Текст книги "Светлое будущее"

Автор книги: Александр Зиновьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

ВСЕВОЗМОЖНЫЕ ВАРИАНТЫ

– Давай трезво обсудим положение, – говорит Антон. – Либеральная эпоха закончилась. Теперь напечатать даже такие книжки и статьи, какие печатали три года назад, уже практически невозможно. Ты это, очевидно, почувствовал сам. К тому же делать теперь нечто подобное бессмысленно. Никакого эффекта не будет. Время уже не то и с точки зрения восприятия нашей продукции. Что же делать? Задачка на комбинаторику. И довольно тривиальная. Boт дилемма: либо остаемся в рамках марксизма, либо выходим за его рамки вообще. Рассмотрим первый вариант. Здесь опять– таки две возможности: либо послушно выполнять все указания свыше и становиться шакалом типа Васькина, либо новаторствовать. Первая возможность не для тебя. Если ты даже захочешь пойти этим путем, тебе не

позволят. Поздно. По Их раскладке ты – новатор. Новаторствовать можно двояко: ревизовать марксизм, т. е. пересматривать его принципиальные формулы как не отвечающие современной реальности, или улучшать, т. е. «развивать» применительно к новым условиям, не отступая ни на шаг от всех (не только основных) принципов марксизма. Ревизионизм у нас исключен априори. Остается улучшение. Но кто решает, улучшил ты или ухудшил? Васькины. Кто решает, отступил ты или нет? Они же. Так что останешься ты увлекающимся или слегка ошибающимся улучшением или ревизионистом, это зависит уже не от тебя, а от васькиных. По моим наблюдениям, сейчас ситуация такова, что Они скорее примирятся с ревизионистами, чем с улучшенцами, ибо улучшенец – реальный конкурент. Васькин теперь тоже будет претендовать на то, чтобы попасть в членкоры. И основания у него не меньше твоих. И если ему представится малейшая возможность подставить тебе ножку, он это сделает не колеблясь ни секунды. Вы, улучшенцы, и так почти двадцать лет держали Васькиных в тени. Теперь их время наступает. Так что чем лучше вы будете делать свой труд, тем хуже для вас. А если сделаете плохо, вас тем более сомнут, ибо плохо делать Они могут лучше вас.

– В общем верно, – говорю я. – Давай второй вариант.

– Рассмотрим второй вариант, – говорит Антон. – Выход за рамки марксизма открывает такие возможности: 1) уход из сферы идеологии вообще; 2) остаемся в области идеологии. Первая возможность не для нас. Мы слишком стары для этого. Остается вторая возможность. Здесь опять-таки есть варианты: 1) критиковать марк-сизм, бороться против него; 2) быть безразличным к нему. Тут ситуация гораздо сложнее, чем в рассмотренных ранее случаях. Насчет критики марксизма скажу потом. Сначала о безразличии к нему. Можно заниматься идеологией безразлично к марксизму, например – в духе буддизма или православия. Сейчас это довольно модно. Я не хочу обсуждать этот путь. Я думаю, что ты согласишься со мной: все виды идеологической деятельности такого рода не адекватны современности. Они означают как раз уход от самых важных идеологических проблем нашего времени. Это не для нас. Это – для неудачников более мелкого ранга. Возникает вопрос: можно ли быть безразличным к марксизму, занимаясь комплексом наиболее важных идеологических проблем нашего времени? Увы, я лично для себя убедился в том, что фактически это невозможно. Марксизм, брат, штука весьма серьезная, оказывается. Его не обойдешь. За какую проблему ни возьмешься, она обязательно так или иначе рассматривалась и по-своему решалась в марксизме. И что бы ты ни сказал при этом, ты так или иначе сталкиваешься с марксистской традицией, с марксистским протестом или одобрением. Марксизм – великая идеология. И, работая в духе идеологических проблем времени, нельзя не сталкиваться с ней. Это – факт. Я думаю, тебя уговаривать на этот счет не требуется. Так что же остается? Борьба? Вот тут-то и есть главная загвоздка.

