Текст книги "Светлое будущее"

Автор книги: Александр Зиновьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

БЕСЕДА С М. Л.

Кто не бывал в коридорах ЦК, тот не может до конца понять советское общество. И не потому, что здесь можно увидеть что-то особенное. Абсолютно ничего особенного тут нет. Обычная (правда, очень большая) контора, оформленная с очень дурным вкусом. А потому, что здесь не увидишь, не услышишь и не почувствуешь ничего особенного. Жуткая обыденность всего происходящего. И в этом суть дела.

Я предъявил партийный билет, получил пропуск, поднялся на третий этаж и пошел по красному ковру в самый конец длиннющего коридора, не встретив ни одной живой души. Тишина. Мягкий ковер глушил шаги. Но в ковре, пожалуй, не было надобности: человек, вошедший в коридоры ЦК, не идет в обычном смысле слова, а крадется на цыпочках (на задних лапках). Я постучал в нужный кабинет и, услышав знакомое «Войдите», вошел. Навстречу мне поднялся Фрол Иванов – помощник Митрофана Лукича.

– Привет, – сказал я.

– Привет, – сказал Фрол. – Проходи, Митрофан Лукич тебя ждет.

И я вошел в кабинет одного из могущественнейших руководителей нашей партии, а значит – всего советского народа, а значит – всего прогрессивного человечества.

Я знаком с М. Л. почти двадцать лет. И виделся с ним за это время не меньше двадцати раз. Так что никаких зрительных впечатлений от встречи у меня не осталось.

– Как он выглядит на самом деле? – спросил меня потом Сашка.

– Как на портретах, – сказал я. – Только постарше лет на сорок. Ростом пониже. Злее и желчнее. Глазки бегают. Руки трясутся и все время перекладывают всякие предметы на столе. Выражение брезгливости на лице. И какое-то несоответствие роли, какую он играет в партии. Мне кажется, что он выглядел бы более естественно в здании на Лубянке, с которым здание ЦК соединено подземным ходом. В свое время ходил слух, будто М. Л. просил дать ему пост министра государственной безопасности, но ему отказали под тем предлогом, что страна нуждается в передышке. И нынешний пост ему отдали потому, что по наивности посчитали в свое время идеологию трепотней, не играющей существенной роли. А когда хватились, было уже поздно.

Я сказал М. Л., что дело чрезвычайной важности заставило меня обратиться к нему и просить о помощи. Нашей книге определена исключительная роль: дать суммарную и обобщенную характеристику того, что произошло между XX и XXV съездами. Книга будет переведена на все западные языки и будет распространяться на Западе. А между тем в этот период помимо тех замечательных событий, о которых много говорилось на прошлом совещании, произошли печальные события, о которых промолчали. Я уж не говорю о событиях в Венгрии, Польше, Чехословакии. Тут более или менее ясно. Я имею в виду наши внутренние события. Самосожженцы. Известное вам покушение. Побеги и невозвращения. Многочисленные процессы. Самиздат. Солженицын. Сахаров. Еврейская эмиграция. Отъезды видных деятелей культуры – Ростроповича, Неизвестного. Обойти молчанием эти факты невозможно – книгу просто осмеют на Западе, да и у нас на особый успех рассчитывать нельзя. Еще хуже того – объяснять это так, как мы делаем в наших пропагандистских лекциях и статьях. Тут надо проявить большую гибкость и, может быть, даже смелость. Вот, например, на Западе в эмигрантском журнале «Новая волна» опубликована огромная статья. Тут факты, цифры, имена. Я консультировался в КГБ и МВД. Все точно. Мы, конечно, можем раскритиковать выводы, интерпретацию. Но факты остаются, им надо дать наше освещение. Тут своими силами мы не справимся. Нам нужна ваша помощь. Установки. Ориентировочные инструкции. Например, в какой мере мы можем представить это как продукт внутренних процессов и противоречий. Ведь социализм – живое общество, а не абстрактная схема. Тут тоже возможны свои трудности и болезни. Зато мы можем достаточно убедительно и без натяжки показать, что такого рода явления, возникая (хотя бы отчасти!) как продукт нашей внутренней жизни (под влиянием Запада, конечно), не перерастают рамок частных явлений и не влияют на общую картину нашего общества, на его суть.

