Текст книги "Светлое будущее"

Автор книги: Александр Зиновьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

КНИГА

Написать книгу одному куда легче, чем авторским коллективом в несколько человек. А если авторский коллектив перевалил за сорок человек, то написание книги превращается в кошмар. Только полгода ушло на то, чтобы составить примерный план и проспект. А нас еще похвалили за то, что мы быстро сделали это. Причем в Отделении намекнули на то, что спешка нужна только при ловле блох, что надо бы обдумать план более обстоятельно. В ЦК тоже поинтересовались, не очень ли легкомысленно выглядит такая поспешность. В АОН прямо обвинили нас в авантюризме. И мы, естественно, попросили у дирекции еще пару месяцев на доработку. За это время мы доведем свой план до такого идиотизма, что даже кафедра научного коммунизма философского факультета нас похвалит. План будет утвержден и обретет силу закона. И потом за рамки его не вылезешь ни при каких обстоятельствах – не позволят. Кто? Да мы сами: авторы, участники обсуждений, члены дирекции, рецензенты и т. п. – огромная армия лиц, кровно заинтересованных в том, чтобы ты не сказал что-нибудь умное, талантливое, оригинальное, правдивое.

Теперь – распределение обязанностей авторов. Началось кипение страстей по каждому пустяку. Даже абсолютно невозмутимый Антон и корректный Ступак слегка поругались. Оба они захотели написать раздел о развитии науки, но никак не хотели писать совместно. Пришлось разделить: одному дать развитие естественных наук и техники, другому – гуманитарных наук (исключая, конечно, философию и политэкономию). Среди авторов оказалось два членкора, восемь докторов, три профессора без докторской степени (но старости и по глупости), около двадцати кандидатов, десяток аспирантов, которым участие в книге гарантировало успешную защиту, несколько младших научных сотрудников без степени (считывать цитаты и проверять сноски) и пара научно-технических сотрудников (перепечатывать рукопись, мотаться по авторам, но инстанциям и в издательство, готовить документацию). Эти последние двое работают в самом тяжком смысле слова, получая гроши. Что их удерживает на этом месте – трудно сказать. Иногда – перспектива перейти в младшие научные. Иногда – получить копеечную надбавку, премию. Иногда – ожидание пенсии. Я эту категорию сотрудников почти не знаю. Я даю им задание и требую исполнения. И к тому же обычно через заместителя. Работа младших научных сотрудников без степени легче, но эго все же работа. Часть из них стремится опубликоваться и защитить диссертацию. Остальные остаются в этом состоянии навеки, приспосабливаясь как-то к своим условиям: надбавки, премии, льготы. Они врастают в бытовую жизнь института (жилищная комиссия, касса взаимопомощи, путевки, экскурсии со скидкой) и играют временами заметную роль. Прочая орава творческих работников (исключаю отсюда внешних авторов, не работающих в отделе) влачит довольно вольготное существование. Эта книга для них — возможность на вполне законных основаниях ничего не делать или обделывать свои побочные делишки, которые для многих являются неизмеримо более существенными, чем участие в книге. И наконец остаюсь я – руководитель авторского коллектива. Но это – особая статья.