Представим себе на минуту, – продолжал Антон, – что нам дали полную свободу действия: ребята, мол, поносите наш марксизм как вам заблагорассудится! И что? Разве мало было таких свободных критиков на Западе? Разве мало они написали? Много. И неглупые это были люди. И работы написали умные. А толку что? Никакого. Марксизм как был, так и остался неуязвимым. И вовсе не потому, что он прав, умен. Дело тут совсем не в этом. Дело в том, что марксизм, как и всякая идеология, не есть наука. Он наукообразен – это дань времени. Но он не наука. Ему всячески стараются навязать вид и статус науки. Это выгодно власть имущим: все происходящее есть продукт объективных законов, а не их глупости, они лишь открывают законы, предвидят и способствуют. Помнишь, Сталин говорил: оседлать законы! Это не пустая фраза. Это очень серьезно. Они властвуют от имени мировых законов, а не в силу правил гангстеризма большого размаха. Это выгодно и гигантской армии идеологов: они – ученые, а не нечто вроде попов! Это выгодно прочим; лучше считать себя обиженными железными законами материи, чем ловкими проходимцами, хапугами, карьеристами. Есть вполне определенные признаки науки и определенные признаки идеологии. Марксизм не удовлетворяет первым и удовлетворяет вторым, это тривиально. Его альянс с наукой есть историческая особенность его как идеологии. В наш век науки, техники и образованности всех без этого нельзя. Идеология, не претендующая на то, чтобы быть наукой, не принимающая вид науки, не имеющая средств выглядеть для широких масс наукой, не может быть в наше время идеологией. Марксизм, будучи идеологией, а не наукой, неуязвим для научной критики. А вся критика марксизма, играющая заметную роль, претендует на то, чтобы уличать его в научной несостоятельности. Критика иного рода, например – со стороны христианской идеологии, остается малоощутимой. И против нее марксизм имеет мощнейшую демагогию. Но пусть мы хорошо раскритикуем марксизм. Встанет проблема: предложите свое, получше! И когда мы начнем делать это свое, мы вынуждены будем это опять-таки делать по законам делания идеологии. И тогда мы воспроизведем все то же самое с незначительными модификациями. Марксизм все-таки вырос на столбовой дороге мировой цивилизации. И, строя идеологию на том же месте, мы построим нечто марксизмообразпое. Так что же, выходит, куда ни кинь, всюду клин? Нет. Прошедший период был интересен еще в одном очень важном отношении: он указал выход. Идеологию бьют фактами той реальности, которую освящает идеология. В данном случае – фактами той социальной реальности, на обобщение, предвидение, познание которой она претендует. Факты загонят марксизм в ту самую ловушку, какую он сам навязывает себе. Потому-то доклад Никиты и книги Солженицына нанесли гораздо более сильный удар по марксизму, чем усилия всех критиков марксизма за всю историю, вместе взятые. Есть путь реальной критики марксизма: это – бескомпромиссный анализ самого нашего общества, предание гласности фактов его бытия. И этот путь – единственный. И этот путь, между прочим, является единственным, на котором можно выработать идеологию, более адекватную положению человека в современном обществе, чем марксизм.—Пусть так, – говорю я. – А зачем тебе делать эту идеологию? Плюнь! Изучай себе наше общество, и дело с концом.

– Тут дело в личной заинтересованности, – говорит Антон. – Есть люди, которые становятся врачами, чтобы лечить человеческое тело. А меня интересует душа человека. Не психика, а именно душа – явление чисто социальное. Вот я и хочу сделать кое-что для этой души. Идеология и есть средство для души. А марксизм для души уже ничего не дает. Он действует как сугубо формальный механизм идеологии. Кстати, очень интересная тема – характер идеологического механизма в советском обществе. Здесь он иной, чем в случае с христианством. И в христианстве был элемент насилия. И в марксизме есть элемент добровольности. И все же марксизм враждебен духовности. Он антидуховен. Я не могу тебе пояснить это в общем виде. Займись нашим обществом и нашим чело-веком в их реальности, а не в пропагандистской абстракции, и сам это скоро поймешь по каждому конкретному пункту.