Я довольно долго излагал свою концепцию книги в этой части. М. Л. терпеливо слушал, перекладывая бумажки, карандаши, брошюры. Я намекнул на то, что было бы неплохо выпустить такую книгу под редакцией самого М. Л. Однако М. Л. на такую удочку не клюнул. Он не дурак все-таки. Старого воробья на мякине не проведешь. Я по глазам увидел, что он сразу понял суть дела. Такая книга для него – ловушка, и он в нее ни за что на свете не полезет. Представляю, какой вой во всем мире поднялся бы, если бы книга вышла под его редакцией! Книга и для меня ловушка (теперь-то я сообразил это!). Но кто такой я? Мелочь. Один из, пусть видный, но один из теоретиков, способный (и склонный к тому же!) ошибаться. Меня потом поправить можно будет. Это даже очень хорошо: бдим, работаем, мол. Одним словом, М. Л. сказал, что все необходимые для книги оценки и установки имеются в соответствующих документах партии. Изучите как следует отчетный доклад Генерального секретаря.

– Ну как? – спросил Фрол, когда я вышел от М. Л.

– Порядок, – сказал я. – С чем пришел, с тем и ушел. У меня к тебе просьба: не держи в секрете то, что я был здесь и целый час беседовал с М. Л. о книге. Для меня это очень важно.

– А как сам М. Л.? – спросил Фрол.

– Он мне разрешил ссылаться на нашу беседу в том смысле, что все принципиальные вопросы оценки событий прошедшего периода с кристальной ясностью даны в известных документах партии, – сказал я.

– Ясно, – сказал Фрол. – Ловкий ты мужик! Ставлю пару бутылок коньяку, если тебя не выберут в членкоры. Ты в Канаду едешь? Отлично. У меня к тебе просьба...

В коридоре меня перехватил Корытов и затащил к себе. Корытов – мой бывший студент, к тому же очень посредственный для марксиста даже. Ко мне он обращается на «ты», а я к нему на «вы»: со своими бывшими студентами я на «ты» никак переходить не могу. А поскольку я сам к своим бывшим учителям, кто бы они ни были, обращаюсь только на «вы», меня корытовское «ты» раздражает. Подумаешь, какой-то инструктор ЦК, а тычет так, как будто он старшина роты. Корытов воспринимает мое «вы» по-своему, т. е. как почтение к его положению. Он и директору нашему иногда «тыкает», а тот перед ним лебезит (хотя он академик).

– Ты ведешь себя неправильно, – сказал Корытов. – Якшаешься со всякой швалью. Кто такой этот Зимин? А Гуревич? Смотри, это боком выйти может. Заходил бы с супругой к нам. Мы недавно из Италии. Отдыхали. Есть что порассказать. Заходи, буду ждать. Пока. Извини, я больше не могу тебе уделить времени. Дела!

Корытов, конечно, прав. Он – прирожденный карьерист. Он без всякого опыта и познания чует одно из фундаментальнейших правил делания карьеры в нашем обществе: сделав шаг в своем возвышении, первым делом порви порочащие или принижающие тебя связи и знакомства, заведи связи, соответствующие твоему новому положению, и старайся завести полезные знакомства на более высоком уровне. Я это правило не соблюдаю, компенсируя его книгами и статьями. Но это не очень-то надежное средство. Надо как-нибудь выбраться к Корытову. Может быть, Фрол там будет. И вообще, грешно не использовать возможности, которыми реально располагаешь без особых усилий. Стоп, последнее – ложь. Это касается, что без усилий. А более двадцати лет преданного служения марксизму – это разве пустяк? Но бескорыстно ли? Если честно подсчитать, урвал я за это свое преданное служение не так уж мало. И я все же не стяжатель. И даже не карьерист. Я это делаю постольку поскольку. Представляете себе, каким же должен быть человек, который по советским критериям является стяжателем, хапугой, карьеристом! И странное дело: все личности такого рода, за редким исключением, преуспели менее, чем я. Говорят, я способный человек, выбился за счет способностей. Так ли это? Намного ли мои работы отличаются от аналогичных работ других?! Нет, тут дело не в этом. Дело в эпохе. Я тоже стяжатель и карьерист, только типичный для этого либерализма, когда это считалось естественной платой за личные достоинства. А так как сама либеральная эпоха для нас не типична, то и карьеристы такого рода карьеристами не кажутся. Просто я не вполне адекватен нашему обществу. И благодаря этому я всплыл в прошлые годы. Что будет дальше? Поживем – увидим.

