Текст книги "Светлое будущее"

Автор книги: Александр Зиновьев

О ПРОШЛОМ ТОСКУЯ

Сейчас трудно поверить в то, что всего лишь несколько лет назад делались дела, сейчас абсолютно невозможные. В шестьдесят восьмом или девятом году (точно не помню) устроили в институте вечер отдыха. Ребята подготовили отличный капустник. Никифоров и еще один парень (его потом выгнали из института за какие-то политические дела и засадили в сумасшедший дом) нарядились: один в деревенскую девку, другой – в парня. И под баян импровизировали философские частушки. Собравшиеся буквально плакали от смеха. Сам Канарейкин просил отпечатать ему частушки на машинке. «Философическую поэму» напечатали в стенгазете. А через пару лет какие-то подозрительные личности рыскали по институту, пытаясь заполучить экземпляр частушек и установить авторов. И странно, ребят никто не выдал. Я тогда записал эту «Философическую поэму». Теперь я перечитал поэму, и мне стало грустно. Да, лучшая часть жизни прошла. Но дома хранить такую вещь теперь небезопасно. Надо уничтожить. Кстати, надо проверить Ленкину комнату. Не исключено, что она натащила целую антисоветскую библиотеку. С прошлым надо кончать. Прошлое уместно только в воспоминаниях, да и то в меру. А еще лучше, если о нем вообще не думать. I

Вошла Ленка и собрала обрывки поэмы. Решив, что я порвал какое-нибудь свое сочинение, усмотрела в этом прогресс: до сих пор я свою писанину никогда не рвал, писал сразу, внося исправления лишь в машинописный текст или даже в верстку. За это, я знаю, научно-техниеские сотрудники и издательские редакторы ненавидели меня лютой ненавистью. Ленка напомнила мне, чтобы я сходил на избирательный участок. А я совсем забыл, что сегодня выборы. А кого, собственно говоря, мы сейчас выбираем? Вот тебе вопиющий пример лжи и лицемерия, на какой бы искренний лад ты себя ни настраивал, – так сказал бы Антон. И пожалуй, Сашка. Ленка так не скажет, она с молоком матери всосала сознание, что все наши выборы – липа, и у нее по этому поводу ни мысли, ни эмоций. Немного юмора, и все. Эта липа никак не влияет на ее жизнь. А между тем в нашей книге будет раздел о развитии советской демократии, в котором мы будем противопоставлять нашу подлинно демократическую выборную систему лживой американской. Что это за демократия, если абсолютно никакой роли не играет, буду я голосовать или нет, проголосую я «за» или «против». От меня тут абсолютно ничего не зависит. Кандидат один (выборы из одного!). И назначается он по такой линии системы власти, которая абсолютно не зависит от избирателей. Пожалуй, я сказал неправду насчет голосования «против». Говорят, что в таких случаях выясняют, кто голосовал против, и принимают санкции. Кстати, кто будет писать этот раздел в книге? Эдик Никифоров. Ну, этот выкрутится. Парень талантливый. Он такие аргументы найдет в пользу тезиса, будто наша система выборов есть вершина демократии, что даже Канарейкин попросит слегка смазать (чтобы не было лакировки действительности!). Антон, конечно, прав: мы, либералы, отличаемся от мракобесов лишь тем, что делаем то же самое дело чуточку лучше их, немножко другими методами и с большей долей стыдливости или, что то же, цинизма. В комнате у Ленки я не обнаружил ничего криминального. Только вот это стихотворение:

 
Нас обвиняют в том, что мы злодеи были,
И требуют на нас обрушить суд и месть.
Зачем?! И как узнать, что – сказки, а что – были?!
Итог смотрите! Что теперь мы есть!
Оставить, значит, прошлое в покое?
За прошлое бессмыслен, значит, бой?
Но есть в природе правило такое:
История свой груз несет с собой.
Пускай все зло исчезло и забыто.
И ты невинным смотришь на людей.
Но то, что, кажется, бесследно было скрыто,
Отмечено на морде на твоей.
 

Неужели этот «знакомый мальчик» – она сама? Если это она сама, надо принимать срочные меры. Какие? Надо поговорить с Тамуркой. Она церемониться не будет. Она ей такое пропишет!.. Жаль девчонку, но ничего не поделаешь. Другого выхода нет.