В таком стиле мы разговаривали не раз и ранее. Но только теперь я стал прислушиваться к словам Антона и находить в них смысл, ранее начисто ускользавший от меня.

ДЕЛЕГАЦИЯ НА КОНГРЕСС

В отделе науки ЦК утвердили делегацию на международный конгресс. Это – последняя инстанция, если не считать КГБ, который в последний момент задержит несколько человек и подсунет вместо них своих людей (хотя почти все члены делегации и туристической группы фактически и без того их люди). Любопытно все– таки, какая эволюция произошла за это время. Причем путь от составления списков в делегацию и туристическую группу на местах до утверждения окончательного списка в ЦК в сокращенной форме отражает или даже изображает эту эволюцию. На местах (в секторах, на кафедрах) в списки включили всех тех, кто наиболее плодотворно работал в прошлые годы и приобрел приличную репутацию, т. е. всех видных либералов нашей среды. Затем на уровне дирекций и деканатов часть приличных людей вычеркнули, а вместо них вставили подонков и серяков. Потом на уровне ректоратов и отделений академий вычеркнули еще несколько из оставшихся приличных людей и вписали еще более серых и стервозных. В министерствах и президиумах академий вычеркнули почти всех приличных, т. е. людей шестидесятых годов (шестидесятников), и вписали такую мразь, которую раньше не пускали даже на тематические городские симпозиумы. Наконец, отдел науки ЦК довел этот процесс до логического конца. Меня в делегации оставили. Мне стало стыдно. Но ребята сказали, что меня оставили потому, что весь мир содрогнулся бы, если бы меня вычеркнули. Но я-то знаю, почему меня оставили. Академик Канарейкин (глава нашей делегации) настоял на этом. Почему? Очень просто: ему же доклад делать, а доклад надо написать, а кто лучше меня напишет ему доклад, который и начальство похвалит, и Там впечатление будет приличным! Серикова включили в туристическую группу. И тоже понятно почему.

Составление советской делегации на международный научный конгресс – вообще есть дело величайшей государственной важности. При этом должны быть учтены самые различные аспекты дела: интересы различных организаций, национальный состав, возрастной состав, половой состав, соотношение лиц различных рангов, родственные отношения. Эта проблема решается в многочисленных инстанциях по меньшей мере год. Вопрос об участии КГБ в таких делах обсуждался многократно и выяснен досконально. Однако тут есть один аспект очень интересный и менее известный. То, что любой (или почти любой) из нас готов выполнить (и выполняет время от времени прямо или косвенно) задания КГБ, это очевидно. Мы – патриоты. И к тому же за такую награду, как заграничная поездка за счет государства, мы готовы и на большее. Однако КГБ этим не удовольствуется. Он включает в каждую нашу делегацию еще специально своих людей. С какой целью? Говорят разное. Выполнять поручения, которые нельзя доверить обычным научным стукачам. Следить за поведением членов делегации. Пре-дупреждать побеги. Нет, конечно, дыма без огня. Но я склоняюсь к тому, что тут дело обстоит проще. Члены делегаций за поведением друг друга следят не хуже про-фессионалов. И информацию дают более квалифицированную. Спецзадания – в большинстве липа. Реальная серьезная разведка делается не так. Побеги все равно со-вершаются. Причем удирают проверенные и надежные люди. Ненадежных просто не выпускают. А КГБ имеет свою законную долю во всех заграничных поездках и ис-пользует ее как благо в интересах своих сотрудников. Использует на тех же основаниях, как квартиры, санатории, дефицитные продукты, билеты в театры и на выставки. И делается это у них (мне приходилось разговаривать с их «мальчиками») по общим законам распределения благ советской системы. И сотрудники КГБ так же усердно бегают за тряпьем, как и доктора и профессора. Только у них есть одно преимущество: не надо представлять доклад, обсуждать его, проводить через Главлит (цензура), сидеть на заседаниях. По интеллектуальному уровню они мало чем отличаются от среднего члена делегации. В крайнем случае, когда кретинизм их нельзя скрыть, мы выдаем их за представителей национальных республик или за пережитки сталинизма. Очень помогает в таких случаях плохое знание или полное незнание иностранных языков.