ДЕЛО

– Как книга?

– Опять застопорилась. Денег нет. Ищут типографию подешевле. А время идет. Им там что! Они же понятия не имеют об условиях, в которых мы живем. А мы с Наташей издергались. Это же переворот всей жизни. А когда переворот затягивается...

Мне искренне жаль их, Антона и Наташу.

– Послушай, мне эта история не нравится, – говорю я. – А что, если тебе плюнуть на это издательство?

– Я подумываю об этом.

Если даже сейчас Антон сразу согласится издать книгу в другом издательстве, она выйдет не раньше, чем через полгода. Выборы пройдут. А потом – хоть трава не расти.

ТИПИЧНЫЙ РАЗГОВОР

Не знаю, как у представителей других профессий, но у нас дома типичная тема разговоров, когда у нас бывают гости, это – издевательство над марксизмом. Время от времени я пытаюсь дать отпор, но меня обрывают безжалостно в таком стиле: заткнись, ты не на трибуне; заткнись, мы не на семинаре по философии и т. п. Поток анекдотов на темы марксизма вот уже несколько лет не прекращается. А на тему о Ленине создана гигантская серия анекдотов, за каждый из которых в свое время расстреляли бы не только рассказчиков, но и всех слушателей. Анекдоты идут из школы (через Ленку), из университета (через Сашку), из академии (через всех моих сослуживцев), из ЦК (через Корытова, Иванова), из КГБ (через Картошкина). Я уж не говорю о Диме и моих сотрапезниках по Забегаловке. То Ленка вылезает из своей комнаты в самый неожиданный момент и ляпает что-нибудь вроде такого: перед входом в пещеру первобытного человека висит лозунг: «Да здравствует рабовладельческое общество – светлое будущее человечества». То Дима вдруг ни с того ни с сего заводит что-нибудь из Ленинианы. Надежда Константиновна рассказывает детям о том, какой был добрый Ильич. Однажды, говорит она, Владимир Ильич брился. Мимо проходили дети и поздоровались: здравствуйте, Владимир Ильич! А пошли-ка вы на..., ответил Владимир Ильич. А ведь мог бы и зарезать! И шпарит в таком духе без перерыва целый час. И ни разу не повторяется. То вдруг Сашка задает идиотский вопрос: что такое революционная ситуация? Это, отвечает он, такая ситуация, когда внизу больше не хотят, а сверху уже не могут. Но самые ядовитые анекдотики приносят Иванов и Картошкин. Я их не решаюсь повторять даже про себя, так как не могу никак поверить в безнаказанность произнесения такой пакости. Я не Иванов и не Картошкин, а пока еще всего лишь кандидат в члены-корреспонденты Академии наук. Но и после избрания для меня такие штучки не станут безопасными. Так что с некоторых пор такое направление разговоров в моем доме меня тревожит. Я стараюсь переключить внимание собравшихся на тряпки, машины, дачи, заграничные поездки. Все охотно клюют на это. Но тут же спотыкаются о реальности нашей системы, и понос ее возобновляется с удвоенной силой.

СВЕТКА

Накануне отъезда на конгресс пришла Светка. Сказала, что останется на ночь. Для своего «лопуха» она – в туристической поездке на три дня (в институте часто организуют такие поездки в Ростов, Суздаль, Новгород, Псков). А где (вернее, с кем) она будет ночевать следующую ночь? Впрочем, мне. на это наплевать.

– Ты знаешь, – сказала она, – я сейчас встретила кошмарную старуху. Жуть! Никогда не видала ничего подобного. И зачем только такие чудища живут?! Вот, держи. Здесь сто долларов. Идут один к шести. С тебя по дружбе возьму лишь пятьсот. Отдашь потом. Купишь мне вот что...

И она протянула мне списочек. Я пришел в ужас от этих долларов и наотрез отказался брать. Сказал, что кое-что привезу ей из тех денег, что нам дадут. А доллары – это ж подсудное дело. Ты с ума сошла.

– Дадут вам гроши, на них ни... не купишь. Обыскивать вас не будут, не бойся. Все так делают. Возьмешь как миленький, без разговоров. Я сама не раз ездила за границу. Знаю. Это они только дураков запугивают, а сами не теряются.

