сотни раз.

– Бросьте, Иван Иванович, – сказал я.

Гуров отчужденно посмотрел на меня.

– Ошибся врач, поставил неправильный диагноз – увольте его, – сказал я. – Судите, наконец, ваше право. Но сделайте милость, не толкайте вы людей к шарлатану и знахарю. Один такой знахарь причинит больше горя и вреда, чем все на свете ошибающиеся врачи... Можете мне поверить.

Гуров вздохнул.

Он спросил презрительно:

– Когда прикажете врачей судить? Когда Попова же без ноги останется? Ну, осудим. От этого у нее новая нога вырастет?

* * *

Ребенок на руках у Поповой заплакал. Целуя и прижимая его к себе, Попова закричала:

– Запомни, сыночка! Запомни! Если б не этот дядя, не было бы сейчас твоей мамки. И тебя бы на свете не было. За то, что он спас нас с тобой, его хотят в тюрьму посадить. Запомни, сыночка!

Рукавицын сидел, демонстративно отвернувшись, скрестив на груди руки.

Прокурор Гуров бросил на судью быстрый взгляд, сказал:

– Попова! – Она не слышала его, в голос рыдала.

Чуть утихла.

– Известно ли вам, Попова, что три человека, которых тоже лечил Рукавицын, погибли от столбняка?

Гуров всем корпусом повернулся к свидетельнице, лица его я теперь не видел.

– За свое легкомыслие, за доверчивость они расплатились жизнью, – сказал он. – Это вам известно, Попова?

Она не глядела на прокурора, уставилась в угол. В глазах ее дрожали слезы.

– Среди погибших и вы могли быть, Попова, – сказал Гуров. – Ваши родители все для этого сделали. И сама тоже не маленькая.

Гуров говорил медленно, негромко, гнев и горечь переполняли его. Трудно было поверить, что этот самый человек всего год с лишним назад страстно убеждал меня не торопиться отвергать пауков Рукавицына.

Секретарша отложила ручку. Какой уж тут протокол!

– Счастливый случай вас спас, Попова, – сказал Гуров. – Не случай – тоже бы, как те трое, погибли в ужасных корчах. Неужели не страшно?

Она молчала, и Гуров добавил:

– Скажите же нам, Попова, не стесняйтесь.

Она молчала, только крепче прижала к груди ребенка.

– Я думаю, Попова, – сказал Гуров, – если б тогда, заранее, знали, какая вас сторожит опасность, ни за что б не пошли к знахарю. Правильно я говорю? Сегодня вы все прекрасно понимаете.

Попова подняла на него красные, заплаканные глаза. Закричала:

– Пошла бы все равно! Бегом побежала. – Лицо ее сморщилось. – Если б не Николай Афанасьевич. – сказала, – я бы на себя руки наложила...

* * *

Тогда, полтора года назад, показывая мне историю ее болезни, прокурор Гуров сказал:

– Ну хорошо, предположим, врачи ошиблись, поставили Поповой неправильный диагноз. Ну а если вслед за Поповой другой, совершенно аналогичный случай? Врачи опять приговаривают к смерти, а шарлатан Рукавицын поднимает на ноги. Что тогда? Простое совпадение? – Он требовательно смотрел на меня.

– Какой другой случай? – спросил я.

Гуров взял со стола новую тетрадку и протянул мне.

– Нате, убедитесь.

Я прочел на обложке: «Баранов Олег Федорович».

* * *

Свидетель Олег Федорович Баранов стоял перед судом навытяжку, говорил охотно и подробно, был преисполнен единственным желанием – помочь правосудию.

В онкологический диспансер он поступил с диагнозом: ангиофиброма правой лопаточной области. Месяц находился на исследовании. В результате установили: злокачественная меланома.

Медицинские термины Баранов выговаривал старательно и даже, странно сказать, со вкусом.

– В больнице мне сделали биопсию, – доложил он, – меланома подтвердилась, никаких сомнений.

Рукавицын удовлетворенно кивнул.

После некоторой паузы судья спросила:

– А дальше что?

– Назначили лечение. Глубокую рентгенотерапию.

Она молча слушала его.

– Наступило резкое ухудшение здоровья, – бодро доложил Баранов, – курс прервали.

– То есть? – спросила судья.

– Выписали и дали на руки справочку. – Баранов достал из кармана бумажку и громко прочел: – «Меланома спины с метастазами в шейные, надключичные и правый подмышечный лимфатический узлы». Вот.

– Баранов!

– Слушаю!

У судьи сделались большие глаза.

– Откуда у вас этот документ?

– Я же говорю – выдали...

– На руки? – она не поверила.

– Так точно.

– Вам лично?

– Нет, жене.

– А она вам показала?

– Так точно. Советовалась, что предпринять.

Судья покачала головой: ну и ну!

А что, собственно, так удивило ее? Не слышала никогда, как родственники спрашивают при больном: «Скажите, доктор, а до рождества он доживет?»

– И что же вы решили с женой?

– Пригласить вот их... – Баранов смущенно показал на скамью подсудимых.

– Кто вам назвал Рукавицына?

Вопрос прозвучал спокойно, почти бесстрастно.

Баранов удивился:

– А зачем их называть? Их и так все знают...

– Кто – все?

– Все... Весь город.

Пауза.

– И стали, значит, колоться паучьей настойкой? – спросила судья.