Затем начинается авторская работа или, точнее говоря, работа с авторами и работа за авторов. Работа за авторов – это еще полбеды. В книге с большим авторским коллективом обычно участвуют лица, которые сами по своему положению никогда не пишут своих кусков (за них пишут другие, которые, как правило, работают аккуратно), которые подсовывают какую-нибудь халтуру («рыбу») или которые не могут сочинить даже «рыбу». Участие последних заранее принимается в расчет. Они полезны с какой-то иной точки зрения. Материал за них пишет обычно один из ведущих (и работающих) авторов или сам редактор. Так, Серикову его куски нишу я сам. Предпоследние же образуют довольно неопределенную категорию. Иногда в эту категорию попадают приличные авторы, по каким-то обстоятельствам схалтурившие на сей раз. Попадают и люди типа Серикова, относительно которых до этого было ложное представление, была надежда. Все материалы таких авторов приходится переписывать ведущим автором книги заново. Работа с авторами – самая трудная часть работы над книгой. Среди самостоятельно работающих авторов выделяется ядро ведущих авторов, которые пишут прилично (одно и то же, конечно, но это одно и то же делают профессионально) и аккуратно. Главное в отношениях с ними – добиться единодушия. И потому заранее сектора, отделы и авторские коллективы и подбираются с таким расчетом, чтобы это было. По крайней мере, чтобы была взаимная терпимость. Если возникнет в этом ядре расхождение, книги не будет. Остается самая большая часть авторского коллектива. Здесь царствуют все отрицательные качества советского научного работника в области гуманитарных наук, распределенные в тех или иных комбинациях по отдельным лицам: лень, халтура, разболтанность, ненадежность, склочность, самомнение, спесь, амбиция, беспринципность, зависть. И здесь же (и только здесь!) попадаются самые отвратительные качества упомянутых научных работников: эрудиция, оригинальность мышления, талантливость, смелость. Правда, к счастью, в очень малых количествах. И большой и дружный авторский коллектив старается их не замечать и активно игнорировать, а если это невозможно – поставить соответствующих выскочек на место. Талант, оригинальность и смелость допустимы только в отношении группы ведущих авторов, где они, к счастью, не встречаются.

Работа авторского коллектива над книгой, подобной нашей, – это месяцы и годы напряженной жизни, о которой можно написать романы действительно пострашнее романов Достоевского и Бальзака. Десятки и сотни заседаний секторов, отдела, дирекции, групп, группок, активов, партбюро секторов, отдела, института... Сколько собраний, выступлений, докладных записок, отчетов, планов, индивидуальных и общих обязательств, доносов, анонимок... Телефонных звонков, личных встреч, групповых встреч, консультаций, приемов, заявлений, просьб... Добавьте к этому перемены во внешней и внутренней политике, перемены в руководстве, заседания Секретариата и Политбюро, Пленумы ЦК, совещания в ЦК, в горкоме, в Отделении, в президиуме... Интриги. Склоки. Слухи. Внимание со стороны конкурирующих организаций... Боже мой, если бы только кто подсчитал, сколько моральных, духовных и физических сил уходит на то, чтобы через пару лет (слишком быстро! это несерьезно!) собрать пухлую и рыхлую холуйски-бессодержательную рукопись и выдать ее на обсуждение в целом! Это пока еще на уровне отдела. А до этого – обсуждение статей и разделов по отдельности в секторах, педколлективах, комиссиях... Но вот рукопись перепечатана в нескольких экземплярах и сдана для обсуждения в дирекцию и на ученый совет (теперь объединили, а раньше дважды обсуждали – на совете и на дирекции). И все эти титанические усилия потрачены на то, чтобы выдать очередного пухлого кандидата в макулатуру. Да такую муть я один с парой помощников (один – научный, один – технический) мог бы накатать от силы за полгода. Но это невозможно, ибо это не соответствует советским принципам коллективного труда. К тому же если один, так и получше можно написать. Слава! Положение! Нет, это недопустимо. А что будут делать остальные?! Вот будешь академиком, займешь пост повыше, тогда и пиши сам. Тогда все равно будет ясно всем, что либо тебе написали другие, либо ты написал пустую болтовню (как академик Блудов, печатающий одну и ту же трепотню о Менделееве по три раза в год под разными названиями), либо то и другое. Это нормально будет. А пока изволь руководить дружным творческим коллективом.

Вы думаете, это уже все? О нет! Еще предстоит издательство. Закрытие рецензии. Новые установки. Возврат рукописи на доработку. Замена кусков и авторов. Доделки. Переделки. Претензии редакторов всех рангов. Склоки в издательстве, в которые рукопись вовлекается как повод. В конце концов книга, конечно, выходит. И надо организовать рецензии. И ждать, не придерется ли кто– нибудь в соответствии с новыми веяниями, которые в свое время не мог предвидеть никто.