Я все-таки настоял на своем. От долларов я категорически отказался. Признаюсь, меня испугала не столько перспектива незаконного провоза валюты, сколько перспектива отдавать ей потом пятьсот рублей. За что? Ничего себе подарочки! Да я даже Тамурке таких подарков никогда не делал. Светка надулась, обозвала меня трусом и растяпой. Но потом смилостивилась, сказала, что доллары всучит Серикову, но подарок будет считать моим. Так что отвертеться от пятисотрублевого подарка мне не удалось. Впрочем, мы еще посмотрим. Этой акуле только протяни кончик пальца, и она проглотит тебя с потрохами.

Настроение было испорчено. Мне страстно захотелось, чтобы Светка вместе со своими долларами отправилась спать к Серикову. Но, к сожалению, у Серикова молодая ревнивая жена. К тому же он в житейских делах парень умный и цену таким тварям, как Светка, знает. Неужели он возьмет доллары?

Светка завалилась спать и скоро захрапела. Я начал было просматривать материалы конгресса, но мыслями моими завладела Пьяная старуха. И мне показалось, что она для меня более близкий человек, чем эта храпящая здоровая сука, на которую все мужики облизываются на улице, чем Сериков, с которым мы вместе делаем книгу, чем Тамурка, с которой мы прожили более двадцати лет здоровой советской семьей, чем Канарейкин, Агафонов, Корытов, Иванов... Боже мой, да кто же действительно в этом мире близок мне по-человечески? Ленка? Сашка? Антон? Это – самые близкие мне люди, если смотреть с их стороны. А с моей? Я задремал, сидя в кресле. И приснился мне страшный сон, который я часто стал видеть в последнее время (с некоторыми вариациями): я гружу и гружу тележку каким-то хламом, должно быть своими книгами; книги разваливаются; я тяну цепь и не могу сдвинуть тележку с места; потом цепь обрывается.

КОНГРЕСС

Я уже совсем было забыл о Димином письме, как он привез его вечером накануне отлета нашей делегации на конгресс. И я провел после этого бессонную ночь. Все– таки это нечестно со стороны Димы заставлять меня заниматься таким делом. Кроме того, если станет известно, что он подал документы на отъезд, кто-нибудь обязательно настучит об этом в партбюро и повыше. Наши отношения с Димой ни для кого не секрет. Нет, везти письмо слишком рискованно. В делегации наверняка будет несколько профессиональных кагэбэшников, не говоря уж о том, что по меньшей мере половина делегации – внештатные сотрудники того же КГБ. Я-то это знаю определенно, потому что сам всегда выполнял различные поручения КГБ и по возвращении писал отчеты для ЦК, которые очевидным образом были предназначены для КГБ. Конечно, это делалось в довольно завуалированной форме, так что формально ко мне не придерешься. Но если положа руку на сердце, то все мы всегда отдавали себе отчет о характере своих взаимоотношений с КГБ. Так что везти письмо – значит наверняка обрекать себя на тяжелые последствия. Инкриминировать мне ничего не будут, время не то, но на заметку возьмут и за границу больше не выпустят. И я в конце концов решил письмо уничтожить. Дима хитрый парень, наверняка продублирует. А если пошлет письмо через какое-то время потом, не получив ответа, я уже успею проскочить в членкоры. А как я объясню, что нет приглашения? Очень просто: ждал, но никто ничего не передал, может быть, перехватили стукачи. А Антон молодчина, ничего не дал для пересылки и вообще ни о чем не просил.

Паспорта и валюту, как это у нас принято, нам выдали буквально за несколько часов до отлета. Так что мы сразу из иностранного отдела президиума Академии наук, где нас пару часов поучали, как мы должны себя вести в сложной обстановке конгресса, ринулись домой за чемоданчиками и сразу же на аэродром. Нескольким членам группы паспорта заготовили, но не выдали. Это тоже в порядке вещей. Или что-то сработало в последний момент, или (скорее всего так) заранее было задумано поступить с ними так. Такие шуточки входят в наши спектакли. Они действуют устрашающе и деморализующе. В результате до последней минуты никто не уверен в том, что получит разрешение. Бывает, что снимают даже с самолета.