СТАРЬЕВЩИЦА

После работы «на минутку» заскочила Светка. Жаловалась на сотрудников института («Банда сволочей»). Жаловалась на мужа («Мой лопух») и на свекровь («Вот стерва!»). Плакала, что нечего надеть (хотя каждый день меняет туалеты, и институтские сплетницы до сих пор не могут подсчитать се гардероб). С трудом выпроводил ее («Мне надо работать»). Разложил на столе книги и бумаги. И без единой мысли в голове уставился в окно. Во дворе я увидел крупную старую женщину в длинном черном балахоне. Женщина рылась в мусоре в районе помойки, отбирала что-то (кажется, тряпье, бумагу) и складывала в свою тележку. Меня поразило лицо женщины: огромное, сине-фиолетовое, с бесформенным пористым носом старого алкоголика. А выражение лица такое, как будто ей поручили написать в нашем эпохальном труде главу о росте материального благосостояния трудящихся. Описать это выражение невозможно. Его можно только показать и дать ему название. Но лучше не делать ни того ни другого.

Старьевщица показалась мне сначала необычайно старой, так... лет на восемьдесят. Но по тому, как она ворошила помойку и укладывала барахло в тележку, ей можно было дать значительно меньше. Если бы мне вот так же сейчас пришлось заниматься подобным делом (избави боже!), я вряд ли за ней угнался бы. Я спросил у своей хозяйки, кто эта женщина. Она ответила, что никто этого не знает. Зовут ее просто Пьяная старуха, хотя никто ни разу не видел её пьяной. Появляется во дворе раз в неделю. Никто не помнит, когда она появилась впервые. Не обратили внимания.

Я попытался представить себе жизнь старьевщицы. Ни друзей. Ни родных. Общение – только с таким же, как она, приемщиком старья. Копейки на жизнь. Копеечные обманы. Копеечные ссоры. А что она ест? На чем спит? Кошмар! Как же должно быть обрублено со всех сторон ее сознание, чтобы продолжать жить! А если у нее сохранился ум и представление о лучшей жизни?! Нет, это немыслимо. Судя по физиономии, она все заработанные копейки пропивает. А что она пьет? Теперь это не так-то уж дешево. Наверно, достает что– нибудь вроде денатурата. От этого и синева на лице.

Я вернулся к своим бумажкам. Но старуха не выходила у меня из ума. Построили развитой социализм. Ускоренными темпами движемся к коммунизму. А ей на это на все наплевать. Для нее не существует никакой истории. Никаких проблем. Она скоро исчезнет. И я исчезну. И мы сравняемся в небытии. А посмотреть на меня с какой-то иной высоты, что делаю я? Где принципиальное отличие моего бытия от бытия этой старухи? Удовлетворение? А кто знает, может быть, она довольна своей жизнью больше, чем я. Я страдаю – хочу в академики, хочу премию. А она, может быть, не завидует даже своему тирану-приемщику, обсчитывающему ее на гривенник. Польза человечеству? А кто измерит, какую пользу принес человечеству я? И принес ли вообще?

Старуха нагрузила тележку и не спеша потащила ее за цепь, перекинутую через плечо. Люди проходили мимо нее, совершенно не замечая ее. Она для них не существовала вообще. Так же и они для нее. Вот вам сосуществование двух независимых миров, между которыми исключено всякое взаимопонимание. Зачем лететь на другие планеты, если но улицам бродит эта Пьяная старуха, с которой мы также не можем установить контакта. И не хотим это делать.

Я подумал, что мне ничего не стоит вот сейчас же вынуть из кармана сумму денег, которых этой старухе хватило бы по крайней мере на полгода. Но я это не сделал. Не знаю почему. Но не потому, что пожалел денег. Денег я никогда ни на что не жалел.

