Текст книги "Светлое будущее"

Автор книги: Александр Зиновьев

ОПЯТЬ ЛЕНКА

Ленка прибежала из школы, закинула портфель в свою комнату и, не поздоровавшись, выпалила стихотворение:

 
Когда коварный враг напал,
Он стал без войска генерал.
Когда врага с трудом разбили,
Его не то чтобы забыли,
А возвеличили, но так,
Что он в глуши развел бардак.
Но вот однажды невзначай
Счастливый пал ему случай:
Рука родного палача
Коснулась и его плеча.
Потом он был и так и сяк.
По мненью всех – ничто, серяк.
Потом, минуту улуча,
Спихнул другого трепача.
Взмахнув руками после драки,
О подвигах придумав враки,
Потом, раздув их вдвое, втрое,
Стал десятирежды Героем.
Подвыпив, сытно отобедав,
Побил голодного соседа.
Другого в преизбытке сил,
Трясясь от страха, раздавил.
Потом арабов замутил.
Потом на Запад укатил,
Потом... Короче говоря,
Не тратил времени зазря.
За длинной речью речь читал
И ни хера не понимал.
И вопреки постановлению
Прославлен величайшим гением.
 

– Отгадайте, кто это такой?

– Тамурка закатила истерику. Теща пожала плечами и, увеличив громкость телевизора, продолжала смотреть хоккей. Я кричал о том, что с этим пора кончать, что она нас подведет под монастырь. Но с Ленки как с гуся вода.

– О, оказывается, вы у меня кое-что соображаете. Молодцы! Догадались-таки. А наша завуч не догадалась. Требует от нас, чтобы мы выдали автора и сказали, кого он имел в виду.

– Редкостная дура!

– Узнают автора и выгонят из школы.

– Не узнают! Никто же не знает, кто автор.

Ленка ушла к себе. Мы еще некоторое время поругали нынешнюю молодежь. Потом Тамурка (надо отдать ей должное, она быстро отходит) сказала, что это пройдет скоро. Сейчас все школьники такие зубастые. А как поступят в институт, сразу за ум берутся.

АГАФОНОВ

Вопрос о законах делания карьеры в нашем обществе еще совершенно не изучен. Я давно присматриваюсь к этому. Сам считаюсь карьеристом. Но до сих пор не могу разобраться в тонкостях дела. По всей вероятности, я не обладаю способностями настоящего карьериста.

Вот Еропкин, Владилен Макарович. Его отец – мелкий купчишка где-то в Сибири. Быстро приспособился к советской власти. Сыну дал самое революционное имя: «Владилен» – сокращение от Владимир Ленин. Стал видным чекистом. И даже не был расстрелян. Еропкин приехал к нам в институт в аспирантуру, оставив дома жену и двоих детей. Здесь он познакомился с дочкой Митрофана Лукича, на редкость некрасивой и глупой аспиранткой нашего сектора (по имени Эльвира). Митрофан Лукич начал тогда свой взлет на вершины власти. Еропкин охмурил завидную девицу, бросил старую жену с детьми (цинично сказав потом на свадьбе, что наука требует жертв) и женился на Эльвире. Через два года он стал доктором, через год – членом редколлегии и заведующим отделом в партийном журнале, еще через год – членкором и еще через год – директором партийного института. Теперь ему прямая дорога в академики. Это – карьера по всем законам советского образа жизни. Я такую карьеру сделать не смог бы: я недостаточно сер и безобразен, чтобы на меня клюнула Эльвира, и Митрофан Лукич не почувствовал бы во мне родственную душу и не возлюбил бы меня, как это он сделал в отношении Еропкина. Тут вся ясно. И у меня никаких претензий к Еропкину нет.

Но вот Агафонов спутал все мои представления о советском карьеристе. Парень не красавец, но довольно приятный на вид. Нельзя сказать, что талантлив, но и не глуп. Не прочь выпить. Не злой. Добродушный. Ленивый. Сонный какой-то. И никаких родственных связей. Никто ему не покровительствовал в том духе, как мне Канарейкин. Напечатал пару популярнейших книжонок но философии (учебники философии для домохозяек и умственно неполноценных, как о них говорили даже такие выдающиеся дегенераты, как Канарейкин и Петин). И, однако, попер в гору. Ни с тою ни с сего. Вдруг включили в редколлегию одного видного журнала, дали кафедру, сделали редактором, избрали в членкоры. И все это на моих глазах. Я уже был одним из известнейших теоретиков марксизма, а он – никому не известное ничтожество. И без всякого усилия обошел меня. И наверняка еще не достиг предела. В чем же дело? Антон говорит, что Агафонов признанно бездарный человек, потому не опасен, а я в представлении наших верхов считаюсь талантом и потому – опасным человеком. Но это не объяснение.