– Так точно. Принял курс, сорок инъекций. Самочувствие очень улучшилось.

– Тем не менее попали опять в диспансер?

– Так точно, увеличилась опухоль на спине.

– Я не понимаю, свидетель, – сказала судья. – Самочувствие, говорите, улучшилось, а болезнь прогрессировала?

Баранов виновато пожал плечами. Его явно огорчало, что он не может дать судье исчерпывающего объяснения.

– Я не знаю, – сказал он. – Оживел, поправился... Вернулся аппетит. А врачи находят: растет опухоль... Я не знаю...

– Ну хорошо, оставим... И что же дальше?

– В больнице провели повторный курс рентгенотерапии.

– Помогло?

– Состояние в общем стало хорошее. Только на спине образовалась глубокая язва. И узлы под мышками увеличились.

– Поэтому опять позвали Рукавицына?

– Так точно. Нашли опять Николая Афанасьевича... Я принял тогда двадцать инъекций? – спросил он подсудимого.

– Двадцать пять, – строго поправил Рукавицын.

– Так точно, двадцать пять... И вот – здоров, – Баранов виновато развел руками. – Несколько лет уже не нуждаюсь в лечении...

– Вы кем работаете? – спросила свидетеля одна из заседательниц.

– Я военрук в школе, – охотно доложил Баранов. – Озорников, как говорится, учу...

Судья не сразу оторвала от него свой взгляд. Посмотрела на прокурора.

Гуров кивнул.

– Баранов, – сказал он, – только правду! Просил вас Рукавицын давать показания в его пользу?

Огромный Баранов неуверенно переступил с ноги на ногу.

– Почему в его пользу? – возразил он. – Я все как есть... совершенно честно... Только истину...

Ко мне прокурор Гуров по-прежнему сидел затылком, но я хорошо себе представил его тяжелый, в упор, взгляд.

Рукавицын возмущенно заерзал на своей скамье.

– Значит, никакого специального разговора с Рукавицыным у вас не было? – спросил прокурор.

Очевидно, сильнее всего Баранова поразило это непонятное слово «специальный разговор».

– Почему же не было? – растерянно сказал он. – Вообще мы говорили, конечно...

– Ах, значит, все-таки говорили! – радостно отметил Гуров. – Очень хорошо, Баранов. И о чем же, интересно, вы говорили с подсудимым?

Баранов молчал.

– Может быть, подсудимый убеждал, что именно его пауки спасли вас от рака?

На лбу у Баранова выступила испарина. Он молчал.

Гуров спросил:

– А в больнице вас разве не лечили, Баранов? Разве врачи не сделали всего необходимого для вашего выздоровления? Но вы, – сказал Гуров и погрозил пальцем, – вы, конечно, убеждены, что медицина пустяк, полный нуль, от нее вам никакой пользы, а Рукавицын, наоборот, поставил на ноги?.. Так или не так? Чего же вы молчите, Баранов? Я вас ясно и понятно спрашиваю. Медицина, значит, ерунда, не важно, а Рукавицын чудо сотворил?.. Эх, Баранов! – сказал Гуров. – Да как же вы можете вообще судить об этом? Вы кто? Ученый? Знаток? Крупный специалист?.. Вы ведь только повторяете сейчас то, что просил вас показать в суде Рукавицын, сразу видно... Он просил, и вы – пожалуйста, рады стараться. А вы подумали, Баранов, – спросил Гуров и рукой показал в зал, – что люди, слушающие вас теперь, могут, не дай бог, вам поверить?.. И завтра они пойдут не к врачу, а к знахарю. Он их столбняком заразит. И последние свои часы на белом свете будут они извиваться штопором... – Гуров замолчал и долго смотрел на Баранова. Тишина стояла в зале. – Или, может, вам никого не жалко? Пусть погибают?

Баранов еле слышно произнес:

– Я не знаю...

– Чего? – спросил Гуров. – Чего вы не знаете? Жалко ли вам этих людей, не знаете? О чем договаривались с Рукавицыным, не знаете?

Баранов молчал.

– У меня нет больше вопросов к свидетелю, – сердито сказал прокурор Гуров.

* * *

Тогда, полтора года назад, в своем кабинете, Гуров разговаривал совсем по-другому.

Дождавшись, когда я дочитаю историю болезни Баранова, прокурор спросил:

– Ну? Что теперь скажете? Баранову делали биопсию, ошибка в диагнозе тут исключена.

– Его лечили рентгеном, – объяснил я.

– Ну и что?

– Вероятно, рентгенотерапия и дала в конце концов положительный эффект.

– Было ведь ухудшение?

– Сперва ухудшение, а затем стабилизация.

Прокурор откинулся на спинку стула.

– Любопытно получается! – сказал он.

– То есть?

– Я вам факты, Евгений Семенович... А вы мне – все отговорочки... Вокруг да около, ничего определенного...

Он говорил со мной почти как с подследственным.

– У других знахарей вы когда-нибудь наблюдали подобные результаты? – спросил он.

– Да, – сказал я, – наблюдал.

– Такие же разительные?

– Еще более разительные.

– Ну и что?

– Ничего. Потом оказывалось: полный блеф. Людям хотелось верить, что они нашли средство от рака, вот и верили...

– А на самом деле?

– То же самое, Иван Иванович... Или ошибка в диагнозе. Или в действительности помогли совсем иные, давно уже апробированные медицинские средства... А то – и неожиданное самоизлечение.