ЗАБЕГАЛОВКА

– Позвольте задать вам нескромный вопрос, – сказал Безымянный. – Судя по нашим беседам, вы неглупый человек. Как же вы ухитрились сочинить такие... как бы сказать... странные книжки?

Я растерялся от неожиданности и начал лепетать что– то вроде того, что книжки не хуже других. А то и получше, как считают многие. Во всяком случае, они на голову выше сочинений Петина, Рименталя, Костюкова и им подобных.

– Может быть, так, – примирительно согласился Безымянный. – У меня взгляд со стороны. Вам, конечно, виднее. Можете вы отличить одного взрослого клопа от другого? Нет. Только по пространственно-временным координатам. А для себя они, надо думать, различаются.

Есть, должно быть, клопы-таланты, клопы-бездари, клопы-гении.

Я сказал, что сейчас создаю мощный отдел, собрав в него самых талантливых ребят. Готовим огромную книгу, в которой намерены пересмотреть все фундаментальнейшие принципы.

– Ревизионисты? – спросил Безымянный.

– Что вы, что вы, – замахал я руками. – Ни в коем случае! Мы в русле, в духе и в полном соответствии. Наоборот, ревизионистов мы будем крепко бить. Мы развиваем дальше, углубляем...

– Все равно, – сказал Безымянный, – вас всех сожрут как ревизионистов. Развивать марксизм есть прерогатива наших вождей.

– А пусть сожрут, – сказал я. – Надо же в конце концов разобраться в том, что из себя представляет наше советское общество!

– Ого, куда вы метите, – сказал Безымянный. – Только у вас и всех ваших талантливых ребят ничего из этого не выйдет, если даже вас не сожрут (а я уверен, вас очень скоро сожрут, не могут не сожрать!), если даже вам дадут гарантии безопасности и разрешат писать абсолютно все, что вы захотите. Хотите знать почему? Потому что вы все не способны выйти за рамки марксизма, если бы даже вам разрешили стать его врагами. А вы даже на это (стать врагами) не способны. Формации, базис, над-стройки, производительные силы, производственные отношения, классы, государство и т. п. – это, уважаемый марксист (или антимарксист, роли не играет!), лишь романтические образы идеологии, а не понятия науки. Понятия науки прозаичны. А вы не сможете из облаков романтики спуститься на грязную землю реальности и оценить ее по достоинству. Вы никогда не поймете наше общество, ибо у вас нет средств для его понимания. Точнее говоря, вы не поймете его до тех пор, пока не оцените принципиальную важность пустяков в нашей системе жизни. Повторяю, пу-стя-ков! Грандиозность нашего строя жизни есть пустячная грандиозность или грандиозность пустяков – вот суть дела. Ваши возвышенные категории в такой же мере уместны в отношении нашего общества, в какой слова «гениально», «мудро», «глубоко», «прозорливо», «всесторонне», «правдиво» и т. п. уместны в отношении идиотских и лживых речей наших вождей, написанных к тому же не ими самими.

Речь Безымянного сначала произвела на меня удручающее впечатление. Но я человек добрый. Долго не могу ни на кого злиться. Потом я почувствовал, что суждения Безымянного явно дилетантские. И мне стало даже весело.

– Вы о марксизме судите несколько поверхностно, – сказал я. – Чтобы по достоинству оценить его понятия и принципы, надо все-таки быть профессионалом...