Хотя я помогал Агафонову проталкивать его первые паршивые статейки и редактировал их, у нас сохранились прекрасные личные отношения. Мысль о том, чтобы сделать хорошую рецензию на мою книгу в его газете, мне пришла в голову давно. Но я не торопился с ее реализацией, так как особой надобности не было. В сложившейся ситуации упускать такую возможность было просто глупо. И я позвонил Агафонову. Вечером мы с Тамуркой поехали к ним на новую квартиру в одном из роскошных цековских домов в центре (в «Царское село» Агафоновы ехать не захотели). Я знал, что от вида гигантской квартиры Агафоновых (холл больше двадцати метров, кухня тоже за двадцать, кабинет тридцать метров!!) у Тамурки настроение будет испорчено на неделю, но интересы дела требовали жертв. Вечер прошел как обычно у Агафоновых: много ели и пили, лениво сплетничали, тупо смотрели цветной телевизор, молчали. Агафонов к идее рецензии отнесся совершенно спокойно. Рецензию я пишу сам, а Агафонов подумает, кому дать подписать. Самому ему нельзя. Теперь без санкции ЦК он выступать публично не имеет права. Я предложил поговорить с Еропкиным. Агафонов сказал, что это хорошая идея. А если Еропкин не согласится, то подпишет... В общем, это не проблема.

ПРОГРЕСС

После реконструкции площадь Космонавтов стала очень красивой. У подножия букв разбили клумбы с цветами. В самом центре построили огромный мозаичный портрет Ильича с поднятой рукой, прищуренным глазом и в кепочке. По вечерам портрет то загорался, то потухал. Причем очень эффектно. В последнюю очередь загорался глаз. Некоторое время глаз подмигивал заговорщицки и потухал. Вслед за ним последовательно (от центра к периферии) потухал весь портрет. Под портретом Ильича установили (тоже на бетонном основании) стационарные металлические матрицы, в которые в праздничные дни вставляются портреты членов и кандидатов в члены Политбюро. Буквы Лозунга заменили титановыми, поскольку нержавеющая сталь почему-то сначала почернела, а потом покрылась бурыми пятнами. Говорят, что на этом кто-то поднажился, подсунув вместо нержавеющей стали обычную жесть. Но от этого Лозунг только выиграл. Его стали показывать иностранцам наряду с образцово-показательными колхозом «Борец», совхозом «Вперед», заводом «Луч» и зверофермой норковых шуб «Зима».

МЕЧТА КАРЬЕРИСТА ПОМЕНЬШЕ

Ленка опять притащила стихотворение своего приятеля. Я решил, что оно – про меня, и обиделся. Но Ленка поклялась, что оно не про меня, а про Васькина, что ко мне как раз все относятся хорошо, потому что я добрый, а Васькин злой, и что это чувствуется в наших книжках. Я сказал, что я действительно слишком добрый, а вот ее приятель – злой и даже ядовитый щенок. Какой же хороший человек напишет такое:

 
Мне душонку лишь одна сжигает страсть,
Не припомню даже, с коих давних пор:
Жажду-стражду в академики попасть:
И согласен для начала на «членкор».
Не скрываю, академиком зазря
Привилегий всяких кучу отхвачу.
Но не ради них, по чести говоря,
В академики я сызмальства хочу.
Я мечтаю хоть бы в жизни раз один
Ощутить в чужих глазах немой вопрос:
Как же этакий подонок и кретин
До высот таких немыслимых дорос?
 