ПЬЯНАЯ СТАРУХА

По дороге в больницу я опять встретил Пьяную старуху. Я остановился, но она не обратила на меня внимания. Если бы она проявила хотя какую-нибудь заинтересованность в окружающем, я отдал бы ей все деньги, какие были у меня с собой. Но она прошла мимо со своей скрипучей тележкой, как будто прошла сквозь меня, даже не подозревая о моем существовании. И унесла с собой какую-то мою очень важную нерешенную проблему. Какую? Когда я был маленький, у нас в доме появились хомячки. Очень забавные зверьки. Меня они раздражали. И вместе с тем интриговали какой-то неведомой тайной. Похожее состояние стало появляться во мне теперь, когда я видел Пьяную старуху или думал о ней. Как будто я забыл что-то очень важное, но никак не могу вспомнить, что именно.

БОЛЕЗНЬ

Наша академическая больница – одна из лучших в стране. Прекрасное здание. Хорошее обслуживание. Терпимая кормежка. Но эта больница – главным образом для здоровых. Для гигантского количества врачей, выполняющих в основном чиновничье-бюрократические функции. И для таких, как я, желающих здесь по тем или иным причинам отлежаться. За нами тщательно следят, т. е. раз в год заставляют пройти диспансеризацию. Это значит, в определенное время мы носимся по кабинетам – от уролога к окулисту, от окулиста к стоматологу. Мы часами сидим в очередях. Потом нам смотрят в ухо, смотрят в рот, суют палец в задницу и долго записывают в толстенные книжки (истории болезней) то, что мы сами наплачем в зависимости от наших особенностей и целей. Если нужно получить справку для заграничной поездки, мы прикидываемся здоровяками, и тебе пишут «практически здоров», хотя у тебя обострение язвы. Если тебе нужно уклониться от каких-то неприятных дел, ты изображаешь у себя болезнь облюбованного тобою органа и ложишься на обследование и «лечение». У нас в институте многие используют больницу как удобное средство решения своих дел. Но лечить здесь не лечат. Наша медицина не для того создана. Она существует сама для себя. И хорошие отношения у нее с теми, кто без труда поддается лечению. А никто так легко не лечится, как здоровый.

У меня отдельная палата с телефоном. Цветы (принесли любящие меня подчиненные). Целая библиотека книг (принесли Ленка, Сашка, Антон и те же любящие сотрудники). А фруктами, овощами и прочими редкими вкусными вещами меня завалили. Холодильник наполовину забит моими съестными припасами. Поскольку большая часть их достается обслуживающему персоналу, ко мне (по блату) пускают кого угодно и когда угодно. И мне тут хорошо. Ощущаю себя хорошим, всеми любимым и очень нужным обществу человеком.

А главное – я утер нос Баранову, Васькину, Тваржинской и прочей нечисти из их банды. До выборов обсуждения не будет. В газете опубликовали список кандидатов в членкоры и академики. Кандидатов полно, а мест всего три (два для членкоров, одно для академиков). В академики наверняка проходит Еропкин. В членкоры реальные шансы имеют (кроме меня) еще два человека: Васькин и новый редактор нашего журнала. Меня все заранее поздравляют. Я отшучиваюсь. Но в глубине души приятно. И тревожно.

ПРОБЛЕМА СЫТОСТИ

От нечего делать думаю о книге Антона. Одна мысль в ней меня поразила больше всего. Коммунизм, писал Антон, прекрасно справляется с проблемами, доставшимися ему от прошлого или навязанными извне, – голод, разруха, стихийные бедствия, эпидемии, – т. е. с чужими проблемами. Но собственные проблемы коммунизма возникают тогда, когда общество достигает относительной стабильности и сытости. Легче дать кусок хлеба голодающему, чем удовлетворить аппетиты сытого человека, знающего, что такое икра, балык, стерлядь, шашлык... Легче одеть мерзнущего, чем успокоить прилично одетого человека, знающего цену дорогим мехам, драгоценным камням, дорогим вечерним платьям... Легче дать крышу над головой бездомному, чем избавить от страданий человека, имеющего отдельную комнату или даже небольшую квартиру, но знающему, что другие имеют роскошные огромные квартиры и загородные коттеджи... Короче говоря, собственные проблемы коммунизма суть проблемы нормального и здорового образа жизни, а не отклонений от достигнутой и общепризнанной нормы существования. Но история не знает ни одного общества, которое было бы способно справиться внутренними силами с проблемами своего нормального бытия. Можно вылечить больного. Нельзя вылечить здорового. Все то, что теперь поносят как язвы советского строя, на самом деле суть нормальные проявления здоровой натуры коммунизма. Этим моя концепция существенным образом отличается от концепции прочих критиков коммунизма.