За каким же чертом, спрашивается, я надел этот хомут на свою шею? Во-первых, все равно взвалили бы, и то, что я проявил инициативу, очко в мою пользу. Во-вторых, какой-то хомут надо все равно надевать по плану, а этот полегче и повыгоднее, чем тот, который нам собиралась надеть дирекция. Опять-таки выигрыш. В-третьих, если я хочу иметь то, что имею, и если хочу большего, то я по своим качествам не располагаю иными средствами. Это – моя нормальная, привычная жизнь. Наконец, я делаю доброе дело. Да, да! Представьте себе! Как-то пустили слух, будто я ухожу на новую должность не то в ЦК, не то в Отделение, не то за границу. Так в наших кругах такое началось твориться, что мне даже немного стыдно стало. Целые делегации приходили и уговаривали не бросать «дело» и их всех. Некоторые даже обвиняли в предательстве: мол, они мне вверили свою судьбу, а я их бросаю на произвол васькиных! Все-таки есть разница между такими, как я (а их не так уж много), и такими, как Васькин (а их подавляющее большинство), т. е. между нами – «либералами» и ими – «мракобесами» («консерваторами», «реакционерами»). Все-таки идет в глубинах нашего общества какая-то серьезная борьба, отражающаяся в наших взаимоотношениях. Какая именно?

– Банальный вопрос, – сказал об этом как-то по другому поводу Антон. – Две традиционные тенденции – западническая и самобытная. Западническая немного мягче, ярче и веселее. Самобытная – жестче, серее, серьезнее (мрачнее). Обычно туг ссылаются на Китай, с одной стороны, и на Запад, с другой. Но эти две тенденции обе имманентны нашему строю жизни. Они в натуре людей. Я помню, когда я во время войны учился в авиационной школе, встал вопрос о собственной гауптвахте. О каком Западе и Китае могла тогда идти речь? Все, принимавшие участие в решении про-блемы и ее обсуждении, без всяких внешних влияний разделились на две враждебные группы – «курортников» и «каторжников». Заметь, никто не сомневался в том, что гауптвахта нужна. Спор шел лишь о том, какой вид она должна иметь.

НЕПРЕДВИДЕННЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

В связи с тем, что проспект Строителей решили превратить в правительственную трассу (он вел прямо в загородные дворцы высшего начальства), весь грузовой и общественный транспорт пустили по проспекту Марксизма-Ленинизма. Поскольку Лозунг мешал движению, пришлось сломать несколько старинных зданий и одну церквушку XV века. Церквушка, черт с ней, все равно она и так развалилась бы. А вот дома жалко. Один из них был великолепный особняк купца Бегемотова, который в свое время сочувствовал большевикам и покровительствовал художникам-модернистам. Сделали подземный переход для пешеходов. Во время этой реконструкции площади Лозунг завалили строительным хламом и забыли о нем. Пенсионеры написали новое письмо во все газеты. Устроили субботник. Территорию Лозунга очистили от хлама. Забор пока решили оставить на всякий случай, хотя добираться до Лозунга теперь стало трудно, и морально неустойчивые элементы общества перенесли свои главные сборища на пустырь ближе к проспекту Строителей, так что на территории Лозунга стало свободнее. Жители города и приезжие гости получили возможность снова любоваться прекрасным зрелищем Лозунга. Как написали в газетах, трудящиеся получили новый подарок к празднику.

ДЕЛО

– Что слышно насчет книжки?

– Ищут типографию. Говорят, это дело сложное, поскольку везде сидят наши люди.

– Явное преувеличение. Мы привыкли видеть КГБ везде и во всем. Ходит слух, будто даже Никсон был наш агент.

– Не удивлюсь, если это действительно было так. Вел он себя действительно так, будто был подкуплен нами. Американцы правильно сделали, что поперли его. Что– то в этой истории с типографией мне не нравится. Мирович отослал свою работу намного позже меня, я это точно знаю, а уже напечатали.

– Ничего удивительного нет. Работа Мировича – обычная поверхностная антисоветская мура. А твоя книга серьезная. К тому же ты в своих оценках расходишься со всеми нашими диссидентами. Ты считаешь, что революция была благом, что партия и народ едины и т. п. Попробуй-ка, перевари это, будучи западным интеллигентиком, покровительствующим нашим диссидентам! Там наверняка кое-кто думает, что ты – агент КГБ. Сомневаюсь. Содержание моей книги достаточно ясно. А там должны быть неглупые люди.

– Ну-ну! Поживем – увидим!