Теща сказала, что у Ленкиного приятеля по литературе наверняка не больше тройки. Во всяком случае, она ему больше тройки не поставила бы. Ленка сказала, что участь всех великих поэтов трагична: при жизни им ставят тройки и даже двойки, а после смерти заставляют долбить как образцы для отличников. Тамурка сказала, что стихи ей нравятся, что про нашу дерьмовую жизнь и стихи надо такие же дерьмушные. Сашка сказал, что в стихах Ленкиного приятеля есть изюминка, так что со временем из него выйдет поэт не хуже Галича. А что касается меня, то академиком мне не быть (сказал Сашка), так как я отношусь ко всей своей деятельности без внутренней серьезности, без партийно-казенного трепета. И это чувствуется во всем. И не нравится, конечно. В заключение своей речи он загнул такое, что мне стало даже страшновато. Он сказал, что мое положение в советской марксистской элите подобно положению адмирала Канариса в бандитской шайке Гитлера. Тамурка сказала, что Сашка хватил слишком высоко, что тут напрашивается скорее сравнение с домом терпимости, в котором одна проститутка отличается от прочих тем, что собирается завести честную здоровую семью. Я сказал, что это не остроумно. Тамурка сказала, что в новом издании собрания сочинений нашего вождя собирались слово «проститутка», которое наш вождь любил употреблять, записать так: «п.....а» и сделать примечание: «блядь». Но потом решили держаться ближе к оригиналу. Ленка спросила, когда же, в конце концов, напечатают его сочинения полностью. Тамурка сказала, что тогда на титуле надо будет написать: «Детям до шестнадцати лет читать запрещается».

РОГОЗИН

«Голоса» (так называют западные радиостанции, ведущие передачи на русском языке для Советского Союза) передали, что Рогозин уезжает по приглашению из Израиля. Хотя случаи отъезда русских деятелей культуры по таким приглашениям уже имели место, но они так или иначе были оправданы: то русский интеллигент оказывался по крайней мере наполовину евреем, то жена оказывалась еврейкой. Тут же случай чистый. Рогозин не скрывал, что его еврейское родство – липа. В какой-то инстанции на вопрос о том, какова фамилия пригласившего его родственника, вытащил из кармана мятую бумажку и по складам прочитал незнакомое слово. Когда его спросили, кто же – мужчина или женщина, он ответил, что не знает, а из написания фамилии установить нельзя.

Я хорошо помню Рогозина. Он начинал учиться на нашем факультете. Выгнали его за знаменитое (в то время и в наших кругах) выступление на защите докторской диссертации Кадилова. Кадилов тогда возглавлял кампанию по борьбе с космополитизмом на факультете. А диссертацию он накатал о вкладе Ленина в марксистскую теорию познания. Целую главу он посвятил логическим воззрениям Ленина. Защита шла как положено идти защите такого ранга. Официальные оппоненты превознесли Кадилова до небес. Неофициальные оппоненты (особенно те, кого Кадилов травил как космополитов) ползали перед ним на пузе. И вдруг неожиданно вылез Рогозин. И выпалил нечто такое, что Кадилов потом на некоторое время лишился дара речи. Рогозин сказал примерно следующее. Классики марксизма, а Ленин в особенности, были полными невеждами в области логики. Они не были знакомы даже в минимальной степени с современным им состоянием логики. Их логические суждения – лишь факт из их биографии. Для логики они никакого позитивного значения не имеют. Если не хотите делать их посмешищем, лучше помалкивайте о их высказываниях на темы логики. Вот, например... И Рогозин спокойно (почему-то его не согнали с трибуны) разобрал все логические высказывания Ленина (а их немного). Да так, что нелепость их выявилась с полной очевидностью.

С факультета Рогозина убрали, но не посадили. Ему даже разрешили сдавать на мехмат (фронтовик, способный парень, русский, из крестьян). Судьба Рогозина в данном случае – одна из первых ласточек наступавшей либеральной эпохи. Его последующий взлет – характерное проявление этой либеральной эпохи. А его отъезд – тоже характерное явление, связанное с ее окончанием.

Где теперь диссертация Кадилова? Где результаты «гениальных» ленинских идей в логике? Сотни людей до и после говорили о величайшем значении этих идей для мировой логики. В чем оно сказалось? А Рогозин (это признают даже у нас) сделал действительно серьезный вклад в науку. И вот он уезжает. И отныне имя его никогда нигде не будет упомянуто на его родине. Его открытия разворуют по мелочам, испохабят. И признают их здесь лет через двадцать, когда они придут к нам с Запада как открытия Джона, Ганса, Жоржа и т. п. Если, конечно, Запад уцелеет к тому времени.