САШКА

Сашка принес мне книгу Иваницкого, выпущенную в Париже. Это что-то вроде антиутопии в духе Оруэлла. В книге есть кусок о прошедшем периоде нашей истории, который считается Золотым веком ее. Из-за этого куска Сашка и принес книжку.

– Почитай, может быть, пригодится, – сказал Сашка. – Вообще-то говоря, книга довольно скучная. Это, конечно, не Солженицын. Но отдельные мысли есть.

Когда Сашка ушел, я прочитал следующее.

Какое удивительное это было время! Теперь-то советский народ почти построил именно то, что предсказывали классики и мудрые руководители. Как говорится, за что боролись, на то и напоролись. И даже уже не верится, что то время когда-то было. Старушечьи сказки все это, говорит молодежь. В магазинах продавалось мясо?! И не очень тухлая картошка? И всего час в очереди стоять приходилось? И за анекдоты не всех сажали? Не засирай нам мозги, папаша! Не маленькие! Давно из Детской Казармочки выросли! И поди убеди эту разъедаемую скепсисом молодежь, что все это было на самом деле. Она, молодежь, свято верит нашему гениальному руководству, которое обещает, что благодаря непрерывному улучшению материального благосостояния общества и неуклонному укреплению демократии мы лишь в ближайшем будущем достигнем такого расцвета. А пока... Одним словом, Золотой Век впереди, а не позади, ибо такова установка. Конечно, и то время, в которое мы сейчас живем (если, конечно, живем), тоже очень золотое. Но то, к которому нас ведет наше любимое и гениальное руководство, к которому мы приближаемся ассип... ассимпт... амсич... тьфу, твою мать!., не выговоришь без поллитра!.. В общем, к которому мы идем, но никогда не придем, хотя и будет казаться иногда, что вот-вот сейчас придем... так вот, это самое время еще золотее. Оно-то и есть Золотой век нашей истории. Оно всегда впереди, а не позади, как думают клеветники и критиканы. Впрочем, теперь это уже никакой роли не играет. Все равно теперь уже никто не помнит, где у нашей истории зад, а где перед.

 
Как ни мозгуй, что ни толкуй,
Не установишь разницу.
Назад посмотришь – видишь...,
Вперед – увидишь задницу.
 

Так что и голову ломать не надо. Теперь никаких проблем больше нет и быть не может. Слушайся начальства, умиляйся и аплодируй. Ничего от тебя больше не требуется.

ИНТЕРВЬЮ РОГОЗИНА

«Голоса» передали интервью с Рогозиным. На вопрос о положении деятелей культуры в Советском Союзе он ответил следующее. Подавляющее большинство довольно и устроено неплохо. Страдают единицы. Но эти единицы более характерны, чем десятки и сотни тысяч других. Кто они? Солженицын. Ростропович. Максимов. Неизвестный. Я уверен, что Солженицын был изгнан не столько как политический деятель, сколько как талантливый писатель. В Советском Союзе десятки тысяч писателей. Десятки тысяч посредственностей. Они не могут в своей среде терпеть действительно выдающегося художника. Но если о Солженицыне можно спорить, то случай с Неизвестным бесспорен. Неизвестный был вполне советским человеком. За двадцать лет, однако, ни одной выставки. Почему? Потому, что выдающийся художник. Его и выжили братья художники, несколько тысяч бездарнейших коллег. Я, конечно, не хочу и не могу себя сравнивать с этими людьми. Но социально мой случай того же типа. Как только у меня наметилась оригинальная группа и как только работы нашей группы начали приобретать мировой резонанс, нас разгромили. И я оказался в полной творческой изоляции.

Как это ни странно, подумал я, но и в моей судьбе есть некоторая доля рогозинского варианта. На наш отдел точат зубы потому, что он приличнее всех выглядит. А обвинения в ошибках – обычный прием борьбы.

ЛЕНКА

Ленка жутко занята. Но все же забегает иногда.