Конгресс прошел так, как и следовало ожидать, т. е. на редкость скучно. Нас, конечно, спрашивали, почему не приехал такой-то, такой-то (и называли фамилии тех, кто играл активную роль в нашей философии в прошлый период, а теперь оказался в опале). В газетах напечатали статью о том, что состав советской делегации показателен, что он свидетельствует о повороте советской идеологии обратно к сталинизму. Были попытки провокаций со стороны сионистов. Но все это очень вяло, без особого энтузиазма. Мы, как всегда, дали отпор, отстояли чистоту. Большую часть времени члены делегации и туристической группы мотались по магазинам и, экономя на желудке, скупали тряпье. Некоторые члены нашей делегации ухитрились в течение всего конгресса питаться запасами, захваченными из дома. Я купил пустяки, но зато много – чтобы всем досталось.

Было два смешных инцидента. Перед поездкой нас здорово накачали насчет взаимоотношений с нашими эмигрантами. Инструктирующий красочно описывал нам их коварство и опасные последствия общения с ним. Одна дура из ВПШ принимала все это всерьез, и ее уже во время инструктажа начало слегка трясти от ужаса возможных провокаций. Потом ее всю дорогу разыгрывали Корытов и Сериков. В результате она слегка тронулась умом и отказалась выходить из номера в гостинице. Кто-то сказал ей, что провокаторы, узнав, что она осталась одна тут, обязательно заявятся к ней и учинят тут такое, что не приведи Господь! Это, однако, возымело обратное действие: дура из ВПШ полезла под кровать. Пришлось ее в сопровождении одного из «мальчиков» срочно отправлять обратно.

Другой инцидент более существенный. Когда мы ездили смотреть Ниагару, пропал Шляпкин (бесцветная персона из министерства). Кто-то пустил слух, что он упал в водопад. Но это еще пустяки. Потом пополз слух, будто он ушел в США. Наши «мальчики» сделали квадратные челюсти. Канарейкин наделал в штаны. Тваржинская схватилась за то место, где у нее во время ее службы у Берии висел наган. Началась всеобщая паника. Панику усугубил один член чешской делегации: он сказал, что видел, как Шляпкин в сопровождении полисмена шел куда-то. Решили определенно: Шляпкин пошел просить политическое убежище. И никому в голову при этом не пришло, что у Шляпкина в Москве теплое место в министерстве, полставки в университете, шикарная квартира, дача, машина и т. п., что сам по себе Шляпкин полнейшее ничтожество, что тут на Западе никому он не нужен. А на самом деле Шляпкин пошел искать туалет и слегка заблудился. Позабыв с перепугу свои жалкие познания в английском языке, он стал изъясняться жестами, и его направили совсем не туда. По русской привычке он завернул в какой-то подъезд (терпеть уже не было мочи!). Тут его застукала консьержка, вызвала полицейского, и плачущего Шляпкина повели не в участок (как он думал), а прямо к месту стоянки автобуса советской делегации. И когда мы, решив, что все пропало, пришли к своему автобусу, нас встретил сияющий Шляпкин нотацией: где вы шляетесь, нам пора ехать.

После возвращения были многочисленные заседания, на которых участники конгресса делились впечатлениями. И по их рассказам наша делегация выглядела уже совсем не так жалко, как она выглядела на конгрессе на самом деле. А стерва Тваржинская договорилась до того, что наша делегация якобы была на голову выше всего того, что было представлено на конгрессе от Запада. Меня она вежливо упрекнула в излишней мягкости (когда я отвечал на вопросы, на которые, по се мнению, следовало закатить партийно-принципиальную воинственную истерику). Один болван из чешских эмигрантов спросил меня, что нового внесли советские философы в учение об общественно-экономической формации сравнительно с Марксом и Лениным. Я спокойно пояснил ему некоторые пункты доклада. Выступлению Тваржинской я не придал значения. Но оно не выходило у меня из головы. И вечером я позвонил Антону узнать, что бы это могло значить. Он сказал, что, судя по всему, они меня начнут подкапывать в этом пункте.

– Я ж тебя предупреждал, – сказал он. – Зачем ты заговорил об этом идиотском «азиатском» способе производства? Теоретически это ничего не дает, кроме повода для склоки. А как повод – лучше не придумаешь. Тут можно раздуть ревизию марксизма в самом центральном пункте учения об обществе. Впрочем, будем надеяться, что обойдется.

Дима, к моему удивлению, прореагировал совершенно спокойно на то, что я ему не привез приглашение. Он сказал, что это не беда, что ему не к спеху. Обругал «их» халтурщиками. Сказал, что мы разлагающе действуем на весь мир, приучая всех к плохой работе. И обещал приехать вечером слушать мои увлекательные рассказы.