Я смотрю, как Пьяная старуха во дворе грузит свою тележку, и слушаю «Голоса». Рассказали о последнем выступлении Солженицына. Потом передали комментарии по этому поводу одного из «братьев-марксистов» (как у нас называют Медведевых). Он, конечно, не согласен. И было бы странно, если бы был согласен. Впрочем, сам Солженицын мало с кем согласен. Наша русская нетерпимость друг к другу – вот главное зло всего нашего либерального движения, всей нашей оппозиции. Пьяная старуха перевязала веревкой коробки, чтобы они не разваливались, подняла цепь и на некоторое время замерла. Потом она медленно оглядела окна нашего дома и потащила тележку. На мгновение у меня мелькнула мысль выбежать и дать ей десятку. Но пока я колебался, старуха исчезла.

Потом я встречался с Рогозиным в редколлегии нашего журнала. Мы устроили «круглый стол» на тему «психическое, физиологическое, логическое». Пригласили видных специалистов. Рогозин тогда был в почете. Мы пригласили и его как уникального специалиста, разрабатывающего математические методы для исследования поведения социальных индивидов. Все говорили очень умные и передовые фразы, но очень обычные и ни к чему не обязывающие. Рогозин выступил блистательно (он вообще был известен как замечательный оратор). Но то, что он говорил, печатать в нашем журнале было невозможно даже в то сверхлиберальное время. И мы опубликовали материалы «круглого стола», даже не упомянув имя Рогозина. Когда на редколлегии принимали решение исключить выступление Рогозина и возникшую в связи с ним дискуссию (т. е. самую интересную часть), я голосовал как все: исключить. Что посеешь, то и пожнешь. Теперь я на своей шкуре ощущаю последствия миллионов такого рода поступков, совершенных «нами». Но могли ли мы их не совершать тогда?

А Рогозин говорил тогда вещи любопытные. У Агаты Кристи, говорил он, есть замечательный персонаж: мисс Марпл. Она в своих рассуждениях исходит из того, что законы человеческой натуры везде и всегда одинаковы. Именно эти абсолютные и неизменные законы (законы по определению неизменны!) человеческой натуры и образуют предмет психологии. Не мозг и его функционирование. Не логические правила оперирования языком. А всеобщие правила поведения людей. Мы все интуитивно исходим из этой предпосылки, говоря о человеческой психологии. Когда практически мы выступаем в роли людей, претендующих на изучение, понимание и использование законов человеческой души, т. е. законов психологии? Вот я вам приведу сейчас пример, а вы через некоторое время сами сможете проверить, насколько точен был мой психологический анализ в этом примере. И Рогозин подробнейшим образом проанализировал ситуацию, которая сложится в связи с проблемой публикации материалов данного обсуждения. И предсказал результат.

Накоплен, говорил Рогозин, огромный материал наблюдений за поведением людей, нуждающийся в современных формах обобщения, в том числе – в построении математизированной теории. Но этого, конечно, мало. Нужны эксперименты, причем массовые эксперименты. И мы такую возможность получили. Чтобы выделить психологические законы в чистом виде, нужно суметь абстрагироваться от влияния различного рода продуктов цивилизации, в том числе – от влияния религии, нравственности, правовых ограничений. Поскольку в нашем обществе эти факторы цивилизации элиминированы, сама история дала нам в распоряжение в качестве лаборатории целое многомиллионное общество. И Рогозин привел многочисленные поразительные примеры, полученные его группой из наблюдений за большими человеческими коллективами и из обработки богатейшей информации, невольно собранной нашими официальными учреждениями (жалобы, заявления, свидетельские показания, выступления на собраниях, доносы).

Потом началась кампания по дискредитации Рогозина. Началась одновременно как снизу (со стороны коллег), так и сверху (исключение куска, связанного с Рогозиным, санкционировал ЦК). Всего два-три года, и от рогозинской группы не осталось ничего. Почти двадцать лет каторжного труда на создание маленькой группки. И всего два года на то, чтобы вытравить всякие следы его пребывания в нашей науке. Факт поразительный. Сейчас создали целый институт в духе идей Рогозина. Несколько сот сотрудников. Богатейшая техника. А результатов нет (если не считать тех, что уже были получены рогозинцами). А ведь Рогозин мог стать гордостью русской науки. Мог стать фигурой масштаба Мечникова, Менделеева, Павлова. Мог. Но не стал. Наша система предпочитает ничтожества раздувать в крупные фигуры (Канарейкин, Петин, Блудов), но она не терпит по-настоящему крупные личности.