– Наши идиоты, – говорит она, – окончательно взбесились. Представляешь, по-новому заставляют прочитать (как они говорят) старинную детскую сказочку «Аленький цветочек». С одной стороны, чтобы был Антониони, Бергман или, на худой конец, Тарковский. А с другой, чтобы сохранить марксизм-ленинизм в действии. Ты знаешь, кто у нас будет чудище? Ни за что не догадаешься. Это, оказывается, передовой комсомолец, мелиоратор, который хочет осушить болота, а его ведьма, прислуживающая империализму, заколдовывает с помощью химии и генетики. Причем у ведьмы явно сионистское мировоззрение. Ну, я бегу. Сегодня у меня еще репетиция будет. Готовимся к празднику Победы. Грандиозное представление! Я – партизанка. Только одна беда – ребятишки наши для фашистов слишком маловаты. Я на голову выше всех. Директриса говорит, что это хорошо: советский человек должен быть на голову выше всех. Символ!

– Помнишь, когда-то ты не дочитала стихотворение твоего приятеля. Как оно кончается?

– Кажется, так:

 
Я отвечу: когда-то меж бывших живых
Шевелились кошмарные слухи,
Будто много зазря уничтожили вы
В той открывшей наш век заварухе.
Будто много зазря постесали углов
Ради этого самого рая.
И без счету снесли неповинных голов,
В гуманизм и заботу играя.
Да, мне скажут они, нету смысла скрывать.
Победителей вроде не судят.
Мы затем и ломали когда-то дрова,
Что Грядущее, верили, будет.
Заходи, как и все, и мозги не мути.
По потребности ешь. По способности делай.
А про жертвы забудь. То – издержки пути.
Даже память о жертвах истлела.
Значит, были, скажу я, тогда палачи.
Значит, были и те, кто страдали.
Значит, будем теперь пожирать калачи,
Что в дороге другим недодали.
Не войду, я скажу, в ваш Сияющий Дом.
Лучше тут упаду, у порога.
Если все мы в него как бараны войдем,
Повторится все та же дорога.
 

– Этого твоего приятеля надо выпороть как следует.

– Спасибо, – сказала Ленка. – Я ему передам твое мнение, он будет доволен такой высокой оценкой. Хочешь анекдот? Пришел наш генсек с внуком в Мавзолей. Внук спрашивает: дедушка, после смерти ты тут будешь жить? Конечно, отвечает дед, здесь. Тогда Ленин встает и говорит: что вам тут, общежитие, что ли!..

И Ленка хохочет. А мне не смешно. Мне тревожно. Что с тобой будет, малышка? Защитит ли тебя твой акселераторный рост? Сумеешь ли ты выстоять, приспособиться и научиться давать сдачи?

ПРИЗНАНИЯ

Несколько лет назад мы с Тамуркой отдыхали в санатории ЦК на юге. Как-то раз валялись мы на пляже. За границей санатория народу – ногу негде поставить. А у нас на полкилометра чудеснейшего песка всего человек десять. Недалеко от нас загорали два пожилых прохиндея в высоких чинах. Они перемывали косточки высшим лицам государства в том же духе, как мы делаем это в отношении своих безвестных знакомых, рассказывали сальные истории и неостроумные антисоветские анекдоты, похохатывали. Нас с Тамуркой они просто не замечали.

– Скажи, как называется человек, который своей любовнице не делает подарки?

– Как?

– Дармоёб! Ха-ха-ха-ха!

– Ха-ха-ха-ха!..

Иногда они пускались в серьезные рассуждения:

– Что творится... твою мать! Мы в массовых масштабах производим умных, образованных, талантливых, честных и прочая, и прочая, и прочая людей. А куда ни глянешь, повсюду процветает глупость, невежество, бездарность, коррупция, стяжательство, карьеризм... Куда мы катимся?!

– В п...у, конечно. Со временем это несоответствие будет ликвидировано.

– Вряд ли. Еще хуже будет.

– Смотря что считать хуже. Если это несоответствие исчезнет, то будет совсем плохо.