СПЕЦИФИКА РУССКОЙ ТРАГЕДИИ

– Особенность русской трагедии состоит в том, что она сначала вызывает смех, потом – ужас и наконец – тупое равнодушие, – говорит Антон. – Пришлось мне однажды поделиться воспоминаниями в одной вполне приличной компании. Я им рассказал, как у нас в лагере после смерти Сталина решили проявить либерализм – устроили баню. И только мы начали было мыться, выяснилось, что вышла ошибка. Воду перекрыли, и нас голыми и мокрыми выгнали на улицу. А мороз за тридцать. Что меня поразило, так это ледяные корочки, образовавшиеся на теле. И представьте себе, слушатели дружно засмеялись. Потом, когда я им рассказал, как целый авиационный полк сносил с лица земли якобы взбунтовавшийся лагерь на несколько десятков тысяч человек, все замерли от ужаса. Подействовали масштабы. Но уже через несколько минут наступило обычное состояние. Стали вычислять примерное число заключенных в лагерях одновременно, за все годы советской власти. Сколько – за дело, сколько – ни за что. И любопытно, что цифры примерно совпадали с теми, которые потом назвал Солженицын.

– А в чем же дело? – спрашивают в один голос Ленка и Сашка.

– Имеются разные объяснения, – говорит Антон. – Я объясню это тем, что как русская трагедия, так и ее восприятие происходят по ту сторону добра и зла, т. е. вне сферы нравственности. Это – чисто психологическая или даже физиологическая реакция на страшный факт. В начале войны мы с приятелем видели однажды, как у интендантского полковника снарядом буквально снесло голову, а он продолжал еще стоять. Было очень смешно, пока до нас не дошла ужасная суть события. Это – вненравственная реакция. Тут отсутствует чисто человеческое начало – нравственный протест и нравственное негодование.

– Но разве те люди, которым вы рассказывали о лагере, не понимали, что все это нехорошо, ужасно, бесчеловечно?

– Знали, но не чувствовали на некоторой нравственной основе. У них, как и у всех нас в подавляющем большинстве, такой основы вообще нет.

– Ну, это уж слишком, – говорю я. – Что же, мы все безнравственны?

– Погоди, папа, не мешай, – говорит Ленка. – Тут же о другом речь.

– Я имею в виду наличие в духовности человека такого механизма, который срабатывает даже тогда, когда нет свидетелей, нет угрозы разоблачения, имеется или отсутствует угроза наказания и т. д. Например, человек отказывается писать донос, если даже об этом никто не узнает, отказывается убивать жертву, если даже за это его самого убьют. Проследите беспристрастно за фактами своей жизни. Много ли вы найдете в ней таких, которые подтвердили бы наличие такого механизма в вас самих? А ты, много ли ты можешь назвать среди своих знакомых таких, на которых ты можешь рассчитывать полностью? Ну!.. То-то.

– Почему же нас делают такими?

– Потому что условия нашей жизни не порождают необходимости нравственного поведения и не дают опыта для него.

– О чем ты говоришь! – возмущаюсь я. – Не убивай! Не укради! Этому-то нас и наших детей учат!

– Учат. Кроме того, нас учат, как держать ложку и вилку, вовремя платить за телефон и квартиру. То, что в свое время давало основу опыту нравственного поведения, теперь таковым не является. Времена изменились. Теперь, чтобы быть нравственной личностью, мало не убивать, не воровать, не обижать маленьких, уступать место старшим и т. п. Теперь состав поступков, характеризующих людей как нравственные личности, иной.

– А какие поступки вы считаете нравственными?

– Это долго объяснять. В двух словах – это поступки одного человека по отношению к другим, свободные с юридической и иной нормативной точки зрения, не приносящие совершающему блага, более того, связанные для него с риском наказания, приносящие тем, на кого поступки направлены, добро или не приносящие им (в крайнем случае) зла... Ориентировочно ясно, о чем речь?

– Тут противоречие, – говорю я. – Как поступок может быть свободен от норм вообще, если он совершается в соответствии с моральными нормами? Есть же такие?

– Никаких моральных норм нет. Если норма – значит, не мораль. То, что у нас называют моральными нормами, не есть вообще мораль как таковая. В морали есть только одно: способность относить тот или иной поступок к числу нравственных или безнравственных. Тут есть одна «норма»: если хочешь быть нравственной личностью, будь ею, т. е. не совершай безнравственных поступков.