ЕЩЕ ОДИН «ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ»

С полгода назад Сашка был на дне рождения у своего сокурсника. Сашка вернулся домой уже утром. Ужасно довольный. Праздник у них удался отличный. Была хорошая компания. Двенадцать человек – шесть мальчиков и шесть девочек. Сначала пили, ели, танцевали. Потом спорили до хрипоты. Решили в заключение создать шуточный Союз Борьбы За (за что – каждый пусть понимает по-своему). Цель Союза – отмечать дни рождения всех собравшихся в том же составе. Поскольку на некоторые месяцы выпало несколько дней рождений, а на некоторые ни одного, решили распределить месяцы по лицам произвольно и отмечать условные «дни рождения». Теперь подошла Сашкина очередь. От нас, стариков, потребовалось одно: очистить квартиру от нашего присутствия и финансировать мероприятие. После длительных дискуссий со взаимными оскорблениями порешили: Теща с Ленкой уезжает на неделю к сестре в Тамбов (у Ленки – каникулы); Тамара решила переночевать у своей близкой подруги. В отношении меня проблемы не было: у меня крыша есть.

– Смотрите, – сказал я Сашке перед уходом, – пришьют вам дельце.

– Не бойся, – сказал Сашка. – Мы политикой не занимаемся. Ребята все надежные.

Но Сашкины «дни рождения» меня беспокоили. Я не раз видел у него книги Солженицына, «Континент» и прочие эмигрантские издания. Представляю, о чем они там говорят на своих сборищах. И откуда они берут эти книжки? Впрочем, вопрос праздный. Картошкин, например, ездит за границу три-четыре раза в год. И не было случая, чтобы он не привез кучу журналов всякого рода и книжечки такого рода. Антисоветские книги на иностранных языках тут не в счет. У него их целая библиотека. Ему такие книги и журналы положено иметь по роду работы. Но ведь его Андрей почитывает их запросто. И друзей снабжает (под большим секретом, конечно). Картошкин хотя и свой человек в КГБ, в ЦК (как хохмит моя Ленка – в ЦК КГБ), но он, между прочим, тоже либерал. Он один из нас. А кто и когда посчитает ту массу добра, которую принес нашему обществу этот «трусливый» либерал! Вы думаете, ему ничего не стоит ввозить эту массу подрывной литературы и сквозь пальцы смотреть на то, как она расползается из его дома по Москве? До поры – до времени.

Любопытно, что все запрещенные книги, которые Сашка приносит в дом, перечитали вдоль и поперек все члены нашего семейства. И где мне только не приходится бывать, везде на темы этих книжек разговоры ведутся так, что совершенно очевидно: широкие круги либеральной интеллигенции и чиновничества знают эту литературу лучше, чем хрестоматийную русскую классику. Долго ли еще это протянется? Известны многочисленные факты, свидетельствующие о том, что «маразм крепчает». Понемногу то тут, то там сажают. Главным образом – никому не известных молодых ребят. А взрослых более или менее известных людей пока зажимают «домашними» средствами. К. до сих пор ходит без работы. Скоро будет публичный процесс над Хлебниковым. Но тот – фигура с мировой известностью. Не замолчишь. Слухи ходят, что вовсю сажают в сумасшедшие дома. Говорят, только в Москве их открыли несколько штук. Говорят, что изобрели мощные средства. Три укола – и ты как личность сведен к нулю. И не подкопаешься. Антон считает, что тут больше слухов, которые КГБ распускает специально с целью запугивания. Но я думаю, что в слухах есть большая доля истины. Картошкин сказал мне по секрету, что слухи не отражают даже половины реальности.

Утром Сашка опять меня спросил: неужели все то, что Солженицын написал о жертвах сталинского периода, правда. Что я ему мог ответить? Я сказал, что это вопрос сложный. Но он не отставал:

– Ты дай мне принципиальный ответ – да или нет?

– Если я тебе скажу «нет», это будет неправда, скажу «да», это будет нарушение исторической точки зрения.

– Оставь в покое свои исторические принципы. Говори прямо. Боишься?

– Нет, Саша, я не боюсь. Я могу ответить тебе: «да». Но это будет совсем не то. Это не будет ложь. Но это не будет и правда. Я никого не хочу оправдывать. Просто тут дело сложнее.

– Солженицын утверждает, что сталинизм никогда не кончался. Только формы его менялись. Сталинизм, считает он, и есть сущность коммунизма. Как ты на это смотришь?

– Это безответственные фразы.

Ни до чего определенного мы не договорились. Но разговор этот имел последствия. Я записался на прием к Митрофану Лукичу.