И они весело захохотали. Они все прекрасно видели и понимали. И, находясь на высоких постах, они знали многое такое, чего мы не знаем вообще. В том числе – суммарные данные. И они не исключение. Я не встречал ни одного человека нашего уровня и выше, который не знал бы фактического положения дел. Не знают, как правило, внизу. И, как правило, не понимают. И в этом смысле социальная образованность в высших слоях выше, чем низших. Может быть, она одна имеет реальную ценность? Антон прав, мы на нашу жизнь смотрим через сетку старых понятий и оценочных критериев. Теперешняя молодежь ближе к реальности. Потому она чужда нам. Нам Канарейкины и Тваржинские ближе. Они сопоставимы с нами как в понятийном, так и в эмоциональном плане. Разрыв поколений не есть явление возрастное, у нас такого разрыва с предшественниками нет. И у детей наших не будет. И у детей наших детей тоже. Где-то Наше недавнее время произошел гораздо более глубокий перелом в жизни нашего общества, чем все предшествующие переломы: мы потеряли невинность, примирились с реальностью коммунизма как с нормой бытия и бросили иллюзии. И этот перелом, оставив в целостности души Канарейкиных и Тваржинских, не затронув души нынешней молодежи, прошелся по самой середине души моего поколения. И породил поколение фантастических существ – циничных идеалистов, бескорыстных хапуг, честных проходимцев и т. и. В общем, такую мразь, что даже самим нам противно.

О СМЕРТИ

Хотя я вполне здоров, но последнее время часто думаю о смерти. Иногда почти не сплю из-за этого. Иногда я довожу себя до такого состояния, что готов кричать от ужаса и жалости к себе. И вдруг мне в голову пришла одна любопытная мысль. А почему, собственно говоря, я испытываю страх, думая о смерти? Да потому, что осуществляю недозволенную экстраполяцию своего сознания на такое состояние, когда его у меня не будет. Потому что я представляю дело так, будто меня не будет, а я в это же время буду сознавать, что меня нет, и буду от этого бесконечно страдать. Но именно этого-то не будет. И я, осознав это, успокоился. И теперь мне стало легко. И я даже с юмором стал вспоминать прошлые страхи.

РАССТАНОВКА СИЛ

Социально-политическая структура нашего общества не так проста, как кажется на первый взгляд. Принято считать, например, что раз человек занимается историческим материализмом и (тем более) научным коммунизмом, то он априори консерватор и даже мракобес. Но это далеко не так. Мракобесов и среди математиков и физиков не меньше, чем среди философов. И даже среди музыкантов. Попросите, например, Колмогорова и Шостаковича подписать любое письмо, клеймящее Солженицына и Сахарова, и они подмахнут не задумываясь. А я знаю людей среди философов, которые отказались это делать, заранее зная, что будут за это наказаны. Сами физики, когда речь заходит о «порядочных» людях среди известных величин, называют два-три имени, не более. Называют обычно Капицу. А что такого он сделал? Уклонялся от гнусностей, и только. Конечно, в наших условиях это много. Но такого рода явления смазывают разграничительные линии в социально-политической картине нашего общества.

Прежде всего надо ввести понятие индивида, принимаемого в расчет. Я не могу точно определить это понятие. Могу лишь пояснить. Недавно, например, на одном из московских заводов рабочие устроили нечто вроде забастовки. Это – очень серьезное активное действие. Но эти рабочие не являются индивидами, которые надо принимать в расчет (скажем, социально-расчетными). С другой стороны, такой человек, как Капица, не предпринимал никогда активных политических действий. Но он социально-расчетен. Социально-расчетный индивид самим фактом своего существования и своей обычной повседневной деятельностью или регулярно совершаемыми поступками определенного рода оказывает влияние на общее состояние страны в социально-политическом аспекте. Дальнейшие различения будут относиться только к таким индивидам.

Первое разделение – вовлеченные и невовлеченные (или стоящие вне). В различных областях деятельности это разделение происходит по различным признакам. Например, у нас в философии к невовлеченным относятся такие лица, которые игнорируют марксизм, занимаясь теми же проблемами. Таких очень мало. Большинство из них настолько далеко уходят в сторону, что фактически меняют профессию и обычно выпадают из числа лиц, которых стоит принимать в расчет. Хотя они и высказываются с презрением о нашей философии и о нашем образе жизни, фактически они ничто, ибо в своей новой официальной жизни они суть заурядные индифферентные граждане. Те немногие «уклонисты», которые остаются, играют существенную роль. Они оказывают влияние на либералов (о них ниже). У нас, например, под влиянием «уклонистов» не только либералы, но даже мракобесы стремились свести ссылки на классиков марксизма к минимуму, ссылались на позитивистов как на серьезных ученых. Такие «уклонисты», как правило, являются более или менее значительными фигурами. Иногда среди них появляются активные диссиденты. Именно из этой категории вышли Сахаров, Турчин, Шафаревич, Ростропович. Многие из них эмигрировали. Характерная черта «уклонистов» – нежелание или неспособность интегрироваться с советским образом жизни и идеологией.