– Тавтология, – говорю я.

– Нет, – говорит Сашка. – Я кое-что тут начинаю улавливать. Нельзя составить классификацию нравственных и безнравственных поступков самих по себе. Нравственность – это определенное состояние личности, которое позволяет ей (часто – без размышлений) совершать поступки так, что они будут удовлетворять некоторому общему и единственному критерию нравственности. Так?

– Так, – говорит Антон.

– Например, нравственный человек не совершит доноса и не заложит товарища ни при каких обстоятельствах.

– И если от этого будет зло другим, как будет оцениваться его поведение по отношению к ним?

И у нас начался дикий, беспорядочный спор до полуночи. Почему на семинарах по философии на эту же тему никогда не возникают такие дискуссии?

УМНАЯ ИДЕЯ

– Я бы на твоем месте, – сказала Светка, – сняла бы комнатку для работы. Сколько проблем сразу решилось бы! Надобность в некоторых твоих «командировках» отпадет. И вообще... Я сразу же позвонил Вадиму, моему заместителю. Парень он сообразительный, поймет все с полуслова. И устроит дело наилучшим образом. Хотя он холуй и наверняка стукач, но человек очень полезный и нужный. В отделе все крайне удивились, когда я заявил о намерении назначить его своим заместителем. Тогда я обрисовал функции заместителя и предложил назвать мне более подходящую кандидатуру. Желающих не нашлось. И так вот всегда. Пост заместителя, конечно, выгодный. Но выгода тут покупается дорогой ценой. Надо бегать, сидеть, изворачиваться, потеть. В общем, тяжко трудиться в самой суматошной части нашего бытия. Неудивительно, что на эту работу соглашаются лишь прирожденные проходимцы. К тому же любой порядочный, попав на это место, быстро превращается в такое же ничтожество. Я это проверил на опыте. Когда я еще сектором заведовал, выбрал я себе заместителем самого порядочного и толкового парня. И что же? Через полгода это была уже такая дрянь, что даже мне стыдно стало. Прирожден-ные прохиндеи на таких местах лучше, они даже немножко облагораживаются от близости к высотам культуры (прошу прощения за такое выражение).

Короче говоря, Вадим уже через несколько дней нашел мне отличную и сравнительно недорогую комнату примерно на одинаковом расстоянии от моего дома, от института и от Светиного дома. Полчаса пешком. Полезно для здоровья, а то я начал основательно толстеть. Вадим вместе со Светкой заехали ко мне на Вадимовой машине, погрузили все необходимые для работы рукописи и книги, и через несколько минут мы уже отмечали мое «новоселье». Если бы вы знали, какое это блаженство заиметь наконец-то свою отдельную изолированную комнату в тихой, чистой и светлой квартире.

Тамара приняла мое решение как вполне логичный шаг в развитии наших семейных отношений (по мнению всех наших знакомых, мы – одна из самых удачных и счастливых семей в Москве!).

– Но развод я тебе не дам, – сказала она решительно. Е...ь с кем угодно, а развода не дам! Развод – это безнравственно. Не забывай, у нас дети. Сашка отнесся к событию с полным равнодушием. Ленка прыгала от радости. «Ой, как интересно, – вопила она. – Я к тебе буду приходить в гости тайно от мамы и бабушки!»

Потом Тамара произвела строгие расчеты и сообщила мне, сколько денег я должен оставлять в семье и сколько могу проматывать на своих шлюх. Хорошо еще, что она не знает о моей полставки и о мелких гонорарах. Тут я должен отдать ей должное. У всех моих знакомых бывшие жены обирают бывших мужей до нитки с помощью специально нанятых адвокатов, писем в партбюро и заявлений в суд.

Светка сказала, что она после работы заглянет ко мне на часок. Странно, а мне, когда я остался один, больше всего захотелось, чтобы ко мне не приходил никто. Быть одному – никогда не думал, что это так здорово.

Моя хозяйка – аккуратная и очень приветливая женщина лет семидесяти. Она повесила мне занавесочки с голубыми цветочками, расстелила везде белые скатерти и салфеточки, напоила меня свежезаваренным чаем. И я почувствовал себя маленьким, дома у мамы.