– Понимаю, – сказал Безымянный. – Извините, если я вас обидел. Я, конечно, дилетант. Но если вы не возражаете, я поясню свою мысль. Может быть, вам как профессионалу сгодятся мои дилетантские соображения. Я утверждаю, что, не поняв важности пустяков, нельзя понять реальную (а не идеологическую, не пропаганди-стскую) суть нашего общества. Возьмите любую жизненно важную ниточку (и естественно, пустяковую с точки зрения вашей высокой теории), потяните за нее, и вы вытянете одно и то же... Возьмите очереди, летний отдых, квартиры, билеты в театры и на концерты, книги, поездки за границу, продукты питания, доброкачественные вещи... Я уж не говорю о серьезной медицинской или уголовной ситуации, в которой может оказаться всякий. Или об издании книг, о степенях и званиях... О поступлении в институты... В общем, возьмите любую реальность, а не ваши эти безличные производительные силы, надстройки и прочую галиматью (надо быть хорошо образованным идиотом в духе нашего века, чтобы принимать это всерьез!). В каком-то журнале (не помню) напечатали недавно очерк о парне, которого ни за что засудили на пятнадцать лет. Какова же реальность, если уж даже в официальном журнале на это пошли. А ведь в этом очерке все приглажено, самые главные ужасы отпущены. Восемь лет парень отсидел. И Верховный суд не помог. Только случай его спас. А сколько таких парней сидит, и случай им никак не улыбается! Пустяк? Такой ли уж это пустяк? А помните, разоблачили в свое время настоящую банду, в которой участвовали сынки министров? Чем кончилось? Отделались условным осуждением на год. Их даже в милицию не забирали. Пустяк? В чем дело? Дело в том, что первый парень находился на низшей ступени социальной лестницы. И не имеет никакой юридической защиты. А сынки министров... Ясно? Конечно ясно. Очевидно. До ужаса очевидно. Только почему же это не учитывается в вашей науке? А ведь вывод напрашивается сам собой: только повышая свой социальный уровень, ты повышаешь степень уголовной защищенности себя и своих близких. И никак иначе. А это – неправовое общество. И реально живущие люди эту азбучную истину знают с пеленок (в отличие от теоретиков, которые много лет учатся для того, чтобы ничего этого не заметить). Возьмите очереди. Раз постоять – пустяк. Сто раз – пустяк. А если изо дня в день, из года в год? Везде и всюду? Есть от чего прийти в отчаяние. А выход? Выбираться в такую ситуацию, когда нет очередей. Закрытый распределитель, специальные магазины, доставка на дом. Знакомства. Связи. А для этого надо положение занять. А для этого... Вы вроде бы на юг собираетесь? Позвольте узнать, где путевочку достали? То-то! И билеты по брони этой почтенной организации? Ну конечно. А я вот никак не могу, хотя хочу. И деньги вроде бы есть – подработал. Ан нет!.. Да что об этом говорить. Вы же не маленький. Должны же хоть что-то понимать. Идет всеобщая ожесточенная борьба за привилегии. И побеждает в ней более гнусная тварь. И воспитывается эта тварь с расчетом на эту борьбу. Общий итог – в массовых масштабах воспроизводится определенный тип социального индивида, определенный человеческий материал, служащий основой всего нашего образа жизни. Все остальное (и экономика, и политика, и мораль, и искусство, и все прочее) производно от этого. Если уж вам нравится словечко «базис», так вот это и есть базис всей нашей жизни. Даже грандиозные репрессии эпохи Сталина (кстати, они и сейчас не прекратились) выросли отсюда. Если вы – ученый, вот это и обобщайте. И теорию придумайте. Только по правилам науки, а не идеологии.Я начал что-то лепетать об исторических трудностях,о преходящем характере недостатков, о метро, о детских садах, о жертвах во имя грядущего.

– Стоп, – сказал Безымянный. – Вы затронули самый глубокий вопрос, не подозревая того, – вопрос нравственности, т. е. основы основ цивилизации. Если вы даже на самом деле построите Светлое Здание Коммунистического общества наподобие земного рая, я его не приемлю, поскольку оно строится на крови жертв, на лжи и насилии. Я в такое здание не войду из элементарной порядочности. Предпочту остаться с жертвами. Жертве прощаются все грехи. Быть жертвой – значит начать становиться человеком.

– Это религия, а не мораль, – говорю я.

– Это не религия, – говорит Безымянный, – а религиозное, т. е. нравственное сознание. Это нечто иное. А если уж вам так хочется наклеить этикетку, валяйте. Мне все равно. Пусть религия. Я знаю твердо одно: все звериное – от природы, от естественности; все человеческое – от Бога, т. е. придумано и изобретено.