Второе разделение – внутри вовлеченных. Вовлеченные – это лица, по роду своей профессиональной деятельности относящиеся к числу принимаемых в расчет. Именно по своей профессиональной деятельности. С этой точки зрения, например, Шафаревич и Турчин не попадают в эту категорию, поскольку они вылезли в политику не по своим профессиональным делам, а иначе. А зато Неизвестный, Тарковский, Максимов, Окуджава и многие деятели искусства были вовлечены в социальную деятельность через свои профессиональные дела. Вовлеченные разделяются (грубо говоря) на «либералов» и «консерваторов». Опять-таки довольно трудно (если вообще возможно) дать точное определение этих категорий. Грани между ними расплывчаты, изменчивы, почти неуловимы. Но можно дать некоторое примерное описание, привести примеры. И этого будет достаточно. Характерный пример либералов – поэт Твардовский. В академических кругах таким был Несмеянов. Менее известен академик Румянцев. Он был в свое время крупным партийным деятелем, потом вице-президентом академии. В самые либеральные годы он покровительствовал конкретной социологии и на этом «погорел» – его сняли с поста вице-президента и директора Института конкретных социальных исследований. Либералом стал Хрущев. И даже Брежнев в какой-то мере по инерции еще нес на себе печать либерализма. Либерал отличается от консерватора не столько тем, что консерватор требует сажать, а либерал против, – и либерал может сажать не хуже консерватора, и консерватор может критиковать «культ личности», – сколько чисто личной склонностью к некоторым послаблениям во всем, к несколько большей человечности и мягкости, культурности и легкости, расслабленности и разболтанности.

Либералы, как и консерваторы, неоднородны. Для некоторой их части либерализм есть просто черта характера, которую стало возможно проявить или приобрести в послесталинское время. Для другой части либерализм есть удобное средство самоутверждения и карьеры. Для третьей части – дань моде и времени. И лишь для незначительной части это – нечто принципиальное. Все либералы за советский образ жизни. Они лишь против крайностей и за улучшения. Причем за улучшения с целью укрепления советского строя. Они обвиняют консерваторов в неспособности как следует (в соответствии с требованиями времени) служить делу коммунизма. Они считают, что они это дело могут делать лучше. Либералы есть даже среди работников аппарата ЦК и КГБ. Какое-то время ходили слухи, будто КГБ – самая либеральная организация у нас. Либерализм – это стремление советского общества чуточку свободнее вздохнуть, используемое определенной категорией лиц в своих эгоистических целях.

Из числа либералов выталкивается небольшое число лиц, которые по тем или иным причинам не могут интегрироваться с советским строем жизни. Характерным примером на этот счет является Неизвестный, который был вытолкнут из советской жизни усилиями коллег за то, что оказался слишком талантливым и оригинальным и приобрел большую известность на Западе. А он был в высшей степени советским человеком, и по способности приспособиться к нашим условиям мог дать сто очков вперед кому угодно. Таким стал Рогозин. По-моему, такими остаются Окуджава и Тарковский, хотя они не эмигрировали.

Наконец, если взять общество в целом, то очень небольшая часть лиц выталкивается на роль оппозиционеров, борцов за справедливость, обличителей. Их имена хорошо известны. Их влияние на все советское общество огромно, хотя его и стараются всячески скрыть. Деятельность Солженицына и Сахарова – это целая эпоха в социально-политическом развитии советского общества. Кстати сказать, Солженицын выталкивался на роль оппозиционера не только по содержанию своих сочинений и речей, но и как талантливый писатель. Огромная армия бездарных наших писателей выбросила его вон из своей среды, чтобы он не портил привычного их образа жизни и принятых критериев оценок.

Я обдумывал это все (больничное безделье располагает к таким размышлениям), совсем забыв о том, что основу для этого я взял все из той же книги Антона. Когда я это заметил, я сказал себе: а при чем тут Антон, я и без него додумался бы до этого, это же очевидные тривиальные истины. Но и это были слова Антона. В предисловии к книге он писал, что видит свою задачу не в открытии сенсационных тайн советского общества, а в некоторой систематизации очевидных и общеизвестных вещей и в отыскании их закономерностей.